мучительная рана моя, но я говорю сам в себе:
«подлинно, это — моя скорбь,
и я буду нести ее»
иер. 10:19
Джей услышал, как дрогнуло сердце Чонвона, но ничего не успел сделать — Сонхун был так близко, что вот-вот у них за спинами должна была раскрыться деревянная дверь. Секунду спустя так и произошло; Сонхун даже не постучался. Как и всегда, он лишь лениво зашел в операционный кабинет и тут же застыл на пороге, недоуменно уставившись на Чонвона. Прежде чем он успел сказать что-либо унизительное и презренное, Джей сделал шаг вперед и улыбнулся: — Что-то случилось, брат? Сонхун поморщился, будто с трудом сдерживая рвотный позыв. Его белое лицо перекосилось от отвращения — он не сводил злого взгляда с Чонвона. — А этот что здесь делает? Не переставая мягко улыбаться, Джей попытался надавить на совесть, которая, в теории, у Сонхуна должна была быть: — Ты ведь пришел не для того, чтобы поссориться со мной, верно? — он встал между братом и Чонвоном, и внимательный взгляд Сонхуна упал на его перебинтованную руку, глаза тут же сделались круглыми, как звонкие монеты. Если бы не широкая спина Джея, грозный взгляд Сонхуна уже бы давно испепелил Чонвона на месте. — Сонхун. — По стопам Джено пошел? — мрачно спросил король, не совсем ясно к кому обращаясь; но вряд ли это был Чонвон — даже если Сонхун его видел, то как таракана под подошвой собственной обуви; он бы не удостоил его и взгляда, если бы тот не стоял рядом с его любимым братом. Он совсем не подходил этому бледному, морозному сиянию вычищенного до блеска операционного кабинета, он казался кусочком пазла из совсем другого набора; как и любой другой вампир, Сонхун не чувствовал холода, он почти не дышал и выглядел так, будто его только недавно выпустили из кресла стилиста: ухоженный, красивый, как античные статуи, даже его прическа нисколько не испортилась. Но его утонченный образ портило выражение лица: вечно грозное, вечно надменное, вечно как будто траурное, но не такое, как у Джея, — казалось, к нему намертво прилипла тяжесть прожитых лет, а их ведь было больше, чем у младшего брата; намного, намного больше. — Сонхун, — предостерегающе повторил Джей спокойным голосом. Он не хотел бы, чтобы их очередная встреча закончилась ссорой. Вампир сжал белые губы в тонкую полоску: — Что с твоей рукой? Честное слово, Чонсон, я его убь… — Для начала выслушай меня, — твердо оборвал его Джей и принялся снимать с перевязанной руки белоснежный бинт без единого пятнышка крови — уж это-то одно должно было насторожить Сонхуна. Показав брату абсолютно чистую ладонь без единой раны, даже без какого-либо затянувшегося шрама, Джей тихо продолжил, хотя, казалось, ему было трудно говорить: — Джено мертв. Тот, кого ты видишь перед собой, тоже стервятник, но его зовут Чонвон, и он мой помощник, и я ему доверяю, тебе стоит это запомнить и перестать со мной спорить. В конце концов, ты ведь пришел не для этого. Бледная, впалая щека Сонхуна нервно дернулась. В отличие от брата Джей вел себя спокойно и был вежлив, и он ни разу не поднял голос, как-то сделал Сонхун. Чонвон почувствовал себя не на своем месте, ему тотчас захотелось испариться, исчезнуть, растаять, как белесая дымка, но из-за того, что Джей собственным телом защищал его от убийственного взгляда Сонхуна, Чонвон будто бы притягивал к себе ненужное внимание короля. — Я пришел с тобой поговорить. Джей послушно кивнул. — Отлично, — он обернулся и обратился к бледному Чонвону. — В моей комнате есть несколько книг по вампирской анатомии, ты можешь посмотреть, если хочешь, — замолчав на мгновение, он спешно, хоть и бессмысленно, добавил: — Прости. — Чему ты его учишь?! — взревел Сонхун, и Чонвон так быстро юркнул в смежную комнату, что это даже Джею показалось удивительным. Он закрыл за собой дверь в спальню, и отныне Джей только слышал его учащенное сердцебиение — громкое, как катящиеся с гор камни. Сонхун едва не орал на брата: — Ты серьезно?! Он же