ya`aburnee.
«ты похоронишь меня»
Пушистая Бастет мелькнула в низкорастущих кустах, покрытых белоснежной пудрой. Прыгая по снежному налету, она грациозно подобралась ближе к сидящему на обледенелом крыльце Чонвону и прижалась теплым телом к его ногам. Она замурлыкала, и мелкая дрожь довольной кошки отдалась в ладонь. Чонвон с наслаждением погладил ее теплое, пушистое тело и прищурился, посмотрев в сторону лесной дорожки. Если приходила Бастет, значит, на лесной, протоптанной дорожке должен был с минуты на минуту появиться Джей, и Чонвон, не прекращая гладить теплую шерсть кошки, вглядывался в густой и темный лес. Сегодняшним утром было морозно, и дыхание срывалось с губ в виде белесого марева. Над крышей дома клубился горький дым — во чреве дома жарко горел камин. Где-то недалеко раздался треск — это застывший снег хрустнул под ногами Джея. Несмотря на то, что чистокровные вампиры сами больше напоминали сколотую поверхность льда, Чонвон до сих пор не мог поверить, что Джею не было холодно. Прямо сейчас он появился перед Чонвоном в толстом, теплом свитере, утепленных брюках и кожаных ботинках, в то время как сам Чонвон сидел на обледенелом крыльце в нескольких свитерах, меховой куртке, дутых штанах и хва, которые Джей подбил кожей. Он чувствовал, что кончик его носа раскраснелся от холода. — Привет, — сказал Чонвон, нарушив тишину природы. Джей остановился напротив него. — Привет, — выдохнул он, хотя с его губ не сорвалось белесое марево. Бастет подпрыгнула и пушистой лужицей разлеглась на коленях Чонвона. Удивленный Чонвон из-под ресниц взглянул на улыбающегося Джея. — Ты ей нравишься, — объяснил Джей, посматривая на кошку. — Ей редко кто нравится. Ченлэ она однажды до крови расцарапала лицо. Ченлэ был неугомонным, шумным и вечно веселым, и это — то единственное, что осталось от него в незримой вечности. Если прелестная Бастет расцарапала ему лицо, значит, Ченлэ был несколько агрессивен в своих ласках. Чонвон предельно осторожно опустил ладонь на маленькое тело кошки, опасаясь, что Бастет поступит с ним точно так же. — Своенравная. — Чонвон осмелился почесать Бастет за ушком, хотя рука его мелко подрагивала то ли от мороза, то ли от страха — Бастет так внимательно смотрела на каждое его действие…. — У нее какие-то особенные критерии для отбора? Джей запрокинул голову, подставив белое лицо под ослепительно-яркие солнечные лучи. Кожа у него была бледная, начисто лишенная крови, и на лице отчетливо выделялись глаза — глубокие и незнакомые — и ровные края обветренных губ. — Во многих культурах кошки почитались как существа потустороннего мира, — медленно начал Джей, нежась в утренних лучах холодного, как лед, солнца. — Считалось, что они могли видеть то, что недоступно слабому, хрупкому человеческому, да и вампирскому взгляду. Они наделены иным чувством, незнакомым нам, и они знают, кто из людей и вампиров достоин их внимания, а кому… да, нужно расцарапать лицо, — Джей хихикнул и посмотрел на Чонвона. — Возможно, подобным образом она говорит мне: «ему можно доверять». Если Бастет к кому-то и тянется, то только к хорошим, — он на мгновение запнулся, — людям. Они оба знали, что доверия Джея теперь уж так просто никто бы не смог добиться. Раньше, быть может, еще до того, как Джено сотворил то, что невозможно было так просто простить… Странно, но Чонвон вдруг захотел, чтобы Джей ему доверял — это было подобно божественному благословению, хотя Чонвон никогда и ни к какой религии не спешил примыкать. Чонвон опустил темную голову и увидел, как его же отросшие волосы полностью скрыли его погрустневшие глаза. Бастет утробно мурлыкала, разлегшись на его ногах, теплая, ласковая и игривая. Всякий раз, когда Чонвон переставал ее гладить, Бастет приподнимала прелестную мордочку и мокрым носом нетерпеливо прижималась к холодной ладони. — Знаешь, за все то время, что я здесь пробыл, — медленно начал Чонвон, боясь обидеть, — я заметил, что ты переживаешь о людях даже больше, чем люди переживают друг о друге. Речь у тебя красивая, ничего не скажешь, но я отчетливо слышу, когда ты останавливаешься. Ты думаешь, что можешь сделать мне больно своими размышлениями, а поэтому, прежде чем что-то сказать, ты тщательно подбираешь слова. — Я переживаю за всех. — По себе знаю, что это не самая лучшая черта характера, — задумчиво проговорил Чонвон. Чонвон все пытался задать волнующий его вопрос, но не мог найти ни крупицы силы, ни капли наглости. Что же, чувства Джея — это только лишь дело самого Джея, и Чонвон никак не мог переменить его отношение к себе, что бы он ни сделал. Молчание между ними сильно затянулось, но никто из них не чувствовал неловкости. Джей, переминаясь с ноги на ноги, заинтересованно посматривал на заснувшую Бастет, будто не мог поверить, что его нелюдимая кошка могла так послушно лежать на чужих коленях. А тем временем солнце приподнялось над верхушками высоких деревьев, и теплые лучи прилипли к крыше дома. На тонких, кривых веточках деревьев замерз снег, и теперь веточки напоминали сладкие трубочки, которые обмакнули в сахар. Джей присел рядом на обледенелую ступеньку длинного крыльца и вытянул руку, чтобы нежно прикоснуться к Бастет. Лишь когда на их молчаливую идиллию опустился горький запах дыма, Чонвон вспомнил