Кодеин в моих венах

Томми уныло приминает носком кроссовка скуренную до фильтра сигарету; ее пепел подкупающе мелодично трещит под подошвой, отдаленно напоминая треск догорающих в растопленном камине бревен. Он смотрит на неустойчивую фигуру Перплда в нескольких шагах впереди от него и длинная тень, которую тот отбрасывал в блеклом больнично-белом свете просчитывалась несколькими метрами точно. После быстрых спроводов людей, чьи имена Ватсон так и не удосужился запомнить, они остались наедине. Тут, конечно, можно было вставить шутку про романтическую обстановку, но из развалившийся двухэтажки, оставшейся за их спинами, тянуло неприятным холодом. Таким, какой бывает в хоррор-фильмах, чтобы потом в окне здания мелькнул темный силуэт. Перплд вновь схватился за телефон, на этот раз подвисая над набиранием сообщения чуть дольше обычного — алкоголь ударял в голову, не выжидая подходящего момента. Томми, в кои-то веки вынесший пользу из своих привычек, не может сейчас похвастаться туманностью разума. На подкорках сознания навязчиво билась мысль об отце, оставленном в подвешенном состоянии. Но если задуматься, чего Томми, по словам все того же Перплда, делал очень редко и исключительно в экстренных ситуациях, — это очередной негативный эффект. Чтобы напиться ему требовалось больше, чем должно требоваться среднестатистическому подростку с жестяной банкой миллера. — Эй, Тмми? — зовет Перплд невнятно, отчего Томми прыскает в кулак, выдавливая сквозь смех да? — Пизда, — безобидно гаркает на него тот, заталкивая руки в карманы толстовки. Вздыхает меланхолично, заставляя Томми засомневаться в отбрасывании намека на романтическую атмосферу. Ватсон нервно фыркнул не размыкая губ. Обернувшись на носках, Перплд решительно сократил между ними дистанцию, на мгновение заставив Томми панически подумать ну все, пиздец нашей дружбе. — Ты ж зншь, что можешь смной пговорить? — замерев на терпимом расстоянии, как гром среди ясного неба спрашивает тот. Томми, не стирая улыбки с лица, приподнимает одну бровь: — Да? — вопросительное, но под стальным взглядом повторное, но в утвердительном тоне: — Да. Само собой, мужик: куда ты — туда и я. И наоборот. Перплд заметно расслабляется, кивая самому себе, удовлетворенный полученным ответом. — Ты кнчн опять мне врешь, но чт есть то есть, — он, явно опуская руки, длинно вздыхает. Ватсон отзывается глупым переспросом, незнающе вытягивая шею. — Вру? В смысле? Но Перплд не отвечает, только смотрит на него исподлобья, русые пряди груздями облепили помрачневшее лицо. Что-то нечитаемо жестокое сверкнуло в его глазах, вскоре сменившись чем-то более приземленным: смесью искусственного спокойствия и суровой насмешкой. — Где Дрим, Томми? — лукаво ухмыльнувшись, спросил Перплд. На первый взгляд, обыкновенный вопрос. На второй, вроде как, тоже, но это для всеобщих глаз, будничная доза пыли в глаза; как угодно обзови — смысл не поменяется. Закрученный способ спросить множество вопросов одновременно. Очко в твою пользу, большой П, — изможденно думается ему. — У кого здесь связи по всему городу? — заметно побледнев, голосом, не выдающим волнения, переспросил Томми. И, не дожидаясь ответа, горделиво прощебетал: — Ага, и я о том же, — закатив глаза. — В этт раз я дствительно не знаю — Перплд без всяких обиняков пожимает плечами. — Он прпал с моего рдара ещ недли две нзад, как только перестл появлться в школе. Томми приостанавливается, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, на которых с яркой эмоциональной окраской заиграли желваки от усердия. — Без понятия, — медленно, с несвойственной ему расстановкой, отвечает Ватсон. — Да н пизди, — просто бросают ему в ответ, ничуть не уязвленно ложью. — Я серьезно, мужик. — Томми, бз обид, но я хршо тебя знаю. И вот конкртно на даннй момент ты ой как сльно рспизделся. Ты всегда знешь, где Дрим. — У меня что, помимо этого урода зеленого, жизни нет, по-твоему? — цедит Томми, из последних сил удерживая себя от непредсказуемого удара в челюсть. — Думаешь, я стою и как сталкер его в окно высматриваю? Мне делать нехуй? Перплд наморщил лоб. — Тем н менее. — Тем не