Перплд никогда бы не сказал, что числится в любителях включить грустную музыку, когда на душе уже скребут кошки, но сегодняшний прослывет исключением, возведенным в квадрат.
Когда голосами людей в белых халатах в голове устаканивается информация, что жизни Томми ничего не угрожает — он не спешит одним из первых в свою конуру зализывать раны. Уилбур, Техно и Фил — вся веселая компашка придурков разбредаются: в длинном коридоре еще добрые две минуты слышен надрывный рев Уила, которого Техноблейд практически волочил в сторону выхода. Никто не удосужился расспросить, что будет делать сам Перплд — и в принципе, не надо, увольте.
Разве что, Фил как-то брякнул о ночлеге в эту добрую ночь, на что Перплд, понятное дело, отмахнулся и будь у него в запасе еще немного злости — покрутил пальцем у виска и высказал все, что думает на самом деле. Но он обрисовал ситуацию как
«я сам разберусь, спасибо большое». И это совсем не пассивно-агрессивно: только искреннее дружелюбие и отзывчивость.
В больнице Перплд неупокоенной душой мотается еще добрые полтора часа, прежде чем девушка, которой он нагрубил в подъезде, не вышвырнула его уже и отсюда.
Будучи в машине он подрубает нечто сродни гимну; старая-добрая tove lo – habits заполняет салон объемным звуком и завываниями, после которых он был не прочь дернуть руль влево и улететь к чертям собачьим в кювет.
Он наблюдает, как экран телефона с периодичностью в десять секунд загорается и вибрирует, потому что один и тот же абонент настойчиво названивает ему в течение часа, но ни разу не отвечает.
Вместо этого он вслушивался в мурлыканье двигателя тойоты и молится, чтобы сегодняшняя ночь не закончилась распитием спиртного на балконе и бестолковыми слезами без повода.
Когда Перплд возвращается домой, а это что-то около двух часов ночи, потому что ехал он со скоростью умирающей черепахи, — неохотно и из последних сил, — свет в его окне душевно горит. Для кого-то может и хорошо, возвращаться домой с пониманием, что тебя неусыпно ждут, но Перплду как никогда необходимы те условные полтора часа, отведенные на раскуривание сигарет и мыслей ни о чем.
Прокручивая в замочной скважине ключ, дверь распахивается перед его носом и его мать — пахнущая спиртным не слабее, чем он сам, — бросается на шею со слезливым:
— Милый, ты видел время? Бери хотя бы телефон! Нельзя же так пугать, — причитает она с самого порога, о чем не ленится упомянуть Перплд.
— Ма, дай я хотя бы домой зайду. Ты что, пила? — скидывая с ног измазанные в крови кроссовки и стягивая не менее грязную толстовку, он всматривается в женщину перед ним. Ответ на вопрос находится в рюмке, зажатой между указательным и большим пальцами. — Я же говорил тебе перестать, — он морщится, выхватывая из материнской руки стеклянную емкость и откладывая на поверхность ближайшей тумбы. Туда летят ключи и половина легального содержания его карманов.
— Прости, дорогой, — она виновато поджимает губы и улыбается. — Я просто очень нервничала, что ты- У тебя кровь! — ахает она, кинувшись вертеть его за подбородок в поисках несуществующего ранения.
— Мам, — зовет он, изможденный, — мам, нет там ничего. Это даже не моя кровь.
Но как обычно, когда эта самобытная женщина чем-то увлечена, будучи под градусом — хер до нее достучишься. Даже стена покажется более чутким собеседником, чем она. И дело даже не в том, что Перплд не любит свою мать — его антипатии тут вообще не причем. Просто некоторых пьянчуг достаточно позвать единожды, и вот они уже глазками хлопают. Что до его матери: пока не крикнешь — ноль реакции.
Перплд закатывает глаза, шумно набирая воздух в легкие.
— Да отцепись уже! — он показательно трет пятно на своей шее, которое так заинтересовало его мать секундами ранее. Под ним, ясное дело, ничего нет, кроме покрасневшей кожи.
