***
Хорошо, думает Томми, если не дтп, то этот дом под снос и сносить его собираются с ними внутри, под песню Майли Сайрус wrecking ball. Откидывая голову на спинку дивана, Томми взглядом впивается в лестницу, надеясь в самый неожиданный момент пробудить в себе силу стрелять лазерами из глаз. А потом поджечь лестницу по совершенной случайности когда Фил будет по ней спускаться. Да, господин полицейский, все это очень трагично, — вздохнет Томми жалостливо, вытирая слезы рукавами своего роскошного шифонового пальто. К нему на тонких шпильках подбежит медсестра, галантно позволяя опереться о себя и робким голосом пискнет может, вам валерьяночки? А Томми, взглянув исподлобья, шмыгнет носом с чувственным дорогая, из ваших рук — что угодно, хоть яд. И в день похорон его отца, наперекор первопричине скопления незнакомых людей в их доме, будет стоять яркий солнечный день. Томми притворится сломленным новостью, требуя у тетушки, являющейся таковой по маминой линии левой пяткой седьмой ноги, стакан чего-то горячительного — в такой-то день. К нему приедут Уилбур с Техно, но приятнее если останутся там где были. Как говорится, лучше всего, это когда у братьев большая разница в росте: один как минимум метр девяноста, а два оставшихся три метра под землей. К моменту когда он выклевывается из скорлупы своих несбыточных мечт, перед ним стоит Фил. И впервые за несколько месяцев, — тут добрая половина его района должна была дружно упасть в обморок, — смотрит ему в глаза, вместо типичного ого окно просто охуенное, иногда разбавляя еще а слушай давно у нас тут эти двери? Томми смотрит, как его отец что-то счастливо мяукает, но вслушаться никак не выходит — мозг застопорился еще на этапе вспоминания как моргать. Что оставляло его с не очень хорошим заключением на руках; сказанное отцом теперь можно смело причислять к восьмому чуду света или вписывать в качестве сюжетного поворота в детективные романы. Звон в ушах, до этого присутствовавший лишь при затянувшейся тишине и усиленных мыслительных процессах, теперь гордо маршировал наряду с приступом мигрени. Ватсон чувствовал, как в прямом эфире у него отмирают клетки мозга. Томми отстраненно мычит что-то звучащее утвердительно, заставляя потускневшее выражение лица Фила вновь загореться эмоцией. Лучше бы просто горел, под шашлык и гитару, — стонет мысленно. Томми, пытаясь отвлечься от симптомов вчерашней вписки, взглядом ищет настенные часы. Если руководствоваться ими, а не здравым смыслом и временем в телефоне, то сейчас должно быть девять часов сорок одна минута, с заедающей секундой стрелкой, которая никак не может пересечь риску двадцать два. Ватсон пытается сдвинуть ее силой мысли, лишний раз убеждаясь, что отец, разговаривающий с ним пантомимой — суровая пощечина реальности. Не долгосрочные последствия отравления выпитой вчера дряни. Вспоминаются все те разы, когда Томми серьезно провинился. Например, когда его в пятнадцать буквально схватили за руку во время прикуривания в неположенном месте. Таковым оказался мемориал в церкви, представлявший собой множество свечей. Он сделал это по пьяне и частично был взят на слабо, но одно известно наверняка — жалеть не будет никто. А ниче, страна свободная, че хочу то и делаю, — открестившись от монашек брошенным вскользь оправданием, Томми ретировался с места событий под впечатленный смех его компании. Да, он не святой, но и никогда не претендовал на это место: нимба над головой нет и плавных изгибов голубиных крыльев на лопатках — тоже. — …хорошо? Ты какой-то бледный. Томми, находясь в слоумоушене, моргает. Затем еще и еще раз, окончательно сбрасывая с себя оковы подступившей к сознанию задымленности. Лицо Фила перед ним окрашено тревогой; крайне нелицеприятный вид. Гусиные лапки в уголках его глаз выступали на коже лишь сильнее, когда мужчина хмурился, а сжатые в одну линию губы оставляли после себя множество морщин в уголках рта. — Выпал, — издает нервый смешок, а затем вздрагивает, осознавая насколько прокуренно он звучит. Фил, что было заведомо ясно, быстро смекнул в чем дело: его лицо приобрело вид разочарованного отца, каким тот перестал являться после смерти Кристин. Без малого пять лет, Томми стоит над разбившейся семейной фотографией и прячет осколки деревянной рамки за спиной. Голос Фила мягкий и чуткий, когда он спрашивает не поранился? Но