менее, нахуй пошел, ясно? Даже если бы я был в курсе, где ублюдок мотается — хуй расскажу, — ответ выходит грубее необходимого, но не сказать, что совсем незаслуженно. Никто не любил, когда копаются в их грязном белье — и Томми не исключение. А потом, вспомнив, что он всё-таки должен придерживаться роли той еще грымзы, добавляет с простодушной улыбкой: — Но где-то он точно есть, ты не волнуйся. Любопытно, конечно, называть живого человека чьим-то грязным бельем, но случай Дрима исключительный по всем пунктам. — Прехали, — его собеседник и не повел бровью на возвышенную интонацию, быстро переключаясь на что-то другое: — Сгодня поедшь со мной? На одной вечринке нжно толкнуть дурь паре придрков. В обычных обстоятельствах Томми воскликнул бы что-нибудь положительное, но сейчас в перечне его возможностей могло числиться лишь одинокое «посочувствовать». Потому что ему довелось познакомиться с людьми с близкой к исходной манере общения, и вот что-то как-то вышло, что эти знакомые закончили под учетом медучреждения со звучным диагнозом сдвг или биполярное расстройство. Имя Дрима вертелось на языке как никогда к месту, если вспоминать частные клиники с их длинными замороченными коридорами и паркетом, вычищенным до блеска. Стерильно белоснежные лампы и нельзя забывать про кулеры, стоящие через каждые пять метров — чтобы глаза мозолило и кричало о достатке. Томми не любил больницы; в них он заново проживал кошмар любого ребенка, запертого в пустой школе, пока в загривок ему дышал то ли местный охранник, то ли волосатое чудовище со смердящим дыханием и брызжущей от злобы слюной — невелика разница. Томми, подхватив безмятежную атмосферу с непозволительной легкостью и в противовес всем законам здравого смысла, расслабился, его походка смягчилась, а напряженные плечи упали. — Не, сегодня никак. Фил дома, а я и так смотался прямо перед ужином. Перплд оглянулся на него с комично расширившимися глазами, бестолково моргая. — Че эт он? Голвой ударился или умер кт? — Я о том же, мужик, я о том же… — качнул головой Томми. — Ты ни за что не поверишь, но, — пауза, которая по идее должна нагнать саспенса, — …мои братья возвращаются в город. — Ебать, — присвистнул Перплд. — Прм что, оба? Комплктом? Томми буркнул негромкое угу и этого оказалось достаточно, чтобы тот возобновил свой монолог. — Не думл, что дожву до этого дня. Вся семйка Ватсонов в сбре: мудзвон с мечом, президнт-истерчка и подсос Дрима. Команда для рзрушения мира, как п мне. — Боже мой, — Томми закатил глаза, наблюдая как его товарищ согнулся, желая выхаркнуть на грязный асфальт свои внутренние органы. Глухие раскаты смеха прокатились по безмолвной улице.

***

Томми сминает в руках шуршащий пакет из супермаркета, совершенно случайно воссоздавая арт-объект всю ночь синячившего художника-архитектора. Того просто вырвало на пол после недели непросыхающей попойки и он от стыда прикрыл лужу собственным пиджаком с выглаженными плечиками, а потом какой-то мудак оградил это дело и обозвал искусством. Томми ничуть не нервничает, но дайте ему пару секунд такого же неловкого молчания, коими он с превеликим удовольствием воспользуется, точно так же как чужим абонементом в бассейн, — и он вскроется прямо на месте. Как художник-архитектор заляпав бесчеловечно чистые полы, чтобы потом снова тот же мудак посмотрел и обозвал венцом человеческой креативности. Томми не любит больницы и кривить душой, так что выдавливать из себя чистой воды ложь он тоже не будет — развернется на пятках и притворится больным деменцией. Заблудится по пути домой пару раз, для убедительности, ударится лбом об столб и умрет от потери крови задолго до приезда скорой. В пакете, между прочим, лежат разнообразные фрукты: персики, мандарины яблоки и пара бананов. Никому эта информация не нужна, но и Ватсон ее держать при себе не хочет. Почему нельзя просто оставить пакет на стойке регистрации, попросив медсестер занести пациенту позже? Вообще-то можно, но Томми нуждался в лишней причине для нытья — не нужно осуждать, ему еще предстояло быть приписанным к великим мученикам после смерти. — Молодой человек, часы для