Кодеин в моих венах

Те, кто когда-либо за свою жизнь выпивал, могут понять это чувство: опустошенную бутылку спустя долгожданный эффект приходится ждать как поезда на вокзале — и никто не может дать гарантии, что поезд вообще приедет, а машинист выберется из головного вагона специально, чтобы затащить твою нетрезвую задницу внутрь. Поэтому, прикинув все плюсы и минусы, рука тянется за следующей бутылкой — и вот незадача: опьянения до сих пор нет. Может потому, что пил залпом, а может по другой причине, окутанной тайной и мраком. Ты уныло вздыхаешь, потирая переносицу, под слоем кожи и костной тканью которой расположился твой главный орган, отвечающий за, в принципе, все в твоей жизни. Кроме неподвластных факторов, вроде кирпича, упавшего на голову, но не об этом. Осушаешь повторную этаноловую дозу, пока организм не начнет панически вопить, что все, хватит. И мироощущение трещит по швам: трогая ворс ковра, по какой-то причине ты нащупываешь там кусок торта, а когда идешь прямо по коридору — тот внезапно делается бесконечным и запутанным, напоминающим изображения из детских калейдоскопов. В зависимости от расположения духа и других обстоятельств, твое пьянствующее настроение варьируется от тотальной депрессии до увеселения уровня прославившихся на весь мир клоунов. Только в отличие от них Томми блюет на вышеупомянутый палас, не дойдя трех метров до ближайшего туалета. Никто не удосуживается проверить, не захлебнулся ли мальчик в собственной рвоте, потому что вечеринки по случаю празднования дня рождения в Америке — это всеохватывающее блядство, не подчиняющееся контролю. С четыре десятка пьяных и не очень подростков, просочившихся в чужой дом и только двадцать пять из них приходят по приглашению, остальные просачиваются внутрь жидкостью и остаются незамеченными, потому что хозяин и, по совместительству, именинник, наклюкался самый первый и наверняка спит на втором этаже в ванне. На такие сборища всегда заносит сливки общества: детей, которые убегают из дома от родителей и молитесь, чтобы эти дети были старше шестнадцати, потому что поймать здесь двенадцатилетку, как пить дать, очень просто. Томми, как пьяный и не дружащий с головой человек, не выпроваживает ребят на улицу, хотя по законам этики должен: просто смотрит с конца просторного зала с нескрываемым осуждением. У Ватсона в жизни все плохо, поэтому он здесь, но вы-то что тут потеряли? Лего-человечка? Он может вообразить, что его ищут чуть ли не по всей Вентуре, а Квакити отхватывает взбучку одну за другой от всей компании разношерстных ребят сегодняшнего чаепития, потому что а) его телефон разрывается от уведомлений из всех социальных сетей сразу и б) так подсказывает сердце. Оно бьется с частотой сердцебиения колибри. От аритмии, заработанной путем развлекательной терапии, представленной выпиванием половины родительского бара именинника. Какие-то безликие алкоголики присоединились к нему в распитии крепкого и десертного ликеров, отличавшихся друг от друга вкусом и процентом спирта. Скончаться от такого проблематично, но в теории нет ничего невозможного: люди и от банки энергетика могут умереть по незнанию, а от бутылки ликера — так вообще раз плюнуть. Но Томми не преследовал цели отравиться и повидаться с матерью, хотя еще три бутылки чего-то спиртного и ему начнет мерещиться ее черное атласное платье. Разумеется, последнее приключение не станет называться таковым, если Ватсон не решит исполнить первую часть своего предбольничного завещания — наглотаться таблетками: и не каким-нибудь глицином, аскорбиновой кислотой или активированным углем. Что удобно, далеко ходить никогда не надо: на такие вечеринки слетаются злаки подпольного сообщества анонимных наркоторговцев, как летят пчелы на мед. Множество пьяных подростков, ищущих легкие эмоции с забитыми папиными деньгами кошельками в карманах джинсов однозначно