Кодеин в моих венах

Будем прямолинейными, как рельса и сойдемся вот на чем — Калифорния огромна. В ней насчитывается около четырехсот восьмидесяти городов, численность населения которых спокойно убегала за сто тысяч с лишним. Вентура — город на окраине и по совместительству дом Томми и многих других знакомых действующих лиц его пьесы под названием «жизнь». В ней, как раз-таки и насчитываются эти самые сто тысяч с лишним жителей, незнамо чем занимающиеся. Вернее нет, предположить чем они занимаются можно. Если Калифорния, то половина молодежи увлекалась травкой и серфингом, потому что стереотипы именно так и работают. Вентура, ранее известная как Сан-Бонавентура, хотя так никто не говорит уже с конца восьмидесятых — достаточно большой город. Не прославленный Лос-Анджелес и Малибу, нашумевший благодаря сериалу. Однако даже так, все терпимо. Крупный город, красивые уличные пейзажи, знойное лето и извечный шум волн, разбивающихся о берег. Но у Томми, за всю жизнь в этом захолустье, складывается премерзкое впечатление, что в этом захолустье каждый знает друг друга лучше требуемого. Будто каждый проходимец при виде твоего лица поднимает в сознании полицейский архив и думает ага, это Том Ватсон, который накидывается после девятнадцати ноль-ноль. Это раздражало как минимум, а как максимум дополнительно давило на паранойю. Ватсон, сотканный из прочных ниток противоречия, параллельно беспокоился и нет, потому что вроде как бы похуй, но если подключить мозги, становится страшновато шататься по здешним кварталам. По теории шести рукопожатий — одной из его страстно любимых и ненавистных одновременно, каждый знал Ватсонов и то, чем они промышляли. Уилбура сейчас знают как музыканта, в свое время уехавшего познавать свой внутренний мир; раньше знали как президента клуба дебатов, вместе с тем как чрезвычайно миловидного парня, снующего по улице со своим младшим братом под руку. Весь из себя принц; любящий детей, перебирать струны гитары под костер и стильно одеваться. Техноблейда знают, знали и будут знать как человека, которого будут уважать — не потому, что он прячет за спиной ружье, причина кроется немного в другом. Например в том, что на его уровне прокачки навыка фехтования тот вполне способен порубить неугодного на фарш или элементарно отправить человека в больницу с одного удара. В остальном, тихий и нелюдимый, коротающий время в городской библиотеке и спортзалах. По наблюдениям анонимных лиц, изредка бывает замечен в компании Уилбура и все того же младшего брата. До поры до времени Томми оставался исключительно безымянным младшим братом близнецов. Быть в их тени, он понимает это только повзрослев, не так уж и плохо на самом деле. Существуешь себе на задворках, потягивая алкогольные коктейли — и тебе никто слова не скажет, потому что в душе не ебет кто ты и в каких переулках блюешь. К сожалению, сейчас все не так. Фил в этом плане тоже далеко не энигма, воспитать таких талантливых мальчиков нужно еще уметь, попутно успевая содержать дом и зарабатывать на все необходимое. Одинокие мамочки мечтательно вздыхали, видя его улыбчивое лицо в продуктовом и с радостью обменивались бессмысленными советами по заботе о детях. К вашему сведению, дорогие одинокие мамочки, Филу эти советы ни к чему — тот их, судя по всему, даже не слушает, если судить по пустующему днями холодильнику и попыткам стереть существование младшего сына усиленным морганием. Обращение к отцу: Фил, если тебе так не нравится Томми, попробуй лазер — он сводит на нет не только татуировки, но и нежеланных детей. Нежеланный — это растяжимое понятие, той же Кристин живой Томми был нужен достаточно сильно, чтобы невзирая на возможные осложнения в виде смерти, все равно принести на эту землю обетованную. Это эгоистично, ставить чужую жизнь выше собственной и лишать семью матери, но она сделала свой выбор. Наверное, глядя с небес на происходящее в семье, она сожалеет о содеянном — очень хотелось в это верить. В противном случае, Кристин будет ничуть не лучше Фила, раз находит упоение в их общей жалости. Томми никогда не кичился тем, что делает, потому что в действительности хвастаться нечем. Придя в учебное заведение, на каком-нибудь из предметов учитель может вкрадчиво спросить о хобби — и пиши пропало, мозг улетает на другую орбиту. Одноклассница, сидящая через ряд от него из-под опущенных ресниц смущенно признается, что занимается фотографией, показав как пример работы уровня Анселя Адамса. Тихий парень, время от времени покуривающий на заднем дворе, взболтнет о писательстве, а его текста́, как назло, словно написаны самим Керуаком. Когда очередь дойдет