Кодеин в моих венах

Томми ощущает сосущую бесконечность в своей груди, когда под ногами скрипят изношенные временем половицы. Уилбуровское пальто на плечах тяжелеет и он не горит желанием с ним расставаться, но угрюмо вешает на крючок под рассредоточенным взглядом Перплда, рассеянно копошащимся в полупустых карманах. Оставшийся за спиной Техноблейд кажется дальше обычного, словно их разделяет не обшарпанная дверная рама и приоткрытая дверь, а портал в другое измерение и несколько галактик. Кислород в помещении редеет и Ватсон думает, как же это все-таки бесполезно: плакать из-за разбитой вазы и пытаться склеить не состыковывающиеся осколки. Если бы это было возможно, он предпочел бы стереть существование метафорической вазы целиком и полностью. Но если так просто схлопнуться в своем существовании невозможно, то вот по делу прописанный план действий: раздробить вазу до трухи молотком, закинуть в блендер под настройки максимального оборота, обеспечить себя пивом с попкорном — и вуаля, наслаждайтесь зрелищем, только не обляпайтесь. Шаркая вперед по коридору, Томми не чувствует ни своей пружинящей походки подстреленной собаки, ни домашнего запаха пригоревшего ужина и тепла — только терпкий аромат въевшегося в одежду никотина, поднимающий давно знакомый кислый привкус вверх по горлу. Он оседает на кончике языка и забивается в нос, вызывая непреодолимое желание откашляться и стошнить в ближайшую урну. Это чувство не привносит в жизнь новизны и красок, да и в принципе не претендует на оригинальность. Креативом блистать — это работа того кошмара, зовущегося уилбуровской страницей в соцсетях. И чтобы освежить в памяти: мрак, могилы, кладбища, неглаженная рубашка, черепа, мама это не поношенная одежда — это гранж. Тем не менее, вышеупомянутый свыкся с мыслью, что его эмо-фаза не закончилась после четырнадцати, так и Томми в состоянии стиснуть зубы и перетерпеть. Перплд, плетущийся следом, единожды оглядывается себе за спину, сторожевым псом проверяя, не следует ли за ними потенциальная опасность. Он видит боковым зрением напряжение в чужих плечах и многозначительные взгляды, которыми тот сполна одаривает Томми: вопросы, стартующие от банального интересно, в порядке ли он и заканчивающееся на интересно, он не пойдет людей убивать? И на оба вопроса ответ нет: он не в порядке, но идти на убийство, совершенное в приступе ярости — дохлый номер, попахивающий керосином. Ему вполне комфортно на своем островке депрессии, там его предпочтительно оставить и не забыть прикрыть за собой несуществующую дверь. Если ее не прикрыть, то человек автоматически причисляется к списку, об участниках которого Томми под градусом будет говниться три часа кряду. И вопрос: кому оно надо? Ватсону — нет, остальным тем более. Выносите из этого какой угодно урок, главное в конце прийти к бесхитростному выводу: оставьте Томми в покое или катитесь нахуй — выбор за вами. Томми, вдобавок, немного, — то есть еще секунда и я ебнусь, — раздражен: слегка, чуть-чуть и самую малость. Перплд до сих пор наступает ему на пятки, хотя не впервой пробираться в дом Ватсонов под покровом ночи; дорогу до спальни по идее знать должен. Тот сопровождает Томми в нелегком паломничестве из псевдо философичных рассуждений и слабой попытки на самоанализ. Мало того, верный собутыльник продолжает дышать в загривок, заставляя дергаться в конвульсиях подвида за моей спиной маньяк. Перплд сам по себе производит впечатление человека, при виде которого начинаешь озираться в поисках переулков для потенциального места преступления. Роль жертвы, увы и ах, придется отыграть Томми. На самом деле ничуть не жаль, ему только дайте повод: с радостью засунет два пальца в розетку, искупает подключенный к электросети тостер и проверит высоту ближайшей многоэтажки, воспользовавшись лучшим измерительным прибором во всем мире — собой. Изношенная временем лестница надсадно трещит под их весом и лестничный пролет спустя Ватсон находит в себе эмоциональный ресурс затормозить. Перплд с громким умф таранит его проезжающим мимоходом танком, спешащим на распродажу всего ассортимента кальянной — и случись такое событие взаправду, масштабы мероприятия разрастутся до создания отдельного термина наравне с черной пятницей, а танки будут использоваться в качестве транспортного средства. — Да бл- — взвывает тот возмущенно отшатнувшись, в двух словах слышится весь спектр отборных матов человечества, пока Перплд с особой старательностью протирает дырку на ушибленном лбу. — Что? Захотелось вернуться? — у него нетерпеливо выпытывают, именно по этой причине лицо принимает вид скисшего в холодильнике молока. Этажом ниже поджидает розовая мегера и Ватсон сомневается, что во второй раз выберется живьем. Если бы его жизнь была полнометражным фильмом, экранизация все той же автобиографии, до которой дорвались руки неумелого писателя, то Томми, как дипломированный специалист в доктрине диванного критицизма, уверенно может вынести скупой вердикт: режиссура хромает, оператор забыл про существование штатива, продюсер повесился, а сценарист забаррикадировался в гримерке и плачет уже вторые сутки. Не густо, но на двоечку с минусом тянет, а ведь Томми даже не студент режфака для такого рода рецензий. По скромному мнению Перплда, — к которому Ватсон привык прислушиваться вполуха, покивать, а потом все равно сделать по-своему, — молчит он слишком много. Натянутую атмосферу, дайте еще пять минут настояться и можно будет смело резать ножом, раскладывать по блюдцам и отправлять на продажу в массмаркет, нужно как-то прервать. — Томми, ты как вообще? — если бы ему платили каждый раз, когда кто-то произносит нечто похожее, попросту чередуя и перефразируя, он бы стал сказочно богат. Неприятная, однако, выходит ситуация, что