о горящем камине в глубине дома. — Мне нужно ее как-то… — Чонвон неопределенно взмахнул руками, боясь разбудить кошку, — сдвинуть, что ли… Надо зайти в дом, подбросить дрова в камин. — Позволь мне. И Джей, вскочив на ледяное крыльцо, прошел в глубь дома, прикрыв за собой скрипнувшую на морозе дверь. Чонвон рассматривал застывшую во льду красоту окружившего его природы и впервые чувствовал безмятежность, ему незнакомую с тех пор, как он оказался в Рубиновой пустоши. Впервые он просто сидел на холодных ступеньках крыльца ни о чем не думая, ни о чем не беспокоясь, поглаживая теплое тельце заснувшей на его коленях Бастет. И хоть он мог просидеть так долгое время, все же мороз пощипывал нос и щеки, и дыхание внутри него сделалось ледяным потоком. Он не заметил, когда Джей встал рядом с ним. — Не хочешь навестить Ники и Сону? — предложил он. С тех пор, как умер Ренджун, прошла неделя, и свежая, безымянная могила тут же оказалась укрыта толстым слоем снега. И хоть в Сеуле, вероятно, выпавший снег тут же растаял, в Рубиновой пустоши — вампирском королевстве, расположенном в долине величественных Рубиновых гор, — зима приходила раньше и царствовала так долго, что от обилия снега и белого цвета слепило глаза. Всю невыносимо долгую неделю Чонвон просидел в доме для стервятников, вслушиваясь в треск объятых огнем деревянных щепок или же читая в свете горящей свечи очередную книгу из огромной библиотеки Джея. Сам Джей каждое утро приходил навестить Чонвона, пока, наконец, не убеждался, что Чонвону не грозила никакая опасность. Всю эту неделю ни Ники, ни Сону не показывались им на глаза. Джей предположил, что Ники сляжет с болезнью еще несколько дней назад, но, видимо, Ники долго скрывал от короля невыносимую боль вывернутых наизнанку суставов. Чонвон нахмурился: Сону ему нисколько не нравился, хотя он не сделал Чонвону ничего плохого, и тем не менее… — А я могу? — спросил он и приподнял голову, чтобы посмотреть на Джея. — Сону не такой, как Сонхун. — Приду я или нет — он этого никак не заметит, — выдохнул Чонвон и потрепал Бастет по голове. Кошка приоткрыла сонные глаза и потянулась на коленях Чонвона. — Я могу чем-то помочь? Это была его негласная благодарность за все то, что Джей для него сделал. Каждый день, просыпаясь поутру и видя тлеющие угольки в камине, Чонвон сильнее и сильнее стыдился тех горьких, сильных, хлестких слов, которые высыпались из его рта, будто жемчужные бусины разорванной бижутерии. О какой же ненависти могла идти речь? О каком проклятии, боже, о чем же Чонвон ему тогда говорил… С каждым днем его сильнее охватывало едкое чувство стыда. Придет время, и Чонвон узнает, для чего все это было. Прямо сейчас он находился на том самом отрезке долгой, длинной, как вечность, дороги, на котором многие сбивались с пути. Только лишь пройдя эту долгую, ухабистую дорогу и оглянувшись назад, он наконец-то узнает, для чего же страдал и нес тяжелую ношу. — Мне не столько требуется помощь, — тихо ответил Джей, — сколько хочется научить тебя некоторым манипуляциям: как ставить капельницу, как проводить переливание крови, в каком процентном соотношении разводить раствор… Конечно, как студент медицинского университета, ты все это знаешь, но есть некоторые тонкости, о которых не расскажут в обычных учебниках. Потому что никто и никогда не узнает, что будет дальше и с чем Чонвону еще только придется столкнуться. Обеспокоенность Джея, мимолетная и тщательно скрываемая, все же передалась и Чонвону. Действительно, он нисколько не знал, что ему следовало делать с самим собой, чтобы оставаться в живых, он полностью полагался только на Джея, но ведь Джей не всегда будет рядом… И хоть эта неясная мысль отчетливо тревожила душу, Чонвон не мог себе представить, что должно было произойти, чтобы он оказался вдалеке от Джея. Сонхун обещал ему, что не выгонит его, и Чонвон не мог представить себе иного исхода, кроме как умереть в Рубиновой пустоши, проведя последние дни подле Джея. Они шли через густой и темный лес, и с покрытых белым пухом веток деревьев слетала снежная пудра. Солнце отчетливо приподнялось над Рубиновой пустошью, огромное и молочное; тонкая наледь хрустела под подбитыми кожей сапогами. Чонвон зябко поежился от царапающего холода; в его руках лежала теплая Бастет, и кошачье тело согревало его ладони и пальцы. Они отходили все дальше и дальше от дома стервятников, и Чонвон чувствовал, как внутри него сворачивалась тревога — с тех самых пор, как на Рубиновую пустошь опустилась холодная зима, Чонвон нехотя покидал жаркие стены дома. К счастью, Джей разделял его страх — именно поэтому его зимний дом стоял так близко к дому стервятников. Каждое утро он появлялся на укрытой снегом дорожке, а вечером сидел в кресле у пылающего жаром камина, пока Чонвон не забывался беспокойным сном прямо на прохудившемся диване небольшой гостиной комнаты. Где-то глубоко в лесу звучала мягкая песня крохотных птиц. Он вспомнил, как его привели в дворец Сонхуна — высеченное во чреве Рубиновых гор, переливающееся искрящимися кровавыми прожилками, часть огромного здания сливалась с горным массивом, и никто бы не смог с точностью рассказать, как далеко вглубь простирались длинные коридоры, переплетающиеся, как в огромном лабиринте. Но дворец