до него, Томми помнется с длинным бля, после чего устало потрет лоб и сердито заявит а я окно открыть могу. На этом, собственно, все. Поганые привычки рано или поздно сведут его могилу — об этом без устали напоминает каждая сидящая на ветке ворона, которой давно уже пора затолкать в клоаку носок. Томми будто бы не в курсе. По мнению этих гениев, он, наверное, слепой или не умеет читать, поэтому гигантскую надпись курение убивает на сигаретной пачке или подсовываемые в каждый шкафчик брошюры о наркотиках разобрать не может. Томми, по его скромному мнению, к которому обязательно прислушаться прежде, чем бежать и делать неверные выводы — плохой человек. Он эгоистичный, манипулятивный, некультурный, безрассудный и меркантильный. Эти эпитеты только открывают длинный список подобранных к нему описательных прилагательных и большая часть, прямые или косвенные, но цитаты. Вырванные из контекста, да, но далеко не обязательно слышать часовые учительские причитания на тему плохого воспитания, чтобы сделать односложный вывод — Ватсон вырос некультурным. Он отталкивает от себя людей, когда на деле мечтает вцепиться покрепче и ни за что не отпускать. Гордость или запутанная забота — что-то из этого стояло за большинством принятых решений покинуть своих близких. Но неважно, как много боли он причинит, если в итоге без него станет только лучше. На примере Таббо и Ранбу, у которых жизнь цветет да пахнет — им гораздо полезнее держаться подальше от таких как он, потому что с самого своего рождения Томми был плохим предзнаменованием. Ему знакомы десятки наркоманов, которые заслужили лучшего, чем бесполезное прозябание в двое зависимости. Такие люди должны не общаться сейчас с Ватсоном, а находиться по другую сторону баррикад: стричь кустарники на участке частного дома, петь песни на день благодарения и печь пряники вместе с семьей. У многих, что отличительно, были взаправду хорошие семьи, без натяжек и умалчиваний: заботливые, но немного недалекие отцы и матери с бархатными руками и горящими искренней нежностью глазами. Будь у него хоть толика той любви, которую они получали — ноги его в этой грязи не было бы. Но все никогда не бывает так просто, семья — отправная точка, но никогда не причина. Большинство на дно жизни утянула не вовремя подвернувшаяся компания с плохим влиянием или кольнувший юношеский максимализм, протянувший за собой азарт и желание перепробовать все на свете. Томми не относится к той касте, отличаясь хотя бы тем, что на кражу сигарет и выдувания косяка его никто не сподвиг. Никаких заезженных попробуй, чего ломаешься как школьница и издевающихся подбадриваний ну че ты как ссыкло, в самом деле? Только он в тишине пустующего дома и притягательный зов с противоположного конца коридора, где в глубине кармана уилбуровского пальто сохранилась нетронутая доза никотина. Слово за слово, и вот уже вместо более-менее прилежного, но все равно буйного учащегося, на выходе вы получаете мертвый груз на заднем ряду, сопящий в сложенные на парте руки. Нормально соображать на предметах что-то за областью фантастики, пытаться выжать из себя ответ, с жутким похмельем, тем более. Его скорбная участь — просыпаться к концу третьего урока и шлейфом оставлять бычки там, где ступала нога. Дилемма утопающего, не желающего оказаться спасенным. Перплд обладает то ли неописуемым оптимизмом, то ли талантом отрицания, раз остается подле него так долго. Может точка преткновения в канувшем на тот свет сочувствии или сердце, затянутом инеем, но тот в упор не замечает очевидного. Время от времени пытается затронуть скользкую для обоих тему, но спустя пять минут задвигает ее обратно в дальний ящик. Сложно сказать, оттого ли, что Перплда ничего из происходящего не колышет в достаточной мере или такие размышления приносят слишком много мороки. Может быть, все и сразу или ничего из вышеуказанного. Таббо выразил свою позицию в последний их разговор предельно понятно: ему не нужен друг, который несмотря на общие старания продолжает попытки присыпать себя могильной землей — просто осторчертело. Однако интуиция подсказывает, что в день его смерти Таббо не станет закатывать вечеринку, но лучше бы отпраздновали как следует. Томми была омерзительна сама мысль, что в будущем он может стать поводом чужих слез. Похороны — дело щепетильное, к которому подходить следовало весьма аккуратно. Ватсону довелось посетить одно такое мероприятие, пропитанное жалостью и нихера не утешающими похлопываниями по плечу. Люди говорят соболезную вашей утрате, хотя сами ни сном ни духом, что значит потерять супругу, лучшую подругу и мать. Смерть Кристин расколола