посещения строго регламентированы, — визжит медсестра и Томми смотрит на нее так устало и жизнью заебанно, что та даже теряется на мгновение. Поток мерзостей прекращает литься с губ, разукрашенных как задница бабуина, но ненадолго: — Приходите позже, — говорит она, стреляя взглядом распушенных ресниц на стену за его спиной. — Хотя бы в десять или двенадцать, — с мольбой. У Томми пакет с мандаринами скоро порвется и под окнами больницы припаркована машина Перплда, напоминающего о своем существовании безостановочными уведомлениями о пришедшем сообщении, а еще у Ватсона глаз дергается и судорога руки, но это уже по мелочи. — Я просто занесу пакет, — говорит он. — Там бомба? — с придыханием спрашивает девушка, а в глазах — чистый ужас. — По словам продавца — да. И медсестра отшатывается в сторону, как от пощечины. Может даже падает под свою стойку и бьется сейчас в эпилептическом припадке — Томми не заостряет внимание. У него вибрирует Перплд в боковом кармане джинсов и рвется пакет из супермаркета. И кто-то, с мыслящей головой на плечах, кто-то не Перплд, ужравшийся в говно и не Томми, следующий ненадежной философией жизни одним моментом, скажет, поправляя очки на кончике носа кто не закрыл клей в помещении? Но ему никто из них не ответит, потому что Перплд присматривает за машиной, пытаясь послать свою девушку уже двадцать минут без особых успехов. Пальцы заплетаются и вместо емкого отъебись пожалуйста он зовет ее жить в Тимбукту и просит написать информацию касающуюся собеседования следующим утром. На часах что-то около пяти утра и несмотря на предсказуемую освещенность в клинике и пропуск, болтающийся в кармане уже какую неделю, Томми до сих пор не может найти палату. Сначала думает просто выбить двери в тринадцатую, потом думает а почему не четырнадцатую? Потом думает вернуться к медсестре и спросить, по чью он здесь душу, но его грандиозный план по запугиванию персонала опережает кто-то гениальнее. Из черной пасти двери палаты показывается силуэт, встающий ровна напротив окна в конце коридора. Вот вам очередной совет от великого мужчины в копилочку: если из больничной палаты под покровом ночи вываливается нечто, ростом превосходящее гнома и телосложением, не напоминающим вам скелет в кабинете биологии — бегите. Томми, правда, лицемер, так что своим советам следовать не будет. — Томми? — хрипит силуэт. Уилбур его воспитал не разговаривать с незнакомцами и в случае чего притворяться, что за ним вот-вот придет его старший брат, который, так уж вышло, занимается фехтованием. Техно, тот-самый-брат-занимающийся-фехтованием, научил правильно бить в челюсть и делать подсечку. Дрим научил его фальшиво улыбаться и притворяться тем, кем не являешься. — Я принес бомбу, — Ватсон кивает на пакет, раскачивающийся у него в левой руке, будучи в паре метров от начищенного паркета. — Бомбу? — встрепенувшись, переспрашивают с другого конца коридора. — Продавец сказал, что персики — просто бомба, — хмыкает Томми. — Томми, что за фигня? Ты пьян? — резкая смена настроения и как результат, человек вместо того, чтобы пытаться выпрыгнуть из окна, пока выпадает шанс — подбирается ближе строго выверенными шагами. — Нет, я просто устал, — врет. — Почему тебя не схватила охрана? Сейчас пять утра, — знакомое лицо с россыпью веснушек на щеках выглядит озадаченным. — Ты вломился в больницу, — осуждающе. — Самую малость, да. — Разве на первом этаже нет камер или охранников? — продолжает задавать бессмысленные вопросы тот, озираясь по сторонам, словно на мятных стенах вдруг загорится ответ. — Охранники меня знают, — зевает Томми. — Но та медсестра на регистрации — я ее увидел впервые. Не очень, кстати, на троечку из десяти, — он показывает язык и хмурится. — И ты сказал медсестре то же самое, что и мне? — кивок. — Классно, — безэмоционально выпаливает Дрим. — Да, просто космос, — поддерживает Томми праздник спектра человеческих эмоций, пока собственное лицо могли бы успешно путать с кирпичной стеной. — Думаешь, она вызовет копов? — чуть тише спрашивает он, разрывая импровизированную минуту молчания в честь медсестры. Дрим морщится. — Она, наверное, умерла