стервятник! Второй Иуда! Джей тяжело вздохнул: — Что ты хочешь обсудить со мной, брат? Сонхуну потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и успокоиться. Джей налил ему вина, уселся напротив него и принялся послушно ждать, когда тот начнет говорить; сколько бы он не врал себе, что жизнь Сонхуна до его рождения его нисколько не касалась, тем не менее ему казалось, что, узнав о прошлом, Джей наконец-то окончательно поймет, как на Сонхуне отразились все те горести, что ему пришлось пережить. Сонхун выпил бокал вина, и Джей подал голос: — Я хочу начать первым. Прости меня за тот вечер. Мне не стоило на тебя злиться… — Ты не умеешь злиться, — между делом усмехнулся Сонхун. —… ведь то, что происходило с тобой до моего рождения меня, по сути своей, даже не должно касаться. Впрочем, и то, что происходит с тобой сейчас, ты можешь от меня скрыть. Есть вещи, о которых стоит сказать, но если ты чувствуешь, что мне этого знать необязательно или же ты просто не хочешь о чем-то рассказывать, то я могу лишь согласиться с твоим решением. Тебе виднее. У всех должны быть какие-то тайны, не правда ли? Сонхун ничего не ответил. Король разглядывал его, кусая сухие губы, и по его лицу прошлась рябь, как по некогда ровной поверхности озера. Он будто взвешивал все «за» и «против». — Мне стоит предупредить тебя, что я не доверяю Николасу, — наконец-то раздался голос брата. — Я вообще никому не доверяю из того мира. Разве что, может быть, некоторым бывшим одноклассникам, но Николас в их счет не входит — он крайне… мутный вампир. Еще во время учебы в академии его взгляды на мир вызывали у меня нескончаемые вопросы. С возрастом стало хуже… Но не будем о нем, он действительно не стоит и того, чтобы о нем говорить. — Суровый взгляд Сонхуна упал на дверь, ведущую в спальню Джея. Невыраженный вопрос отразился на лице брата. — Он ничего не слышит, — заверил его Джей. — Ты так уверен? — Если я правильно понимаю, как циркулирует в нем кровь, то он, похоже, закрыл уши ладонями. У него спокойное, размеренное дыхание, так что, очевидно, он думает о чем-то своем или вот-вот погрузится в сон. Хотя ты и сам можешь услышать, как он что-то тихо поет себе под нос. — Джей зачем-то добавил: — Он не стал бы подслушивать. На лице Сонхуна отразилось странное выражение: что-то между надменной усмешкой, презрением и отвращением. — Ты уже однажды доверился стервятнику. — Чья память, в конце концов, работает лучше: твоя или моя? — спросил Джей, пригубив немного вина. — Ты вспоминаешь Джено даже чаще, чем это делаю я. Сонхун поморщился: — Хватит называть его по имени. — Тогда не вспоминай о нем, — предложил ему Джей. — Это в прошлом. Это уже случилось — он умер. Он больше не побеспокоит тебя и не сделает мне больно. — Да, — отстраненно согласился Сонхун. — Тот стервятник ничего тебе уже не сделает. Но этот, — он кивнул в сторону спальни, — до сих пор не вызывает никакого доверия, а ты почему-то его защищаешь. Ты уже занес ногу, чтобы наступить на ту же граблю. Тебя так ничему жизнь и не научила. Знаешь, что я вижу перед собой? Не вампира, извлекающего из каждой ситуации какой-либо нравоучительный вывод, а глупого парня, идущего по стопам такого же глупого Сына Божьего, растерзанного собственным народом. Если ты и дальше продолжишь доверять стервятникам, боюсь, в конце концов тебе придется отдать им собственное сердце, чтобы они смогли прийти дальше, а ты бы остался, лег на землю и послушно умер. Ты же не слепой, так зачем же ты ведешь их всех в яму? — Твоя проблема в том, что ты судишь всех стервятников по одному представителю, — ответил Джей таким же спокойным, ровным голосом. — Это все равно что сказать, что все люди ужасны, взяв за пример какого-либо диктатора. Первый стервятник в твоей жизни нанес тебе столько горя, сколько бы ты не смог вытерпеть, если бы не обратил все свои эмоции в ненависть. Я не могу понять твоих чувств. Я не могу разделить твою ненависть. Я не