— О-ох, извини, дорогуша, — она делает несмелый шаг назад и икает, расплываясь в очередной осточертевшей улыбке. — Твоя мама немного пьяна, поэтому плохо соображает. Что-то случилось?
— Это Томми, — бормочет он.
— Томми? — ее живая мимика запросто подсказывает, что происходит в чужом светлом уме – небось перебирает все архивы памяти, чтобы выудить нужный файл. Затем ее лицо озаряет свет: —
Томми, — повторяет она со странной ласковой интонацией, словно перед ней щеночек, виляющий хвостом. — Тот милый светловолосый мальчик, точно. Постоянно делал мне комплименты. Он мне нравится. А что с ним?
Перплд, не будь он похожим на отца, чей эмоциональный диапазон — это ожившее мясо из морозильника, сейчас бы собрал вокруг своей головы все тучи с континента. Когда Томми вообще успел подкатить к его матери? Не то чтобы это что-то новенькое, ибо Томми всегда славился странным отношением к женщинам, но все же.
— Он в больнице, ма, — решив умолчать про часть с передозировкой и попыткой (?) суицида, только и выдает он. Завтра, в любом случае, Томми переведут из реанимации и тот станет вакантен для посетителей. Тогда-то и можно будет прописать с десяток лечебных подзатыльников.
— Что-то серьезное? — она озабоченно наклоняет голову.
Ничего, за исключением его лучшего друга в реанимации. В остальном все даже очень неплохо: в холодильнике осталась упаковка острой лапши из китайского ресторанчика, в шкафу лежит нетронутая для черного дня банка пива, которую можно и вскрыть, а его друг все так же лежит в реанимации.
Перплд мотает головой.
— Не. Завтра переведут в обычную палату, — он жмет плечами, дискомфортно поежившись от непрекращающейся вибрации телефона из кармана джинсов. — Я в душ, потом спать. Ты тоже, — коротко кивнув, Перплд хлопает дверью в свою комнату прежде, чем его мать успеет зацепиться за что-нибудь иное.
Как только он оказывается в полутьме своего личного пространство, первое, что он делает — отвечает на зов.
— Таббо Андерскор, — утверждающе непредвзято заявляет Перплд, вслушиваясь в шорохи по ту сторону. Пока собеседник придумывает ответ, он зажимает между плечом и щекой телефон, принявшись разбираться с собственной одеждой: грязная толстовка укладывается на спинку стула, а содержимое ближайшей тумбочки опрокидывается в пустую коробку.
— Перплд, — в ответ он причастно мычит, отмечая свое долгосрочное присутствие в незамысловатой беседе. Что-то, говорящее вроде
«да, я все еще здесь и нет, никуда уходить не собираюсь».
— …нормальные люди и после двух звонков понимают, что им не рады, — комментирует он внаглую прямолинейно, понимая, что без пинка этот разговор далеко не уйдет. Они так и будут молчать, пока на фоне играет тематический оркестр, а за окном поют свои томные серенады сверчки.
— Томми. Что с ним? — утвердительно, словно искомый сидит перед ним, привязанный к стулу. Перплд отстраненно трет покрасневшие костяшки, на вопрос выгибая бровь.
— А что с ним?
— Ты мне скажи. Если
ты позвонил
мне, значит, — Таббо мгновенно теряет былую запальчивость, замолкая. Перплд тоже молчит, но по другим причинам – он поддевает заусенец на большом пальце и старается не оттяпать себе пол руки. Еще он наполовину удивлен, потому что на другую половину горд вложенной смысловой нагрузкой.
«
Ты позвонил
мне» — словно сам господь-бог соизволил удостоить своих верных слуг крупицей драгоценного внимания.
«
Ты позвонил
мне» — словно номер Таббо находится последним в списке контактов. Номер в его телефонной книжке не зарегистрирован вообще, кстати. Личная неприязнь и молчаливая забастовка и не такое с людьми делают.
