Жизнь, в лучшем случае, может напоминать вечеринку: торжествующие вопли товарищей, льющийся морем алкоголь, истоптанный разноцветный танцпол и неоновые прожекторы. В этом нет ничего плохого от жизни — принято брать все, что она в состоянии предложить. Пока ты молод, кажется будто все дозволено: пей не хочу, кури не хочу — на что только фантазии хватит.
Но любая вечеринка, какой бы до безобразия пафосной и вечной она ни казалась, рано или поздно подходит к концу. И сказанное далеко не попытка насолить, испортить общее настроение веселья — всего лишь сухой пресный факт, который только и нужно, что принять во внимание.
Уилбур соврет, если скажет, что за свою жизнь не посещал ни одной вечеринки. Скорее уж кому, как не ему видеть в окончании празднества большее уныние?
Когда только и нужно, что волочить ноги по асфальту до дома с гнусным осознанием, что вернувшись он наткнется на разъяренного Фила и отчитывания Техно.
И каждый раз, после череды криков и лекций, язык чесался сказать что-то вроде
«вы же понимаете, что говорили со мной просто так?». Чем больше запрещаешь — тем сильнее хочется.
Наркотики, в принципе — легчайший способ утянуть себя на дно, закопаться в песке и прослыть без вести пропавшим для общественности, хотя вон он ты: ходишь до школы и обратно, забиваешь директорскую полку призов с каждым выигранным конкурсом и целуешься со сверстницами под козырьком черного входа.
Только это все сопровождается неодобрительными взглядами близких друзей и одним осуждающим, принадлежащим Техно. Но будучи юным и без надобности агрессивным, Уилбура только раздражала эта всеобщая тревога, поэтому он позволял себе малодушно тычить средним пальцем под самый нос каждому, кто переступил невидимую черту.
Когда дело доходит до самого себя ставить крест проще простого. Все, что требуется — просто примириться с участью неожиданной смерти, когда каждый день напоминает игру в виселицу. Достаточно в свои лучшие дни давить из себя улыбку, в худшие — собачиться с утра до ночи с собственным братом и, очень даже заслуженно, обвинять отца в отсутствии должной заботы.
Как один, люди твердят ему о спущенном в никуда потенциале, Уил сам в какой-то момент это понимает, но всякая проблема подкрадывается незаметно со спины, снежным комом нарастая и нарастая, пока эта несущаяся масса замороженной воды не погребет заживо.
Сначала это способ разогнать скуку в компании: когда кто-то предлагает за свои деньги, подкрепляя волшебным словом
«угощаю», отказывать в таком случае — дурной тон. Затем это медленно перетекает в привычку: способ хорошего времяпровождения, к которому начинаешь прибегать все чаще и чаще.
И каждый, хоть раз попробовавший наркотики человек, скажет со слепой уверенностью нечто высокопарное и самонадеянное вроде
«я никогда не закончу как остальные». По статистике ляпнувший подобное в секунду помутнения рассудка закончит в непритязательном виде.
Однажды просто становится так плевать на себя и то, что с тобой случится и даже увещевания близких начинают казаться пустым звуком. Просто брось — звучит так легко, словно можно перестать по щелчку пальцев.
Им, никогда не чувствовавшим вкус полета и не ощутившим кончиками пальцев пушистые облака, — приземленным и серым, — никогда не суждено понять, каково это. Они будут кудахтать курицами «прекратить» и спрашивать, во что же он превратился, куда подевался тот Уилбур, которого они знали.
Если бы он знал хоть что-то в этой жизни — ответил бы, но в том-то и дело. Все слепо уверены, будто он дает себе отчет о происходящем, будто достаточно указать пальцем на любой предмет и Уил, словно энциклопедия, все выдаст как на духу. Ничерта он не знает и когда люди это осознали, наконец открыли свои лицемерные лики миру.
Например, почему Техноблейд, до последнего бегавший к нему за советом, решил, что имеет право учить его жизни? Какой такой закон увидел в Библии Фил, решивший возомнить себя исповедальней, хотя сам в сумме отсутствовал чаще выпитого Уилбуром алкоголя? Покажите строчку, где черным по белому была бы написана причина, по которой Томми смотрит на него, как на кучу мусора в углу, которую никто не удосужился вовремя выкинуть?
Уилбур многое сделал для этой семьи, да что уж там — вся семья на нем и держалась: этот загнивающий дом с протекающей крышей, вымытые полы и вычищенная до блеска мебель, сытые и здоровые братья. Вообще все. И когда он наконец решил взять заслуженный отгул — все вдруг взбеленились.
Так он думал и очевидно, что это — ошибочное мышление любого наркомана, не видящего дальше собственного носа и ложки над свечой.
Уилбур никогда не смотрелся в зеркало, потому что последние дни до грандиозного побега стало неважно, какое гнездо свила неизвестная птица у него на голове и что подумает подростковая влюбленность c янтарем вместо волос и глухой опушкой хвойного леса, застывшего в живых зеленых глазах.
Уил жалеет, что в свое время отказался смотреть правде в глаза, но то, что уже свершилось не подлежит возврату. Единственное, о чем он будет жалеть до конца своей жизни — это его семья. Вернее то, во что она превратилась с его отъездом: запустевший дом, непроходимые заросли на заднем дворе и голые стены, лишенные даже малого отпечатка жизни.
В свое время уехав, Уилбур мог понять причину, по которой Томми однажды решился сжечь единственный мост между ними — после услышанного в свою сторону, после мелочных и злостных поступков лишь искривленные мазохисты захотят продолжить поддерживать общение.
Поэтому он никогда не выходил на связь первым. Думал, что мог бы, но смотря на старые фотографии в галерее мобильного, боялся столкнуться с последствиями своих решений.
Наркотики кажутся баловством до следующей ломки, когда корчишься на полу собственной спальни, заливая ковер слюнями и рвотой, но даже так — впритык не видишь в происходящем проблему, потому что из этой спирали нет выхода.
В худшие секунды своей жизни Уилбур вспоминает Кристин и, наверное, каждый член его несчастной семьи поступает так же. Техно рисует ее образ перед сном, когда она перечитывала раз за разом эти научные книжонки на радость брата. Томми вытягивает руки в воздух в попытке нащупать в пустоте прикосновение маминой ладони. Фил, ищущий на подушке справа россыпь смоляных волос и умиротворенное сопение.
Уил много раз, будучи опьяненным новоявленной галлюцинацией, говорил с ней: потирая фаланги пальцев, которые больше не могут держать гитару и наматывая грязную футболку на кулак. Он рассказывал, о чем мечтал и чего боялся больше всего на свете, но что забавно — она никогда не отвечала.