в глазах каждого – этот вопрос стоит на втором, если не на первом месте по важности. Первый — это обычно приземленный вариант искреннего ты что, торчишь? Ватсон обычно уходил от ответа, потому что это не интверью и он не респондент, халатно переспрашивая а что, похож? Запишите к этой фразе тон, предполагающий скрытую угрозу и половина опрашивающих отсеивается сама собой. Разговоры с семьей и раньше ощущались как удар битой по голове, но Томми давно следует рекомендации Беара Гриллса из древнего мема импровизируй, приспосабливайся, преодолевай – его уже ничем не напугаешь и не удивишь. Когда Ватсон с готовностью открывает рот, он систематически подписывает документ о неразглашении, согласие на получение травм разнящейся степени тяжести и продажу внутренних органов — крутите барабан. — Знаешь, — начинает он отдаленно, ощущая залегшую между мозгом и языком пропасть, — когда медсестра спрашивает когда ты в последний раз пил, не нужно смеяться и говорить «а сколько время?», — и это сектор приз. Перплд смотрит на Томми, как на человека, сознавшегося в чем-то сокровенном: например в предпочтении спать в носках или случайном романе с преподавателем испанского языка — с первого взгляда и не поймешь, что хуже. — Что мне делать с этой информацией? — выгибает бровь Перплд с видом, словно в руки ему только что вложили кулек гранат без чеки. — Что-нибудь, безумствуй, — отмахивается. — Он мудак, — шепчет Перплд. Томми, ничуть не уязвленный слабо поводит плечом. Ну вот такая у него семейка, тут уж ничего не попишешь. Если для Ватсона достаточно просто перевести дыхание и продолжить влачить свое существование, то Перплду недоставало напалма и беспощадной пальбы. — Это Техноблейд, — словно это должно что-то объяснить, расставив все точки над «и». Это Техноблейд, поэтому за собой тот оставляет право быть нечестиво самодовольным и до гроба верным в корне неправильным принципам, оправдывающими насилие как меру воздействия на человека. Что-то вроде если не понимают по-хорошему, ударь об стол и спроси снова, продолжай процедуру пока не получшь желаемый результат. Впрочем, насилие ради насилия Техно по замудреной логике не одобряет, но если это ради цели — то да, конечно, подержите мои очки. Толкая заедающую дверь в спальню, Ватсон галантно придерживает ее для Перплда, проворной мышью юркнувшего вглубь помещения с нескрываемой тягой продираясь через бардак к кровати. Шорох брошенной на спинку стула толстовки — раздается измученный вдох под аккомпанемент из скрипа матраца, свидетельствующий об удачной посадке. — Пиздец какой-то, — причитает Перплд на грани слышимости, когда прячет лицо в сгибе локтя. — Да, спасибо, это моя жизнь. Он щелкает прикроватным светильником — лампочка, проморгавшись, со звонким стрекотом наполняет комнату приглушенным светом. Ее лучи ловко оглаживают изголовье кровати и огибают валяющуюся на полу стопку одежды, которая отбрасывает бесконечно черные тени. Относительно другой части дома, комната Томми — эпицентр неприбранности и неряшливости. Так уж вышло, что как и львиная доля подростков, он недостаточно озабочен чистотой и поддержанием порядка. У Перплда дома всегда царил беспорядок на грани арт-хауса в местах скопления гостей, остальная часть была частично организована. Это должно послужить примером, что прибираться в одной части дома, но упорно игнорировать другую — будничная практика у каждого третьего. Томми, забаррикадировавшись за дверцей шкафа, принимается стягивать с себя уличную одежду. Перплд, быстро смекнувший что к чему, с нагретого места требует: — Дай футболку и штаны, — в приказательном тоне, за которым притаилось вселяющее ужас в случае отказа, твое тело будет подвешено на водонапорной башне. — А что, свою пижаму не захватил? — уточняет Ватсон апатично, прекрасно осознавая всю спонтанность ночевки. Впрочем, все равно принимается в полумраке искать что-то подходящее – одна из полок заранее была отведена как раз под такие случаи; как в учебнике черным по белому: Перплд приходит поспать, забывает одежду и взыскивает ее с Томми. — Сейчас вспомню, кто ворует мои сигареты, — всеобъемлюще скупо напоминает тот. Томми, выпрямившись и захлопнув дверь шкафа, прицельным броском отправляет запрошенное Перплду: футболка нерасторопно оседает на чужое лицо, а полиэстровые штаны падают на колени. Ватсон давит крадущийся в горле смешок при виде кислой мины: его друг невпечатленно стягивает с лица футболку с выражением лица ты что, конченный? А это, если разрешено дополнить и напомнить — третий вопрос, идущий за хваленым ты в порядке? и плетущимся вслед за ним ты торчишь? Томми всегда любил чужую скудность эмоционального спектра, заставлявшую мозговые шестеренки крутиться и вынуждая интерпретировать, проводя логические цепочки. Малознакомые люди едва ли были в состоянии отличить Перплда в хорошем расположении духа от ублюдок, мать твою, а ну иди сюда — и так далее по списку. Конспективность движения лица спокойно охватывает всю гамму человеческих чувств, но правильно мог их распознать лишь избранный, о котором гласило древнее ацтекское пророчество. — Двинься, — предупредительно гаркает Томми, а Перплд, в свою очередь, торопливо откатывается в сторону ровно в тот момент, когда Ватсон обессиленно сваливается в груду постельного белья. Носом зарывшись в одеяло, другой рукой обнимает, — как он думает, — подушку, но ровно до тех пор, пока та басистым голосом не сообщает: — Я считаю до трех, а потом пеняй на себя. Томми, идя вразрез сказанному, оплетает чужое что-бы-это-ни-было теснее, загробно спокойной интонацией доводя до сведения: — У меня был плохой день, мужик, так что можешь и потерпеть меня пару минут, — растягивая гласные, произносит. Перплд, вопреки возможным ожиданиям, отпихивает