семью надвое. Все становится серым и невзрачным. Пища на вкус — гадкая картонка, хрустящая на зубах без текстуры и вкуса. Немудрено часами просидеть перед телевизором, досматривая комедийный сериал, чтобы в конце моргнуть и подумать а что я посмотрел? Томми задается не находящими конца и края вопросами, на которые никогда не услышит ответ, потому что спрашивать не у кого. Мелкие радости жизни больше не срабатывают — все увлечения насквозь пропитаны запахом горя и утраты. То, что не убивает — делает сильнее, — однажды говорит Фил во время ужина, пытаясь приободряюще улыбнуться. С момента похорон прошло чуть больше недели и Уилбур, нанизывая на вилку макароны, заливал слезами тарелку, пока Техно мысленно бороздил просторы космоса. Тогда Томми мало что понимал, но мог ощутить зияющую дыру там, где должно быть тепло маминой ласковой руки. Сейчас он думает, что Фридрих Ницше с его дурацким афоризмом далек от правды. Что не убивает, заставляет тебя желать смерти — фактически это будет вернее. Христиане, католики, буддисты, да и любые религиозные люди не верят в искупление смертью, потому что самоубийство — грех, за который душа отправляется наверстывать упущенный жизненный урок в аду. Томми кисло думает, что все не может быть так уж плохо: добрая половина творцов всего мира гниет там за свои мелкие деяния, оставленные за закрытой дверью. Какой-нибудь Моцарт наигрывает себе сейчас на дьявольском рояле композицию и что-то не слышно, чтобы он жаловался. Донателло исписывает холст с нетерпением закончить новый шедевр. Только люди, умеющие брать от жизни все, внизу с демонами под ручку водят хороводы. Это будет честью составить им компанию — ну вот, смотрите какой он позитивный. Единственное на данный момент, за что можно благодарить свою семью — никто не ненавидел его и не винил в смерти Кристин. Учитывая, какими разными бывают люди и их реакции, можно было ожидать нечто вроде телешоу дорогая, мы убиваем наших детей. Ватсону противно мечтать, чтобы все сложилось именно так. Не показывай они любовь — не было бы так больно потерять ее в один день. Томми переворачивается на кровати, думает, что отходняки — худшее, что случается с людьми. Ватсон нестерпимо жаждет отправиться в забытье и отключить мозг на шесть-семь часов оздоровительного сна, но как назло весь организм машет красным флагом и вопит нет, дружище, не сегодня. Более того, забитую ватой черепную коробку начинают изнутри теснить эти ни на что не похожие мысли, даже для Ватсона кажущиеся излишне мрачными — как явный признак отступившей эйфории. Наркотики забавно устроены — Ватсон не увлекается в свободное время химией, но Перплд как-то раз объяснял ему принцип работы некоторых. Психостимуляторы, к числу которых причислен амфетамин и его производные, при употреблении высвобождает из нейронов гормон дофамин, отвечающий за чувство счастья или удовольствия. В обычных обстоятельствах он вырабатывается самостоятельно при положительном опыте: купленный телефон, понравившаяся книга, вкусная еда и многое другое. Получая стороннюю порцию счастья, мозг перестает видеть надобность прикладывать усилия и перестает воссоздавать гормон вовсе, при отсутствии погружая в депрессивное состояние и тем самым формируя зависимость. Грубо говоря, мозг ни за что на упустит возможности полениться и это приводит к затяжной депрессии, зависимости и смерти. Ура. Еще алкалоиды, к которым Томми прибегал в поздние годы познания прелести химии. Оставленные после смерти Кристин бутыльки сиропов от кашля или сильных болеутоляющих. Они различны по своему влиянию на организм, но действуют по одному принципу: в малых дозах — лекарство, в больших — смертельный яд. Ярчайшие примеры: морфин, никотин, кокаин и кодеин. Буквально вся составляющая его ежедневного рациона, вот они слева направо. Ладно, теперь, когда он воспроизвел это в своей памяти и закрепил урок — все выглядит не так радужно. Половина из вышеописанного идеально объясняет его извечную подавленность и общее желание вздернуться на люстре. Прямо-таки натальная карта в мире наркотиков в плохом смысле. Пролежав в позе трупа, которого на волнах вынесло и пригвоздило к сваям безлюдного пирса, Томми дрейфует в наполовину бессознательном состоянии: периодически погружаясь в легкую дрему, из которой его мгновенно вытягивает неугомонное сердцебиение и тяжесть в грудной клетке, сопровождаемая ноющей болью по всему телу. Перплд рядом с ним сопит, видя десятый сон, пока Ватсон мучается и досчитывает пятый десяток перепрыгивающих через забор баранов, но заместо миловидных животных через ограду по неведомой причине скачут братья. Томми не