Потому что перед ним она навечно застыла бездыханной куклой в гробу, пока за его спиной скоплением пятен в черных костюмах, словно разодетые вороны и стервятники, изголодавшиеся до плоти, скопились гости.
Смерть, как думает Уилбур, несправедлива: некоторые люди удостаиваются возможности уйти поэтично, с подобающей грацией и кинематографическими спецэффектами, но подавляющее большинство умирает неожиданно и неуклюже, оставшись незамеченными для остальных.
— Зачем ему пистолет? Это не вооруженное ограбление, — вырывает из мыслей голос Техно, звучащий подозрительно озадаченным.
Пистолет? Уил щурится, силясь сквозь запотевшие стекла линз разглядеть содержимое чужих рук, когда Перплд подбегает к подросткам, беснующимся у подъезда в жилой дом: разбивая стеклянные бутылки в знак протеста родителям и крича на весь район всякую несуразицу. Он невольно морщится: то ли от поднявшейся пыли, то ли колкого осознания, что и сам был таким когда-то.
Он оглядывает полупустую улицу в поисках машины скорой помощи, но за исключением единственного дома, время застыло; все жильцы района давно улеглись спать или пытались, заглушая музыку подушкой.
На вопрос Техноблейда вскоре непроизвольно находится ответ, вынуждая тем самым волосы Уила преждевременно поседеть, а ему еще третий десяток не пошел. Перплд, обступивший компанию охотящимся хищником, спустя тридцать секунд разговора и две секунды пренебрежительного дружного смеха, действует: хватает за грудки того, кто громче всех смеялся и вжимает дуло пистолета в чужое горло.
Уилбур срывается с места, надеясь предотвратить кровопролитие только для того, чтобы краем уха зацепить отрывок монолога:— …шутки шучу, что ли? Я не так много прошу – просто ответ: да или нет, — после подобного любой не то, что правду на блюдечке с золотой каемочке преподнесет, но вдобавок обмочится и отдаст все карманные.
— Я-я не знаю, не знаю! Парень, хватит, у-убери ствол! Черт, — всхлипывает тот истерично и это оказывается правильным ответом, потому что парня отталкивают в сторону замершей в чистом шоке компании. Мусорному баку поблизости везет чуть меньше – тот подлетает на воздух после рассчитанного пинка.
— Блядь, блядь! — кричит Перплд, а затем рывком открывает дверь в подъезд, исчезая во тьме его пасти.
Перплд, за ничтожный час их полноценного знакомства, успевает разгромить их дом, а теперь принимается за захват соседних территорий. Дайте ему час и Уилбур готов поспорить, от этого непримечательного здания останется только горстка кирпичей и фундамент. Что до обитателей — им придется подыскать себе другое жилье, если выживут.
— Я останусь тут, — мельком оглянувшись на пустую проезжую часть, припечатывает Техно. На вопросительный взгляд тот отвечает: — Кому-то нужно будет координировать скорую.
— Черта с два, Тех, — сердечно сплевывает Уилбур. — Я не думаю, что смогу пойти туда один, — затем он смотрит на дверь, за которой парой секунд ранее исчез Перплд. — …или с Перплдом, — дополняет он.
Техно убеждать дальше не потребовалось.
Уилбур много думает о жизни: чертовски короткой для кого-то, кто заслужил большего. Он, если постараться, смог бы назвать несколько гениев прошлых лет, чья смерть должна была быть другой. Более значимой.
Томми не заслуживал смерти вообще.
Томми был ребенком — и этого должно быть достаточно, чтобы определить позицию Уилбура в вопросе.
Томми
и есть ребенок — понимает он, наблюдая за тщетными попытками достучаться до неподвижного тела.
Он стоит, прижавшись к холодному металлу прутьев перил и пытается перевести дыхание, при этом не может оторвать взгляд от сцены перед ним, будто завороженный светом лампы мотылек. Больше ужаснувшийся кровавым побоищем солдат, если быть честным.
Крови было слишком много.
Губы раскрываются, чтобы сказать что-то, но его перебивает не менее взвинченный Перплд, грузно опустившись на колени рядом с Томми. Чужие джинсы мгновенно пропитываются бордовым, оставляя темные разводы.
— Томми- черт, — вдыхает воздух сквозь стиснутые зубы. — Почему здесь так, блять, много крови, — шепчет Перплд сбивчиво, отточенным движением прижимая указательный и средний пальцы к чужой шее. Вскоре его движения становятся резче, когда он начинает панически рыскать вдоль линии, где предположительно тянулась вена.
Перплд не мог нащупать пульс.
— Господи, подсоби мне, — шепчет тот на грани слышимости. — Томми, ты, блин, не можешь умереть. У меня буквально нет друзей-
Перплд что-то говорит, единожды оглянувшись на них с Техно, но Уил едва ли слышит — звон в ушах слишком громкий. Всеохватывающий. Оглушающий.
Томми не дышит.
Бригада скорой знаменует свое появление слепящей мигалкой и разрывающейся трелью сирены, слыша которую уши непроизвольно закладывало. Парамедики отталкивают сопротивляющегося Перплда от тела и Уилбур беспомощно наблюдает за бесплодными попытками удержать Томми поблизости.
В конце концов, бледная ладонь выскальзывает из тепла чужой хватки и Перплд рычит нечто невразумительное, словно защищающий нечто ценное зверь, когда как корыстные люди посмели покуситься на сокровенное.
Уилбур хочет сказать, что не понимает.
Девушка, назвавшая свое имя, которое Уил все равно прослушал, но вроде нечто на «А», бережно укутывает каждого из них в одеяла, будто они — вынырнувшие из ледяных купелей заколяющиеся.
Перплду она вкрадчиво предлагает успокоительное, протягивая шуршащий блистер с таблетками. Тот, коротко взглянув на содержимое чужих ладоней, хлестко отмахивается от протянутой ветви оливы:
— В задницу себе свое успокоительное затолкать можешь. Не суй мне это дерьмо, сука, — гаркает тот уничижительно.
Перплд казался рассерженным ровно до тех пор, пока его взгляд вновь не споткнулся о блистер на полу. Темные брови испуганно дрогнули, когда тот резко втянул носом воздух. Секунда спустя — и напускная маска раздражения возвращается на положенное место, но даже плохое освещение больше не может замаскировать мокрые разводы под глазами.
Перплд, смерив крутящийся вокруг Томми медперсонал, принимается усиленно тереть глаза рукавом.
Лужа крови, оставшаяся под ногами — липкая и донельзя настоящая, чтобы внезапно оказаться выдумкой и преувеличением, вынуждает Уила шагнуть ближе к Техно, наблюдавшему за происходящем с завидным безмолвием.