— Что случилось с Томми? Он жив..? Перплд, он жив?!
Перплд с гримасой отодвигает телефон от уха и смещает его дислокацию на стол рядом с кроватью, когда динамик телефона вовсю скрежещет и пищит. Как и полагалось человеку малой эмпатии, он позволяет Таббо еще какое-то время понакручивать себя, но только на период, пока не найдет в одном из ящиков рабочую заправленную зажигалку.
— Перплд, твою мать- Если с Томми что-то случилось и если ты приложил к этому руку,
я клянусь, тебе не поздоровится.
Наклонившись под стол, где на одной из полок, значащихся каркасом, лежал ящик доверху забитой разномастной атрибутикой быта, Перплд нашел нужный ему баллон с газом для заправки зажигалки.
Не то чтобы Перплд имеет какое-то отношение к решениям, которые Томми принял в эту ночь и,
вроде как, он не несет за них ответственность.
— Ты закончил? — прерывистый вдох на другом конце знаменует начало очередной тирады, но он спешит заверить: — Томми в больнице, но вроде живой.
— Так «вроде» или все-таки живой?! —
пока что живой, но продолжай разговаривать со мной таким тоном, я вернусь в больницу и придушу Томми чисто из вредности. Перплд закатывает глаза, напробу чиркая колесиком новозаправленной зажигалки. Подожженный фитиль вспыхивает бодрой искрой, показывая миру тонкий язык пламени.
— Знаешь, я могу положить трубку- — предлагает он.
— Я разнесу тебе шкафчик и выпотрошу твою кошку, — слащавой интонацией, какой воспитатель детского садика должен приветствовать родителей, пока над головой вовсю искрится золотистый нимб.
— …у меня нет кошки, — говорит. — Андерскор, мне сейчас не до тебя.
Не то чтобы у Перплда такое забитое расписание. Может, для окружающих оно и так, но большую часть своего времени, прозванного работой и оплачиваемого от бодрости и настойчивости в твоем голосе, он попросту смещается из точки «а» в точку «б».
Для Томми, если совсем уж секретничать, половину своих смен он подчищал под ковер и хлопал глазками, на случай когда спрашивают «ты должен был приехать два часа назад».
— Каким образом ты такой спокойный? Тебе что, вообще все равно?
Это замечание его раздражало так же сильно, как и брошенные невзначай укоры Уилбура парой часов ранее. Словно его за ноги медленно опустили в чан, заполненный до краев самой что ни на есть настоящей кислотой, но вместо ужасных ожогов по всему телу Перплд мысленно вскипал чайником.
— Мне в микрофон поплакать или что ты от меня хочешь? — позволяя в голосе проскользнуть неприкрытой агрессии, он дергает бровью.
Перплд чертовски устал.
Ему однозначно есть о чем подумать сегодня ночью, а забивать голову прилипчивым Таббо и его закидонами, привыкнуть к которым ему никогда не посчастливится, — и слава богу, — очень уж не хотелось. А все, что хотелось — это вынырнуть на балкон и переварить случившееся, скинув с себя утяжеленное одеяло отрицания. Не вот это вот все.
— Захочешь завалиться сейчас к Томми – да пожалуйста. Ты в курсе где находится общинная мемориальная больница, так что развлекайся, — где-то здесь он понимает, что кипит он не как чайник с водой, а как Солнце, планирующее сжечь Землю к завтрашнему дню. — Хорошей ночи.
И сбрасывает все звонки до единого следующие минут пятнадцать. Пока Таббо не надоест названивать, а людям, связанным с торговлей незаконных веществ не надоест притворяться, что вырывать Перплда, — в какой бы канаве он ни зарылся и сколькими сантиметрами земли себя ни присыпал, — в выходной это что-то вроде нового увлечения.