жалуется, покорно сносит все выкидываемые мозгом шуточки до поры до времени. Потом говорит: — Самое обидное в суициде это не сам его факт, — сценическая пауза, — а наличие шанса выжить. Насколько это отстойно, проснуться под капельницами и понять, что в единственной поставленной задаче ты проебался с треском, — направленное в никуда поначалу, чтобы затем лежащая рядом груда подушек и одеял устало не простонала: — Заткнись, я не готов об этом говорить в такую рань, — едва различимо среди зевков, которые тот давит в подушке. — А кто готов? — сардонически вздыхает Томми, переворачиваясь на живот и очень зря, видимо. Накатившее желание орошить безупречно пыльный ковер желудочным соком казалось как никогда заманчивым, но он до последнего не поддается. Заученным движением откатывается поближе к краю с рабочим столом и мусоркой в комплекте. Жизнь научила, что отходняки не спрашивают об удобном времени и чтобы не разукрасить кровью и рвотой каждую покатую поверхность, под рукой нужно держать ведро или дюжину целлофановых пакетов. Спустя минуту-другую безуспешных рвотных рефлексов и танцующих цветными крапинками предметов, содержимое желудка вырывается на свободу с соответствующими звуками. Просто представьте, как из ведра и на землю выливают картофельные очистки, перемешанные с водой — звук будет практически идентичен. Перплд рядом сонной мухой возится и что-то мычит; кровать прогибается под весом. Потом с лица стряхивают кудри, которые придерживают вежливым старшеклассником и Томми ощущает себя той самой перебравшей спиртным подругой на вечеринке. — ...давай тут подохни, — подбадривают невесело и Ватсон, наконец расслышавший бубнеж, вытирает рукавом влажные губы, хмыкнув. Все еще мутит, но не похоже, что в инвентаре желудка припасен дополнительный снаряд. Отстранившись от ведра, Томми с жутчайшим головокружением готовится улететь на Нибиру, но все тот же Перплд цепко держит за шов пижамной кофты. — Ну как ты? Жив, цел? — голос все еще укутан в поволоку непрошедшей сонливости. Жестом Ватсон требует подождать, отбросив указательный палец вверх. — ...ага, — с опозданием сипит Томми, находя в себе силы. Терпкий привкус желчи на языке заставляет беспомощно поморщиться, уголки губ печет. — Воу, все должно быть очень плохо, — с трагизмом лирического героя выдыхает Перплд, испуская смешок вполсилы. Ватсон, убедившись, что смотрит на собеседника, вопросительно выгибает бровь. — Ты не пытаешься отшутиться, — а, ой, извините, совсем вылетело из головы. Дайте минутку, сейчас вспомнит навскидку два-три анекдота про Штирлица. Вместо этого он склоняется над мусорным ведром, отплевываясь от воды. Мышцы на животе изможденно ноют и ощущение далеко не из лучших. Словно органы прогрессивно разъедает кислота. Вывернувшись из чужих несанкционированных объятий, он откидывается на спину. Ожидаемо, но перед глазами все вновь расплывается; побеленный потолок обзаводится сиренево-синими мушками, усиливающимися при моргании и скачущими по гладкой поверхности. Послевкусие тошноты кислит и пощипывает раздраженные стенки горла. Внутренности кажутся спутавшимся клубком, который время от времени за нитки оттягивает не наигравшийся котенок. Спазмы набегают, транслируя радиоволнами боль, вынуждающую каждый раз малодушно задерживать дыхание и прикусывать язык. С мучительной настойчивостью и несмотря на безраздельно отвратное самочувствие, его начинает упрямо клонить в сон. Потяжелевшие веки наливаются свинцом и напряженное тело неминуемо проваливается в обволакивающую прохладу матраца. Думается, что в пору предупредить Перплда о желании вздремнуть, но сознание гаснет прежде, чем с языка успевает соскочить первая буква. К утру или тому, что принято обзывать утром, Томми просыпается не от усиленного потряхивания за плечо, а от пробирающего до костей холода и очередного позыва залить палас рвотой. За что он бы взялся, не сунь ему Перплд ведро под нос. — Хорошее начало дня, — говорит ему излишне бодрое чудовище, пока Ватсон за миллисекунды заново переучивается как дышать. — Тайленол, — хрипит он, требовательно выставляя руку ладонью вверх. Самое большое разочарование жизни – это факт, что с повышением дозы, лекарства не набирают в эффективности, скорее присыпают тебя с горкой побочнымм эффектами: тошнота, головокружение, потеря координации – вся хуйня. Перплд, мамина умничка, быстро учится, поэтому на его просьбу не бежит переворачивать всю комнату вверх дном, а спокойно заглядывает в склад всего на свете, разместившийся под кроватью. — Возьми еще викодин, он прикреплен к… — Томми напрягает мозг, чтобы подробнее описать схему крепления к каркасу и