— Эй, — сглатывая ком в горле, Уилбур мечется среди флегматичных лиц медперсонала. — Томми… с ним все будет нормально?
«А» улыбается, но в улыбке нет ничего, что можно было бы засчитать за положительный ответ.
Уилбур моргает.
Он сидит на металлическом стуле, разглядывая стерильно-белую побелку больничных стен. Над единственной дверью в конце коридора периодически мигает красная табличка с надписью «идет операция». Сколько она уже горит? Пятнадцать минут? Час?
— Уилбур? — он вскидывает голову.
— Фил, — утвердительно пустым тоном приветствует подошедшего. Его отец кривит губы в грустной улыбке, после чего следует к Техноблейду и водружает ладонь на чужое плечо, подбадривающе стискивая.
— Ну как вы? Никаких новостей не было?
Уил пожимает плечами, вяло махнув в сторону противоположной стены, где на полу лежала пустая бутылка кулера. Словно это должно что-то объяснить. Застань их Фил пятью минутами ранее, стал бы вынужденным свидетелем вспышки гнева Перплда, смахнувшего кулер и умчавшегося опрометью вглубь больницы.
— Все будет хорошо, — прослеживая направление взгляда Фила, застывшего на двери в операционную, Уил наблюдает за натянутой улыбкой и сжатыми кулаками отца. — Томми упертый ребенок. Он справится.
Ему требуется немалое терпение, чтобы подняться на шатающихся ногах и пробормотать:
— Я схожу за кофе.
Потому что иначе он повторит судьбу Перплда, впечатав кулак если не в пластик, то в бетонную стену как минимум.
— Уил, я мог бы-
— Нет. Ты хочешь поговорить с Техно, а я хочу кофе, — отрезает он резко, направившись на поиски кофемашины или добросердечного и добропорядочного сотрудника, готового обеспечить Уилбура дозой кофеина.
— Уилбур, — встревает Техноблейд как обычно, просто чтобы выразить свое несогласие, а затем ничего с этим не делать. Уил практически раздражен, но голос брата на сей раз иглами пронизывает усталость. И не та, которую легко обозвать картинной. Техно намеревается пойти следом, но жестами Уил призывает сидеть на месте.
— Я ненадолго. Просто не уходи, ладно? Не оставляй его. Томми- —
всегда боялся больниц – почти вырывается у него, но спустя столько лет эта информация могла устареть. Не то чтобы хоть кто-то из них знал нынешнего Томми Ватсона. — Скоро вернусь, правда. Мне надо выпить кофе.
Техноблейд угрюмо кивает.
Он думал, что действительно начнет искать возможность выпить чашку кофе, но не дойдя до регистрации в голове что-то щелкает: завлекающее предложение испытать радость от заряда бодрости торопливо сменяет тошнота, когда Уил представляет горечь кофейных зерен на языке и ядреный запах растворимого в кипятке яда.
— Простите, не подскажете, где тут туалет? — перегнувшись через стойку, уточняет он у женщины.
Та смотрит на него озлобленно, словно Уилбур успел в одно предложение уместить оскорбление всего ее семейства, а не просто отвлек от телефонного разговора с кем бы то ни было. Тем не менее, она повторно осматривает его с ног до головы, явно прикидывая достоин ли он крупицы внимания и морщинка на ее лбу разглаживается, когда она, сжалившись, кивает:
— Прямо и налево.
Пробормотав слова благодарности, Уил бредет в указанном направлении. На середине пути приходится опереться о стену, потому что ноги начинают подозрительно сдавать позицию. К счастью под руки подворачивается железный поручень, который с готовностью перенимает часть веса тела на себя.
Переведя дыхание и убедившись, что никакая медсестра не торопится сбить его с ног и предложить помощь, он намеревается продолжить путь в своем темпе. А потом слышит звук бьющегося стекла.
Не то чтобы Уилбур рассчитывает на что-то хорошее этой ночью, но увидеть друга своего младшего брата, стоящего напротив зеркала во всю стену, с паутиной трещин, тянущихся от середины будто бы следом от огнестрела — это не к добру и никогда не сулит чем-то хорошим.
— Чудесно, блять, из всех ебучих людей, — вслух жалуется Перплд, отстраняясь от стеклянной поверхности. — Ты буквально последний человек на этой гребаной планете, с которым я хочу поговорить, — Уилбур присматривается достаточно внимательно, чтобы отметить увеличившуюся красноту и отек вокруг его глаз.
Костяшки, что неудивительно, окрашены багровым и по бокам керамической раковины растянулись розовые разводы – отпечатки ладоней и свидетельство торопливого избавления от улик. Вероятно, половина крови на раковине была еще до инцидента с зеркалом.
— Я не пришел сюда спорить, — зажмурившись, заверяет его Уил.
— Я надеюсь, — согласно отзываются в ответ, отходя от раковин и поближе к кабинкам, словно выискивающий пути к отступлению зверь.
Под испепеляющим взглядом Перплда Уилбур умудряется сполоснуть руки и умыться, прежде чем шаткое молчание вновь не прерывают.
— Ты, наверное, рад, — с ядом, практически капающим с губ, произносят. Уил не успевает переспросить, потому что монолог продолжается: — Если бы не ты и твой гребаный брат, всего этого не случилось бы.
Уилбур криво ухмыляется, сдерживая в глотке рвущийся нервный смешок.
— Думаешь, я не знаю? Это было моей идеей – приехать сюда, — закручивая кран, Уил по привычке тормошит гнездо на своей голове.
— Ты – сукин сын, — подумав, выдает Перплд ровным голосом.
— В чем твоя проблема? Все, что ты делаешь этот вечер – это гавкаешь на нас, как какая-то псина, — начиная терять терпение, спрашивает Уилбур. — Если мне не изменяет память, то мы незнакомы.
— Гавкать будут шавки дворовые, вроде тебя, а я даже еще не начинал, — охотно огрызается Перплд, отлипая от туалетной дверцы и выверенными шагами мерит узкое помещение, вновь сокращая расстояние.
Уилбур внутренне напрягается, но этого оказывается недостаточно, потому что подсознание ни в какую не соглашается регистрировать происходящее. Он отшатывается от удара, опалившего щеку и цепляется за бортик раковины, чтобы на дать себе свалиться на кафель.
— О, давно надо было это сделать, — говорит Перплд облегченно, словно всю свою жизнь готовился к этому моменту, как к долгожданному вручению Нобелевской премии. — Тебе фингал под глазом к лицу пойдет, ублюдок.