его, высвобождая руку из хватки. Этой же рукой тот подносит к лицу телефон, принимаясь тленно скролить ленту. Томми ничего не остается, кроме как устало зевнуть и лечь на спину, отсутствующе уставившись в потолок. Спутанность своего сознания Ватсон начисто списывает на прострацию, позволяя мыслям потонуть титаником в гомоне мертвого дома. Конечно, будет лучше если упомянутый небезызвестный лайнер пойдет ко дну без пассажиров внутри в лице Розы и Джека, но выбирать не приходится. Им так и так в рамках фильма предначертано воспроизвести нашумевшую сцену с дверью, поцелуем и свистком. И когда Томми показалось, что падать ниже уже некуда — со дна вежливо постучали переполошившимся: — Томми, еб твою мать..! Само собой, что после резанувшего уши крика, человек в вопросе за считанные секунды как-то да отреагирует, то есть: распахнув глаза, резко примет вертикальное положение и посмотрит на вопящего — это в идеале. У Ватсона выходит нечто, которое с натяжкой можно оценить на тридцать из ста; попытка, конечно, засчитана, но на пересдаче все равно ждем. Томми едва сумел разлепить глаза — мир чересчур громкий и вращающийся, наседает на грудную клетку бетонными блоками и метроном стучит в висках. Пробормотав что-то, с трудом сошедшее за ответ, он пытается сесть. — Кого убивают, — выдавливает он, прищуренными глазами всматриваясь в темный силуэт слева. — Тебя, блядь- Томми, не сиди просто так! Зажми нос, что ли, пока ты здесь все не залил, — нервно тараторит Перплд, принявшись оглядываться. Вместо этого он непонимающе выгибает бровь, интуитивно вытягивая дрожащую руку, чтобы отрезвляющим прикосновением выдернуть Перплда из беспокойного состояния, но замирает, когда аккурат на костяшку среднего пальца приземляется капля; бордовая в свете ночника, с темнеющими разводами. Так вот из-за чего переполох — понял, не дурак. — Если бы я знал, что ты так накидаешься, сам затолкал бы тебе в горло амфетамин или что там, — с аппеляцией выдвигает Перплд, распахивая ящик за ящиком. — И ты бы умер от разрыва пакета в желудке, — любезно подсказывает, хлопнув дверцей над рабочим столом. — Под кроватью смотри, — советует Томми, едва ворочая языком. — Спасибо за своевременный ответ, — миролюбиво подчеркивает тот, переметнувшись от тумбы к кровати. Ватсон помог бы, не истекай он кровью. Чувство, зовущееся чуйкой подсказывало, что Перплд не обрадуется любому телодвижению с его стороны. — Что это за свалка?! — запальчиво окрикивает, вернее шепчет, потому что перебудить всех и каждого не входило в их планы. — Полегче, — цыкает, наконец принимая из чужих рук искомую салфетку, которой Перплд вознамерился перерезать артерии на шее – безапелляционно и кроваво. Сминая, Томми почти прижимает к носу кусок бумаги, но на полпути все идет по наклонной. Вместо ожидаемого пропитывания бумаги кровью, непослушные руки ритмично барабанят по губам, пальцы напряженно сжимаются. — Дай сюда, — размашистым жестом тот перехватывает ткань, другой рукой нетерпеливо фиксируя Томми за подбородок. Подтянув под себя ноги, Перплд садится напротив, сосредоточенно хмуря брови и промакивая салфетку точечными движениями. Томми иногда нравится думать, что выкидываемое Перплдом время от времени — чистое как слеза младенца проявление привязанности, искренней и непотопляемой. Потому что только друзья, марая руки по локоть в крови, параллельно борются с внутренними демонами: с желанием открутить Ватсону голову и бросить в кипящий котел, но это просто пример. Наверное. Будем надеяться. Хотя не сказать, что по глазам не было видно — в двух черных мазках, представлявших собой зрачки, плескалось что-то подозрительно похожее на кровожадность. Тут неглупым решением станет ошпаренным кинуться в противоположном направлении, забеспокоившись о целостности своих костей, но помимо лицемерия, Томми страдает от отсутствующего чувства самосохранения — пора бы уже это запомнить. Ну или он не хочет размозжить свою прекрасную голову об холодный пол в попытке удрать, роняя тапки. Один из вариантов верный. — Помнишь, что ты говорил в машине? — все, гасите свет – время серьезных разговоров. Ватсон может почувствовать это своей шкурой и поставить на нее соответственно. — Двух часов не прошло, какая-то слабая у тебя вера, — надув губы, жалуется. — Так вот, — с нажимом продолжает Перплд, в голосе слышны назидательные нотки в край заебавшейся мамы в духе я же говорила, что так и будет, а ты, сволочь неблагодарная, не слушал. Томми это не нравится — ой, как же ему не нравится к чему все идет. Знает он один такой разговор, начавшийся с обсуждения самых крупных пасек Европы, а закончилось ором на всю аллею и конфликтом, не разрешившимся спустя десять конкурсов кто кого перекричит и одного финального, прикрывающей лавочку дружбы-мира-жвачки. — Не говори, что ты начнешь меня упрашивать завязать, — угнетенный ожиданием и с угасающей надеждой взмаливается Томми. Перплд кривит губы в подобии ухмылки, но за ней нет ничего веселого. — А ты меня разве послушаешь? — в темноте комнаты его глаза – две бездонные ямы, заглядывающие прямо в душу. — Я не хочу, чтобы ты умирал, знаешь? Да, — думает Томми, — это тот самый разговор. Путем гилт-трипа его попытаются наставить на путь истинный или надавить на совесть так, что желание жить отпадет хвостом ящерицы, оставшись на земле извиваться и дожидаться неминуемой кончины. — Я не собираюсь умирать, в ближайшие лет двадцать точно, — твердо заверяет. — Ты же знаешь, большой П – от меня так просто не отделаться. — Хочется верить, но верится с трудом, — тот закатывает глаза так старательно, заставляя задаться вопросом, как Перплд не заработал косоглазие. Отнимает от лица салфетку и смотрит на почерневшее в середине кровавое пятно, словно это кофейная гуща, предсказывающая