перекладинам, на которых держался матрац. Когда становится понятно, что выдавить из себя разъяснения не выйдет, он взмахивает рукой в духе да ладно, уже не надо. На самом деле надо, потому что с его головной болью можно смело лезть в петлю, но легче самому взять, чем сейчас распинаться. — Викодин? — уточняет Перплд, щурясь. Томми хочет ответить да, викодин, потому что он вроде как не заикался, чтобы по десять раз переспрашивать. — Викодин? Ты издеваешься? — скривившись, говорит громче. — Хрена с два. Чужое осуждение режет слух не столько вложенной смысловой нагрузкой и голосом, звучащим как родительское нет, ты не пойдешь играть в луже, я недавно купил тебе эту куртку, сколько высокими децибелами, рокочущими в голове. — Мы это обсуждали, — шипит Ватсон, средним и безымянным пальцами массируя виски. Язык чешется выпалить нечто вроде не тебе решать, что мне делать. — Я- — Томми сглатывает, моментально растеряв все недовольство, — я сам возьму, — вздыхает, стягивая с себя одеяло и позволяя остаткам тепла покинуть его. Свесив с кровати ступни, он замечает как ворсинки ковра сливаются воедино и закручиваются спиралью, но достаточно прикрыть глаза — как обман зрения исчезает, распадаясь на атомы. Прежде чем встать на ноги, психологически себя приходится готовить к возможному, но необязательному провалу.       Отступая от темы — Томми достаточно умненький мальчик. Этого ума хватало, чтобы четко осознавать причину, по которой Перплд сидит нахохлившимся воробьем. Да, викодин очень часто используется в качестве наркотика и при правильном или неправильном, — зависит от стиля жизни, — употреблении, спокойно дарит желанную многими эйфорию. Но на минуточку, викодин все еще является лекарственным препаратом; сильным и вызывающим зависимость, однако кто здесь не без грешка? — День еще не начался, а ты уже бежишь обдалбываться. Ты правда не видишь в этом проблемы? — делает хирургически точный вывод. — И что мне делать, гений? С ломкой шататься по дому и ждать, пока все на гребаной планете не узнают? — безучастно полюбопытствовал Томми, пока липкий мороз прошелся по оголенным участкам кожи. Тот с безнадежностью посмеивается, ероша волосы на затылке. — Техноблейд хоть и мудак каких поискать, но все-таки в чем-то прав, — неожиданно заключает. — И в чем же? — осведомляется Томми. Бегло взглянувший на него Перплд поджимает губы и мнется, однако Ватсон слепо убежден, что сказанное не окажется смертельным или оскорбительным. Слова режут больнее, но с бронежилетом чиркнувший по руке нож не очень впечатляет. — На Уилбура ты похож больше, чем хочешь признать. Может потому, что он буквально его брат? С которым маленький Томми проводил едва ли не все свободное время и чьи привычки так или иначе перенял в процессе взросления. Об этом никто не подумал? — …а ты со своими претензиями сам знаешь на кого, — бросает ядовито, прекрасно осознавая какую необратимую химическую реакцию запустил. По неизвестным причинам, для Перплда бывший лучший друг Томми сродни жирному пятну на лице человеческой репутации. «Таббо» — как синоним предательства и отпускания ситуации. Но Ватсон так никогда не считал, отстаивая позицию невиновности бывшего друга и используя имя как козырь, когда нужно взаимно подпортить друг другу настроение. Так в его представлении поступали заправские семейные пары, прожившие в браке больше n-нного количества лет. Когда напоминать о бывшем любовнике со словами а вот вставьте-имя так не сделал бы — повод спровоцировать и вывести на ссору. Щепотка манипуляции не повредит, а Томми не бросал слова на ветер, относя себя к категории плохих людей. Перплду было важнее находиться поблизости: если столкновение неизбежно, то имеет смысл выжать из оставшегося времени максимум. Для него казалась странной сама концепция «уйти, чтобы не сделать себе еще больнее». Может, так сказывался род деятельности и вовлеченность в подпольный мир. А еще Перплд душнила — это основной фактор. — Делай, что хочешь, — после затянутого эффекта обиды, изрекает тот, явно подчерпав вдохновение из словаря фразеологизмов и речевых оборотов новобращенной матери. — Пойду открою окно, — будто в спальне и без этого не стоит собачий мороз. Сколупнув ногтем скотч, удерживающий от падения упаковку медикаментов. Томми шуршит блистером, поочередно вскрывая фольгированную преграду и дрожащими руками высыпает продолговатые молочные таблетки на раскрытую руку. Перплд отворачивается владельцем собаки, которой собираются сделать эвтаназию — больно надо было. Ватсону не особо-то и нужны были внимательные зрители. Следующее предпринятое им решение можно неправильно истолковать, поэтому