Уилбур никогда не был силен, когда дело доходило до рукоприкладства — для этого всегда поблизости ошивался Техноблейд, выступавшей в роли несокрушимой стены. Самозащита или нет, но ему не нравилась сама идея применения физического насилия. Конечно, это не значило, что в критической ситуации он будет незыблемо выносить удары.
Сейчас, впрочем, у него нет причин сопротивляться.
Перплд рыпается к нему с необъяснимым рвением и каждый вздох слетает с губ желчью, капающей на стерильный кафель и прожигающей пол на этаж ниже. Тот, будто заразившись противоречивыми идеями в голове, делает шаг навстречу и замахивается. Кулак затормаживает рядом с уилбуровской щекой и Уил не удерживает вопросительного изгиба собственных бровей.
Опустившись на колени, когда ему апатично прописывают по ноге, он наблюдает как в глазах напротив плывут грозовые облака, играющие всеми оттенками синего и фиолетового, готовые вот-вот разразиться кислотным дождем и шквалистым ветром, который снесет все на своем пути.
Уилбур, видя в происходящем поэтичное воздаяние за совершенные грехи, глухо смеется и наклонив голову, через нос сипит:
— Ты же знаешь, что это ничем не поможет Томми, — ищет, как поддеть больнее, как пробраться под самые ребра и нанести ощутимый урон.
Перплд возмущенно поджимает губы, подошва кроссовка на плече теснит Уилбура к панели под раковиной.
— Не поможет, — идет тот на попятную и отстраняется. Продолжение фразы не следует: он только и осознает болезненное ощущение в затылке от соприкосновения со стенкой. Уилбур не успевает оценить масштаб ущерба, провести пальцами по ушибу: — Ему и не нужна была бы помощь, если бы не ты и твоя дефектная семейка, — выцеживает Перплд сквозь зубы.
— Что ты от меня хочешь услышать? Что мне жаль? Томми мой ебучий брат, конечно мне жаль! Я знаю, что проебался, — рычит он обреченно, лицом зарываясь в ладони.
Когда Уилбур всматривается в засвеченный силуэт Перплда над ним, с мигающей желто-зеленой лампой, слепящей как никогда, тот выглядит озадаченным и загнанным в угол собственной беспомощностью.
— …посмотри, чем это закончилось, — проворачивая нож в его животе, надавливает Перплд и Уилу нечем парировать. — Пока ты рядом, Томми никогда не станет лучше. Вы двое будете тянуть друг друга на дно, пока наконец его не нащупаете. И я не хочу этого.
— Тебе ли говорить о дне, «потому что они мои», — вяло возражает Уилбур. — Если я на него плохо влияю, то что насчет тебя?
Сказанное заставляет Перплда замереть и настороженно прислушаться.
— А что насчет меня? — оборонительно шипит тот.
— Не нужно быть гением, чтобы сложить два плюс два, Перплд. Думаешь, Томми когда-нибудь освободится от всего этого, оставшись твоим другом? Если кто и виноват, так это ты, ничего не делавший до этого момента, — всматриваясь за изменениями в лице собеседника, лениво перекатывая каждое слово на языке, выплевывает он. — Я не знал. А какое у тебя оправдание? — невольно улыбается он с осознанием, что вот она – ахиллесова пята.
— Я не- — и этого оказывается достаточно, чтобы напускной образ сдулся воздушным шариком.
В секунды чужого смятения Уилбур поднимается, отряхивая грязные от валяния на полу джинсы, поправляет футболку на себе и успевает сплюнуть кровь в раковину, пока застывшей каменным изваянием Перплд не успел очухаться.
Уилбур знает, что его сильная сторона — манипулировать человеческими эмоциями, беспардонно выворачивать душу наизнанку и наблюдать, как она истекает кровью у него на глазах. С самого детства он осознал, что ему легче остальных читать людей и проглядывать между строк шифра ту постыдную истину, что люди старательно маскируют, прячут в глубине пыльного шкафа и заживо погребают под одеждой и ненужной атрибутикой прошлого.
Еще он знает, что пользоваться этой возможностью — удел того, кто попадает под категорию плохого человека. Но таков залог этого мира: что-то навечно останется белым, а что-то, как и Уилбур, запятнанным без возможности отстирать грязь с белоснежного пододеяльника. Но кто-то предпочитает прятать свою истинную личину, а кто-то, как и Уил, время от времени расслаблять поводок и отпускать зверя на волю. Но нельзя сказать, что за это он себя не ненавидел.
Он ненавидел себя в эти моменты, презирая свое мерзкое естество всеми фибрами души, но никогда не мог противостоять этой мании. Потому что наблюдать, как несгибаемая осанка уверенного в себе человека рассыпается под пальцами — слишком тешит его эго, чтобы вот так отказаться. Слова вырываются бессознательно, но возможность смотреть на кого-то сверху вниз заставляет Уилбура почувствовать себя
живым.
Даже если это делало его злодеем. Даже если собственная семья ненавидела его.
Когда он открывает глаза после ушедшего помутнения, рассудок больше не затягивает кроваво-красная поволока и он смотрит на происходящее трезво.
Перплд до сих пор стоит, не двинувшись с места: лишь бессильно сжимает кулаки, пока горькие слезы обиды прокладывают дорожку по щекам. Всего на секунду Уилу мерещится, что вместо Перплда стоит Томми. Зрелище мгновенно заставляет черствое сердце смягчиться и он тяжело переводит дыхание, не зная с чего начать:
— Это было лишним, — нейтрально заявляет, потому что выясняется, что давление на семнадцатилетних все-таки не его хобби.
— …не в этом, блять, проблема, — поведя плечами, тихо выругивается Перплд и от неожиданности Уилбур вздрагивает. — Я
мог что-то сделать, но я не стал, — последнее предложение дается с трудом и голос уязвимо ломается. —
Почему я ничего не сделал? Почему я просто стоял и смотрел?
Нутро Уилбура переворачивается, в какой раз напоминая себе, что не видит картину подобающе. Томми, возможно, единственный дорогой ему ребенок, но это не умаляет того, что Перплд, сколько бы тот ни храбрился, тоже остается ребенком: ожесточенным средой, в которой вырос и затолкавшим переживания глубоко себе в глотку, но ребенком. Но что еще ему известно, так это то, что они не находятся в нейтральных отношениях, поэтому это не его право вмешиваться.
— Когда ему было плохо – я просто отворачивался. Притворялся, что не вижу. Не вмешивался. Вот каким другом я оказался?
Уилбур собирается оставить этот вопрос неотвеченным и открытым для дальнейших раздумий, списать все на монолог с самим собой.