привлекали, как потенциальные скупщики добра. У Томми в карманах зияющая дыра, точно такая же как и в грудной клетке — расширяющаяся каждую секунду червоточина, готовая безвозвратно поглотить и никогда не отпускать из цепких объятий. Можно взять в долг и тем самым продать свою душу за копейки, чтобы потом до конца своих дней расплачиваться с растущими процентами. В случае отказа его поймают и изобьют в подворотне, всего-то. Можно позвать Перплда, но велика вероятность, что тот поступит как следовало поступить с самого начала: махнет рукой, отправив присматривать свободные места на кладбище. У Томми длинный список контактов: даже номера братьев сохранены на новой симке — на случай, если произойдет что-то из ряда вон. Номера Таббо и Ранбу бережно висят во вкладке экстренных, окаймленные почетной рамкой и золотой звездочкой «избранных». У него есть номера почти всего преподавательского состава своей школы, в том числе директора и социального педагога. Это должно говорить о чем-то. Знакомые имена мелькают среди отсортированного в алфавитном порядке списке. Бэд — его психолог. Джек — частый собеседник на вечеринках. Дрим — один из немногочисленных товарищей. Ники — которая, наверное, с ума сходит от волнения. Экран телефона единожды вибрирует во вспотевшей ладони: гаснет, сворачивая открытое приложение и поверх отображает темно-синий фон звонка. «Уилбур» — значится крупными белыми буквами ровно над номером. Тот, как подсказывает история вызовов, оставил тридцать восемь неотвеченных звонков и пятьдесят три сообщения из мессенджера со включенными уведомлениями. Похвальное упорство для человека, бросившего его на пять лет. Видимо, чтобы подсуетиться и пойти на компромисс с совестью, требуется полноценный перечень действий со стороны самого младшего: начать курить, стошнить в отцовской машине и, напоследок, сбежать хуй знает куда хуй знает зачем. Томми дожидается, когда мелодия звонка сходит на нет и предыдущее число пропущенных пополняется еще одним. Томми не может прочитать сообщение, чего уж заикаться о полноценном ответе. Сосредоточить расплывающийся взгляд и убегающие мысли не представляется возможным в его состоянии. Рассчитывать приходилось вообще ни на что, пока местный диджей продолжает ссать в уши дабстепом и выкрученными басами. Кто-то при попытке протиснуться сквозь беснящуюся толпу сверлит острым локтем его ребра, напоминая о нынешней дислокации и он делает терпеливый вдох, удерживая желудочный сок в потребном для него месте. Он бросает замутненный взгляд в угол помещения, где в небольшой кружок по интересам сбилась группа мало-мальски знакомых личностей. Среди цветной мазни неона и трясущегося под музыку скопища узнает черты лица и тогда же его окликает бойкий, заряженный энергией голос, заставивший все напряжение ускользнуть из тела: — Том? Том, дружище, дуй сюда! Джексон — парень из параллели, в свободное от учебы время отсиживается в спортзале и является капитаном школьной команды по регби, а позже двенадцати это совершенно другой человек. Удивительно понимающий и дружелюбный парень для кого-то, подходящего по всем пунктам под клише «избалованный сынок директора школы». Эти факты из чужой биографии можно смело забыть уже сейчас, потому что вся особенность этого парня, помимо оговоренного ранее щенячьего дружелюбия — это вон тот парень левее от него. Когда Томми подбирается ближе, кто-то из компании впечатленно свистит и теплая рука оплетает талию, помогая удержаться на ногах. Ватсон запинается, но в итоге принимает помощь, сваливая вес своей туши на безымянного добровольца. — Выглядишь- — Джексон морщится и щелкает пальцами, изо всех сил пытаясь выдавить из себя аналог к слову как будто ты сейчас сдохнешь. — Не очень, — подхватывает женский голос сочувствующе. Томми напробу проходится ледяной ладонью по лицу, стирая испарину со лба. Капли скатываются по щекам, очерчивая