требуется уделить внимание прежде, чем окунуться в произошедшее. Он сплевывает половину набранных таблеток в урну, но не потому, что решает прислушаться к советам или взяться за ум. Мера предосторожности, чтобы не откинуться от передозировки. Ну и желание насолить возомнившему себя самым умным Перплду, без этого никак. Право слово, жажда посмотреть на ужаснувшееся лицо застилает разум, требующий благотворительно раздать миру всю ту забутилированную агрессию. Викодин не зря является болеутоляющим средством, принятой дозы недостаточно для секундной эйфории, но поверхностно она способна сгладить часть симптомов отходняка. — Почему, — в жизнеутверждающей интонации выдают заместо реакции. Томми подтягивает колени к груди и накидывает одеяло на дрожащие плечи, теснее в него вжимаясь. — А почему нет, — прижимая подбородок к ключицам, доносится из-под кокона одеяла. — Достанешь мне что-нибудь потеплее? Тут пиздец холодно, — добавляет тише. Перплд вскоре исчезает за скрипнувшей дверцей шкафа. Агрессивно летящие на пол предметы одежды, как в телепередаче о тотальной смене гардероба, вот-вот и снесут притаившийся поблизости неработающий торшер. Томми об этом не упоминает, посчитав возможную жертву недостаточно значимой. Спустя несколько минут в руки грубо впихивают растянутую серую кофту и домашние штаны. — Спасибо, — кивает он учтиво, слабый голос едва прорезается сквозь толщу одеяла. Сбросив одеяло резким движением, Ватсон пытается уложиться в отрезок несколько секунд, чтобы управиться со сменой одежды. По их истечению зубы начинают стучать так, словно он дожидается школьный автобус в минус двадцать пять, напялив при этом шорты с футболкой. Мысли путаются еще на этапе просовывания рук в соответствующие вырезы и Томми барахтается выброшенной рыбой на сушу. Больше от судорог, чем от безысходности ситуации. Намучившись с кофтой, Ватсон сардонически распластывается на кровати, по новой набрасывая тяжелое пуховое одеяло и кутаясь как в новоприобретенную шубу. Тело пропитывается усталостью как губка, напрочь отбивая желание существовать в пределах сегодняшнего дня. — Нахуй все. Если спросят – я заболел, — хрипит, по идее обращаясь к единственному человеку в помещении помимо себя. — Ты все равно не сможешь уснуть, — Томми, ощутив прилив необъяснимой эмоции, высвобождает руку из-под укрытия и сгибает одеревеневшие от холода пальцы в универсальном жесте. Подсказка: для показываемого это аналог в сравнении вежливого отстань. — Техномудак начнет подозревать. Ага, как же. Будь тот вполовину описанного наблюдательным, у отвратной семейки не заняло бы столько времени вычислить в Уилбуре постепенно зарождающегося Кобейна. Заметь они позже, косплей бы вышел с попаданием один в один — с эффектным выходом со сцены действия. — Я свалюсь с лестницы, — отрезает Томми, на пробу дернув в своем гнезде затекшим плечом. Обыкновенного словаря будет недостаточно, чтобы в красках описать испытываемое сейчас. Однако если излагать сухо, опуская подробности, выходит вот что: вообразите, как после нескольких часов сумбурного сна вы просыпаетесь с ощущением затекшей конечности, руки или шеи — не суть важно, но вы себе отлежали только руку, а теперь распространите это ощущение на все тело, умножьте на два и наслаждайтесь. Что Ватсону было невдомек, так это понимает ли собеседник весь спектр отчаяния его состояния. Перплд при нем никогда не притрагивался к чему-то крепче безучастно выкуренного косяка и банки пива в четыре утра на крыше. Если пытался сбалансировать их дуэт в стиле хорошего-плохого копа, то это смехотворно. Тот пытается нащупать за бесформенным комком одеяла человеческую фигуру или конечность, за которую можно дернуть. Томми не противится судьбе, но и не пытается потворствовать чужому энтузиазму поднять мертвого из могилы. Раз уж так надо, чтобы Ватсон спустился на завтрак — пусть несет на руках. Он не это имел в виду, когда сболтнул про нести на руках вслух — рассчитывал, что Перплд оставит его разбираться со своими проблемами самостоятельно и уйдет восвояси, воспользовавшись окном. Никак не столкнет с кровати, вынудив ползти прочь из спальни. — Нас никто не звал, — будучи уже у финишной прямой на тот свет, шепчет он. На практике, такой себе аргумент: Томми никогда не зовут на вечеринки, но он все равно на них приходит. Оперевшись о Перплда, заодно приспособившись впитывать тепло тела поблизости, рукой Ватсон хватается за живот, незаинтересованно урчащий на мысли о завтраке. — Я сдыхаю как хочу покурить, а на улице льет как из ведра. Чтоб этот дождь драный- — Езжай домой, — не придумав ничего лучше, предлагает. — Чтобы