Перплд мрачно фыркает с видом человека, который застрелится при условии, если не найдет какого мученика еще можно запереть в кабинке туалета наедине с Уилбуром. И сам Уилбур, на самом-то деле, тоже не горел желанием оказаться в четырех стенах с самим собой, да и наедине особенно. Чревато пустыми спорами.
— …но и я тоже не- — нос вспыхивает, как подоженный фитиль и Уилбур, вновь прибитый к раковине, рефлекторно спохватывается подставить ладонь, не позволяя кровавым каплям размазаться по полу.
— Но и я тоже не, — подхватывает Перплд, как ни в чем не бывало встряхивая руку, как рьяный писатель с затекшим запястьем. — Да срать мне в три кирпичика, что ты там хочешь сказать. Я встречал таких как ты, Уилбур. И я знаю, что ты за человек, — диссонанс так или иначе возникает, когда это говорит некто с непросохшими дорожками слез на щеках. — Успокаивает, наверное? Понимать, что все под контролем? Что твои слова – сильнейший нейротоксин, а жертва не рыпается, — в открытую дразнится Перплд.
Тот притягивает Уилбура за грудки ближе, кровь с костяшек капает, находя свой отпечаток на одежде — помятой футболке и грязных кедах.
— Рот откроешь – тебя соскребать будут с кафеля, — Уил бездумно кивает болванчиком на ухабистой дороге. — Отлично, рад что мы друг друга поняли. Если кто будет спрашивать, ты пару раз долбанулся лицом об раковину.
Проблема Перплда в том, что помимо крепкого удара и биполярного расстройства, у него из кармана джинсов многозначно выглядывает уголок пистолетного затвора.
Проблема Уилбура в том, что он не умеет держать язык за зубами, когда это жизненно необходимо.
— Тебе полегчало? — с ехидством, свойственным заигравшемуся в царскую особу человеку. С одной стороны да, корона голову нет-нет да жмет, с другой – не пристало о таком говорить вслух, потому что иначе видом с высоты своего роста не насладиться. А разница в росте у них все же есть: если Уилбур шпала под сто девяносто, то Перплд что-то около ста восьмидесяти.
Но ничего из вышеперечисленного никак не препятствует последующей цепной реакции: лицо Перплда мыкает, отображая весь спектр негодования и кулак по знакомой траектории впечатывается, на сей раз, в живот.
Уилбур готов распрощаться как минимум с половиной органов, расположенных в брюшной полости.
— Теперь да.
Уилбуру больше нечего сказать, а это бывает редко. Вернее, даже раки на горе порой свистят, а палки раз в год стреляют, так что и Уилбура можно спокойно подкараулить и прижать в подворотне.
Главное знать, на что надавить, но тут и думать не надо – все всегда на поверхности. Скажите что-то про его семью, необязательно оскорбительное – и его ведет в два счета. Как перед быком красной тряпкой махнуть. Фокус, выполненный профессионалами своего дела.
Перплд, удовлетворенный проделанной работой и с лицом, говорящим больше толстенных книжек из школьной программы литературы на лето, разбитыми костяшками стучит по поверхности. Не вздрагивает Уилбур только потому, что живот после удара крутит, а ноздри прожигает запах металла.
Затем ему приходится наблюдать самые напряженные в его жизни три секунды, как Перплд тянется за чем-то в карман. Тот самый карман, в котором, как выяснилось немного ранее, тихо-мирно покоился заряженный пистолет — ну или зажигалка в форме пистолета. Выбирая между выжженными глазами и простреленном коленом, Уил предпочтет сквозную дырку в виске.
Под их безмолвными играми в гляделки Перплд водружает на вышеупомянутую керамическую поверхность телефон экраном вниз: на сером корпусе кровавые отпечатки, как со страниц сценария фильма ужасов.
— Вот, — говорит Перплд как ни в чем не бывало, принимая вид безучастного свидетеля.
Хоть и стоит развеселый, испачканный по локоть в крови. И такой же развеселый уходит, выражением лица напоминавшим каменные головы на острове пасхи.
Чтобы отмыть со своего лица навлеченный провокационным поведением последнего урода урон — Уилбуру требуется что-то около десяти минут отчаянного промакивания кожи точечными движениями с помощью бумажного полотенца. Но даже спустя десять минут он не перестает выглядеть как жертва агрессивного карманника, задумавшего приставить к горлу нож и свести личные счеты.
Он возвращается под ахи-вздохи сотрудников, один раз его окликает миловидная медсестра, предлагающая обработать ссадины и Уилбур практически шлет ее на три веселые буквы, но затем вспоминает, что на сегодня сессия беспочвенной агрессии закрыта. Поэтому он тактично отклоняет предложение и заверяет, что у него есть дела куда важнее. Например брат, препарируемый консилиумом хирургов как лягушка на уроке биологии.
— Я знаю, что вы хотите сказать, но я в порядке. Давайте не будем это обсуждать, — жестом в край заебавшегося самаритянина он вытягивает руку, принуждая пассажиров оставаться на местах.
Техно только и морщится, поджимая губы на лад огорченного ребенка. Но, что самое главное, ничего не говорит. Поэтому, когда дело доходит до выбора друзей, выбирайте кого-то, кто Техно: в чужие дела не лезет, а чтобы полез это еще упросить надо. Зато когда полезет — все дружно уснут на ближайшую неделю.
Еще, — внимание и любые другие предупредительные знаки: опция доступна только Томми, — можно записаться в закадычные приятели к Перплду, которому палец в рот не клади — дай только лишний раз кулаком замахнуться в чужую защиту. Может, в будущем парня ждет успешная карьера прокурора, навешивающего направо и налево то ордеры на арест, то обвинения в убийстве. Или адвоката. Точно кого-нибудь, кто не прочь одной теплой ночью настигнуть тебя в подворотне.
Фил делает что-то странное, но не то чтобы поразительного ума Уилбура не хватало для этого мудреного кода. Тот, вопреки всем увещеваниям и запретам, позволяет себе подорваться с места и увлечь за собой на металлический стул.
— Кто тебя так?
— Фил, я же сказал- — вздыхает Уилбур, позволяя себе вытянуть ноги и бесцельно уставиться в потолок. — Врачи еще не вышли, да? — усмехнувшись, подмечает он красное свечение над дверью операционной.
— Ничего, — подтверждает его опасения Техно, стискивая ткань джинсов на коленях. Розовые пряди, растрепанные до состояния нестриженного кустарника грузно оседают на напряженные плечи. — Это уже третий час.
Неужели прошло уже три часа?