Сону — это закрытый, тесный, узкий гроб. Если бы Джей не указал на деревянную лестницу, уходящую в земляную яму, Чонвон бы даже не заметил входа. Припорошенный снегом небольшой холм, округлые деревянные двери и небольшой фонарь над входом — домик лесных фей, уж точно не величественного вампирского короля. Чонвон осторожно прикоснулся к изящной резьбе на деревянных дверях. Бастет спрыгнула с его руки и прижалась к ногам Джея. Под подушечками пальцев вырисовывались очертания застывших цветов и листьев, и плавно изгибающихся линий, похожих на неспокойные морские волны. — Это ведь ты сделал? Сколько у тебя талантов? — удивленно выдохнул Чонвон и посмотрел на смущенного Джея. — Такое ощущение, что ты умеешь все. — Отпущенная мне вечность необычайно скучна сама по себе, — признался он, хотя голос его сделался тихим. — Для таких, как я, не существует понятия о времени, мы будто бы застыли в густом формалине, и иногда нам некуда стремиться. Обычные человеческие слабости — вот то единственное, что спасает меня от этой смертельной скуки. Под рукой Чонвона неожиданно исчезла дверь, и вот раскрылось темное нутро небольшого коридора. Чонвон испуганно отскочил в сторону и, замерев на месте, взглянул на улыбчивое, все еще смущенное лицо Джея. — Сону не запирается, — объяснил король и толкнул вторую дверь. С тихим скрипом она уткнулась в одну из темных стен. — Никто не осмелится побеспокоить его. Темный коридор уходил далеко вглубь, и чем дольше они спускались по деревянным ступенькам, тем острее Чонвон чувствовал над собой тяжесть земли. Обернувшись, Чонвон увидел, что пушистая Бастет уселась на самой первой ступени длинной лестницы и, плавно покачивая хвостом из стороны в сторону, блестящим взглядом поглядывала им в спины. Упавший им под ноги свет озарил лишь часть бесконечной лестницы, но дальше клубилась одна лишь плотная мгла — достигнув черты, Чонвон увидел, что Джей безмолвно протянул ему руку. Кожа его ладоней — холодная, как плотный снежный наст. Так, держась за руки, они медленно спускались все ниже и ниже, и под ногами скрипели старые деревянные перекладины. Сколько так прошло времени, Чонвон нисколько не знал, — ему казалось, что прошло больше получаса, но это было невозможно. — Могу ли я спросить? — поинтересовался Чонвон. Он был уверен, что Джей кивнул светлой головой. — О чем угодно. — Проектирование здания… — он запнулся. — Это ведь ты построил этот дворец? — Это так сильно заметно? — Я даже не удивлюсь, если узнаю, что все это ты сделал в одиночку, — выдохнул Чонвон. — Тем лучше. Меня немного напрягает, что мы находимся под землей, но если это здание было спроектировано тобой, то… И вот, наконец, длинная лестница закончилась, а вдалеке мелькнул дрожащий свет горящих факелов. Джей не спешил отпускать руку Чонвона. Они приблизились к очередной двери. Жар факелов опустился Чонвону на раскрасневшиеся от мороза щеки. Его сердцебиение отчетливо разносилось по тонким стенкам черепной коробки, и Джей должен был услышать это беспокойное биение или хотя бы почувствовать дрожь в замерзших пальцах; он, конечно же, распознал отчетливую тревогу Чонвона, но не мог догадаться об ее источнике. Лишь взглянув на Чонвона и поймав его пустой взгляд — хоть факелы и осветили их лица, большую часть времени Чонвон провел во тьме, послушно следуя за Джеем и боясь оступиться, и потому радужка его глаз сузилась до того, что стала напоминать тонкое обручальное кольцо, — лишь посмотрев на его лицо, Джей мягко улыбнулся, будто надеялся, что так сможет отогнать от Чонвона все необъяснимые страхи. А дверь тем временем раскрылась, и в коридор тут же скользнул такой же подрагивающий, слабый свет, какой он исходил от факелов. Чонвон к собственному удивлению заметил, что все это время он не дышал. Странно, что дворец Сону все сильнее и сильнее казался ему гробом — над головой лежало столько земли, и если все это дворцовое великолепие рухнет, они останутся погребенные, молодые и вечные. — У способности Ники есть две слабости, — поведал Джей, пройдя немного вперед. — Камни и земля. Именно из-за этого он не может услышать, чем занимается Сонхун, ведь, как ты помнишь, его дворец высечен прямо в горе. А еще из-за этого же он не мог прежде слышать Сону — ведь дворец моего брата спрятан глубоко под землей. На самом деле мне очень жаль Ники: с тех пор, как король обратил его, он никогда не переставал слышать все в радиусе нескольких километров. Это как слушать одновременно несколько включенных радио на абсолютно разных каналах — в конце концов шум сделается невыносимым, и голова затрещит по швам. И только лишь здесь Ники может оставаться наедине с собой и собственными мыслями. Джей неловко улыбнулся. — Но мы нарушили его покой. Они петляли по длинным коридорам, и изредка в слабом свете факелов Чонвон видел очертания искусно вырезанных из дерева дверей, ведущих в незнакомые комнаты. Но вот, наконец, Джей остановился и толкнул чуть приоткрытую дверь — на пол опустился узкий прямоугольник света, который тут же начал расширяться. Комната, в которой они оказались, потрясла Чонвона до глубины души. Несмотря на то, что дворец Сону находился глубоко под землей, видимо, именно эта комната ближе всех прилегала к подножию холма — немногим над головой, переливаясь