был свидетелем тех событий, я даже представить себе не могу, что ты испытал, через что ты прошел, но я… — Джей запнулся. — Я понимаю, что не изменю тебя. Но я благодарен тебе за то, что ты, несмотря на ненависть к стервятникам, все равно позволяешь им жить в Рубиновой пустоши. Он потянулся к бокалу с вином. — Мир за пределами нашего дома сильно отличается, — ответил Сонхун. — Хотелось бы верить, что что-то изменилось с тех пор, как меня приговорили к пожизненному заключению, но Николас развеял все мои сомнения. Чистокровные вампиры до сих пор верят в собственное величие и ждут момента, когда снова поработят человечество; люди же продолжают создавать оружие, от которого даже у меня, честно говоря, волосы встают дыбом; я до сих пор опасаюсь их ядерного оружия, а они уже давно скакнули вперед в гонке вооружений. Когда-нибудь наступит момент, когда наших способностей окажется недостаточно. — Он задумчиво отвернулся к окну, и на его бледное лицо упал будто водой разбавленный лунный свет. — Если в этом мире полукровкам еще удается хоть как-то выживать, то, боюсь, стервятников ждет незавидная участь. Джей долго молчал, обдумывая его слова, пока Сонхун медленно, но верно опустошал уже вторую бутылку вина. Когда он откупорил третью, он даже не налил вино в бокал — принялся хлестать прямо из горла. Заметив это, Джей встрепенулся и предложил брату хлебные палочки. — Я уже давно догадывался, что Рубиновая пустошь — единственное место, где стервятники могут почувствовать себя в безопасности, но меня всегда удивляло, что они предпочитали находиться в месте, полном голодных вампиров, чем оставаться на свободе, — высказался Джей. — Видимо короли чего-то опасаются, верно? — Конечно опасаются, — усмехнулся Сонхун. — Чтобы избавиться друг от друга, они придумали это смехотворное правило о праве стервятника съесть того короля, что обрек их на это жалкое существование, а теперь они боятся, что кто-то их подставит, чтобы заполучить их способности. Неудивительно, что за этим всем последовало настоящее гонение стервятников. Им некуда податься, вот они и слетаются, как мухи, сюда. У них просто нет выбора. Если на свободе твоя жизнь попеременно подвергается опасности, разве можно это назвать свободой? На месте них я бы тоже сбежал в Рубиновую пустошь. Только здесь есть хоть и мизерный, но все-таки шанс умереть в спокойствии и уединении. К несчастью, слухи о твоей лояльности по отношению к стервятникам расходятся слишком быстро. Он сделал еще один глоток вина и едва не опустошил бутылку за раз. В нем плескалось какое-то неясное, смутное чувство, которое Джей не мог понять ни по его скорбному выражению на лице, ни по его словам, ни по его ровному, редкому, как это было у чистокровных королей, сердцебиению. — Не думаю, что слухи ходят только обо мне, — осмелился предположить Джей. — Дело не в том, что ты — добрый старший братик, который побесится и перестанет, если я приведу домой очередного стервятника. Ты лично приказал, что любого, кто приведет в пустошь стервятника, ожидает неминуемое наказание, но ты ничего не говорил о последующем изгнании. Это тоже может быть известно миру. Сонхун недовольно нахмурился: — На что ты намекаешь? А Джей ослепительно улыбнулся ему в ответ: — Тебе все-таки небезразлична их судьба. Ты милосерден, хоть и хочешь это скрыть. — Вздор! — рявкнул Сонхун. — Меня нисколько не волнует, что с ними случится, но и целенаправленно убивать я их не собираюсь. А ты, — он ткнул длинным пальцем в грудь Джея, — хоть бы раз побоялся моего гнева! Меня скоро все полукровки засмеют — не могу справиться с собственным братом, тащит и тащит в пустошь стервятников! Где же его ненависть, где же его наказание? Совсем меня не слушаешься! — Мне кажется, ты немного… — Джей попытался отобрать бутылку из рук Сонхуна, но безрезультатно. — Так и до алкоголизма недалеко, брат… Сонхун пусто взглянул на него. — Извини, Чонсон. Но я не добренький старший