Надоедает, в итоге, Перплду, прожимать одну и ту же красную иконку телефонной трубки. Поэтому он делает то, что надо было сделать еще до отъезда домой — отрубает свой телефон и притворяется допотопным человеком без техники, если исключить убаюкивающее все беспокойства сине-зеленое мигание включенного телевизора на стене. Но в остальном да, никаких гаджетов.
Он отправляется в душ, где задевая и спотыкаясь об флаконы шампуней, бальзамов и другой уходовой косметики, материт само существование дрянной планеты. Тут-то впору поплакать, прислонившись к запотевшей белой плитке лбом и осознать масштабы катастрофы, но нет.
Скользкие мысли в голове настойчиво диктуют, что все случилось даже не с ним или, по крайней мере, так чувствуется. Он выкручивает кран, позволяя ледяной воде проскользнуть по шее и спине, но ощущения пробуждения не наступает: все мыльное и затянутое молочно-розовой поволокой иллюзорности.
Перплд шлепает босыми ногами до стиральной машины, где ровными стопками были сложены чистые полотенца, организованные едва ли не в алфавитном порядке — чистоплюйство на ярчайшем примере. Его матери нельзя было объяснить две вещи: первая, это где алкоголь вреден для здоровья точно так же, как и любой другой наркотик и вторая, что дом не обязательно должен походить на морг.
Нарушая целостность импровизированной полотенечной башни, Перплд стягивает самое большое из них, накидывая на холодные плечи и запахивая его на себе, как банный халат.
Снуя по коридору, он бегло отмечает, что в спальни матери и на кухне свет выключен, соответственно рот Перплд открывал не впустую. Но не то чтобы он собирался вмешиваться, ослушайся его эта женщина.
На балконе заведомо холодно, но его это мало останавливает — по сути своей, Перплда остановить можно, но это только в теории и если есть серьезные доводы.
Томми, к примеру, никакие аргументы «против» не останавливали от того, чтобы засунуть пальцы в розетку, ознаменовав все бодреньким «не ссать, все нормально будет!». Нормально будет только Перплду, как обычно стоящему в сторонке и тихо хихикающему в кулак, потому что кого-то, — не будем тыкать пальцем кого именно, — нехило так шибануло током.
Перплд называет это предупредительным выстрелом и крайне не рекомендует повторять в домашних условиях, все трюки выполнены не профессионалами, то Томми, который слишком пьян, чтобы думать, даже не прислушивается к советам.
Он хмыкает, вспоминая о ситуации и поправляет на себе хреновую импровизацию халата, но не более того.
Заняться ему этой поганой ночью, конечно, нечем. Колесить Вентуру в поисках клиентов — дело, несомненно, занятное, но не в его нынешнем складе ума, где как в ночном кошмаре ему зазывающе подмигивает табличка с надписью «идет операция» над кабинетом.
Скромным скрежетом заедающего колесика, налитыми свинцом руками он подносит трепещущий на ветру огонек к сигарете и делает вдох, позволяя табаку, обернутому бумагой, как следует разгореться.
Убедившись, что сигарета не собирается в ближайшее время беспричинно потухнуть — Перплд делает первую затяжку: сизый дым скользит по фильтру в рот, щекоча нёбо и вытесняя лишние мысли.
Перплд, расслабленный приевшимся рутинным действием, опирается о перила.
Щелчком фотоаппаратного затвора перед глазами живо сменяется картинка: он все смотрит на свои окровавленные руки и пальцы, прижатые к еле пульсирующей жилке на шее. Повсюду кровь; и каждая капля до единой — все принадлежит Томми.
Он, как ошпаренный, отшатывается от перегородки — и мамины керамические горшки с сорняками разбиваются о кафель под ногами. Резкий звук, напоминающий выстрел, выдергивает его из воспоминаний окончательно.
Перплд осоловело моргает, отвлеченной вороной выпуская из рук сигарету. Делает шаг назад, поближе к теплу квартиры за спиной и подальше от злосчастных перил. Босыми ногами натыкается на рассыпанную землю, беспардонно потоптавшись на цветах. Хрен бы с этими цветами, конечно. Они ему никогда не нравились, потому что только и делали, что собирали пыль и занимали место.