в лучах солнца, располагалось небольшое витражное окно, и солнечный свет, преломившись сквозь разноцветную стеклянную мозаику, причудливым узором опустился прямо на середину комнаты. В косых лучах солнца переливались блики витающей в воздухе пыли. С округлого потолка свисали ловцы снов из ниток различных цветов — от бледно-розового до темно-синего, почти что черного оттенка. Каждый предмет мебели — отдельное искусство: стол вытекал из дерева, плавные линии узоров уходили вниз, обратно в дощатый пол, дерево растворялось в дереве, и если скульпторы умело работали с гранитом и мрамором, лепили из прочного камня мякоть человеческих тел, то Джей обращался с деревом как с текучей водой, как с топленым воском. Чонвон обернулся, и его взгляд непроизвольно упал на широкую двуспальную кровать; казалось, теплую, мягкую постель вырезали прямо в дереве, и неплотные, легкие газовые занавески зеленого оттенка немногим скрывали кровать от посторонних глаз. Чонвон увидел, что Ники лежал на твердом матрасе, прикрыв глаза, и его лицо исказилось от боли; темная его голова покоилась на коленях Сону; вампирский король смачивал махровое полотенце в золотистом тазике, стряхивал излишки воды и прижимал холодную ткань к шее и лицу Ники, покрытым тонким слоем пота. Джей сделал шаг вперед. — Стало хуже? Сону так аккуратно прижимал полотенце к раскрасневшему лицу Ники, будто боялся оставить на тонкой, как крылья бабочки, коже темно-лиловые синяки. Его взгляд оставался печален и тревожен, спина — согбенной, какой Чонвон ее еще никогда прежде не видел у королей, а пухлые губы покрылись кровавыми язвочками от того, что Сону безжалостно прокусывал кожу длинными, острыми клыками. — Его срок подходит к концу, — бесцветным голосом ответил Сону. Мертвым голосом, могильным, пустым. И взгляд его был точно таким же. Такое красивое, кукольное, фарфоровое личико, и на нем — черные, обсидиановые глаза, лишенные всякой жизни. Белая кожа, окровавленные губы, застывшее тело, будто вылепленное из глины и не могущее сдвинуться с места. Чонвон впервые почувствовал незнакомую ему жалость — и это-то к королю вампиров? К тому самому, кто мог бы испить Чонвона до капли и не почувствовать угрызения совести? И все же он не мог ничего с этим поделать. Мгновение, длящееся вечность, напоминало картину, написанную рукою искусного мастера — заурядный талант никогда бы не смог передать всю красоту и ужас этого крохотного мига. Подрагивающая рука Ники взметнулась вверх, и холодная ладонь прижалась к ледяной щеке Сону. На мгновение взгляд у стервятника прояснился, голос же исказился, оборвался, как тонкая, прогнившая нить. — Я не уйду раньше положенного, — ответил он на печальный взгляд Сону. Он попытался улыбнуться, но губы его заметно подрагивали. — Не хорони меня загодя. Сону поднял голову и пустым взглядом посмотрел на Джея. — Мне бы… хоть каплю той силы, которой обладает Сонхун, — выдавил он из себя, мягко покачивая голову Ники из стороны в сторону. — Хоть немного, чтобы облегчить его страдания. И вот, на его пушистых ресницах мелькнула влага — чистые, ясные слезы скатились по его холодным щекам, на мгновение застыли на подбородке и тут же сорвались вниз, будто алмазные капли, вспыхнувшие ярким светом под косыми лучами солнца. Величественный вампир безутешно, тихо и неподвижно плакал, восседая на широкой кровати и прижимая к пустой груди темную голову Ники. Сонхун не только мог рыться в чужих воспоминания, выискивая болезненные картины, ему под силу было заставить человека корчиться в непроходящих спазмах сплошного удовольствия, и человек уже не мог бы с точностью понять и рассказать, где граница боли незаметно сливалась с наслаждением. Внешне это напоминало предсмертный, долгожданный покой. Джей сделал шаг вперед. — Ты ведь знаешь, брат тебе не поможет. — Конечно не поможет, — усмехнулся вдруг Сону. — Кто для него Ники, чтобы ему помогать? Всего лишь возлюбленный его среднего брата, умирающий из-за того, что какому-то королевскому вампиру не хватило сил его убить. Джей тяжело вздохнул: — Обвинишь ты мертвого, что с того? Мы об этом уже говорили. Сону сжал губы в тонкую, бледную полоску и отвернулся, но Чонвон заметил, что его худые и прямые плечи все еще мелко подрагивали. Потерянный, чувствующий себя не на своем месте, Чонвон приблизился к Джею, чтобы помочь ему; Джей раскладывал на медном подносе пакеты с кровью, которые принес из соседней комнаты; оказалось, что дом Сону полнился приборами для переливания крови, штативами для капельниц, отдельным холодным погребом, где хранились пакеты, которые Джей уже закрепил на одном из штативов. По комнате расползся, будто густой дым, сладкий аромат человеческой крови, и Чонвон почувствовал, как в его горле тут же вспыхнул огонь. Джей протянул ему резиновые перчатки. — Ставил когда-нибудь капельницу? — Конечно, — он омыл руки в ледяной воде и надел перчатки, а Джей тем временем накинул на него белоснежный халат. Стараясь не притрагиваться к собственной коже и волосам, Чонвон помог вампиру надеть на себя плотную тканевую маску. Сону повернулся к ним лицом, веки его опухли и покраснели, на щеках все еще не подсохли блестящие дорожки слез. — Ты что, хочешь предложить ему поставить капельницу? — его голос взвизгнул, будто