не в этот раз, — Томми духовно стискивает свое плечо, — крепись, ты обязательно выживешь. — Твои братья приезжают. И как, ты рад? — как лопатой голове. Томми почти осязает, как держит ее: поросшую временем и разваливающуюся, за черенок, бездушно нависая над свежевыротой ямой. Он, зарыв кончик лопаты, отшатнется прочь и небрежно откидывая липнущие к лицу кудри, осмотрит область проделанной работы. Рядом одобрительно помычит Перплд, с лицом пышущим нескрываемым энтузиазмом, — что-то напоминающее человека на грани инфаркта миокарда и неврита лицевого нерва, — выдернет корешок лопаты из земли. Раствори мой труп, — одними губами прошепчет Томми, сверкая таинственной улыбкой. …в пиве и чипсах, — активно закивает Перплд, подхватывая душещипательную атмосферу. Они пожмут друг другу руки, Томми передаст завещание и потом — хрясь! Звук взрывающихся нейронов и вибрирующий звон металлической лопаты соприкоснувшейся с его головой будет последним, что он слышал. Томми не сдерживает разочарования, потому что на деле все не так ярко и красочно, как хотелось бы — он до сих пор сидит в душной гостиной, окруженный десятками пыльных коробок и стоящим перед ним отцом, дожидающимся ответа. — …эх, — выдает он после долгих раздумий безрадостно, заставляя брови Фила приподняться, формируя горизонтальные морщины на лбу. — Ты не выглядишь особо впечатленным? — замечает. — Да ну, — фыркает Томми, наклонив голову. — Томми- Но прежде, чем отец начал бы хоть что-то, за километр тянущее запахом предстоящей лекции, Ватсон пнул мешающуюся под ногами коробку, что примечательно, совершенно случайно. Чтобы затем, присмотревшись, пнуть ее повторно с большей охотой. — Тебе помочь с этим? — он кивнул на коробки под ногами. — Я был бы признателен, — аккуратно соглашается Фил и Томми ежится от проницательных глаз, как сканеры впитывающих и анализирующих каждое его движение. — Что ты вообще собрался делать с этим хламом? — вспоров одну из коробок, Ватсон выуживает на уровень глаз бордовую толстовку. — Можно заберу себе? — О, ее носил Техно в твоем возрасте, — и снова тошнотворная приторная улыбка отца, захлебывающегося в ностальгии. Передавая предмет одежды в вытянутые руки, Томми становится вынужденным свидетелем того, как Фил обжимается с куском тряпки, на которую незнамо кто мог до этого блевать. — Думаю Тех не будет против одолжить толстовку. В конце концов, сейчас он вряд ли в нее влезет, — Фил прикрывает глаза с улыбкой. — Почему нет? — Томми принимает предмет одежды, складывая его поодаль от другой кучи одежды. — Жиром заплыл? Фил от неожиданности давится. — Мелкий говнюк, — выдыхает он, но далее тему не разворачивает, оставляя вопрос открытым. Томми не заморачивается или, по крайней мере, думает, что не заморачивается. Первый за месяц полноценный диалог с членом собственной семьи, без сидящего поперек горла немого упрека и безразличия. Хоть какой-то блеск отразился в голубых глазах Фила, даже если при упоминании своего старшего сына, который, какой сюрприз, вовсе не Томми. Но бегло взглянув на него снова, он невольно насупился; как там говорилось? Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Лицо Фила вновь приобрело серый оттенок стухшей в отделе для овощей рыбы. Далее перебирание одежды превращается в рутину, наполненную механизированными движениями, никак не фиксирующимися в сознании. Томми, не давая себе никакого отчета, как баран просто раскладывал одежду, воображая себя продавцом-консультантом в свободные от клиентов минуты. Одну или две коробки спустя, — произнесено это должно быть с зажавшими нос пальцами и интонацией, планирующей дальнейшее объяснение, — Томми приспичило. Резко поднимаясь с пола, он под непонимающе-рассерженный гул отца деревянным солдатиком добирается до лестницы. Немеющие ноги на автопилоте доводят его до двери в ванную и нетвердые руки задергивают за собой заедающую щеколду. Рвано прижавшись к деревянной поверхности двери, Томми облегченно вздохнул, наслаждаясь холодком, лизнувшим разгоряченную кожу лба. Тяжело выдыхнув через приоткрытый рот, дрожащими руками он потянулся обшаривать карманы, но опомнившись — запальчиво цыкнул, царапнув короткими ногтями металлическую вставку рядом с карманами. Для чистого рассудка и профилактики Ватсон ударяется лбом об косяк двери, стискивая дверную рамку по правую сторону. — Да что со