Медленно вдыхая, чтобы склеить рассыпающуюся маску хладнокровия, которую давно пора отправить в утиль за ненадобностью, решение покурить откладывается в долгий ящик, как сигаретная пачка — на столик в углу.
Комната, по сравнению с ночным воздухом, чувствуется клеткой: душной и по-мертвому тихой. Надолго он в ней задерживается, пересекая дверной проем, отделяющий спальню от коридора. Может, немного холодной воды приведет его в чувство, а может и нет.
На кухне ожидаемо темно и в этом полумраке он разглядывает свою кружку на столе — подаренную Томми, украшенная марвеловскими стикерами с человеком-пауком и маркерной надписью «самому лучшему пацану». Подобравшись поближе, будто это чашку успел кто-то заминировать, а Перплд — первоклассный сапер, он рассматривает содержимое.
Сверху чай, а на дне, мутном и пугающем, тоже чай: свежезаваренный и медленно стынущий. И маминым голосом в голове звучит сегодняшнее меню подвида «чай на столе, бутерброды в холодильнике, мышьяк в шкафу под раковиной».
Перплд и Томми по своей природе всегда были схожи: у обоих отсутствующие родители, пустующий дом и время, предоставленное на самого себя. Их одинаково тяготили тени, забившиеся в углу коридора и звенящая тишина и оба со временем свыклись, потому что по факту, Перплд проводил в доме Томми львиную долю своих дней, коротая одиночество в компании человека, который от него не требовал ничего. Может, требуй от него Томми хоть что-то и претендуй хотя бы чуть-чуть на сострадание все сложилось бы по-другому.
Чай, ядреная смесь фруктов и ягод, отвратительный на вкус — приторный и вяжущий на языке, но куда лучше, чем просто ничего.
Бездумно листая ленту социальных сетей и диалоговые окна, забитые не то угрозами, не то мольбами встретиться от малознакомых людей, Перплд забредает в галерею, забитую смазанными фотографиями ночных пейзажей и селфи Томми, который не стеснялся воровать телефон когда вздумается.
Это хорошие воспоминания — не совсем те, что откладываются в памяти на десятилетия, но достаточно просто взглянуть на снимок пожарного гидранта с граффити, чтобы в памяти всплыл незаурядный вечер и отрывки приглушенных разговоров, наполненных чем-то родным и домашним.
***
— …ты что, снимаешь? — удивленно отмечает Томми, запинаясь о щебенку, тихо выругавшись себе под нос.
— Ага, — запоздало отвечает Перплд, занимающий должность оператора и приближающий хмурое лицо Томми. — Будет, что показать внукам.
— Каким еще, блять, внукам? — приподнимая брови, серьезно спрашивает тот, но не выдержав и пары секунд, расплывается в типичной для Томми улыбке. — Боже мой, какой еблан раскидал камни. Это асфальт или проселочная дорога? — переключив внимание на происходящее под ногами, подпинывая один из таких каменных ошметков вперед. — Мужчина, хватит меня снимать, я Вас даже не знаю, — забавно сморщив нос, откликается.
— Хочу заснять в 4к, как ты наебнешься, — где-то за кадром слышен шорох ветровки, символизирующий безразличное пожимание плечами.
— Ты плохой друг, — делая шаг навстречу камере, Томми высовывает язык и корчит гримасу. — Эта дорога такая хреновая, я не могу просто.
— А это – видеоблог. Поздоровайся со зрителями, — флегматично подбадривает Перплд.
— …всем привет, кого не видел, — угрюмо бормочет. — Сегодня в нашем блоге мы пробуем дороги в Вентуре. Пока что – ноль из десяти, но прежде чем узнать, изменится мое мнение или нет, остановите видео и нажмите на подписку, поставьте лайк и оставьте комментарий.
— Да ты прямо вжился в роль, а? — хмыкает он.