линию скул и скапливаются на остром подбородке. Складывалось впечатление, будто его полоснули струей из шланга. — Мхм, — мычит он, заталкивая свободную руку в карман и кидает порывистый взгляд из-под прилипшей ко лбу отросшей челки. Он неловко переминается с ноги на ногу и на нетвердых ногах делает шаг в сторону, противоположную спасительному буйку и отрезвляющей хватке поперек живота. — Слу-у-у-ушай, — тянет Томми нетрезво хихикнув, обращаясь к облаченному в черный, предвестнику череды смертей несовершеннолетних от передоза. — Нет, — отсекает тот прежде, чем Ватсон успевает продолжить свой неожиданно короткий запрос. На обиженный взгляд, парень истощенно вздыхает: — Не пойми неправильно: я всегда рад подрубить денег. Но ты? Анекдот про суицидника рассказать или сам уже понял? Мне на своей совести не нужен дохлый пацан. — Да, — Томми мрачно цокает языком и прикидывает, стоит ли ввязываться в спор. — Томми, может, позвонить кому? Чтобы тебя забрали, — и Джексон, смущенный раздраженной гримасой, наверняка застывшей на его лице, нервно вещает: — Ты правда выглядишь хреново. — Шлифанешься наркотой и отсюда тебя ногами вперед вынесут, учти, — равнодушно предупреждает мистер анекдот-про-суицидника и Ватсон шустро решает дать деру, пока никто не опомнился и не решил молча вызвать скорую. — Понял-понял, — едва ворочая языком, выдавливает он и ежится от обступившего тело холода. Оплетая продрогшие плечи, Томми слабо качает головой и миролюбиво поднимает руку ладонью вперед: — Не буду портить ваш вечер тогда, народ. Лучше, эм, — он прикусывает губу, глаза нервно бегают по окружению, — ...домой пойду. Да, именно. Домой. Как же они там без великого и неповторимого меня? Плачут и- Ага, все, я пошел. Постепенно увеличивая дистанцию, Ватсон несмело идет задом наперед до тех пор, пока людские силуэты не затягивают знакомые лица завесой и он, как и хотел, торопится выбраться из этого места. Отыскать выход в этом лабиринте оказывается труднее, чем казалось изначально, но спустя пять минут он обнаруживает себя в заплеванном подъезде многоэтажки, сжимающим металлическую ручку двери. Какого черта он совершенно не помнил, как добрался сюда, к тому же не заметив, что это — вовсе не частный дом, огражденный двухметровым забором и бассейном на заднем дворе? Он всерьез решил перенять у Ранбу отличительную черту, фактически являющуюся визитной карточкой. До чего только жизнь не доводит. Томми делает неуверенный шаг вперед олененком, застигнутым врасплох светом фар проезжающей машины и делает вдох полной грудью. Наконец избавившись от терпкого привкуса пота, пленкой покрывающего тело и всепоглощающей духоты он чувствует себя немного лучше. Опираясь о стену, он практически ползком добирается до лестничного пролета, перемещая точку опоры на перила, пока не опускается на холодный бетон. Все перед глазами мигает фиолетовым и кислотно-зеленым в духе старого-доброго триггера для эпилептиков и Ватсон беспомощно жмурится маленьким ребенком, усиленно протирая указательным и средним пальцами дырку во лбу. Осознание, что на вечеринку он точно не вернется настигает не сразу, медленно подбираясь из самых укромных уголков тихого подъезда и постепенно закрепляется в голове, пока не обосновывается окончательно уже неопровержимым фактом. Томми нащупывает в карманах смятые сигареты и добрые пять минут тратит на попытку поджечь нужную дозу никотина. Трясущиеся руки едва ли поддаются контролю и пальцы неуклюже соскакивают с колесика, бестолково чиркая и искрясь желто-красным. Сил злиться у него нет, поэтому после десятой попытки Ватсон откладывает зажигалку и прислоняется виском к железному пруту пыльных перил. Сосуды назойливо пульсируют в висках скороговоркой, словно свежеиспеченный трек эминема и Томми сходит с ума, пытаясь сосчитать скорость собственного сердцебиения. Он устало прикрывает глаза, чувствуя как