будущее. — Как диллер, могу тебе сказать, что по статистике многие сгорают меньше, чем за десять лет. — Ну, значит придется ломать статистику, — не до конца уверенный, что от него хотят, Ватсон пожимает плечами. Неутешительный прогноз, по правде говоря. Но давайте на секундочку сядем, вдохнем полной грудью, возьмемся за ручки и побудем взрослыми людьми с мозгами в черепной коробке — этого ритуала хватит с головой, чтобы догадаться, что Томми врет. Кто в здравом уме, с его образом жизни, захочет продержаться дольше этих условных десяти лет? Ему семнадцать, а держаться на плаву с каждым днем все труднее; хочется драматично взмахнуть платочком, крикнуть адьес амигос и раствориться морской пеной — прямо как в русалочке Андерсена. Годиков пять и он начнет решительно лезть в петлю, если не решиться на отчаянный шаг перекрасить волосы в сиреневый и умчаться в далекие Нидерланды с одним-единственным чемоданом наперевес. Но даже для этого нужны деньги. У Томми с учетом подачек едва ли соберется больше сотни баксов. Если начнет копить, то это и станет теми самыми десятью годами Перплда, за которые он успеет умереть и отлежаться в сырой земле дважды. И право слово, всем окружающим людям пора бы уже снять розовые очки — наркотики, как правило, являются более-менее осмысленным выбором человека. Ватсон прекрасно осознавал, что подписывает для себя смертный приговор, когда после года непричастного выкуривания марихуаны в школьном туалете, на руки перепадают три кетаминовых ампулы и он не отказывается. Не потому что слабовольный и беспозвоночный, а потому что тогда в груди теплилась извращенная надежда оказаться замеченным своим отцом. Забавный факт: в пятнадцать его пришлось дозой диазепама возвращать с того света после передозировки метамфетамином и череды безостановочных судорог. Все как по учебнику: спутанность сознания, одышка, нарушение координации и пена изо рта. Вот и живите теперь с этой информацией, спите по ночам и обнимайте плюшевых медведей. — Я загнусь быть трезвым двадцать четыре на семь, Большой П, — предельно откровенно. — Остальные живут и ничего, — вновь голос матери, на этот раз заверяющей сына, что от вскочившего на лбу акне никто не умирал. — Не очень, как-то, живут, если быть честным, — презрительно морщит нос Томми. — Я тебя не держу на привязи- — Предлагаешь мне бросить тебя, как твой лучший друг? — скептично перебивает Перплд. — Эй, — шипит он предупредительно и переводит дыхание, потому что затевать драку в собственной спальне сулило разбитым светильником и зияющей дырой в оконном стекле. — Не говори ничего, в чем нихерашеньки не сечешь. Таббо не бросал меня, ясно? — на повышенной интонации заключает, с вызовом глядя в чужие глаза. — Тогда где он? — на этом аргументы заканчиваются, потому что действительно: где? Небось решает задачки в городской библиотеке в компании таких же гиков или играет лежа на диване в смэш брос вместе с Ранбу. Томми, опустив голову, раздавлено бормочет сквозь стиснутые зубы: — Не хочу утягивать его на дно вместе со мной. Таббо заслуживает друга получше – вроде Ранбу, — разбито признается он. — Ты же так не думаешь? — со странным выражением лица продолжат напирать Перплд. — Разве нет? Я плохой человек, Перп, — непонимающе отвечает. — Таббо Андерскор в прошлом году подорвал школьную лабораторию дважды. В течение одного месяца, — голосом закадрового голоса, ведущего документальную передачу о серийных убийцах. — Это не делает его мной, — качает головой Томми, уголки губ трогает слабая улыбка от услышанного. — Посмотрим, что на это скажут счета за ремонт школы.

***

Все знают, как начинается эта заезженная история, наполненная всевозможными клише и кишащая драмой: когда Томми было столько-то лет, случилось вот что. Знакомая рубрика вновь открывает свои двери для желающих покопаться в грязном белье, попутно узнав несколько преинтереснейших фактов о его жизни от которых многим хотелось плакать. Эта история не переворачивает мир вверх тормашками, но ее можно смело отнести в разряд о наболевшем. Время от времени Ватсон, лежа в кровати, вынужден прибегать к анализу собственного детства — недостаточно красочного и позитивного, чтобы называться таковым. Просто сухая сводка событий за определенный временной промежуток. Что-то на уровне ноги, отделенной от тела: вроде и принадлежит человеку, но полноценным общественным существом, одаренным разумом и сознанием — никогда и ни за что. Найдите остальную часть, потом может и поговорим. Томми-из-прошлого, — кем бы черт побери он ни был, — крайне специфичный ребенок и не потому, что в свободное время давил муравьев и пинал дворовых кошек. Никому все равно больше не посчастливится его встретить и разузнать самостоятельно, так что полагаться можно только на нынешнюю версию и ее субъективное мнение. Так вот, да. Специфичный ребенок, особенный вовсе не цветом глаз или талантом в одной из сфер деятельности, а чертой характера. Тут любому услышавшему понадобится минутка, чтобы поразмыслить. Предположения можно написать и отправить по адресу мусорное ведро дом десять дробь три, фигурировшее немного ранее. Ответ: преданность — такая, какую окружающие умиленно называют верностью собаки хозяину. И против собак Томми ничего не имеет, они пушистые посланники счастья прямиком из рая, но сравнивать мыслящего человека с собакой грубо, как минимум. Как максимум за такое посылают поездом по билету в одну сторону. Одиннадцатилетний Томми всерьез не мог никого ненавидеть. Недолюбливать, опасаться, таить обиду, чувствовать себя преданным или попросту не любить — всегда пожалуйста, у него такого добра вагон и маленькая тележка. Винегрет из недюжинных эмоций, которые он идентифицировал и озвучивал, как ту самую ненависть, но посади его тогда