братик, — он криво улыбнулся. — И я не милосерден. Не приписывай мне те черты, которые ты хочешь во мне увидеть. Я не могу простить всех стервятников, даже если только один из них нанес мне душевную рану. Хотя… нет, не один. Еще ж был Джено. Если бы он тебя тогда погубил… Боюсь, я бы уже точно не смог бы… А если бы кто-то из них убил меня? — неожиданно спросил Сонхун. — Ты бы плакал обо мне? Ты бы простил его? Смог бы простить убийцу своего брата? Хотя мне кажется, ты бы простил. Тебе это так легко дается, конечно, ты бы простил, ты бы простил… Джей ничего не ответил. Сонхун не сопротивлялся, когда он отобрал у него почти законченную бутылку вина и вместо этого подсунул корзинку с хлебными палочками. Прожевав одну, Сонхун тихо сказал: — Когда я учился в академии, мои взгляды на жизнь и на стервятников ничем не отличались от твоих, — он долго, будто играясь с едой, жевал хлебную палочку; Джею показалось, что его брат вовсе забыл, что вообще начал говорить. Но, к счастью, он продолжил говорить спустя несколько минут: — Когда на уроках мы обсуждали жизнь полукровок и стервятников, я всегда говорил, что стервятники не заслужили подобной участи, и нужно отыскать способ, как их спасти — они ведь не виноваты в том, что стали нашим обедом. Я вообще был… — он неопределенно взмахнул рукой, в которой держал очередную хлебную палочку. — Был достаточно гуманным. Считал, что мы должны отыскать способ, чтобы перестать убивать людей; считал, что нам уже давно нужно договориться. Но сейчас я думаю: боже, каким же идиотом я был. Если столько лет, столько тысячелетий никто ни о чем не договорился, разве можно договориться сейчас? А тогда мне казалось, что я первым додумался до подобного, и мне совсем не приходило в голову, что были такие мысли и у других вампиров, у тех, кто жил до нас. Я был ребенком и думал, что спасу мир. Это было начало века, и казалось, что вот-вот наступят перемены; какие — никто не знал, но все уже чувствовали, что вот-вот случится чудо — может Второе пришествие Христа, может Рагнарек, может Страшный Суд, но что-то должно было случиться, и притом грандиозное, такое, что не случалось прежде. Перемены наступили — японцы аннексировали Корею, когда я еще учился в академии. Академия… — Взгляд Сонхуна рассеялся, как если бы воспоминания о прошлом заволокли, будто туман, его прежде ясный взор. — Это было специализированное заведение, замаскированное под школу для знати. Обучение длилось с трех лет и до двадцати одного года. Когда я выпускался, уже давно утихла Большая война, но долгое время то, что назревало в Европе, касалось нас лишь отдаленно. У нас был свой враг, притом нас он пугал сильнее, чем лидер нацистской Германии. Это было недолгое, совсем уж недолгое время, когда все надеялись, что нас отпустят с миром, и это был единственный миг, когда мы чувствовали себя частью общества, потому что неважно, вампир ты, человек, полукровка или же стервятник, в первую очередь мы ощущали себя единой нацией — нацией, которую долгое время держали в рабстве. Когда я выпустился из академии, мой лучший друг сообщил о своей свадьбе. Я радовался за него как за себя. Кажется, тебе стало известно, что мы не можем так спокойно вступать в брак с любимым человеком, как это происходит в человеческом мире. Для начала мы должны получить разрешение старейшин, хранителей вампирского мира. Для этого оформляется запрос, хранители рассчитывают возможный вариант способностей рожденного в будущем браке ребенка и решают, достаточно ли этот ребенок безобиден, не содрогнется ли из-за него нерушимые устои, и если ребенок не принесет проблем, пара возлюбленных непременно получит разрешение на брак. Сам понимаешь — браки по любви были крайне редким явлением, невероятно редким. То, что мой лучший друг смог жениться по любви, было настоящим чудом. Его жена была моей одноклассницей, ее звали Гаыль, и сколько я помню себя, он всегда любил ее. Они поженились незадолго