плечи грузно опускаются, словно на них взвалили походный рюкзак. Это забавно, если подумать: как часто он оказывался в этих ситуациях — неудивительно, что после пятого раза Ватсон перестал вести счет. Иногда, оказываясь в самой гуще вечеринки, осознаешь как на самом деле не хочешь находиться среди незнакомцев, — и бум! — неожиданный депрессивный эпизод выводит на свежий воздух, в поисках необходимого глотка воздуха. Порой достаточно бывает просто взглянуть на целующуюся пару в углу, чтобы почувствовать себя полным моральным уродом: вот он Томми — одинокий несчастный и недовольный жизнью, а вот они — увлеченные друг другом до такой степени, что мир перестает существовать. Отсутствии пассии расстраивает его точно так же, как любого другого человека расстраивает зрелище растянувшегося на асфальте бездомного — жаль конечно, но у самого все не слава богу. В обычные дни он вполне способен функционировать, не воображая себя великим мучеником, а в дни как этот — полный абзац, несите горячительное. И с одной стороны, Томми не интересны романтические отношения как таковые, но есть и обратная сторона медали: взаимное доверие, сочувствие, понимание и поддержка, которой у него никогда не было и не будет. Поэтому, как и любой другой человек — он отводит взгляд. Ищет альтернативы. У него не такая плохая жизнь: может, с семьей не повезло, но до поры до времени были Таббо и Ранбу, отношения с которыми Томми просто обязан был похерить. По-другому просто никак, ведь если что-то складывается слишком хорошо, значит нужно сломать, пока не стало хуже. Пока он не поймает себя на мысли, что жизнь представить без этих двоих не может. Он боялся столкнуться с разочарованием в их глазах и когда неизбежное случилось — землю выбило из-под ног. Они взяли с него обещание, что он прекратит: Томми ослушался — они ушли. Все честно. Перплд не пытался требовать с него невыполнимого, оттого становилось в два раза омерзительнее. Тот делал это из лучших побуждений: не хотел обременять себя пропащим делом, чтобы не оказаться у разбитого корыта в один день. Ватсон не хотел бы застать своего друга разбитым из-за горя и чувства вины — это естественное желание. Но за все время их дружбы он не мог отделаться от мысли, разъедающей нутро червем: ты не пытаешься меня отговорить, потому что дорожишь нашим общением или потому, что тебе плевать? Но он не имел права спрашивать — кто он такой? Какой-то парень, милосердно подобранный Перплдом, будто венерическое заболевание, из туалета. Более того, он боялся правды как сталь боялась огня, ведь окажись тот более уязвимым желаемого — Томми окажется ничем не лучше клеща, высасывающего из хозяина все силы, убитые на поддержание жизни в загнивающем теле. Это обоюдоострое лезвие — и он не хочется оказаться ни на одной из сторон. Ватсон хочет, чтобы хоть один человек на этой планете любил его: не находил его компанию приятной, не держал поблизости из-за приемлемой внешности — именно любил. Но если любить Томми приравнивается к неминуемому горю утраты, если это пытка и испытание на выносливость — это того не стоит. Он не собирается тащить близких на дно лишь из своего эгоизма. Попытка встать ожидаемо неудачная: сопровождается натужным скрипом, напоминающим хруст крошащегося песка, непостижимо попавшего в сланцы на пляже. Даже будучи не самым здравомыслящим человеком на данный момент, Томми в состоянии догадаться, что так не должно быть. На секундочку, он не на пляже — в подъезде неизвестного дома и далеко не в сланцах, а в красных кедах. Томми приземляется на ступеньку вновь и стягивает с ног обувь, переворачивая вверх тормашками. На бетон приземляется прозрачный зип пакет и из другого ботинка — тоже. На одном из них оригинальный дизайн, от одного вида которого трудно сдержать улыбку — темно-фиолетовое изображение нло. Кажется, метамфетамин или амфетамин — уверенная взятка, полученная