на стул и спроси ты ненавидишь этого человека? пальцем ткнув на фотографию — он покрутит пальцем у виска и качнет головой. Как правило, на фотографи был Уилбур, реже — Техно или Фил, но ответ как никогда бессменный, независимо от лица на клочке бумаги. Томми-из-прошлого ровно до своего позднего одиннадцатилетия отрезал что, какая к черту ненависть? потом былая решительность стала постепенно угасать. Глядя на лицо Уилбура: осунувшегося, мрачного, попеременно мертвецки тихого и оглушающаго как бушующая стихия. Так непохожего на самого себя. Томми боялся, глядя в замутненный шоколад родных глаз, потому что не понимал почему. Они сидели в гостиной, вернее Ватсон-младший расположился там — на диване в гордом одиночестве, развлекая себя шумящим телевизионным гулом: вроде бы передача о животных, остановившаяся на ареале проживания муравьедов. Он слушал вполуха, да и не всматривался тоже, вместо этого бился храбрым воином уже третий час с домашним заданием по географии. Отвратительный, кстати, предмет, требующий умения ориентироваться в карте и познания в крупных залежах месторождений в твоей стране. Можно было бы попросить Уилбура, если бы он был поблизости, а не ошивался по злачным районам каждого бунтующего подростка. Как бы уныло это ни звучало: раньше было лучше, хотя бы потому, что тогда Уил вызывался помочь и если мозгов не хватало у обоих сразу — они невзначай приплетали Техноблейда или подключали Фила к мозгоштурму. Сейчас рядом не было Уилбура. Техноблейд, будь ему неладно, пропадал на тренировках, а Фил на горячо любимой работе. Это оставляло Томми наедине с домашним заданием, которое ему было не под силу. Выпуская карандаш из рук на журнальный столик, Томми откидывается на спинку дивана. В мыслях крутится обиженное а вот Таббо наверняка помогает Шлатт, потому что это чистой воды правда. Отец лучшего друга, будучи не самым смышленым в школьных предметах и со сплошными двойками-тройками в аттестате все равно умудрялся участвовать в происходящем. Его семье стоит этому заново подучиться. Хмыкнув, Томми решает отложить географию на час-другой и поискать способ скоротать время. Пока эта глава не перейдет к своей кульминации, стоит отметить, что во всем дерьме, происходящем с ним виноват он сам. Эту ношу с подгибающимися коленями придется нести на протяжении всей жизни — и это то, с чем можно свыкнуться. Этот день не был каким-то примечательным, тогда отстраненность семьи только начинала набирать обороты, но ничего, за что можно было уличительно схватить за руку. Тем, кто нарушил шаткое равновесие или подлил масло в огонь, опустив шторы, скрывавшие уродливое прогнившее нутро дома — стал Томми. После неудавшейся попытки в географию он скучающе бродил по дому, перебирая кончиками пальцев острые углы фоторамок и пересчитывая книжные корешки на стеллаже. Нудная литература для взрослых, энциклопедии Техноблейда, история зарождения музыки — все то, к чему Ватсон-младший никогда не притрагивался. Не потому что существовал какой-то запрет пользоваться чужими вещами — это противоречило бы Уилу, ворующему у Техно одежду или путающему бутыльки бальзамов в ванной. Если ему становилось интересно узнать о книге, достаточно было попросить кого-то из семьи пересказать содержание. Исследованный вдоль и поперек, заместо первого этажа приходит второй: длинный коридор с четырьмя дверьми. Томми изредка вламывался в комнату Техноблейда — исключением являются те моменты, когда корпевшего над учебниками брата нужно вызволить и накормить ужином. Комната Фила попадает под ту же категорию — ему там делать нечего, разве что завалиться туда поспать. Комната Уила всегда для него открыта — так тот говорил, закатывая глаза. Ватсону в иной день не было бы никакого толку шататься по пустой спальне, если ее хозяин не перебирает гитарные струны, окруженный кипой мятых и нет нотных листов, но сегодняшний день — апогей его скуки. Томми толкает дверь и та со слабым скрипом легко поддается, пропуская внутрь. В последнее время Уилбур не заморачивался поддержанием порядка: половина гардероба лежала на полу незамысловатыми горками, мусорное ведро с бумагой опрокинуто, дверцы шкафа в спешке оставлены открытыми и через наполовину зашторенные окна едва пробивается солнечный свет. Томми по инерции принимается наводить порядок, как его к этому приучал Фил: закатив рукава домашней кофты и решительно отряхнув пижамные штаны. Он подбирает с пола рассыпавшиеся листы, взглядом пробегаясь по исписанным местам — траурные на его вкус строчки и минорные ноты. Приводит мусорку в вертикальное положение, отправляя туда собранную бумагу. Распахивает шторы, позволяя уходящему солнцу напоследок пройтись по помещению и не дать копаться здесь в темноте. Сев на колени, Ватсон группирует одежду по принципу улица-дом-школа, руками выглаживая заломы на рукавах рубашек и расправляя оборки на подоле толстовок. Он всегда любил Уилбура сильнее кого бы то ни было в семье: сильнее Техноблейда, несмотря на внутреннее благоговение от одного только вида своего гениального брата и сильнее Фила, старающегося прокормить три голодных рта и совмещать это с работой внимательного родителя. Они просто всегда были заведомо ближе и редкие ссоры, отражающиеся на гладкой поверхности отношений зазубринами и трещинами, никогда их не касались. Уил выгораживал его от мира как слепого котенка, хотя прекрасно понимал, что Томми в состоянии постоять за себя. Именно Уилбур пел перед сном колыбельные, подоткнув под бока тяжелое одеяло и был на волоске от того, чтобы сжечь кухню каждый раз, как пытался произвести впечатление своими кулинарными способностями. Их отсутствием, как все уже догадались. Несмотря на то, что Уил стал немного другим — это не повод сжигать мосты. Томми всегда умел