что- — поворачивается к нему, но замирает на полуслове, когда по приближению к кухне слышит звон ездящих по столу кружек. Смотрит на Ватсона взглядом это то, о чем я думаю? и он может лишь скривиться хотелось бы нет, но да. Тепло Перплда исчезает паралельно с образовавшейся между ними дистанцией. Томми оплетает свои мерзнущие предплечья и растирает немеющими пальцами. Его товарищ уступает дорогу, всем видом намекая идти первым. Приходится максимально быстро натянуть на свое лицо апатичную маску, пересекая поворот гостиной. На кухне он не ожидал увидеть продолжение Техасской резни бензопилой, но как минимум рассчитывал на оживленные обсуждения или обстановку, хотя бы отдаленно смахивающую на семейные посиделки. Входить в середине похоронной процессии не круто. В помещении, ожидаемо и не очень, только два человека: Техноблейд и Уилбур. Первый удрученно размешивает чай в кружке, по консистенции и насыщенности цвета напоминающий чифир. Глазами тот порхал по страницам раскрытой книги, не потревоженный вторжением. Создавалось впечатление, что обвались рядом потолок — Техно не поведет бровью. Уилбур, в свою очередь, стоял у окна, пытаясь подобрать ракурс при котором блюдо на подоконнике смотрелось бы выигрышно. — Что с лицами-? — одного взгляда на кислые мины хватает за глаза, чтобы вопрос украдкой сорвался с губ. — ...мать в канаве? — дополняют, пока Ватсон переживает несколько сердечных приступов вряд. Да, Перплд, их мать действительно мертва, спасибо за добрые слова и все такое, но не мог ты уйти с похорон? Томми в прямом эфире борется с желанием взять того за руку, вывести из комнаты со словами а теперь выйди и зайди нормально, а еще со всей силы удариться лбом об стену. Вместо этого он изо всех сил пытается сгладить ситуацию: — В земле, — поправляет он с видом учителя младших классов и делает только хуже. Техноблейд отрывается от книги, мысленно высчитывая количество секунд, которые бы выразили отношение к происходящему без траты ограниченных слов. Мускулы на скулах вздрагивают, когда тот стискивает зубы и приподнимает брови при виде Перплда. Так или иначе, Техно притворяется, что пропускает все мимо ушей и возвращается к чтению. Скатертью дорожка, думает Томми. Уилбур с ошарашенным выражением лица оборачивается, как ученик к парте которого припечатали вариант контрольной, где первое задание уже выше всевозможных познаний. На Томми внимание не задерживается, мгновенно переключаясь на Перплда. Уил натягивает на лицо выверенную до миллиграммов фальшивую улыбку из арсенала прочих имеющихся. — Доброе утро, Томми и, — специально воссоздает паузу, словно отданный на заполнение бланк с пропусками на имя-фамилия. Идиоту понятное сообщение вот здесь ты должен назвать свое имя, чтобы не сделать ситуацию неловкой. — Перплд, очень приятно, — дернув уголком губ на невоодушевленный манер, тот показательно прячет руки в карман одолженных пижамных штанов. Обряд инициации, означающий очень рад встрече, а теперь убери от моего лица свои культяпки. Напрягать пять чувств ни к чему, чтобы ощутить взметнувшую между этими двумя молнию взаимной ненависти или пробежавшую черную кошку, за которой семенит женщина с пустым ведром. Непроизвольно Томми и Техноблейд встречаются взглядами как два человека, чей уровень пассивной агрессии пробил нулевой этаж и отправился на экспедицию в ядро Земли. Так уж вышло, что сарказм — защитный механизм, но прятать за сахарными выражениями желание убивать получалось из ряда вон плохо. Стоит им выйти из равновесия, как вопли несутся на агрессора лавиной — первой увиденной, но возможно последней в том числе. — Присоединитесь к завтраку? — миролюбиво уточняет Уилбур, указывая на пустующие стулья, параллельно подхватывая тарелку с салатом и водружая ее рядом с Техно, как бы закрепляя за собой место. — Нет, мы пришли на кухню исключительно поглазеть. Мозги врубай, когда рот открываешь, — откровенно не выдерживает Ватсон, ощущая как со звоном в голове возрастает жгучее желание разбить посуду об каштановую макушку. Разговоры на повышенных интонациях раздирают обезвоженное горло, заодно помогая на периферии зрения возобновить размытую рябь. Томми неприязненно морщится, удерживая себя благодаря дверной раме. Перплд рядом суетливо переминается с ноги на ногу. — ...