за минутные разбирательства с безликим барыгой в другом городе. Содержимое другого — три разноцветные мдма с печатями, указывающими на производителя: геометрические фигуры, знак биткоина. Грубо говоря: руки лебедя, крестики-нолики, какая-то шняга, круг, лапы петуха. Томми вытряхивает содержимое на ладонь, впоследствии фиксирую колотящееся дрожью запястье освободившейся рукой. Экстази неразборчивым образом отправляются горстью в рот, следом в ход идет порошкообразное нечто. Как оно обычно бывает, за такими рискованными преступлениями против организма следует беспощадное наказание, поэтому большинство, идущее на этот шаг осознанно, имеют при себе предсмертное желание. Может даже строчку в завещании, если повезет: что-то вроде просьбы отформатировать материнскую плату компьютера в ванне. У Томми не было ни того, ни другого. Он распрямил затекшую спину и сцепил руки в замок, взглядом уткнувшись в пепельницу на подоконнике. Это импульсивное решение — принятое сдуру и на горячую голову. Нечто, о чем впоследствии можно пожалеть. Он, право слово, никогда не интересовался потолком принятой дозы, именно поэтому в пятнадцать его приходилось откачивать. Сейчас откачивать его некому — и эта мысль приносит долгожданное умиротворение. Если вообще придется, само собой. Томми, как оно подобало нормальным людям, проживающим свой худший кошмар, ненавидел себя и свою жизнь — то, во что она превратилась. Складное начало: теплая любящая семья, лучший друг на последующую вечность и амбиции, множество выполнимых амбиций. И на контрасте выезжает финал: прочерк в поле «семья», одинокое имя в графе «лучший друг» и перекати-поле в списке «хобби». Через пятнадцать минут или около того, помимо срочной госпитализации, конечно же, Ватсону требуется нечто надежнее, чем собственные ноги. Стук сердца нарастает и пульсации, характеризующие один из признаков жизни, вдруг становятся не даром, а проклятием. Томми думает, что было бы всяко лучше прекрати он дышать по щелчку пальцев: раз — и лежит себе бездыханное тело на лестнице, никого не беспокоит и не трогает. Полноценной проблемой станет только под утро, когда миловидная бабуля из соседней квартиры наткнется на жмура при попытке выгулять свою чихуахуа, сбежавшую вперед женщины вниз по ступенькам. Окинет взгляд бездвижную тушу, охнет и покачает головой мол случается же такое. Потом приезд медперсонала, бумажная волокита и бесконечные анализы, чтобы зафиксировать смерть по неосторожности или самоубийство: зависит, в основном, от понравившегося варианта. Его сердце бьется чертовски быстро и ударяется о стенки ребер, пока перегоняет кровь по сосудам. Томми не мог вытянуть из кармана диплом о медицинском образовании, но не обязательно быть поваром, чтобы сказать что суп — хуйня полная. Так и в его случае: прижимая взмокшую холодную ладонь к месту на футболке, под тканью которой разрывалось сердце — Ватсон всматривался в темноту подъезда, но уже тревожнее. Морщась от каждой пульсации, норовящей проломить ребра, он старался не раздражаться звукам непрекращающихся уведомлений. Отточенным движением Томми решает проверить степень пиздеца, включая на телефоне секундомер и прижимая указательный и средний пальцы к внутренней стороне запястья. Сто восемьдесят один блядский удар в минуту. В норме это число находилось в пределах от шестидесяти до ста. Тут он идет на опережение, обгоняя показатель нормы аж на сто восемьдесят одну единицу и одну койку в больнице. Урвать момент, чтобы вдохнуть становится с каждой секундой сложнее. Крупные капли липкого пота скатываются за шиворот, прочерчивая дорожку со лба до шеи: только эта влага — холоднее воды со льдом, словно организм вздумал устроить тест-драйв минусовыми температурами. Первая попытка подняться и начать искать помощь, не сказать, что провальная — это полная катастрофа. На полпути Томми становится непреодолимо страшно: не за себя, но за людей которых он может оставить без единой зацепки о собственном складе ума. Не дай бог, что может надумать себе Перплд или как отреагирует на плохую новость. Да он же перевернет его дом вверх дном, попутно покалечив всех его обитателей и тех, кто хоть как-то касался сегодняшней ночи. Ватсон успевает сполна умыться собственным потом, прежде чем на нетвердых ногах тянет свое тело по направлению в никуда. Делать шаг вперед, на заметку — отвратительная идея, если стоять на лестнице. Он чудом не ломает себе шею, но головой прикладывается о железобетон прилично: над головой кружатся голубые мультяшные птички и россыпь желтых звездочек. Его тошнит себе под руки, делая его чуточку трезвее предыдущей версии себя. Томми смеется от этой мысли, потому что в нынешней ситуации это вряд ли меняет погоду, но искать плюсы — это залог любого человека, привыкшего скрывать проблемы за маской души компании и шуток, на девяносто девять и девять сотых процента состоящих из черного юмора. Телефон ступенькой выше снова начинает неистово трещать и на этот раз Ватсон решает с этим что-то сделать. Достаточно будет просто сбросить вызов и отключить уведомления, дальше будет понятнее. Пальцы касаются потрескавшейся поверхности экрана с намерением отключить. — Томс? Томми, слава богу- Боже мой, мы уже подумали что ты- — всполошенный лепет Уилбура донесся из динамика с треском работавшего через не могу телефона. — Томми? Почему ты молчишь? — не дав место и для вздоха, продолжил его брат встревоженно. Он выдыхает с облегчением. Несомненно, он — идиот, раз не смог попасть по огромной красной кнопке, но жалеть можно и позже. Если можно. По ту сторону звонка слышится возня и ругань, после чего Томми практически глохнет от звучащего голоса, искрящегося агрессией: — Том Ватсон. Тебе лучше быть мертвым, чтобы не узнать того, что я с тобой сделаю- — уничижительно сплевывает Перплд и он глухо смеется, чувствуя как слабо вибрирует грудная клетка в ритм. — Прости, — одними губами шепчет он в ответ, надеясь, что микрофон может уловить децибелы его голоса. — Томми, — гораздо мягче. — Где ты? Я заберу тебя домой- — Я проебался, Перп- — выравнивая дрожащий голос, признается Томми, сдувая со лба прилипшую челку. Влажная кровь оттеняет бледную кожу и рукава ветровки, когда он пытается сесть. — Очень сильно проебался, — бормочет он, разглядывая алые мазки на сером бетоне. — И-и мне жаль. Я- я не хотел, правда. Я не смогу вернуться- — от последовавшего резкого удара сердца, потянувшего за собой волну боли, он втягивает воздух через зубы и затыкается на полуслове. — Томми- Томми, что значит не смогу вернуться? — натянуто уточняет Перплд и Томми приходится концентрировать внимание на вопросе, вместо боли окутывающей грудь одеялом. — Что ты сделал? Томми! — вскрикивает тот испуганно. — Что ты наделал, — тише переспрашивает. — Я- принял. Слишком много, — шумно сглатывает. Во рту сухо. — Блять, блять, — выругивается Перплд истерически, говоря явно не в микрофон, а в сторону. — Слишком много чего? Таблеток? Алкоголя? Томми, ты должен говорить конкретнее. — Я- я не- черт, — он смаргивает подступающие слезы. Думать по какой-то причине становилось сложнее. Может, от удара? — Перп, я не помню. С-серьезно, не могу- — Хорошо, хорошо. Томми, все нормально. Забей, — чей-то низкий голос напоминает о чем-то и Перплд рявкает рот закрой, без тебя знаю что мне делать. — Томми, послушай. Ты должен прислать свое местоположение. Сможешь, приятель? Томми делает глубокий вдох, после чего сбивчиво шепчет первое, что взбредет в голову. И сейчас — это извинения. — Прости, — пытаясь нащупать метафорическую почву, брякает он невпопад. — Томми, все- — Прости, Большой П. Я- — он сглатывает, — я могу сбросить. Ты- Остальные вернутся к своим делам. Все нормально. Серьезно, почему он вообще решил, что это нечто стоящее