адаптироваться и этот раз не станет исключением. Тогда его не покидала мысль, что это то самое о-нет-неужели-ты-вошел-в-свою-эмо-фазу, брошенное с насмешкой Техно за завтраком. Слово «фаза» предполагает, что это стадия с дальнейшим развитием, соответственно это не будет длиться вечно — так он себя утешал. Он подгребает к себе один из уилборвских пиджаков, расправляя помявшиеся плечи и тянется за вешалкой рядом с изголовьем кровати, когда на ноги падает упаковка. Красные мальборо в шуршащей пленке смотрели ему в глаза. Что цепляет взгляд его детского мозга, так это остерегающее и крайне мерзкое изображение человека с пожелтевшей кожей, сопровождаемое надписью черным по белому: преждевременная смерть — как неминуемая участь, извечная константа. Томми медленно моргает, словно во сне. Само по себе это не должно становиться поводом для истерик и Томми никогда напрямую не выражал своей негативной позиции к курильщикам, потому что как-то не доводилось. Однако он терпеть не мог курильщиков, потому что даже будучи одиннадцатилетним легко догадаться, к чему такие привычки приводят. Взяв в руки пачку, первое что он делает — это откидывает крышку большим пальцем. Одна из теорий предполагала, что сигареты по ошибке перекочевали из кармана друзей в пиджак его брата, но ее пришлось отмести. В компании Уилбура никто не курил, даже Фанди, который по виду вполне мог бы. Шлатта тоже пришлось отмести — еще вчера Уил сотрясал воздух из-за вспыхнувшей между ними ссоры. Томми последний раз взглянул на сигареты, сжатые в руках, прежде чем затолкал их поглубже в карман своих домашних штанов. Он продолжил уборку в прострации; механическим движениями довел комнату до презентабельного вида, после чего так же тихо ушел. Сердце в груди клокотало, пока он на ватных ногах и с отсутствующим выражением лица спустился на первый этаж. Большую часть времени он просидел всматриваясь в экран телевизора, но не улавливая сути монологов со сменяющимися картинками. Учебник и карта по географии собирали пыль на столе. Томми никогда не хотел терять свою семью слишком рано — об этом он думает, когда в замочной скважине входной двери поворачивается ключ. В его идеализированном и отполированном до блеска мире его семья живет непозволительно долго: Уилбур обзаводится успехом в музыкальной карьере, а Техно выигрывает каждое соревнование, после чего становится известным на весь мир фехтовальщиком, Фил же всегда ждет их дома и попросту рядом. — Томми, — Уилбур солнечно улыбается, потому что это именно то, что он делает, когда видит своего младшего брата. Ватсон упорно смотрит в исписанный заметками учебник: сухие рисунки рельефа и условные обозначения месторождений угля плывут цветными пятнами. Но если закроет глаза, — он убежден в этом на сто процентов, — перед глазами встанет живая картина искалеченного человека на больничной койке и рядом с ней рукописная табличка — Уилбур Ватсон. Преждевременная смерть. Мальборо в кармане печет его ноги, колко обжигая языками пламени кожу. — Как прошел день, Томс? Ники передавала тебе привет и вот это, — продолжает как ни в чем не бывало, ставит на журнальный столик пакет, сладко пахнущий выпечкой. Пустующий желудок голодно урчит, но Ватсон не уверен, что не подавится первым же куском. Он хочет ответить хоть что-то, но горло словно сжимается и воздух зависает ровно поперек, не позволяя даже элементарно вдохнуть. Томми поднимает голову, смотрит на добродушное лицо брата и его грудную клетку опаляет дробная очередь — Уил умрет. Эта мысль словно мучительно проворачивающееся в животе острие ножа и Ватсон явственно ощущает, как уголки губ подрагивают, а руки из последних сил стискивают ткань на коленях. Его брат умрет и он ничего не сможет с этим сделать. — Томми? В чем дело? — слышит шорох одежды и скрип отодвигаемого стола, когда Уилбур присаживается перед ним на корточки. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы вслед за проскользнувшим мокрым вздохом он взорвался плачем. Уил своими действиями делал только хуже, но он был не в том состоянии, чтобы это заметить. Утешения, направленные на Томми, когда проблема вовсе не в нем и заверения что все будет хорошо, когда ничерта не будет хорошо — ничего из этого не срабатывает. Несмотря на отчаянные попытки отпихнуть тараторящего брата куда подальше и проигнорированные отбрыкивания, в ходе которых он непреднамеренно успевает зарядить по чужому лицу ногой — тот все еще здесь. И от этого только хуже, потому что на данный момент да, Уил сидит с ним, но в следующий уже лежит на жестком матраце с подключенным капельницами. Холодные стены больницы эхом отражают слова докторов: нам правда жаль, но- — Уилби, — мокро выдыхает, сконцентрировав взгляд на левом верхнем углу гостиной, где Шрауд, — паук, живущий там несколько лет, — бегал туда-сюда по полупрозрачной паутине. — Томс? Все хорошо? — язык чешется сказать нет, но он все равно кивает: — Это- тупая география, я не могу ее сделать, — сипит, сглатывая ком в горле. Ложь режет воздух в легких. — География, значит? — Уилбур не клюет на ложь, да и сам Томми не смог бы в нее поверить, но переферийным зрением он все равно видит, как его брат кивает. — Всего-то? Подвинься, давай посмотрим, что такого страшного могла задать карга Гордон. Засекай, я с этим разберусь за минуту, — щелкнув ручкой, гордо задирает нос. — Врешь, — втягиваясь в повседневную рутину, отрезает Томми дрожащим голосом. Остаток вечера проходит сносно, Уилбур больше не предпринимает попыток разузнать причину нервного срыва, а Ватсон ни за что на поднимает эту тему. С домашним заданием они укладываются в отметку десять минут, о чем Томми издевательски напоминает пока они в тысячный раз пересматривают «вверх». Томми, как и все дети его возраста, верящие в