в приступе отчаяния. — Он мой ассистент. Привыкай, мы часто теперь будем приходить вместе. А теперь, Чонвон, подойди ближе и внимательно смотри. Чонвон старался не обращать внимания на полный, раздутый пакет с густой, темной кровью, на сладковатый запах, которым пропитались деревянные стены небольшой комнаты, он постарался отвлечься от отчетливого ощущения першения в горле — будто проглотил чернильные угли и они все еще потрескивали в его горле, охваченные жаром. Собственное его дыхание, отталкивающееся от плотной тканевой маски, показалось горячим и тяжелым, и сквозь все еще ощутимый запах крови, щекочущий ноздри, проступали неясные нити разложения, болезни и сырости леса. Ники с трудом разлепил лихорадочно блестящие глаза и посмотрел на Джея. — О Боже, — с трудом выговорил он сухими, потрескавшимися губами. — Ты пришел меня убить. — Смотри, Чонвон, — Джей нарочно пропустил слова Ники мимо ушей. — Вот так… В его руках оказались склянка из темного стекла и белоснежный шарик, скатанный из ваты. Смочив шарик резко пахнущей летучей жидкостью, Джей обработал вытянутое тонкое, бледное запястье Ники. Затем со стола он поднял странного вида шприц, которым обычно переливал кровь Чонвону. Это было нечто похожее на два шприца в одном — одна часть с длинной иглой отсоединялась, и в вене оставалась лишь мягкая часть. К канюле присоединяли трубку, идущую от пакета с кровью, и каким-то все еще удивительным для Чонвона способом кровь послушно вливалась в тело. — Это транспортный катетер, — объяснил Джей. — Не хочешь сам попробовать? — Ни за что, — тут же скачущим голосом ответил Чонвон. — Вот такое я уже не пробовал делать. Джей тихо рассмеялся, мягко и утробно, и принялся накладывать жгут из эластичной и узкой ткани. Ники вздрогнул, почувствовав его ледяные пальцы, и злой взгляд Сону тут же опустился на брата. Удостоверившись, что Чонвон следит за каждым его действием, Джей принялся вводить катетер — удивительно быстро и умело, как если бы Джей совершал это тысячи раз, и кто знает, может, так оно и было. Он тут же ослабил жгут, вынул длинную иглу, а витиеватую трубку присоединил к жуткой системе — по крайней мере Чонвону эта система показалась жуткой, хоть он и сам не один раз проходил через переливание крови, и тем не менее он ни разу не смотрел, как Джей умело проводил манипуляции. Когда холодная кровь хлынула в катетер, Чонвон поперхнулся воздухом — в его горле разгорелся пожар. Он не мог избавиться от ощущения, что звук, с которым катетер протыкал до предела натянутую кожу, напоминал хруст сочного яблока. Удостоверившись, что вся система работает исправно, Джей принялся собирать отходы в отдельный пакет. Чонвон продолжил сидеть на месте, будто пригвожденный к стулу. — Придется несколько раз повторить процедуру, чтобы Чонвон хорошо запомнил последовательность, — тем временем Джей разговаривал с молчаливым Сону. — Ники, как ты себя чувствуешь? Ох, он заснул… Как только он проснется, я введу ему еще немного наркотического вещества. Как ты говоришь, становится хуже? Да, я тоже это вижу с каждым разом. Но у Ники впереди еще два года жизни. — Меньше, — только лишь ответил Сону. — Год и десять месяцев. Сейчас я тебе даже завидую — если не появится другой стервятник, на ближайшие пять лет ты позабудешь о горе, — и его печальный, мутный взгляд воспаленных глаз упал на застывшее лицо Чонвона. — Но смерть Ники тоже меня опечалит, — тихо добавил Джей. — Как, я уверен, и Чонвона. Ники многому его научил — конечно, Чонвону будет его не хватать, хоть он и смутно представлял себе эту неминуемую смерть; ему казалось, что Ники не умрет, и Сону найдет способ, чтобы обратить его в вампира, и потому, что вера Чонвона была столь сильна, он не мог с такой легкостью рассуждать о смерти Ники; он как будто бы знал, что эти разговоры пропитаны ложью. — Сону, у меня есть просьба. Сону безучастно посмотрел на брата. Он криво усмехнулся. — Ну конечно, ты бы не привел Чонвона сюда просто так и сам бы не пришел. — Сонхун не разрешит ему пойти со мной, — они снова говорили о Чонвоне так, как если бы его не было в комнате. — А оставить одного его я не могу. Пожалуйста, разреши ему находиться здесь, пока меня не будет. Обещаю, я скоро вернусь. Одна лишь мысль, что Чонвон останется в этом подземном замке, так его встревожила, что сердце тут же болезненно ударило по прутьям ребер и отчетливо застучало в голове. От королевских вампиров не могло ускользнуть это невыносимое биение, и Сону заинтересованно поглядел на Чонвона. Его рот вечно кривился, губы соединялись в изломанную в нескольких местах тонкую линию. — Оставляй, мне-то что, — лениво ответил Сону. — Мне и моего стервятничка хватает. — Спасибо большое, брат, — Джей поклонился, и когда он разогнулся, то обратился напрямую к Чонвону. — Меня не будет всего несколько часов, надеюсь, что ты не заскучаешь. Может, Сону снизойдет настолько, что что-нибудь тебе расскажет, он-то повидал весь мир, в отличие от меня. Рассказы Джея о мире — отдельные произведения искусства, и в последнее время Чонвон только это и любил — голос у Джея был тихим и вкрадчивым, мягким и тягучим, и каждый его рассказ рождал в голове живописные картины. В Рубиновой пустоши, где не было нормальных видеокассет для старого, дутого