от сердечного приступа, — и следом: — Как ты сюда добрался вообще? Пешком? Томми неохотно объясняется, упоминая Перплда и машину за территорией больницы. Дрим в ответ серьезно кивает, словно он — важная шишка в компании высококвалифицированных юристов, медленно потягивающая из фарфоровой чашки свой обоссаный будничный американо, пока перед ним отчитываются за пропущенные дни его рабы, носящие название «сотрудники». Ведомый, Ватсон оказывается утянут в глубину палаты и дверь за ними с аккуратным щелчком закрывается. Он стоит в кромешной темноте, пока Дрим не щелкает выключателем. — Иди сядь, — неряшливо махнув на всю палату, бросает Дрим, принимаясь рассортировывать содержимое пакета в небольшом холодильнике у тумбы. Томми, привыкший к обстановке и прекрасно ориентирующийся, куда и зачем приткнуться, вальяжно приземляется на незастеленную больничную кровать. Вскоре к нему присоединяется Дрим, принудительно впихивая в руки стакан с водой. Он все еще выглядит помято, но для человека запертого в четырех стенах больницы — не критично. Спутавшееся гнездо волос цвета меди и темные пятна веснушек, выделяющиеся на нездорово-бледной коже. И если кто спросит: кто-то любопытный и нетерпеливый а что Дрим забыл в больнице? Томми, положив одну руку на библию, а другую на сердце, поклянется разбить интересующемуся нос. — Объясни, что в твоем светлом уме творится, — говорит, наконец, Дрим. — Ты врываешься в больницу в пять утра пьяный, с заявлениями о бомбе в пакете. — Я не пьян, — протестует Томми угрюмо. — Что случилось? — и Ватсон, в каком-то смысле, сдается. Испускает длинный вздох, каким обычно балуются утопленники перед тем, чтобы полностью соответствовать имиджу. Откидывается на непрошенно мягкую койку, пока бесконечно притягательная перина матраца впивается ему в спину. Серые глаза скользят по белой известке потолка, очерчивая ореол света лампы. — Я твой друг, расскажи уже. Ты меня начинаешь нервировать. — Мои тупые братья приезжают, — поворачивает голову, чтобы снизу-вверх оценить чужую реакцию. На лице Дрима всего за секунду сменяются с десяток эмоций и каждая, как одна, прекрасно подчеркивает все прелести блускрина на компьютере — полное отключение от реального мира и раздражение, сжимающее легкие. — Не хочу, — сквозь стиснутые зубы выплевывает Томми, голос дрожит. — Я знаю, — полушепотом говорит. — Не хочу, не хочу, не хочу- — сопит через нос, давясь словами. Он ведет себя как капризный ребенок, которому от Санты достались лишь истлевшие угли в носках над камином, но ничего не может с этим поделать. — Ш-ш, — койка надрывно скрипит, когда Дрим укладывается рядом, переворачиваясь набок и подпирая голову согнутой в локте рукой. Томми почти что грубит в ответ, но гневную тираду в какой раз прерывают пальцы в волосах, отточенными движениями массажирующие кожу головы. Скорость, с которой Ватсон успевает передумать, можно легко прочитать в громком клацанье зубов друг о друга. — Все хорошо, — заверяют его, но Томми упрямо мотает головой. — Они опять все испортят, — разбито признается он. — Они приедут притвориться одной большой семьей, а потом, блять, бросят меня, — Ватсон смеется, но в голосе ни намека на веселье. Какого-либо ответа не следует, но Томми и не может потребовать большего — тут даже извернувшись не найти подходящего эпитета, описавшего бы ситуацию. Вместо этого пальцы в его волосах ни на секунду не замирают, с той же преданностью продолжая пропускать прядь за прядью. Дрим придвигается ближе, освобождая из-под собственной головы руку. Острый подбородок ложится на макушку Томми словно влитой, чтобы затем ладонь прошлась по спине, невесомо похлопывая по плечу. — Я буду здесь, чтобы собрать осколки, — обнадеживает Дрим. — Для этого и нужны друзья, верно? — Томми полусонно мычит. — Ты устал, Томми. Иди домой, поспи. Томми в знак протеста зарывается носом в больничную пижаму Дрима, вдыхая едкий запах хлорки и лавандового кондиционера. В любой другой ситуации он бы обязательно упомянул, насколько это сочетание ужасно. Словно утопленник в общественном бассейне, которого случайно закинули в стирку вместе с