целительные способности отцовских лекций, дожидается Фила в гостиной до двенадцати тридцати, пока мимо проходящий Техно невзначай не бросает о ночной смене. Ватсон, скривившись, вынужденно ретируется в свою спальню; тонкие цилиндры сигарет глухо стучат при ходьбе. Утром Томми совершает то, что в дальнейшем называют непоправимой ошибкой, но даже так — жалеть о ней пока не приходилось. Если свериться с его мнением, непоправимая ошибка — это смерть, остальное легко чинится мотком ниток и иглой. Уилбур моет голову на втором этаже с приоткрытой дверью и по дому разносится мелодичное напевание попсовой музыки, беспрестанно крутящейся по телевизору на фоне разнообразных передач. Ватсон ковыряет вилкой яичницу, зубчиками выцарапывая на желтке узор, потом — молча кладет пачку сигарет на стол. Может и не молча. Кажется, он взболтнул о том, кому они принадлежат — Фил же должен был как-то догадаться, на кого в дальнейшем кричать. Это и становится той самой брошенной гранатой, разнесшей дом под фундамент. Уилбура, вернувшегося из ванной, встречает лишенный эмоций голос Фила, кивающего на единственный пустующий стул: — Нам нужно поговорить, — та самая родительская фраза, после которой любой понимает, что да, мне пиздец. Виновник замирает на полуслове, поначалу желавший переспросить в чем причина, потому что взглядом натыкается на сигаретную пачку. — Что за- откуда, блять, они у тебя? Ты лез в мою комнату?! — от крика, прокатившегося по гостиной, Томми вжимает голову в плечи и вяло думает, что может быть все это зря. Перемешенная до состояния каши яичница безмолвно с ним соглашается. Уилбур сиюминутно подлетает к Филу, вырывая из рук мальборо резким движением, отчего расшатанная крышка не выдерживает и дозы никотина, обернутые бумагой рассыпаются по полу. — Следи за своим тоном, — оповещает, строго поджимая губы, чтобы затем мягче добавить: — Уил, сядь и давай просто поговорим, хорошо? — Сигареты, да? Это что, тоже входит в твой образ музыканта? А почему сразу не кислота? — усмехается Техно, с шумом отхлебывая дымящий чай. — Техно, — предупредительно. — Молчу, — компромиссно хмыкает Техноблейд, сосредотачиваясь на своем напитке. — Поговорим? — будто слышит слово впервые. — Да, давай поговорим, — сплевывает ядовито и белозубо улыбается, со скрипом отодвигая стул. — Я начну, ладненько? С каких, блять, таких пор, кому-то из вас можно вламываться ко мне без моего ведома? Тем более копаться в моих вещах. Если мне не изменяет память, только один человек может это делать. Ох, как же он хочет провалиться под землю, потому что в этом и дело. Этой ссоры не было бы изначально, закрой он свой рот и держи на замке, но нет. Томми Ватсон испугался, прямо как девчонка, дрожащая по любому чиху. — Забавно, — вклинивается Техноблейд на обвинения, — потому что именно Томми это принес. Все взгляды неожиданно направлены на него, но сам Томми в упор старается не замечать слепой ярости, плескающейся в кофейных глазах. Он может догадаться, что Фил смотрит виновато, потому что вовлекать младшего в конфликты никогда не любил. Техно, надеюсь, чувствует хотя бы толику кольнувшей под ребрами совести, но, как и обычно, шанс был близок к нулю. В глазах же Уила очевидное желание смешать лицо своего младшего брата с землей — и черт, Ватсон считает, что заслуженно. — Ты шутишь? — неверяще тихо, словно в руку вложили нож и попросили вспороть себе горло. Томми шумно втягивает носом воздух. — Я вырастил тебя, я заботился о тебе, — шипит Уилбур, ловко лавируя мимо Фила, попытавшегося его остановить, – его брат отбросил руку как надоедливую муху, и вот он тенью нависает над ним. — Это я, Томми, устраивал тебе каждый день рождения. Я бегал на родительские собрания, возил тебя и твоего друга в свой выходной в кинотеатр. Я, а не они, слышишь? И это то, как ты мне отплатил?! — ладонь врезается в стол и тарелка с завтраком от удара подпрыгивает. От напряжения он может слышать звон кровотока в ушах, параллельно чувствуя как по загривку и вниз по шее ползет капля холодного пота. — Нашел сигареты и что- мозгов не хватило, чтобы спросить? Сразу побежал папочке под крылышко? Ведь папочка поможет, это же он тебя забирает со школы, да? Думаешь, Фил бы вспомнил про твое восьмилетие? А помнишь, когда тебе исполнилось семь, и ты весь вечер проплакал, потому что папочка и Техи не пришли? — Уилбур, — рычит Техноблейд, поднимаясь. — Заткнись, Техноблейд. Я не с тобой сейчас разговариваю, — отрезает холодно. — Да, Томми? — сахарным голосом, от которого вся съеденная яичница норовила развернуться и направиться обратно. — Техно прав. Томми правильно поступил, — подмечает Фил со вздохом, попытавшись приободряюще ему улыбнуться. Только вот мнение своего отца авторитетным Ватсон-младший перестал считать очень давно, чтобы купиться. А вот мнение Уилбура было чертовски важно, чтобы так же пропускать его мимо ушей. — Ох, я вижу, — понимающе мычит Уилбур, театрально постучав костяшками пальцев по столу. — Воткнул мне нож в спину, так держать, Томс! Правильный поступок – слушай Фила и дальше, — поддельно восторженно подбадривает тот, хлопнув в ладоши. — Ты посмотришь на меня или нет?! С кем я вообще разговариваю? Со стенкой? — вырывается вопль и Томми, не разбирая происходящего, готов пойти на что угодно, дайте только гарантию концу этого спектакля. Хоть сжечь кухню дотла, шагнуть в жерло кипящего вулкана, съесть все до единой сигареты — на что только фантазии хватит. Томми жалобно думает, что начиналось все из лучших побуждений. Неужели желание сохранить семью в целости и сохранности, а старшего брата живым — в корне ошибочны? Только вот озвучить он это не может. В нужные моменты его оглушающий и раздражающий всех голос затухает, как по команде свистка. Уилбур хватает его