до того, как Япония напала на Перл-Харбор, и в тот же год я и сам получил разрешение на брак. Наша спокойная, радостная жизнь разворачивалась на фоне страшных военных действий. Настоящее ребячество — не верить, что беда, нависшая над страной, вот-вот постучится в твою дверь… Неожиданно прервав рассказ, Сонхун потянулся вперед: — Отдай бутылку, — попросил он, и Джей молча его послушался. К собственному удивлению Джей почувствовал, как в уголках его глаз собрались слезы, так тихо, мрачно и грустно звучал голос Сонхуна, в особенности когда он упомянул лучшего друга. Неудивительно, что Сонхуну потребовалось так много алкоголя, чтобы что-то рассказать брату, — он, видимо, до сих пор не мог пережить это горе на трезвую голову. Столько лет прошло, а Сонхун все еще не оправился от этого удара. Казалось, дело было не только в смерти лучшего друга, но Джей не осмелился задавать непрошенные вопросы. В какой-то момент он и вовсе захотел прекратить это все, но прежде чем успел что-либо сказать, Сонхун бесцветным голосом продолжил: — Моей женой стала Вонен — младшая сестра Гаыль. Мне она всегда казалась тихой девушкой, больше похожей на призрак: она бесшумно появлялась и так же бесшумно исчезала, и я, честно говоря, в академии никогда не обращал на нее должного внимания. До свадьбы мы общались только из-за ее сестры, обсуждали погоду, некоторые предметы искусства. Мне часто казалось, что, выпустившись из академии, Вонен по чему-то сильно тосковала. Со временем это ощущение лишь усилилось, и я стал замечать, что Вонен только и делает, что плачет. Я не был влюблен в нее; впрочем, как и она в меня, но мы сыграли свадьбу и, как мне кажется, я был ей хорошим мужем. К тому моменту я давно смирился, но Вонен прорыдала всю брачную ночь. Я даже не осмелился к ней прикоснуться и позволил переварить это горе. Не знаю, что в ней было больше: ненависти ко мне или же тоски по свободе? Лишь много лет спустя, уже когда ее признали преступницей, я узнал, что она несколько раз отправляла хранителям письма с просьбой разорвать нашу помолвку и позволить ей выйти замуж за другого вампира, — прервавшись, Сонхун мягко покачал головой. — Сколько ни думаю об этом, до сих пор не могу понять, в кого она могла быть влюблена. С другой стороны, она ведь могла и соврать, лишь бы не видеть меня своим мужем. Тем не менее ей несколько раз отказывали, что до свадьбы, что после, и в какой-то момент Вонен опустила руки. Если до этого она хоть изредка, но говорила со мной, то после стала молчаливой и закрытой, и если я и видел ее, то всегда с таким выражением на лице, будто ей надоела сама жизнь. Я не знал, как ее обрадовать. Цветы, дорогие подарки, ювелирные украшения, единственные в своем роде, — ничего ее не волновало и ничего не могло вызвать улыбку на ее лице. Она будто уже давно себя похоронила… Я надеялся, что хотя бы весть о беременности принесет хоть какую-то радость в нашу с ней совместную жизнь… — Сонхун прикрыл глаза, его побледневшие губы дрожали. — Но она не могла забеременеть. Ребенок — это все, что я от нее хотел; я никогда не ограничивал ее свободу, никогда на нее не давил, я просто был ее мужем, которого она не могла терпеть. Я видел, как были счастливы мой лучший друг и его жена, и не мог понять: что я сделал не так? Я начал терять надежду, а вскоре совсем в себе разочаровался. Мне все реже хотелось видеть Вонен и, понятное дело, любые попытки зачать ребенка прекратились. Вонен не показывала ненависти, но даже своим равнодушием она заставила меня почувствовать себя самой ничтожной тварью во всем необъятном мире. Уже после смерти Гаыль я выяснил, что Вонен — дочь Изумрудного рода — специализировалась на медицине, и она абортировала сама себя, и так несколько раз. Сонхун закончил говорить, чтобы сделать один большой глоток вина; Джей послушно ждал, когда он продолжит. Его сердце разрывалось от невыразимого горя. Впервые он видел брата таким уязвимым, таким