— Да пошел ты нахуй, Большой П, — обиженно фыркает Томми, пряча улыбку за пышными кудрями.
Видеоряд резко прерывается и пейзаж сменяется на подворотню, залитую оранжевым светом озорно подмигивающего фонаря. Томми стоит напротив кирпичной стены какого-то жилого здания, с любопытством, присущим пятилетнему ребенку, носками ботинок отбрасывая в сторону мусорные мешки.
— Что ты делаешь?
— Ищу что-нибудь классное, — отзывается Томми, сосредоточенно рыская по грязному асфальту взглядом. — А! — вскрикивает он воодушевленно, заставляя Перплда с камерой вздрогнуть от неожиданности.
— Че ты орешь? — недовольно сопит он.
— Тс-с, гляди, что я нашел!
Перплд подходит ближе, чтобы заснять крупным планом Томми, поднимающего что-то с земли. Этим чем-то оказывается телефонная трубка с обрезанным белым кабелем. Ватсон, недолго думая, прижимает ее к уху и когда он переспрашивает, что тот творит, только шикает, призывая к тишине.
— Алё, здравствуйте, — имитируя разговор, говорит тот в пустоту. — Да-да, я понял, — и кивает с умным видом, словно с ним действительно ведут занимательную беседу.
— …совсем крыша поехала? — шепчет Перплд, прекрасно осознавая, что его шепот способен уловить только микрофон на телефоне.
— Алё? Алё, Вы пропадаете- кхх, чщщ, — подражая звукам сбоящей системы коммуникации, Томми с сосредоточенным выражением лица вслушивается в тишину. — О, а, теперь слышу. Нормально. Алё, я хочу три банки пива.
Перплд беззвучно смеется от чужого решительного вида, зумом заострив внимание на оборванном проводе, а затем фокусируя объектив на Томми, который вешает трубку — точнее швыряет ее в мусорный бак в углу с оглушающим грохотом.
— Я поговорил, сказали все организуют-
— Вы совсем охуели?! Три часа ночи! — вдруг доносится откуда-то сверху и будь среди них кто-то хотя бы вполовину верующий, перепугался не на шутку – сам бог гневается.
— Все, все, вырубай-! Пора съебывать, — ржет как ненормальный Томми, хватая его за предплечье и таща за собой прочь из переулка.
— Ты конченный, — с примесью какого-то немого восхищения только и выдает Перплд, срываясь на бег.
— Неправда, я классненький! Самый лучший-
***
Когда видео завершается, Перплд остается наедине с самим собой — только задыхающийся смех Томми звенит у него в ушах, пока он мрачно отхлебывает остывший чай, сидя в своей безжизненной кухне.
У Перплда чешется нутро вновь выскочить на балкон полуголым, может даже в подъезд, попугать тех покуривающих ночами мужиков лестничным пролетом ниже. На душе скребутся кошки, а мыши вешаются в холодильнике — состояние донельзя сопливое и удостаивать его подобающим описанием дело десятое. Но еще он знает, что черта с два он полезет на свежий воздух с притворством, что все отлично. Потому что ночь пахнет кровью и лекарствами.
В подъезды любого рода он соваться не будет еще месяцев пять точно, по тем же ранее оговоренным причинам. Знает ведь, что навернется и покатится кубарем вниз, когда краем глаза ему померещится кровь и светлые кудри.
Разбитые костяшки напоминают о себе и этой ночи — ноют тоскливо, призывая вскрыть аптечку в гостиной, но и туда он не пойдет. Его квартира слишком темная и бездушная, чтобы шататься по ней без задней мысли и напряжения, сковывающего тело.
Перплд в сотый раз поправляет на себе полотенце и голос Томми в его голове насмешливо подмечает, что «сильным мужчинам трусы не нужны». Он устало прикрывает глаза, откидываясь на спинку шаткого стула всего на секунду, но и той оказывается достаточно, чтобы с характерным звуком скримера в подсознании промелькнуло чужое лицо со смазанной черно-красной полосой крови,
капающей на руки, липнущей к пальцам и отпечатывающейся на джинсах трудно выводимым пятном.