телевизора, рассказы Джея оставались единственным развлечением. Правда, сам он собирал эти рассказы по каплям-крупицам из разговоров других вампиров; родившись в Рубиновой пустоши, Джей ни разу не покидал ее границ за более чем семьдесят лет. Когда же Чонвон спросил у него, почему же так произошло, Джей только пожал плечами и ответил, что это было условие Сонхуна. В своей вечной жизни Джей лишь единожды давал обещание, и теперь чистокровный вампир не мог спускаться дальше черты Рубиновых гор. Сону прожил намного дольше, воспоминания должны были переполнять его. Интересно, о чем он поведает, едва они останутся наедине? Джей скрылся за дверью, и еще несколько секунд издалека доносился стук его шагов. Чонвон обернулся, и его взгляд непроизвольно упал на разглаженное лицо Ники — умиротворенное спокойствие отразилось во всех тонких черта его безупречного лика. Сону сидел, склонившись над ним, и густые локоны светлых волос скрывали от мира его опустевший, горестный взор. В небольшой комнате, которую будто бы испили досуха, не оставалось звуков, и даже падающий за окном снег безмятежно и молчаливо опускался на цветастую фреску. Сону поглаживал плечи Ники. Чонвон догадался не сразу: — Вы пытаетесь разделить его боль? — в густой тишине раздался его голос. Сону приподнял голову, но так на него и не посмотрел. — Вы видите чужие воспоминания, но Джей не рассказывал, можете ли вы окунуться в чувства… — Ты, что ли, меня боишься? Неожиданный вопрос застал Чонвона врасплох. — Извините? — Говоришь со мной так официально, — объяснил Сону тягучим голосом. — Вычурно даже. Будто уважаешь или сильно боишься. Я склоняюсь ко второму. Чонвон смущенно заламывал руки. — Вы старше меня. — Джей старше тебя в три раза, и тем не менее с ним ты ведешь себя как с ровесником. Хотя я не удивлен, ведь Джей терпеть не может, когда с ним общаются официально, как если бы он был старше, или выше, или важнее. Он верит, что все люди равны друг перед другом, — голос его на мгновение погас. — Но я вампир. У вампиров нет особой привязки к возрасту, и зачастую мы общаемся друг с другом слишком пренебрежительно. Возраст для нас вообще ничего не значит, ведь в любом случае рано или поздно мы застынем, перестанем развиваться и возненавидим научный прогресс, ведь попросту за ним толком не успеем. Ты и сейчас можешь заметить, что мы немного старомодные. В Рубиновой пустоши нет сотовой связи, вайфая и толкового электричества. — И отопления, — подтвердил Чонвон. — И водопровода. А электричество есть только в доме Джея и в нашем — для холодильников с пакетами крови или иных приборов. — Как старые бабушки, с трудом привыкающие к сенсорному телефону, многие из нас, прожившие несколько веков и более, с трудом привыкают и к этому незаметному прогрессу. Честное слово, если ты прожил больше пяти веков в практически не изменяющейся стране, потому что твоя страна давно закрылась от всего мира, жалкие пятьдесят или около того лет, за которые из огромных блоков компьютеры превратятся во что-то похожее на лист бумаги, так вот, эти жалкие года покажутся лишь секундой в твоей бесконечной жизни. Если впереди у тебя — вечная жизнь, которую ничто не в силах прервать, надеяться приходится только на сегодняшний день. — Всегда было интересно, — тихо начал Чонвон, но когда Сону внимательно посмотрел на него, то он опустил голову и принялся рассматривать кожаные хва. — Есть ли в мире что-то такое же долгое, как и ваша вечная жизнь? — Конечно есть, — задумчиво ответил Сону. — Произведения искусства. По мнению Джея — Бог. Сама Вселенная, хотя ученые и говорят, что даже ее ждет смерть. Что-то такое, что существовало до Большого взрыва, и то, что будет после. О, еще некоторые виды медуз отнесли к бессмертным существам. По моему же скромному мнению — выход манги One Piece точно покажется бесконечным для некоторых фанатов. Понятия не имею, что может быть дольше человеческих глупых войн. И, конечно же, вечной называют любовь. — Любовь, — тихо повторил Чонвон. Он вдруг вспомнил: — Когда я смотрел «Сумерки», мне показалось правильным, что история закончилась на том, что главных героев еще только ждала заслуженная, долгожданная вечность. Саму вечность нам не показали и не объяснили. Я подумал, может, это потому, что вечной любви не существует… — Что такое «Сумерки»? — Сону нахмурился. Чонвон тяжело выдохнул. — Впрочем плевать, — Сону лениво махнул рукой. — Но думаешь ты… немного неверно. Любовь ведь называют вечной не потому, что любящие наивно верят, что никогда друг друга не разлюбят, нет, совсем не потому. А потому, что это простое чувство столь сильно, столь сокрушительно и столь изысканно, что напоминает саму вечность. О, если бы у меня был выбор, — его пальцы перебирали густые локоны волос спящего Ники, — если бы я мог выбирать, если бы мне позволили, я бы отринул эту вечную жизнь, чтобы состариться подле него, увидеть мир его глазами, попробовать его любимые блюда, спасти его от самого себя и от его отца, ох, я бы пожертвовал чем угодно, лишь бы умереть подле него… В это мгновение, только лишь в это мгновение Чонвон почувствовал, что Сону впервые снял перед ним все литые маски, тяжелые, будто Рубиновые пики гор, почувствовал, будто Сону раскроил грудь, вывернул наизнанку окровавленные