обнажившимся, — он будто сбросил стальные латы и показал, куда его нужно ударить, чтобы причинить как можно больше боли. Кадык Джея судорожно дергался, горло стянуло от непроходимо кома. А Сонхун тем временем выглядел так, будто то, о чем он рассказывал, уже давно внутри него отболело, хотя это было совершенно не так. Он пил уже четвертую бутылку вина, но все никак не мог захмелеть. — Дальше ты знаешь, — Сонхун взглянул на Джея. — Я убил стервятника, который сожрал моего лучшего друга, и меня признали виновным. Меня отправили в Рубиновую пустошь, и я надеялся, что Вонен последует за мной; у нее был выбор, но было глупо ждать, что она пойдет на вынужденное уединение с мужем-убийцей. Она не могла терпеть меня даже когда у меня были высокий статус в обществе и неисчислимое богатство, станет ли она вдруг милосердной к преступнику, приговоренного к пожизненному — вечному — сроку в вампирской тюрьме, полной голодных мужчин? Ее опасения стали хорошим поводом для развода, так что еще до того, как меня выслали в Рубиновую пустошь, она собрала вещи и исчезла. Но вместо нее со мной поехала ее сестра — отбывать наказание за мужа и за то, что помогла мне с местью. Не прошло и года, как Вонен ее убила… Еще один большой глоток — чтобы скрыть дрогнувший голос. Сонхун до сих пор помнил ту студеную зиму и отголоски уже, к счастью, утихающей войны. Новости до Рубиновой пустоши доходили с сильным опозданием, и порой Сонхуну казалось, что война ему лишь приснилась. Что зверства, на которые мог быть способен человек, он лишь выдумал. Впереди его ждала неизменная, как сама жизнь, вечность среди высоких, величественных Рубиновых гор. Даже если бы он знал, что его ожидает, даже если бы в наказание его сослали на безлюдный, отдаленный от земли остров, он бы все равно снова пошел на убийство. Да даже если бы его приговорили к смерти — он бы все равно еще раз свернул шею тому стервятнику. — Я уже очень много лет пытаюсь выяснить, что тогда произошло между ними, — подал голос Сонхун спустя долгие минуты молчания. — Если это была ненависть, то я даже не догадывался о ней; мне казалось, единственный, кого Вонен могла ненавидеть, это я, но уж точно не ее родная сестра. Я даже представить не мог… Хотя кто бы стал представлять, как его жена убивает собственную сестру? Гаыль… умерла у меня на руках. Вонен в ту же ночь сбежала. С тех пор я ее ни разу не видел и старался не вспоминать, но Николас… Этот мелкий негодник… Не знаю, правильно ли поступил, рассказав тебе об этом. — Я многое понял о тебе, — признался Джей. — А ты, оказывается, удивительно… семейный человек, — он тут же поправил себя: — Семейный вампир. Сонхун криво улыбнулся, но в глазах его до сих пор отражалась печаль. — Я хочу, чтобы ты понял, что я не пытаюсь скрыть от тебя что-то. И то, что я держу тебя в Рубиновой пустоши, — это не потому что я хочу ограничить твою свободу. Просто я знаю, что за мир находится там. Я бы не хотел, чтобы ты хоть как-то пострадал от этого мира, но очевидно, что мало кто мог бы поддержать меня в этом плане; многие бы сказали, что я эгоист, а конфликты, которые происходят между мной и тобой, неизбежны, как и неизбежны конфликты между родителями и их детьми. Если слишком сильно оберегать тебя, ты разочаруешься и рано или поздно сбежишь, но если позволить тебе слишком многое, боюсь, этот мир разорвет твое сердце на части. Так много лет прошло с твоего рождения, а я до сих пор не могу понять, насколько далеко тебя следует отпустить. Я просто хочу предостеречь тебя, Чонсон: не весь мир стоит того, чтобы о нем заботиться. — Что тебе рассказал Николас? — встрепенулся Джей. — Кажется, это сильно тебя впечатлило. — Лишь сказал, что случилось с Вонен. Я долгое время думал, что ее поймали и бросили в тюрьму, но Николас рассказал, что Вонен так до сих пор и не нашли. Это кажется мне… странным. — Странным? Почему? — У хранителей есть один… талантливый вампир. Его зовут Хисын, мы вместе