— Я знаю, мальчики, но пока ничего нельзя сделать. Уил, может попросим у медсестер аптечку? Обработаем твое лицо, — произносит интонацией с двойным дном, предполагающей нечто вроде «недоразумение у тебя на лице» затерявшееся где-то между строк.
— Все нормально. Нор-маль-но. На каком языке мне надо сказать, чтобы ты наконец понял? Португальский? — скалится он.
— Уилбур, просто сходи и поправь свое лицо. Ты запугиваешь персонал, — скептично дергает бровью Техно, начинающий стремительно терять выдержку. — Томми никуда не денется.
Это как посмотреть: встать и уйти Томми точно не сможет, но вот умереть где-то между делом, пока он в медпункте заклеивает розовым пластырем рассеченную бровь — запросто.
— Опять Вы. Что на сей раз? — то, что говорит знакомая медсестра за стойкой. Она морщит аккуратный носик, элитарно откладывая в сторону гелевую ручку, но так и не сводит сосредоточенного взгляда с экрана своего смартфона. — Хотя нет, можете не говорить, — ее лицо вытягивается в смятении, когда вместо возлюбленного новостного сайта перед ее взором предстает лицо Уилбура.
— Да, гм, моему сыну не помешала бы аптечка? — просит Фил, смущенно потирая шею.
— Я вижу, сэр. Чтобы получить медицинскую помощь, Вам следует обратиться в травматологию. Просто так выдать Вам медикаменты я не имею права, — она перехватывает отложенную ручку, ритмично постукивая ею по столу.
— Миссис Роуз, Вы уверены? У этого молодого человека тяжелый день, его младший брат сейчас в операционной, — Уилбур вздрагивает от прикосновения женской руки и обернувшись, натыкается на ту самую девушку, чье имя начинается на «А». Аманда? Алисса? — Может, возможно уладить этот вопрос как-то иначе? Взять аптечку из подсобки, к примеру? — девушка заправляет каштановую прядку за ухо и складывает руки в молебном жесте.
— Милочка, я не могу- — она цыкает, но под щенячьим взглядом любой бессилен. И ее выдержка, какой бы запас ни имела, дает осечку. — Ладно, черт с вами, — кладет на стол миниатюрный ключ. — Но если меня спросят – я ничего не знаю.
Когда они отходят на приличное расстояние, а именно сворачивают за ближайший угол, Фил подает голос:
— Спасибо. Вы понятия не имеете, что это для нас значит.
— Без проблем. В конце концов, для этого я и стала врачом – для помощи людям. После того, как закончите, убедитесь, что вернули ключ, не хочу чтобы мне миссис Роуз откусила голову, — на прощание она машет белоснежной ручкой и запахивает медицинский халат, направившись дальше по коридору.
Кутерьму из обрабатывания ссадин и синяков Уил благополучно упускает, позволяя сознательности плавно перетечь в амебное состояние. Фил по ходу успевает вставить две или три фразы негодования, адресованные в никуда и к концу процедуры Уилбур, вернувшийся на законное место, — ряд металлических стульев, — избирательно игнорирует присутствие Перплда на одном из них.
Техно стреляет в него испепеляющим взглядом, всем видом давая понять, что айкью у него трехзначное, а значит удариться лбом об раковину не прокатит в качестве оправдания. Уилбур вполсилы дергает плечом, неприкрыто намекая: да, ты думаешь в верном русле и нет, я до сих пор не хочу с этим что-то делать.
Опустившись рядом с Техноблейдом на стул в близости, которую можно запросто счесть непозволительной для незнакомцев, но терпимой для родни, — то есть их плечи соприкасаются и наклони он голову левее, наверняка впечатается щекой в плечо, — Уилбур вытягивает ноги и задумывается о сущем.
Перплд, не спи он сейчас умерщвленным хорьком, непременно отхватил бы воодушевляющего подзатыльника от Техно, но имеем что имеем.
— Бедный, — только и бормочет Фил, сочувствующе поднимая брови. Затем тот быстро соскакивает на них взглядом и Уилбур отчаянно кривится в надежде избежать очередного задушевного монолога о какой-нибудь чепухе. — Можете вздремнуть. Я разбужу, если вдруг что.
— Да как тут уснешь, — прыскает Уил кисло. Техно согласно мычит.
Но вопреки внутренним разглагольствованиям о глупости такого предложения, Уилбур ловит себя за руку за неприкрытым зеванием, пока пересчитывает количество плиток на полу в пятый раз и неизменно сбивается со счета на одиннадцатой.
На шестой раз, когда он доходит до одиннадцатой, в голове проносится сумбурная мысль, не поддающаяся здравому смыслу и логике — явный признак надвигающегося короткого замыкания мозга.
— Уилбур, — он мычит нечто невразумительное, выражая свой неподдельный интерес и желание выслушать что бы там ни было. — Поспи немного.
Приглашающим жестом Техноблейд демонстрирует свое существование и Уилбуру не требуется даже двух секунд, чтобы поддаться на уговоры и, сцепив руки на груди, соскользнуть на плечо; отмеченный мысленным крестиком стык, разделяющий рукав от футболки.
***
Когда он открывает глаза с четким осознанием, что все вокруг не больше, чем просто сон — окружение пахнет горелым пластиком и дешевой едой. Из ближайшего туннеля доносится гул ветра и стук колес несущегося поезда. Позади него копошится толпа безликих пассажиров, ожидающих свой рейс.
Гомон толпы тонет в звуке подъезжающего поезда и разноцветные мазки проносящихся окон тонут за его спиной; блики мелькают где-то на периферии.
— Никогда не понимал, чем тебе так нравится метро. Тут пыльно и грязно, — глаза Уилбура испуганно распахиваются и он порывисто оборачивается на голос, впитывая до мельчайших деталей внешность человека перед ним. Томми.
Тот стоит расслабленно ровно, затолкав руки в карманы и переминается с пятки на пятку, разглядывая расписание отбытия-прибытия поездов. Для общей картины не хватало только походной сумки в ногах, чтобы продемонстрировать во всей красе человека, ждущего чего-то.
— Я имею в виду, — хмурится, будто сказал что-то не то. — Я нашел черновик твоей старой песни под кроватью еще очень давно, помнишь? В чем романтика этого места: в бездомных, которые здесь спят, в мусоре, который люди выкидывают или в холоде, будто здесь ебучий холодильник?
— …Томми, что ты здесь делаешь? — только и выдавливает Уил, облизывая вмиг пересохшие губы. Комок вставший поперек горла и назойливые люди, то и дело толкающие его в плечо, мешают здраво мыслить.
Томми задумчиво мычит.