ребра и показал сердце, которое с трудом билось, но которое умело любить. Он и почувствовал, что ему не место было в этой узкой, тесной комнате, что горе, которое повисло над ними, его совсем не касалось, или, более того, он не мог его испытывать. Он тут же захотел уйти хотя бы в смежную комнату, но не смог этого сделать; Сону разогнулся и посмотрел на Чонвона. — Это так больно, — признался он дрожащим голосом. Сону неуверенно кивнул ему в ответ. — Конечно, для того-то одного мы и живем. Нет ничего толкового в любви, нет ничего счастливого в узах, и тем не менее мы продолжаем любить и привязываться друг к другу, прекрасно осознавая, что рано или поздно нам придется испытать нестерпимую боль от неминуемой потери. — Не легче ли было влюбиться в того, кто живет вечно, как и вы? — Неужто сердце может выбирать? Мне нужен только Ники. Стервятник он или человек, король или падальщик — кто угодно, лишь бы моя любовь никогда в нем не иссякла. Чонвон опустил тяжелый взгляд. — Порой у нас действительно нет выбора. Он задумчиво рассматривал их, эту дивную картину: Сону выглядел как ангел, льющий слезы прямо на безмятежное лицо Ники. Его длинные пальцы перебирали нити чужих волос, мягкая кожа ладоней прижималась к огнем горящей коже. Чонвон чувствовал неясную грусть, но не мог бы признаться, что это было из-за скорой потери Ники. Ему показалось, что эту боль он уже некогда испытывал, и будто ему уже приходилось проходить через удушающую потерю. Облизнув сухие губы, он тихо сказал: — Вам придется его похоронить. Сону явно к нему прислушался, но не поднял головы. Он только спросил: — Ты когда-нибудь слышал об «Ya`aburnee»? — не дождавшись его ответа, Сону продолжил. — Ты не знаком с культурами других стран, это отчетливо видно, но оно и объяснимо. Я прожил так много и так много впитал в себя, будто губка, и нашел, что, вероятно, нигде так трепетно не относятся к любви, как в арабской культуре. Как считаешь, что они принимают за высшее, чистое проявление любви? — Сону пытливо посмотрел на него, дожидаясь ответа, но Чонвон только неловко пожал плечами. — Ya`aburnee. «Ты похоронишь меня», — его взгляд вернулся к Ники, и с тех пор Сону не отводил глаз. — Чонвон, я кажусь тебе пугающим, и не пытайся делать вид, что это не так, уж я-то верно знаю. И тем не менее даже у такого вампира, как у меня, есть то, что мне страшно терять, страшно даже подумать о потере. Если бы у меня был выбор, я бы сказал Ники: «ты похоронишь меня», но ты и сам знаешь, что это невозможно. Это мне придется его хоронить. Мое сердце не такое, как ваше, человеческое, оно медленно бьется, с трудом толкает густую кровь и однажды остановится, застынет и превратится в несокрушимый камень. Это не значит, что оно не может разбиться и не может страдать. И если я когда-либо за что-то и сражался, то только за возможность умереть за него, ради него, раньше него. Это — то, что тебе следует знать и помнить. Вот, значит, как же сильно сердце может любить… Чонвон поджал дрожащие губы и почувствовал, как горячие слезы обожгли его глаза. Сону забыл назвать еще одно чувство, которое стремилось к вечности — разъедающее ощущение горя. Сколько бы Сону ни прожил после смерти Ники, он уже никогда не сможет забыть эту потерю, эту сокрушительную боль и непроходящее горе. Когда же Сону останется без Ники, он будто бы останется без возможности найти себе место в опустевшем мире, он будет искать тихую гавань в неспокойном, бурлящем океане, и вода обрушится на него, волны разорвут его легкие, и единственное пристанище, на которое Сону сможет надеяться, это пустое, темное, но тихое и безмятежное океанское дно. Не в силах больше это терпеть, Чонвон поднялся на ноги и бросился в сторону длинного, петляющего коридора. Он ушел не так уж и далеко, пахло древесной плотью и мокрой землей, и найдя один из темных углов, Чонвон скатился по стене и, прижав колени к груди, бесшумно разрыдался. Он не мог с точностью сказать, что же так сильно отзывалось в нем, что же так сильно в нем горело, болело, обливалось кровью, но он как будто бы почувствовал, что тоже не раз с трудом переживал потерю близкого человека, правда он ни о чем не помнил, лишь тело его знало, что это случилось, и теперь невыплаканное горе бушевало в нем, будто пожар. Он сделался точно сумасшедшим в незнакомом ему припадке, и пока слезы его не иссушили, Чонвон не остановился плакать, сжавшись в комок в самом темном закутке длинного, бесконечного лабиринта. Он почувствовал острое желание влиться в дерево, как изящная мебель в комнатах узкого дворца Сону вливалась в пол и стены, растворялась в древесине, Чонвон хотел бы быть мокрым мхом на сырых камнях, он желал, чтобы его тело обратилось в прах, столь невыносимым ему казалось это чувство горя. Шмыгнув носом, Чонвон вжался лицом в согнутые колени и, видимо, ненадолго задремал, убаюканный собственным плачем. Через несколько часов — по внутренним ощущениям Чонвона — вдалеке послышались приближающиеся шаги. — Почему ты здесь сидишь, Чонвон? — в голове Джея послышался испуг. — Тебя что, выгнали? — Нет, нет, — рассеянно ответил он, приподнимаясь на слабые ноги. — Я сам, сам… мне надо было побыть одному. Он был рад, что темнота меж ними казалась столь густой, ее можно было резать ножом. Но