переживаний? Подумаешь, перебрал немного алкоголем — достаточно вздремнуть час-другой и все пройдет без постороннего вмешательства. К тому же, холод пола казался притягательным. Располагающим, словно мамины объятия или нет, напоминали ее холодную руку в день похорон: мягкую и гладкую, между тем холодную и незнакомую. — Что? Нет-нет-нет, даже не думай, придурок! Просто пришли свой адрес, — взмаливается Перплд, будто еще секунда и Калифорния будет разорвана на две половины, избита и закопана в лесу под соснами. — Руки убери от телефона, гандон! Не видишь, я разговариваю? — щетинится тот, видимо, на Уилбура. Томми снова смеется, ощущая как тяжесть тела попеременно передает управление мертвенной легкости. Он чувствует себя подвешенной на воздушных шариках куклой, которую потоки ветра уносят прочь от земной поверхности. И это ни есть хорошо, скорее очень-очень плохо. — Я- такой идиот, — сознается он, когда смех перетекает в нечто похожее на всхлипы. — …не это- блять, я не этого хотел. Оно не- Перплд, мне жаль. Не думаю, что смогу больше- — Томми. Где. Ты, — размеренным, звенящим сталью голос по слогам выговаривает тот, отсекая любые пути для увиливания от поставленного вопроса. — Подъезд, — выдавливает он слабо, зажимая рукой зудящее место на лбу из которого продолжала хлестать фонтаном кровь парой минут ранее: сейчас же медленно шла по протоптанному маршруту. — Мне нужен адрес. Что-нибудь, Томми. Бога ради, вспоминай, — выдыхает Перплд длинно на успокаивающий манер. — Вечеринка- день рождения, — исправляет самого себя, — Блять, какого-то парня. На Брикель авеню. Больше не- Прости. — Нет, это отлично. Оставайся на месте. Ты можешь позвать на помощь? — чей-то неосторожный комментарий и Перплд уже шипит. — …да я знаю, ебаный в рот. Но стоит попытаться. На этом моменте, будь он в рассудке, стоило бы засмеяться — он умирает под аккомпанемент людей, которые даже к единому консенсусу прийти не способны. Но за легкостью, преследующую его вот уже как минут пятнадцать, на шум и гам подтягивается слабость и сонливость. Томми знает о драматичной необходимости сопротивляться и идти наперекор желанию ненадолго уснуть, но сколько ни пытайся напрячь мозг — достойной причины не поддаться желанию не нашлось. Затем Томми слышит череду разнообразных звуков, фиксирующих быстрое перемещение по дому: топот, звон автомобильных ключей и невнятный обмен колкостями. Телефон кому-то передают, если судить по шороху. — Тесей, — голос Техноблейда лишился отпечатка флегматичности, оставив за собой право звучать нервно, словно кто-то приставил дуло пистолета к затылку. — По шкале от одного до десяти, можешь описать свое самочувствие? Как степень боли. — Восемь, — не раздумывая, выдает он. — М-может девять. Черт, я не- не уверен. Кажется, я ударился, — делает вынужденную паузу, пытаясь собрать разбегающиеся мысли воедино. — …головой, когда- упал. — Упал? Откуда? — испуганно вздыхает Техно. С небес, блять, на землю обетованную. Условия игры: догадайтесь с трех раз, откуда может упасть подвыпивший человек. Правильный ответ: откуда захочет. — С лестницы, — объясняет он терпеливо, — Тех, мне- мне жаль. — Томми, нет, — голос Техноблейда кажется сдавленным. — Это не твоя вина, — запинается тот, силясь подобрать нужные слова. В чем никогда не был силен. Томми знающе хмыкает, скривив губы в усмешке. — Моя- чья еще? Я- Я даже умереть нормально не могу. Уил- Уилбур прав. Я, блять, эгоист- Как он всегда и говорил, — горячие слезы контрастируют с холодом кожи, сливаясь и смешиваясь с кровавом мареве вместо лица. Патологоанатомы или же люди из неотложки – флаг им в руки оттереть всю ту кровь, что успела набежать за последние пол часа. Половина лестничного пролета представляла собой легендарную сцену из Кэрри. — Прости, Тех. Скажи Перплду пусть- остановится. — Прекрати- — Не- Он прав. Уил ведь- Уил всегда был прав насчет меня. Мне