за воротник кофты и мотает как пойманного за шкирку котенка; недостаточно сильно, чтобы причинить боль, но спереди ткань натяжно трещит и впивается в шею. Проверять на что способен его брат в гневе Ватсон не решился, послушно задирая голову. Томми смотрит на Уила, но в то же время сквозь него. — Ты совсем с ума сошел?! Отпусти его немедленно, — гаркает Техноблейд, страх и ярость оттеняют монотонный голос. — Уил, пожалуйста- — взмаливается Фил. — Томми думал, что делает как лучше. Все можно решить разговором, никто на тебя не зол. — О-о, как лучше, да, — осмысленно соглашается Уилбур. — Что ж, Томс, у тебя это однозначно вышло! Мой день и последующие испорчены из-за тебя. И конечно ты не злишься, Фил, не нужно заставлять себя беспокоиться, можешь продолжить попивать чай в уголке, — Ватсон, тем временем, просит свой мозг приостановить ненадолго оглушительное сердцебиение и учащенное дыхание, от которого начинала кружиться голова. — И что ты будешь делать? Побьешь Тесея просто потому, что он о тебе волнуется? — сверепея с каждой секундой, Техно словно пытается нащупать почву, на которой можно удержаться. Томми не уверен, злится ли тот из беспокойства или просто огорчен, что не довелось позавтракать в тишине. — Побью? — комично округляет глаза Уилбур, оскорбленно прижимая руку к груди. — Это называется воспитанием, Техно. Но тебе и Филу не понять, — миролюбиво улыбается. — С каких пор насилие оправдывают воспитанием? — переспрашивает. — С каких пор брат, которого я вырастил, с проблемой идет не ко мне? — передергивает Уилбур, хватка на воротнике ослабляется достаточно, чтобы Ватсон на ватных ногах осел. Он украдкой смотрит на Фила, сдувая со лба прилипшую челку. Серые глаза отца в ужасе мечутся между ними, но тот ничего не решается предпринять. — Ты обижаешься, потому что Тесей отцепился от твоей юбки? — закатывает глаза Техноблейд с насмешкой. — Он ребенок, Уилбур. Естественно с таким он пойдет к отцу, как к самому старшему в доме, — щурится тот, натягивая безразличную маску. — Не надо, блять, меня анализировать! — вспыхивает в ответ. Все бы ничего, не обсуждай они Томми как предмет мебели, которому не повезло оказаться неподеленным. На пополам не разрежешь, но и уступать не хочется. — Следи за языком, здесь ребенок, — изможденно напоминает Фил с галерки. — Ой, ебаный в рот, мои извинения, — смеется тот. — Фил, если тебя на старость лет сразила деменция, не поленюсь напомнить, что Томми одиннадцать. Он снесет парочку ругательств. Мертвенно холодные пальцы проходятся по макушке и он зажмуривает глаза, ожидая как те же пальцы в волосах сомкнутся капканом в кулак, больно оттягивая. Этого не происходит, но Ватсону все равно становится тошно — от себя, всерьез посчитавшего своего брата способным на подобное. — Отпусти его, — бормочет Техно низким голосом, уилборвская рука наперекор соскальзыват с головы и сжимает плечо. — Не видишь, Тесей напуган, — неопределенно качнув головой, объясняет. И тот прав, Томми страшно, но в мыслительном процессе присутствует самоочевидный сбой – он боялся не за себя. — Не то что? Побьешь меня? — передразнивает, копируя ровную интонацию. — Если потребуется, — вызывается Техно с пугающей охотливостью. — Надо же как-то привести тебя в чувства- — Достаточно! — шокированные, все внимание теперь сосредоточено на огрызнувшемся Филе. Тот делает глубокий вдох, пытаясь сохранить на своем лице подобие собранности, глаза блестят сталью, когда тот после паузы выдает: — Уилбур Ватсон. Проваливай. — Что, прости? — хлопает глазами вышеупомянутый, губы извиваются в одной из лживых вежливых улыбок, к которым тот прибегает в разговорах с малоприятными индивидуумами. Томми, проживший на этой планете одиннадцать лет, никогда не видел на лице отца отвращение, даже близко сравнимого с нынешним. — Я говорю, — прочищает горло, нахмуренные брови вновь расслабляются, — проваливай. Катись отсюда. Как перебесишься – возвращайся. Теперь точно все — опускайте занавес. Между делом Томми успевает ощутить соленый привкус на языке, за которым неизбежно рано или поздно подтягиваются слезы, как предназменование шторма в открытом океане. К происходящему вокруг приплетается эпитет слишком: крики Уила слишком болезненные, Фил слишком спокоен, а Техно наоборот, слишком жесток. Горькая влага прочерчивает линию вниз по щекам, оставляя после себя щиплющие розовые росчерки. Крупные капли собираются на подбородке и, отрываясь, разбиваются о сцепившиеся в штаны руки. Сердце гулко трепетало и щеки опалило стыдливым огнем, когда он зарывается лицом в ладони. На кухне повисает удушающая тишина, прерываемая всхлипами, сотрясающими плечи. В глотке зависла стеклянная пыль, впивающаяся в стенки до крови. Он кашляет, пытаясь выдавить из себя объяснение, с которого и нужно было начать, но его нет — никогда не существовало, только хлипкий резон, держащийся на верном слове. — У-уилби, я ув-видел надпись и и-испугался, — оправдывается он сокрушенно, зарываясь обеими руками в волосы и стискивая, пока не почувствует. Боль дарит сознанию необходимую ясность, но и та длится ничтожно мало. Руки Уилбура исчезают с плеч, отправляя Томми прямиком в спираль паники: — П-пожалуйста, прости- П-прости, я больше т-так не буду. Х-хватит кричать. Прости, прости- Преждевременная смерть — отчеканивает его сознание, вырисовывая изображение перманентной татуировкой. Ватсон давится, шмыгает носом, делает вдох и снова давится, скатываясь со стула под стол. Он практически не слышит, как Уилбур срывается бешеной собакой с цепи прочь и подальше отсюда, повинуясь отцовскому совету. От удара закрывшейся двери стол трясется, посуда со столовыми приборами на нем звенят так же, как и предшествующие крики. Томми одиннадцать, когда он думает, что это его вина.