мной, блядь, не так, — громко шепчет, оттягивая волосы свободной рукой. Боль помогает частично рассеять иллюзии, но навязчивая дрожь, колотившая пальцы, никак не отступала. Прорычав, Томми принялся выворачивать карманы; все, находившиеся внутри гулко падает на плитку: чеки и сложенные в несколько раз купюры, зажигалка, две завялявшиея спички и мобильник. Он лихорадочно хихикает, отскакивая от двери, лопатками уперевшись в стенку душевой кабины. Он почти что пуст, не считая спрятанных в кроссовках экстази. — Срань. Лучше некуда, блять, — он истерично сплевывает. Сила воли, которой он стремился удержать себя от ошибки, теперь могла катиться нахуй с чистой душой по склону горы, потому что удерживать его было изначально не от чего. Даже гребаных сигарет, помогавших перво-наперво избавиться от дрожи в конечностях. Томми вслушивается в звон церковных колоколов и биение сердца, пробежавшего марафон в пятьдесят километров на время. Как же ему сейчас хотелось простого человеческого с разбегу выпрыгнуть в окно. На ватных ногах переставляя ноги до раковины, Томми задерживает дыхание и подставляет лицо под струю ледяной воды, полощет рот по все той же причине а почему бы и нет и, закручивая клапан подачи воды, грузно опирается о керамику. Расставив руки по обе стороны от раковины, Ватсон оглядывает свое отражение без особого удовольствия. Бледная кожа, серые глаза, сальные волосы, искусанные губы и синяки под глазами, в последнее время приобретшие фиолетово-синие оттенки возможной палитры. Ломкое, побледневшее золото кудрей в холодном свете лампы играло белыми оттенками. Благо, несмотря на все это недоразумение, Томми недоставало присущей всем наркоманам черты: худого неповортливого тела, напоминавшего подсушенный изюм, на котором, к тому же, смело можно было изучать строение человеческого скелета. Да, он был худым, но это котировалось его генетикой. Именно по ее вине Томми досталась комбинация из отцовского телосложения и маминого роста, что делало его точно такой же шпалой, каким был Уилбур в его возрасте. Томми корчится. Ладно, пожалуй, Уил плохой пример человека, никогда не связывавшегося с наркотиками. Но основная мысль ясна — Ватсон все еще здоров и полон сил. О, вот еще совет от самого крутого мужчины мира: люди, думающие, что побороть ломку можно простым превозмоганием себя и преодолеванием заковыристого ментального барьера — идите досматривайте свой хантер×хантер или что там еще и оставьте его, нахрен, в покое. Томми не зависимый, пока нет, но последствия череды неудачных решений он может ощутить по самые гланды. Физической зависимости у него нет, — можем похлопать и станцевать сальсу на могиле его прабабушки, — но достаточно дать своему мозгу поверить, что лучше оберега чем пачка красных мальборо в кармане, не существует, как без них он паникует после трехминутного разговора с отцом. Стук в дверь. — Томми? Ты в порядке? Я слышал грохот. Да ёб твою мать. Томми переводит взгляд на окно — вернее, маленькую приоткрытую форточку, из которой лился спасительный дневной свет, сопровождаемый поддувающим ветром. Приложив усилие, Ватсон мог бы даже услышать пение ангелов откуда-то с улицы. Насколько велик шанс успеха, если он попытается сбежать через отверстие в стене размером с две его руки, поставленные ребром друг на друга? — …уронил бритву? — закусив губу, брякает первое попавшееся оправдание. Фил не из тех, кто может похвастаться особым интеллектом в делах жизни подростка; все тот же Уилбур — наилучший тому пример. Однако если что-то зацепило его внимание, то все: пиши завещание, целуй свою жену в щеку, пакуй чемоданы и улетай в Финляндию. Но раз уж тут все закореневшиеся реалисты, стоит отметить, что чтобы оказаться в такой постыдной ситуации, как быть пойманным с поличным его отцом — это надо постараться еще. Даже у Томми, светлого ума и великого гения, нет ответа на такие вопросы. — Ты быстро унесся, — отмечает Фил, явно используя последний припрятанный козырь. — Было бы неловко обоссаться, — быстро находится с ответом. — Хорошо-хорошо, — его отец слабо смеется, признавая поражение. — Я собираюсь приготовить что-нибудь на ужин. Будут пожелания? Перед глазами мелькают изображения забитой доверху раковины со множеством использованных тарелок и чашек с грязными разводами от еды. Полупустые тарелки с недоеденным завтраком и порции, рассчитанные на одного. — Ага, — Томми сглатывает ком в горле. — Просто не сожги кухню или типа того. Последовавшая тишина наталкивает на мысль, что его отец смылся, не дождавшись ответа, но нет — человеческая тень под дверью, как бы странно это ни звучало, проливала свет на заблуждение. — Ты просто невыносим, Томми. И в кого ты такой вырос? И пусть это должно звучать как нечто, что происходит в нормальных семьях: безобидные поддразнивания и игры на нервах — таковыми они перестали являться слишком давно. А происходящее — последняя попытка примерения перед надвигающейся катастрофой.***