— Жду свой поезд, придурок. Это очевидно, — затем машет рукой, демонстрируя обширность здешней станции – высокие потолки и истоптанные полы. — Скорее, что
ты здесь забыл? В здешний контингент ты не вписываешься, уж прости.
«Контингентом» Томми называет эти странные пятна, мимикрирующие под людские силуэты: они куда-то спешат, о чем-то беспрестанно перешептываются хриплыми голосами, их завывающие звуки отскакивают от стен и перекатываются вдоль просторного помещения эхом.
У них нет глаз, нет выделяющихся черт лица и даже разборчивой человеческой речи — только этот рокот толпы, создающий иллюзию быстрого ритма жизни в большом городе.
Какой-то крупногабаритный темный сгусток едва ли не отдавливает ему ногу катящимся хвостиком чемоданом, но Томми вовремя оттаскивает его в сторону, кивая в сторону скамеек:
— Если собираешься молчать, то можем хотя бы посидеть. Не хочу оказаться затоптанным по твоей вине.
Может, это потому что Томми не знает: во сне или в жизни. Поэтому говорит так просто, поэтому топчется перед ним так безразлично, словно это место — не причина всех проблем.
Когда-то давно, во времена когда Уилбур только планировал свой побег, рваными штрихами отмечая свои дальнейшие действия — появилась песня. Ничего не значащая для Томми, нашедшего ее по нелепой случайности — дурацкая зарисовка: о замороченной системе Нью-Йоркского метро, о необходимости введения барьеров на платформах, о безразличных людях.
И Томми, не вчитываясь в текст, вот так запросто ее отмел в сторону и смахнул рукой, когда тянулся за чем-то более нужным. Потому что для него она не имела смысла.
Для Уилбура песня стала отдушиной, может даже символической точкой, завершающей пресловутую главу жизни.
Томми, вследствие затянувшегося молчания, скучающе пинает жестяную банку колы носком кроссовка. Она со звоном отлетает в сторону, врезаясь в стену.
— Ты не должен быть здесь, — шепчет Уилбур, откликнувшись на внезапный звук.
— Где мне еще быть? — Томми, ухмыльнувшись, наклоняет голову заинтересованной птицей. — Меня никто не ждет, Уил.
— Неправда- — взвинченно откликается он, в воспоминаниях мельтешат то и дело больничные стены, белые докторские халаты и красный свет вывески над операционной. — Я, Техно, Перплд. Мы ждем, Томми. Поэтому ты не должен-
— А толку? — он щелкает языком досадливо. — Вы должны были приехать раньше, но не приехали. Теперь поздно рыпаться.
Уилбур запинается о собственные мысли, как о груду мусора под ногами — растерянно и подслеповато.
Пребывает ближайший седьмой поезд, направляющийся на 34-ую улицу Хадсон Ярдс.
Пожалуйста, отойдите от края платформы.
— Кажется, мне пора. Поезд приехал, — и все внимание, которое было направлено на Уилбура секундой ранее, растворяется. Томми внимательно изучает туннель вдалеке, откуда доносится нарастающий стук колес.
— Томми, нет, — поджимая губы, бормочет Уил. — Пожалуйста, что угодно. Не садись в этот поезд, ясно? — он держит своего брата за мертвенно-холодные плечи и заглядывает в глаза в надежде услышать желанный ответ. Или хотя бы банальный кивок головой.
Поезд останавливается и механические двери разъезжаются, выпуская темные силуэты людей наружу.
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция: 34-я улица Хадсон Ярдс.
И только после того, как Томми, зачарованно и бездумно, практически успевает заскочить в вагон перед закрытием дверей, — Уил умудряется выволочь его оттуда прежде, чем стало слишком поздно, — он понимает, что это место как собирательный образ всех его страхов. Пазл, сложившийся в голове красивым витражом.
В этом месте туман клочьями стелется сизой тропой, извиваясь между ногами узорчатым орнаментом. Безликие люди, сетующие на задерживающиеся рейсы и бездушные к мольбам посторонних. Просторные платформы, не имеющие конца и края: переполненные залы ожидания и перегоревшее мигание ламп в туалетах.
Уилбур, до сих пор держащий Томми за предплечье, решается обернуться — бросить что-то эдакое, от чего внутри брата совесть взыграет не на шутку. Но Томми опережает его: подпрыгивает на подбитой ноге, той, что пострадала во время злосчастно оборванного телефонного разговора, и наклоняется корпусом в бок, тем самым выглядывая из-за спины Уила.
— Из-за тебя я пропустил свой рейс, — уличительно заявляет тот, хмурясь. — Это совсем не круто, Уилбур. Ни капельки. Я бы сказал – поступок мудилы.
— Ты мне потом спасибо скажешь, — закатывает глаза он, складывая руки на груди. — В детстве Техно читал тебе японскую мифологию? — задает Уил, если судить по скривившимуся лицу Томми, совершенно неуместный к ситуации вопрос.
— Ну, да. Но мне не особо нравилось, — тот морщит нос. — К чему это сейчас?
— А к тому. Я знаю, что это дурацкий сон и что мозг играет со мной злую шутку, но пока я здесь я
не позволю тебе сесть в этот поезд, слышишь?
— Воу, кто-то пропустил свой обеденный сон, — скучающе комментирует Томми, волочась за ним следом. — Думаешь, что этот поезд – как та страшилка? Станция Кисараги?
Пребывает ближайший седьмой поезд, направляющийся на 42-ую улицу Брайант-парк/Пятая авеню.
Пожалуйста, отойдите от края платформы.
— Ну вот, видишь? Обыкновенное, совершенно
не сверхъестественное метро. Что и требовалось доказать, — не замечая, как Уилбур вздрагивает от голоса, которым объявляют станции. — Было классно с тобой потусить, правда, но я лучше пойду: не хочу пропускать второй поезд подряд.
— Почему ты так туда рвешься, ребенок? Хадсон Ярдс не самое презентабельное место в Нью-Йорке. И сделай уже что-нибудь со своим лицом, — пытаясь как можно мягче намекнуть на последствия великого кошачьего побоища на бледном лице.
— Я с ним родился, мудак, — прыскает Томми весело, с виду ничуть не уязвленный внезапной ремаркой.
Тот натягивает на кулак ткань рукава, костяшками смахивая со щек несуществующую пыль.
— Что за чертовщина… — отшатывается тот ошалело, уставившись на кровавый рукав. — Уилбур, — встревоженно зовет и одной только интонации достаточно, чтобы Уилбур, встрепенувшись, поспешил выяснить в чем дело.
Со лба Томми капала густая, словно нефть, кровь. Будто бы сцена, когда они его только нашли — вновь оживала. Его брат покачнулся на слабых ногах.