Он открывает глаза, разъяренно потирая переносицу покалывающими от напряжения кончиками пальцев. Снова тот же голос Томми, преследующий его как кошмар, комментирует брезгливо «сейчас бы литр водки, а не вот это вот все». Перплд агрессивный в своем молчании, беспрекословно соглашается.
Назойливое жужжание его телефона возобновляется прямо в руках. Перплд долго и упорно думает, разглядывая номер, стоит ли ему отвечать: потому что а) звонит ни кто иной, как сам Таббо Андерскор и б) тот может названивать до тех пор, пока аккумулятор Перплда не взорвется.
Гримасничая экрану, он нажимает «ответить», потому что разговор с Таббо всяко лучше проживания штанов в отвратительном настроении. Конечно, Перплд на дух вышеупомянутого не переносит, потому что «Таббо мой лучший друг» — это цитата Томми, никак не его, но опять же, какие есть варианты?
— Я тебе понравился или что, — закидывая руку на спинку стула, Перплд садится поудобнее и открывает метафорическую пачку попкорна.
— Ты взял трубку, отлично, — цокает языком Таббо недовольно.
Что примечательно, после каждого слова, произнесенного этим парнем, Перплд практически может нащупать эту невидимую череду нецензурщины «мразь ты последняя», «глухое ебланище», «огузок криворукий». Однако Таббо не произносит ни единого ругательства в его адрес, хотя было слышно, что очень хотелось.
— Послушай, Перплд, — он весь во внимании, не волнуйся. — Я сказал лишнее на эмоциях. Я просто волнуюсь за Томми, а тебе как будто всегда было плевать на него.
Перплд передумал — наверное, стоит снова отложить этот телефонный разговор на другой день и грустно посидеть в тишине. Он с шумом сглатывает и мычит что-то невразумительное, призывая продолжать.
— Я просто хотел попросить тебя- не мог бы ты- — Таббо мешкается. — Мы не друзья, но я волнуюсь за Томми. Можешь рассказать, что случилось? Все, что я знаю – Томми в больнице.
— А что я могу сказать, что ты не знаешь? — Перплд вытягивает ноги под столом, уставившись в потолок. — Передозировка, — выдавливает он из себя, кривясь от самого факта, что это слово пришлось применить по отношению к Томми. — Поехал с братьями в гости, а потом сбежал. Следующее – я еду в машине под двести км в час, потому что Томми рассыпается в извинениях и настоятельно требует забить хер на него.
Таббо резко вдыхает.
— Три часа с лишним просидел у операционной, врачи его с трудом откачали. Пока что все, но, наверное, тебя надо будет держать в курсе?
— Д-да. Да, я и Бу- то есть Ранбу, были бы благодарны.
— М-м, да не за что, — Перплд уныло пинает босой ногой ножку стула напротив – тот скрипит и отъезжает в сторону.
— Как ты вообще? Держишься?
Перплд осоловело хлопает глазами, словно его, как малолетнего школьника, поймали за руку за чем-то непристойным в кабинке туалета. Он длинно хмыкает.
— Вполне, — конечно, он врет, но не собирается же он изливать душу человеку, с которым вчера и дышать одним воздухом отказывался из чистого принципа. И из вежливости: — А сам?
— Чувствую себя виноватым, — идя на опережение всем вопросам, Таббо отвечает на каждый из них: — Знаю, что я ничего не мог бы сделать, но если бы просто я не поссорился с ним. Если бы не тот твой звонок- Томми мог умереть, а я бы узнал это только из плаката на доске объявлений, — Андерскор грустно смеется и всхлипывает, — …так и не извинившись. Теперь я даже не знаю, как мне ему в глаза смотреть.
Перплд не на это рассчитывал — все слишком слезливо на его вкус, да и эмпат из него максимально хреновый, чтобы как следует поддержать и посочувствовать. Но что обиднее вдвойне, так это то, что он
понимает. Его самого сжирает живьем эта пучина вины, просверлив дырку в грудной клетке.