использованными полотенцами. — Ты все еще можешь прийти сегодня, — Дрим шевелится, чтобы взглянуть на часы. — Не сейчас, но в отведенное для посещения время. — Или… я могу просто не уходить? — наугад предлагает Томми. — Нет, Томми. Перплд ждет тебя в машине, помнишь? — видя, что этот аргумент не работает, тот пробует по-другому: — Я не знаю как объяснить наличие подростка в моей палате при утреннем обходе. Не думаю, что медсестры обрадуются. — Неправда. Они всегда рады меня видеть, — пререкается он резво, затем с нескрываемым хвастовством в голосе дополняет: — Леди любят меня. Дрим закатывает глаза, но видя, как неминуемо веки Томми опускаются, пытается его в очередной раз растрясти. — Поспишь у себя, Томс. Вставай. — Не пойду, там Фил, — ноет Ватсон, откатываясь в сторону. — Он дома? — на лице Дрима вновь красуется яркая эмоция, на сей раз представленная в виде удивления с отпечатком неверия. — Перплд тоже был в шоке, но да. А еще я типа выпрыгнул из окна, чтобы сбежать, — помято признается, опасаясь чужой реакции. — Ты выпрыгнул- что?! — моргнув, Дрим вдруг взрывается криком, мгновенно подпрыгивая в сидячее положение. — Мы в больнице, мужик, не ори- Но уже слишком поздно: успокоить фурию в лице Дрима сможет, разве что, только Джордж залетевший в окно на ковре-самолете сию же секунду. Томми безнадежно оглядывается на оконную раму, подмечая подоконник с одиноким букетом маргариток на нем. Ни следа Джорджа. Может, конечно, помочь атомная война и скорее всего, ее вероятность будет куда выше внезапного объявления недобывшего. Утихомирить крики, которые можно сократить до элементарного ты головой думаешь вообще? практически невозможно. Уважаемые пассажиры, наш экспресс развил максимальную скорость и прямо сейчас вы можете лицезреть, как первый вагон вмажется в стену — а, и предупредите родных, что сегодня домой цельным куском вы не вернетесь. Но не волнуйтесь, наши экстренные службы доставят вас по частям, если потребуется. Что-то в таком духе. Дрим никогда не был паникером и нервным безобразием, каким всегда являлся Уилбур, трясшийся над каждой мелочью, но были грани. Тонкие воображаемые линии, пересекать которые было крайне нежелательно и в редких случаях даже опасно для здоровья. Испытывать на себе чужой гнев — сомнительное удовольствие, у кого ни спроси. Терпение еще со времен, когда по земле бесцельно скитались динозавры, а Дрим числился в списках обучающихся школы, было близко к бесконечности. Вежливые улыбки и голос, никогда не повышающийся даже при удивлении. — …ты мог пострадать, — бла-бла-бла, у тебя могли отвалиться руки и ноги. Спустя еще несколько длинных минут лекций, Дрим наконец затихает и Томми, облизнув губы, вклинился в молчание: — Ты все-таки прав, я лучше пойду, — для вида доставая из кармана телефон и проверяя сообщения. — Перплд меня совсем потерял, — как факт. На самом деле никто его не терял, половина сообщений были обыкновенными пьяными бреднями и автокоррекцией, отчаянно пытающейся найти в слипшихся буквах намек на человеческую речь, но Дриму этого знать необязательно. Однако вместо породнившегося спокойствия на лице и податливого да, конечно Томми столкнулся с сухим взглядом зеленых глаз. — Извини, что выпрыгнул из окна? — забыв вложить в слова чувство вины, спрашивает Ватсон до конца не уверенный, что от него требуется. Дрим вздыхает. — Ты меня не слушал. — Нет, — кивает Томми, быстро сметая под ковер свой единственный шанс притвориться вдумчивым человеком, раскаивающимся за свои поступки. — Просто- — Дрим оглядывает палату и цокает языком, — Не извиняйся, просто пообещай, что в следующий раз воспользуешься дверью. Как нормальные люди. После очередной вибрации в своем кармане и всплывшем уведомлении от Перплда об отправлении боинга в небезызвестный Париж, Томми смог выдавить из себя: — Угу, в смысле да. Конечно, почему нет? Дрим переводит быстрый взгляд на холодильник, чтобы затем вернуться глазами к Ватсону. — Придешь сегодня в обед? Мне бы хотелось узнать, что творится в школе. Томми пожимает плечами. — Спойлер, — говорит он неторопливо, — ничего интересного, но само собой. Увидимся.