— Хах, она не перестает идти- — шмыгнув носом, стер капающую из носа кровь и облизнул окровавленные губы.
Уилбур только и мог, что беспомощно застыть, наблюдая как ситуация разворачивается перед глазами.
— Мне- нужно было на тот поезд, Уил, — задыхаясь, признается Томми с удивлением, будто делает это открытие впервые не только для Уилбура, но и для себя в том числе. Тот пригибается, стискивая грудную клетку и делает рваный вдох ртом. — Это место- как гребаное лимбо, да? Как река Стикс из книжек Техно. П-поэтому т-тут так много людей. Поэтому- поэтому никто из них не отзывается, — закашлявшись, очередной вдох разносится по залу свистом и некоторые из безликих силуэтов мельком оборачиваются, чтобы взглянуть, но затем незаинтересованные, возвращаются к своим делам.
— Томми, — вырвавшись из плена ступора, Уилбур делает шаг навстречу. — Мы- мы просто уйдем отсюда. Это метро, значит где-то здесь должен быть выход, — он оплетает бледное запястье, невзирая на липкое ощущение крови, окрасившей пальцы. Он глазами рыщет по потолку в поисках вывески с указателями. Ничего.
Томми мотает головой.
— Здесь нет выхода, — выпрямившись, сознается тот. — Только эти- эти поезда. Два направления – и оба не имеют смысла. Один из них конечная, другой просто часть фиолетовой ветки.
Удерживая чужое запястье, Уил сжимает его ободряюще.
— Тогда почему ты выбрал конечную?
— Уилбур, я мертв, — смотрит на него Томми с таким выражением лица, будто тому только что ляпнули нечто вроде «Земля плоская» с бухты-барахты. Как что-то, не требующее комментариев.
— Прекращай шутить, Томми. Ты не мертв- сейчас ты в больнице, в операционной, а я вижу кошмар.
— Конечно, ты видишь кошмар, но при этом я в каком-то ебучем подобии лимбо. Не переживай, я тут подожду? Это, по-твоему, я должен сказать?
Пребывает ближайший седьмой поезд, направляющийся на 34-ую улицу Хадсон Ярдс.
Пожалуйста, отойдите от края платформы.
Они переглядываются.
— Томми, даже не думай, — угрожающе тихо шипит Уилбур.
Этих слов предостаточно, чтобы Томми рывком намерился пуститься от него наутек, запинаясь о собственную обувь. Ее подошва скрипит о поверхность пола, вздымая горстями неубранную пыль.
Уилбур хватает его за ворот кофты, притягивая обратно. Впервые он благодарен генетике за свой рост и длинные, напоминающие две макаронины, руки.
— Эм, ну, как оно, Уил? — неловко махнув рукой, посмеивается Томми.
— Ты не поедешь на этом поезде, Томс, — вздыхает он.
— Ага. Я понял, мужик. Серьезно. Не думал, конечно, что все дойдет до рукоприкладства так быстро, но я не жалуюсь- — виновато поднимая руки в
«я сдаюсь, сэр, можете взять меня, но оставьте моих жену и детей в покое» жесте, говорит тот.
— Никакого рукоприкладства.
— Верно, спасибо, что поправил, — осторожно кивает, прежде чем начать неистово брыкаться и извиваться. Нужно ли говорить, что на Уилбура это никак не действует.
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция: 34-я улица Хадсон Ярдс.
— Томми, почему ты так рвешься умереть? — вопрос, вертящийся на языке, как ни в чем не бывало оказывается озвученным и Томми повисает безвольной куклой.
— Я же говорил, — неловко жмет плечами. — Я очень устал, Уилбур. После того, как вы с Техно уехали, все пошло наперекосяк. Дом, школа, жизнь. Может, после моей смерти вы бы задумались:
стоило ли оно того?
***
Уилбур просыпается как по щелчку пальцев. «Стоило ли оно того?» — сказанное Томми до сих пор звенит в ушах, на сей раз тише и менее уверенно, но оттого более значимо.
Как выясняется мгновением позже, он просыпается из-за неожиданного движения Техно под ним, сместившегося на стуле. Двое мужчин в белых халатах, выглядящие потрепаннее любого студента во время сессии, пробежалась по пустому коридору взглядом, в котором читалось желание поскорее убраться отсюда, а затем остановились на них.
— Семья Тесея Ватсона? — произнес один из них буднично, словно Томми за стенкой – упал с дерева и сломал руку, сейчас отлеживается в палате и наслаждается видами из окна, пока они устраивают цирк на всю больницу.
— Да, — помято откликается Фил, вскочивший на ноги. — Да, что с ним? Он..?
— Он жив? — беря инициативу в свои руки, встревает Перплд с нужным вопросом.
Уилбур успевает перетечь из состояния инфузории туфли во что-то сносное, вновь используя Техноблейда как опору. Последствия недавнего кошмара скользят холодными каплями по шее и морозом дышат в загривок.
Мужчина, носящий очки, скользит по тому взглядом и выдвигает планшетку перед лицом, готовясь зачитать содержимое.
— Да, на данный момент состояние стабилизировалось, — блеснув стеклами очков, заверил тот спокойно. — Когда пациент придет в себя, будут проведены дальнейшие анализы, чтобы установить масштаб нанесенного организму ущерба.
— Тем не менее, нам нужно будет связаться с опекой по этому поводу. Надеюсь, Вы это понимаете, мистер Ватсон, — вклинивается другой мужчина. — Но пока не стоит переживать, день выдался долгий. Наши медсестры проследят, чтобы сегодняшняя ночь прошла без происшествий.
— Да, большое спасибо, — тихо отвечает Фил.
— Когда к нему можно будет прийти? — спрашивает Техно, сохраняя безэмоциональную маску, но сложенные на груди руки видимо стискивают ткань футболки.
— Посетители смогут навестить пациента, когда Тесея переведут из реанимации в хирургическое отделение. Сегодня мы планируем оставить его в реанимации под наблюдением наших специалистов. Первые сутки после операции считаются самыми важными, а узнать часы посещения Вы сможете у лечащего врача на отделении.
Они в молчаливом согласии дожидаются, когда оба врача ускользают из поля зрения: то ли скрываются за дверью операционной, то ли сворачивают за угол. Но как только оба не мельтешат бельмом на глазах — скрежет металлического стула об пол прорезает молчание.
Уилбур, вставший со стула вместе со всеми, на покосившихся ногах приземлился обратно, глуша поступающие всхлипы в горле. Он сморгнул горячие слезы, пытаясь унять дрожь, зарывается лицом в холодные от пота ладони.
— Слава богу, — шепчет он.