А что они могли вообще сделать в этой ситуации? Быть друзьями получше?
Перплд молчит, потому что действительно без понятия, что в таких ситуациях нормальным людям принято говорить, но Таббо, похоже, никак этим фактом не смущен:
— Извини, не хотел тебя грузить. Если-
когда Томми очнется, я бы хотел прийти с Ранбу. Если он захочет нас видеть.
Перплд закатывает глаза.
— Не залей соплями ковер. Томми описается от счастья, когда ты к нему придешь, он будет только рад.
— Спасибо, правда. Я надеюсь, что мы сможем поладить, — господи, надеюсь, что нет. Еще одного чокнутого в своей жизни он просто не вывезет. Вассал моего вассала – не мой вассал и все такое прочее, переводя на доступный язык: друг моего друга – не мой друг. — Спокойной ночи?
— Я сегодня не сплю, — мельком глянув на часы в левом верхнем углу экрана, выносит приговор Перплд. — Но удачи поспать сегодня, — пытаясь проявить сострадание и что-то, что должно отдаленно попахивать заботой, вместо этого он выдает прямолинейную, как шпала, угрозу. Андерскор и глазом не ведет, самобытно пропустив мимо ореола внимания и до того, как Перплд попытался бы сгладить углы — пошли гудки.
И Перплд снова в том же дерьме, как и до этого разговора — коротает время за затянувшейся чайной церемонией, подливая в стакан холодной воды. К моменту, когда начинает светать, заблаговременно понятно, что от чая в его чашке остались тонкие фруктовые нотки и название, в остальном вода водой.
Когда это происходит, он точно не знает, но его почти вырубает за столом. Поначалу Перплд попросту клюет носом, пытаясь избавиться от наваждения грядущего ночного террора, но бестолку. Усталость оседает в его конечностях, пригвождая к манящей поверхности стола.
Ответ «почему почти» находится быстро: в секунды, пока грань между реальностью и сном была неимоверно тонкой и хрупкой, как китайский чайный сервиз — перед глазами слепящей вспышкой все того же метафорического фотоаппарата мелькает Томми.
На сей раз одетый под стать мероприятию: черный выглаженный костюм сидит на нем идеально и золотые кудри лоснились на палящем знойном солнце — июль или начало августа сыграли свою партию. Волосы разметались по белоснежной шелковой обивке, умиротворенно прикрытые глаза и белесая кожа дополняли сказочный образ уснувшей в хрустальном гробу Белоснежки.
Родственники проходят обязательную процессию: с микрофоном под носом читают прощальную речь, промакивая влажные глаза носовыми платками. Перплд, тем временем, непричастно топчется поодаль, раскуривая любимые сигареты Томми.
Он водружает взявшиеся из ниоткуда цветы, букет фиолетовых ирисов, на гроб. Но он подходит одним из последних, к тому моменту Томми напоминает цветочный мемориал или смелый арт-объект сумасшедшего творца-импрессиониста.
Перплд, зацепившись взглядом за изъян в идеальном образе, тянется смахнуть опавший лепесток с чужого лба, однако в момент соприкосновения окружение сереет и мерцает лопающейся от перенапряжения лампочкой.
Он снова в злосчастном подъезде с руками, окрашенными аляповатыми алыми пятнами крови. Томми лежит у него на коленях и пульс на шее вновь никак не прощупывается. Перплд в спешке озирается по сторонам в ожидании появления бригады скорой помощи, но ничего не происходит ни через минуту, ни через тридцать.
За его спиной не стоят Уилбур и Техно: там лишь простирается непроглядная темнота. Единственное, что существует — это лестница, заляпанная кровью, словно искусственно воссозданный фон для съемки фильма.
Перплд просыпается через тридцать минут, рассматривая сине-розовую кожу на костяшках, но как обычно — крови нет.