так жаль. Мне жаль, что я понял это только сейчас. Томми отчаянно думает, как емко уместить все недосказанное и вложиться в кратчайшие сроки. Надо было заняться сочинительством заранее: написать с десяток бесполезных писем, которые наверняка не дойдут до нужного адресата, но все же. Так он хотя бы умер с осознанием, что сказать ему больше нечего. — Уилбур просто сам не знает, о чем говорит, — озлобленно шепчет Техноблейд. — Хочешь дам ему трубку? Думаю, он убедит тебя в обратном, — шикает тот нарочито назидательным тоном. Видимо, Уилбур тоже где-то неподалеку. — Не- не надо. Не надо, Техно. Черт, пожалуйста, я не хочу- — Хорошо. Хорошо, Тесей, не буду, — прерывает поток его бормотаний тот, плавно переводя тему в мирное русло: — Хочешь поговорить со мной? Томми невольно цепляется за услышанное, не сдержав непрошенного саркастичного вопроса: — …у меня есть выбор? — Нет, — выдыхает Техноблейд и Ватсону практически мерещится слабая ухмылка на чужих губах, но удержать хорошее настроение чуть дольше не выходит – любой намек на идиллию смывает как рукой неволей вырвавшийся кашель. Решив для себя больше не мучить Техно бестолковыми размышлениями на тему «‎что бы такого сказать?», Томми берет все в свои руки: — Скажи Перплду- что мне жаль, ладно? За трату времени. — Томми, — изможденно вздыхает Техно, заставляя в полной мере прочувствовать укол вины, — у меня аллергия на ответственность, ты же знаешь. Извинишься перед ним сам. — Честно говоря, — он стискивает зубы, усердно пытаясь выровнять речь, но бестолку. — Я так устал, Тех. М-может- не знаю. Я просто устал- — он зажмуривает глаза, пытаясь придумать сносное объяснение своему состоянию. Безвылазное гниение в депрессивном эпизоде? — Какой вообще- смысл. Во всем этом. — В чем? — напряженно переспрашивают. Ватсон раздосадованно морщится от перспективы складно излагать свои мысли. — Тесей, в чем? — Я устал, — игнорируя вопрос, повторяет он заевшей пластинкой. — Поэтому, пожалуйста, хватит пытаться. Я не хочу притворяться, что все нормально. Я просто хочу к маме. — Тесей- — Я хочу домой, Техно, — беспомощно взмаливается он, обнимая себя за плечи. — Мы заберем тебя, просто дожди- — Ты не- не понимаешь. Я хочу домой, — настойчивее просит Томми. Неужели это так трудно, догадаться, что их поросший плесенью участок далеко не дом к которому можно рваться. Не предел мечтаний и не конечная точка в жизни каждого человека. Боже, будь его воля – ноги бы его там не было. — Фил в курсе? — Да, он- да. Сейчас в больнице, заполняет бумаги. Мне позвонить ему? — Техноблейд активно пытается сбросить с себя роль оператора службы доверия, но не то чтобы Ватсон вообще горел желанием с кем-либо из семьи общаться. Перплд в другой машине, а собственные руки скорее отвалятся, чем наберут другой номер. — Ух ты. Подсказать, как пишется мое имя? — Думаю, он справится. Но с остальным ему может понадобиться помощь. — …с остальным разберутся работники морга, — мрачно сообщает Томми, разглядывая как поле зрения начинает медленно редеть. Картинка заплывает белыми пятнами, отвоювывающими место у темно-зеленого натюрморта подъезда. — Т-Техно? — зовет он на пробу, слыша как собственный слабый голос отскакивают эхом от стен и застывает в ушах со звоном. — Томми? — В следующий раз- пообещай мне, что вы попытаетесь. Быть братьями получше. — Конечно. Конечно, Томми- — далеко не каждый может похвастаться, что довел грозного Техноблейда до слез: делает ли это Ватсона настоящим счастливчиком? Если так, то от этой номинации он поспешит отказаться не глядя. Сколько бы лет ему ни было: четыре, одиннадцать или шестнадцать – радость в горе своих близких находить Томми так и не научился. — Господи, только дай нам шанс, ладно? Продержись еще немного, скорая уже- Тело безвольно падает на пол с хлопком, а телефон выскальзывает из рук, приземлившись в хлюпающую лужу набежавшей крови.