себя чувствуешь? Томми, ты какой-то бледный, — обеспокоенно уточняет Уилбур, но слова по какой-то причине доносятся статическим шумом из телевизора: через раз и не факт, что различимо. — Просто волшебно, — сплевывает, незаметно вытирая из-под челки бегущую каплю холодного пота. Техноблейд снова нечитаемо смотрит и он корчит гримасу отвращения. — Погоди, это моя кофта? — вздыхает Уилбур поначалу удивленно, позже с заискивающей ухмылкой наклоняя голову. Томми, взглянув на одежду, едва сдерживается от емкого вот блядь. Семьдесят пять процентов гардероба по стечению обстоятельств было одолжено у братьев. Ватсон совершенно об этом забыл, но чтобы не растерять репутацию в край, приходится найтись с ответом: — А это мое желание жить? Нет, извиняюсь, показалось, — передразнивает безэмоционально, покрепче вцепившись в махровые рукава предмета одежды от тянущей боли в желудке. Если Уилбур решил притвориться, что начинает с чистого листа, то у Томми для него плохие новости — в эту игру могут играть двое, но Ватсон заведомо нарушает правила. А еще пятнадцать раз успевает пожалеть, что пошел на поводу у Перплда и явился на кухню. Все смотрят на него, как на живое доказательство второго пришествия Иисуса. Молча занявшись едой для вроде-как-гостя, но не совсем, уже спустя пять минут они сидят вчетвером за столом. Томми не озаботился собственным завтраком — аппетит растворился с опьянением, а от привычки грузить свой организм перевариванием пищи с утра пришлось отказаться и того раньше. Плеснувший в кружку зеленый чай Перплд, маскирующий дрожь в его руках и не дающий удерживать предметы дольше нескольких секунд, самолично водрузил посуду на стол. Хотя для убедительности стоило бы избавиться от вида все так и надо. — Так, кхм, Перплд, да? — нет блять, Винсент Ван Гог. Уилбур, сам потребовавший имя, вдруг ищет подтверждение, но пусть лучше сходит к отоларингологу, вдруг это признак ранней глухоты. — Расскажешь немного о себе? Видишь ли, я и здоровяк вот здесь, — Техно-здоровяк-вот-здесь всерьез задумывается о целесообразности уравнений с эллиптическими кривыми, — отсутствовали долгое время в городе, так что было бы интересно познакомиться с новыми друзьями Томми и узнать, что изменилось. — Ну, — сосредоточенно хмурится Перплд, разглядывая керамическую посуду, словно она вдоль и поперек исписана предсказаниями о настоящем, былом и будущем. Или там шпаргалка. — В восемь лет я начал увлекаться- — Всем насрать, — подхватывает Томми жизнерадостно. Не благодарите, он упрощает всем жизнь: Перплду не придется фильтровать все свое юношество, исключая наркотики и раздолье из посещенных вечеринок, а Уилбур избавит себя от выслушивания истории, которую затребовал из вежливости и присутствия постороннего в доме. Но последний не торопится со словами поощрения, агрессивно протыкая вилкой помидор черри. Перплду, как и Техно, тем же временем объективно плевать. — Что такое, Томс? Встал не с той ноги? — курлыкает Уил, будто бы обращаясь к пятилетнему. Томми сжимает кружку, взвешивая плюсы и минусы отбывания срока в тюрьме за умышленное убийство. — Пока ты здесь, у меня любой день будет начинаться не с той ноги, — огрызается Ватсон флегматично, с шумом отхлебывая из чашки. Чай сглаживает резкие углы. — И что это должно значить? — теряя терпение, веко Уила единожды дергается. Ты всех заебал, вот что – причем так думает не только Ватсон-младший. — Серьезно, Томми. Всего минута нормального человеческого разговора- — Боже мой, — распевая как молитву у алтаря, Ватсон зарывается пальцами в волосы мученически. Уилбур, словами напоминавший Фила, которого еще пару лет назад готов был вывезти в багажнике и закопать в глухой лесной опушке. Техно, читающий книгу и отключившийся от реального мира. Перплд, затесавшийся по случайности, но независимо от этого, раздражающий качелями из отношения к наркотикам: то ему нравится, то разве ты не видишь в этом проблему, Томми? Подскочив со стула и бросившись опрометью к черному входу, Ватсон думает лишь о том, как свесившись через ограждение и вынырнув из-под козырька крыльца, пока на затылок накрапывает дождь, заблюет заросший цветущий кустарник. С хлопком двери повисает молчание, но вскоре один из трех стульев нерешительно скрипит. Уилбур щипает себя за переносицу виновато. — Я не- я схожу за ним, — впоследствии вздыхает он, быстрым шагом направившись по горячим следам. — Я бы не рекомендовал- — сощурившись, прикрикивает Техно с насиженного места, подбородком скучающе оперевшись о цветастый корешок поставленной вертикально книги. Очередной грохот, свидетельствующий о покинутой территории теплого помещения. — Действительно, кому нужно мое мнение, — хмыкает Техноблейд себе под нос. — Они там друг друга в клочья порвут. Перплд, сидевший спиной к выходу из кухни, закидывает руку на спинку стула и оборачивается, чтобы смерить пустующую гостиную зону отчужденным взглядом. Не проходит и секунды, как следом тот поднимается и скрывается за поворотом.