Вслушиваясь в обмен фразами, происходящий прямо напротив него, Томми меняет положение в старом продавленном кресле: закидывая ноги на подлокотник и вытягиваясь в горизонтальном положении. Это приносит чувство дискомфорта, прострелившее затекшую шею, но Ватсон тактично игнорирует болевые ощущения, концентрируясь на разговоре, чтобы в один момент вбросить едкое: — …мы поняли, Перп, в сексе тебе не везет. Дальше-то что? — сидящие на диване парни присвистывают впечатленно, заходясь в приступе бесконтрольного смеха, напоминавшего скрип несмазанных механизмов. — От девственника слышу, — парирует Перплд мгновенно, даже не поворачивая головы в его сторону. Томми заинтересованно мычит. — Кстати о девственниках, — заговорщески напевает один из безликих друзей на ночь, потягивая из горла коньяк и не морщась. — Слышал, твой бывший, — кивнув на Томми, тот сделал странную паузу, отправившую Ватсона в ступор ака какой такой бывший? — Тоб- Ту, бля, с имечком конченным и длинным припизднутым дружком, который за ним хвостиком таскается. — Таббо? — подсказывает Перплд, щелкая зажигалкой. — Ага, тот самый. По школе чето слухи гоняют, мол он с этим жирафом встречаться начали. Томми хмурится, устремляя взгляд в наполовину обвалившийся потолок полузаброшенной квартиры, обустроенной лишь необходимыми благами: местами, где можно быстро организовать встречу и где посидеть небольшой компанией. Не то чтобы Таббо и Ранбу в школе прослыли изгоями, вовсе нет: его бывшие лучшие друзья были сильны в своей сфере и в комфортной компании всегда раскрывали себя с наилучшей стороны. Однако да, не особо популярные равно непопулярные вовсе. То, что они знают в лицо капитана футбольной команды вряд ли аукнется в их счетчике социальной жизни. А щепетильные темы вроде чужой ориентации, всегда волнующие зевак и сплетников, точно так же как и излюбленное «кто с кем переспал» никак не подсластит этим двоим чай. — А-а, слышала такое, — подхватывает сидящая рядом с ним девушка, ее губы сжимаются, когда она состраивает сосредоточенное лицо. Она сидит на диване, однако переметнувшись поближе, уже наклоняется рядом с ним с интонацией журналиста, ведущего репортаж с места событий: — Как можешь прокомментировать, Томми? Вот спасибо, теперь все взгляды обращены на него. Ватсон, не теряя лица, свешивается с дивана и с кошачьей грацией пригибается к полу, чтобы с легкой маневренностью подхватить бутылку пива и шумно отхлебнуть. — Ноу комментс, подруга. Что еще сказать? Совет да любовь пидарасам, — он пожимает плечами. — Хм, значит, тебе ничего неизвестно? — надувая губы, обиженно вопрошает девушка. — Я с ними не трахаюсь, откуда мне знать? Это вон тот- Пурпурный брабус, мать его, в курсе когда собака срала на другом конце района. На малознакомых лицах замелькали тени улыбок; вышеупомянутая девушка пыталась замаскировать смех под кашель, бессильно прижимая кулак к губам. Выражение лица Перплда, находившегося в процессе скуривания пятой по счету ментоловой сигареты, заметно мрачнеет при своем упоминании. — Зато ты мастак за Дримом бегать, — хмыкает Перплд победно. — Да блять, — слетает с губ сардоническое, а затем, подумав, более уверенное: — Нет, блять. — Это ж этот, — ахнув, единственный мулат в их компании нетрезво покачнувшись, прищелкнул пальцами. — Препод или работник администрации какой, постоянно еще между учительской и директорской носится, — на лице отображаются долгие мыслительные процессы, после чего тот изрекает неуверенно. — Тот парень, о котором каждый со старших классов трындит по бог знает какой причине? — поддакивает другой голос. — Ага, — сухо подтверждает Перплд, выдыхая клуб дыма, — он самый. Интересная история, кстати, — говорит тот медленно, не сводя с Томми внимательных глаз.