он даже не догадывался, что Джей отчетливо видел его лицо даже в этой темноте. — Ничего не понимаю. Зачем ты сидел в темноте? Не хочешь отвечать, ладно… Пойдем, надо закончить с процедурой. — Могу я остаться здесь? Джей предельно осторожно спросил: — Точно ничего не случилось? — Точно, — Чонвон кивнул. — Все в порядке, правда. Я подожду здесь. Явно ему не доверяя, Джей, тем не менее, отпустил его и направился в сторону приоткрытой двери. Чонвон снова прижался спиной к прямой стене и почувствовал, как сквозь ткань верхней одежды даже так его кожа покрывалась холодом. Он выплакал все слезы, что скопились в нем, и теперь в его груди отдавалась лишь пустота, манящая, столько необходимая и так сильно желаемая. Через несколько минут в конце коридора хлопнула дверь, и Чонвон услышал приближающийся стук шагов. — Пока что с Ники все хорошо, — раздался голос Джея. Сам он остановился, и во тьме Чонвон не мог различить его силуэта, такой густой мгла клубилась меж их телами. — Не знаю, как с тобой поступить. Чонвон насторожился: — Что ты имеешь в виду? — Я вижу в этой темноте, Чонвон, и я вижу, что ты плакал. Я желаю спросить об этом, понять источник твоей печали, и при этом вижу, что сам ты не хочешь мне открыться. Я не буду навязчив, чтобы ты не оттолкнул меня, и не стану отдаляться, чтобы ты меня не забыл. Я выслушаю твою исповедь, знай же об этом. — Ты ко мне привяжешься, — рассеянно ответил Чонвон. — И потом тебе будет больно меня хоронить. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Джей улыбнулся. — Чонвон, мне всегда будет больно кого-то хоронить. Долгий, нескончаемый путь, который он осилили, когда спускались в замок Сону, показался короткой лесной дорожкой, когда они возвращались. Бастет послушно дожидалась их на первой ступени, и когда Чонвон выбрался из гроба, кошка подпрыгнула, вцепилась острыми когтями в ткань его одежды. Будто почувствовав охватившую его грусть, она, расположившись на его сложенных руках, прижала теплую мордочку прямо к тому месту, где под кожей и костями билось человеческое, слабое сердце. А тем временем где-то глубоко в лесу хрустнула очередная застывшая во льду ветвь. Инстинктивно Чонвон поднял раскрасневшееся на морозе лицо и вгляделся в лесную чащу, покрытую снежной пудрой, и ему показалось, что меж толстых стволов деревьев мелькнул неясный, расплывчатый человеческий силуэт. Кто бы это мог быть? Повернув голову, Чонвон заметил, что Джей так же ожидающе вглядывался в лес, будто надеялся, что незнакомец выйдет на лесную дорожку. Чонвон впервые видел, чтобы Джей выглядел грозно, и не просто грозно — устрашающе, как хищник, застигнутый врасплох, но уже готовый к неминуемой атаке. — Я так и знал… Пойдем, — напряженно сказал Джей и прижал широкую ладонь к спине Чонвона. И только тогда Чонвон вспомнил о своей самой главной проблеме — проблеме выживания. Это вечно живущий Сону мог обливаться слезами от непроходимого горя, от ожидания неминуемой потери, но у стервятника Чонвона первее всего оставалась мысль о том, что если он не будет достаточно силен, полукровки Рубиновой пустоши разорвут его на части. Видимо, и сам Джей вспомнил об этом — он шел быстро, удивительным образом не поскальзываясь на мокрых листьях, припорошенных снегом, и тянул за собой Чонвона. Впереди, меж покрытых снегом деревьев, мелькнуло очертание деревянного дома. Не успев опомниться, Чонвон почувствовал, как у него под ногами треснули промерзшие половицы небольшой террасы, и вот Джей втолкнул его в дом и тут же прикрыл за собой дверь. Они будто спасались от неизвестной погони, и только лишь в доме — ветхом, деревянном, того и гляди разрушится прямо на глазах — только лишь в этом доме они чувствовали, что могли спрятаться. Все это время, что они неслись сквозь лес, притихшая Бастет напряженно оглядывалась, шерсть на ней вздыбилась. — Кажется, ты не зря попросил, чтобы Сону за мной приглядел, — понял Чонвон. — Зима в этом году выдалась голодной, — уклончиво ответил Джей. — Да? Странно. Я думал, полукровки могут в любой момент спуститься к человеческой цивилизации, и хотя мне совсем не нравится эта мысль, и все же зачем им сидеть в пределах Рубиновой пустоши и поджидать меня? У меня не так много крови, чтобы они все насытились. — Они не могут этого сделать, — заметив непонимающий взгляд Чонвона, Джей предельно медленно объяснил. — Они не могут покидать территорию Рубиновой пустоши. — Потому что они, как и ты, пообещали королю Сонхуну… — Нет, — Джей вскинул на Чонвона взгляд потемневших глаз. — Нет? — Нет. — Почему? Казалось, эта мысль была Джею невыносима. — Они преступники, Чонвон, — тихо проговорил он. Он заламывал руки и ходил из стороны в сторону. — Каждый из них. Многие из них не раз опускались до того, что убивали себе подобных. Ведь в вашем мире выносится строгое наказание за убийство, и преступника изолируют от общества, и наш мир следует тем же правилам. Чонвон ощутимо вздрогнул, резко опустил руки, и Бастет недовольно спрыгнула на пол. Он все смотрел в глаза Джею и не мог поверить в услышанное. Подумать только, из всех мест, где он только мог оказаться после того, как его обратили в стервятника, все еще пахнущего человеческой кровью, он оказался именно здесь. В Рубиновой пустоши. В вампирской тюрьме.