учились, но редко общались. Я тебе никогда не рассказывал, что происходит в мире за пределами Рубиновой пустоши, и поэтому ты не знаешь, кто такой Хисын. — Сонхун поднял на Джея тяжелый взгляд. — Он — одна из немногих причин, почему я держу тебя здесь. Его называют чудовищем вампирского мира, и если Вонен до сих пор жива, боюсь, он уже долгое время ее пытает. В нем всегда было сильно чувство справедливости, так что он не отступится, пока не выбьет из Вонен признание. Он щелкает преступников как орешки. Или Вонен уже мертва, — что, к слову, было бы весьма милосердно со стороны Хисына, — или Хисын все еще с ней играется, — помолчав, Сонхун добавил: — И мне казалось, он был влюблен в Гаыль. На месте Вонен я бы уже давно взмолил о смерти… Тяжело вздохнув, Сонхун поднялся на ноги. — Это все, что я хотел бы тебе рассказать. Вот тебе два нравоучительных вывода из истории моей жизни. Первый: даже если хранители одобрили твой брак, не женись на девушке, которая смотрит на тебя так, будто ты вырезал всю ее семью, осквернил могилу предков и запер в чулане без еды и воды. Второй: если ты встретишь Хисына, беги от него как можно дальше. — Ты ведь не преувеличиваешь? Сонхун усмехнулся: — Боже, хотел бы я, чтобы это было лишь преувеличением… Он обернулся, направляясь к входной двери, и его взгляд устремился в сторону спальни Джея. — Я больше не буду тебя ругать, — тихо сказал он, будто бы хотел, чтобы его невозможно было услышать, но вампирский слух оказался слишком острым. — Делай со стервятниками что хочешь, но обещай мне, что если кто-то из них снова… — Я бы не простил. Сонхун резко развернулся и нахмурился. На мгновение ему показалось, что он ослышался: — Что? — Ты спросил меня, простил бы я стервятника, если бы тот убил тебя. Вот тебе мой ответ: я бы не простил. Боюсь, ты тоже пытаешься навязать мне те черты, которых у меня нет. Я сам долгое время думал: если бы мне пришлось пережить мучительную боль, если бы пришлось пройти через невыносимые мытарства, если бы я все потерял, если бы человек, которому бы я доверял, как себе, меня предал, если бы меня втоптали в грязь, остался бы я таким же всепрощающим? Я не бог и не его сын, и не его ученики, и я не Иов, — он мягко улыбнулся бледными губами. — Не нужно думать, что я бы смог простить. Ты ведь мой брат. — Да, — задумчиво ответил Сонхун, разглядывая его в ответ. — Твой брат. Опустошенный, потерянный Джей стоял в коридоре и смотрел на запертую дверь — Сонхун ушел в морозную ночь так же неожиданно, как и появился на пороге. Сонхун столько ему сегодня наговорил, а Джей до сих пор не мог избавиться от ноющего чувства, будто брат так ему и не открылся. Будто тайны между ними стали весомее, и то, что сквозило между строк, то, что брат сохранил в легком дыхании между буквами, — все это было не только сокровенным, но и истинно болезненным, таким, что Сонхун до сих пор не мог пережить, а потому и не мог рассказать, что же действительно его волновало. Он тихо отворил дверь в спальню и застыл на пороге. В темноте на него смотрели два кошачьих глаза. Бастет лежала на кровати у головы спящего Чонвона и виляла хвостом из стороны в сторону. Лунный свет, ослепительно-яркий, будто нарисованный, упал на краешек кровати и выточил лицо Чонвона из кромешной темноты. Джей бесшумно присел рядом и погладил Бастет. Чонвон не проснулся, и его лицо даже не изменилось. Его грудь размеренно поднималась и опускалась. Джей устремил взгляд вперед и увидел край природы в небольшом окне: темный лес, иссиня-черное небо с крошкой из звезд, подтаявший снег, покрытый ледяной коркой. Он о чем-то думал и в то же время казалось, будто он только и делал, что смотрел на качающиеся из стороны в сторону ветви деревьев, на блеск сугробов, на взметнувшиеся в чистое, ясное небо стаи крохотных птиц. А затем он почувствовал, как к его щеке прижалась теплая человеческая рука. В тишине раздался встревоженный голос: — Почему ты плачешь?