Кодеин в моих венах

Перплд не из тех, кто лезет на рожон без причины: он привык считать себя рациональным и сдержанным во многих аспектах и таковым преподносить себя людям. Мол вот он я, с вопросами не ко мне, а к тому, кому чуть менее фиолетово на вас и ваши проблемы. Очень хороший подход, чтобы отпугнуть от себя любую аудиторию заинтересованных. На тот момент они не были с Томми особенно близки — это только самое начало их общения, так что Перплд не скупился вставить свое «нет, спасибо» где только мог. Под поезд бросаться ради недодруга и пере-знакомого тоже не спешил. Они с Томми никогда не смогут понять друг друга, но это отнюдь не плохо — полярности имеют свойство притягиваться и разминуться в дальнейшем будет крайне сложно. Поэтому когда он впервые ухватился за ладонь Томми, принимая помощь подняться, на задворках своей отсутствующей души он понимал, что это знакомство еще не раз и не два как следует потреплет нервы. Со временем, его самодостаточность и гордыня схлынули, уступив место смиренным мыслям подраздела «что-то, что разобьет мне сердце в будущем», но отступать уже было некуда и не то чтобы Перплд горел желанием убраться подальше. Ему всегда было сложно обзавестись друзьями; многие не понимали его чувство юмора или их отталкивала малоэмоциональность Перплда — что-то всегда шло не так и он заканчивал в гордом одиночестве. А потом появился Томми. Эта переменная изменила половину его взглядов и мнений о самом себе, прочно закрепив мысль о том, что корень проблемы никогда не лежал в Перплде. Просто до этого момента ему попросту не посчастливилось найти кого-то, кто его поймет без необходимости перекраивать себя под чужие нужды. Не нужно притворяться взволнованным или сочувствующим, когда на самом деле ты далек от чужих переживаний. Не нужно давить из себя улыбку и трепаться целый день ни о чем, когда можно просто провести время в комфортной для обоих тишине. Этот урок он вынес из общения с Томми. Перплд помнит это день донельзя ярко и отчетливо, словно фотокарточка с выкрученной на максимум резкостью. Они прогуливали общую математику на школьной крыше, пока под их ногами на лужайке вовсю разминались старшеклассники в спортивной форме. Томми сидел на парапете свесив ноги и скучающе болтал ими из стороны в сторону, наблюдая за потугами старших уломать физрука на один раунд футбола. — Не знаю, говорил я это или нет, — задумчиво протянул тот, смахивая со лба челку. — Но ты мне, типа, нравишься, Большой П. — Ладно? — не понимая, к чему клонил его собеседник, Перплд вопросительно изогнул бровь, сомневаясь правильно ли он истолковал слово «нравится», но даже если нет – вряд ли его это сильно потревожит сейчас и в далеком будущем. Томми ухмыльнулся. — Вот о чем я говорю, — щелкнул пальцами. — Оставайся таким всегда, — и вновь вернулся к разглядыванию серых школьных пейзажей, состоящих из забора, стриженного газона, стадиона и пары деревьев. Разговаривая с Томми, Перплд порой чувствовал себя непреодолимым имбецилом, неспособным разгадать элементарный шифр вида палочка-точка-крестик. И дело было не в том, что Томми какой-то гений — вовсе нет. Порой тот мог выдать такую дурость, что хоть неси записную книжку с ручкой и вручай премию за тупость. — Не подумай, я восхищаюсь твоим умением пороть чушь- — возмущенное «хей» Перплд с чистой совестью пропустил мимо ушей и продолжил: — …но давай поконкретнее. — Трудно объяснить, — Томми хмурится. — Не знаю- мне, наверное, просто нравится, что ты – это ты, понимаешь-? Опа, гляди, у них получилось, — присвистнув, он свесился с крыши с интересом. — Когда я просил мяч погонять, так меня сразу нахуй послали. Перплд хмыкнул, присоединившись к разглядыванию происходящего и пробормотал: — Наверное потому что просил капитан по регби? А ты просто еблан, которому нужен повод посидеть на скамейке и свинтить покурить. — Ай, прямо ножом по сердцу, — выдал Томми безэмоционально, театральным жестом прижав ладонь к груди. Неустойчивая поза немного корежит беспокойное нутро Перплда, поэтому наблюдая за тем, как металлическая поверхность гнется под давлением чужих рук, он коротко предупреждает: — Не сиди так близко к краю, я твои кишки не буду в ведерко собирать. Томми, верх наблюдательности и живого эмоционального отклика, пожал плечами и стал активно листать свой плейлист в поисках чего-то подходящего. «Подходящее» в понимании Томми — это что-то запредельно оживленное с выкрученными басами, не щадящими барабанные перепонки и текстом, близким к его образу жизни. Иногда, правда, он мог включить кого-нибудь вроде мицки — тогда пиши пропало: все хорошее настроение слизывает, как цунами периодически подчищает улицы прибрежных стран. Сегодня, как выясняется, именно такой день: после долгих поисков Томми останавливается на the neighborhood и это как толстый намек, прогноз на сегодняшний день. Во второй половине дня ожидается сильный ливень с грозами. — Присоединишься? — хлопнув по пустующему месту рядом с собой, Томми протянул руку и Перплд, подумав три с половиной секунды, забрался на парапет. Когда ты с Томми — думать много в принципе вредно, лучше сосредоточиться на чем-то приземленном и бытовом, например как залезть в городской фонтан и не оказаться в обезьяннике. — Зачем? — спрашивает Перплд, потому что спросить обязательно надо, чтобы показать, кто здесь на самом деле недобровольный герой. — Будем отсюда кошмарить старших. Спорим, я харкну и попаду вон в того? — Томми тычет пальцем в стоящего, никого не трогающего бедолагу, который добрые полчаса криков физрука втыкает в телефон и притворяется, что его не существует. Перплд кривится. — Может и попадешь, — соглашается легко, — но если он решит сюда подняться, один щелчок – и ты захрапишь. — Не, я Сапнапа позову, — интонацией младшеклассника на стрелке «слышь, полегче, я сейчас старшего брата позову». — Он его на лопатки уложит, — и довольно ухмыляется, словно покалеченный подросток – причина родительской гордости. — Еще Дрима приведи, он их к директору отправит, — подначивает Перплд лениво. — О, и мистера Сэма, ты ж его любимчик, как-никак. А я как обычно – парень с камерой. — Любимчик? — хлопает глазами Томми, сгибается пополам и оплетает живот, трясясь от свистящего смеха. — Два раза домой подвез меня после школы. Два раза. — На третий раз не забудь обнять своего нового папу, сынок. — Иди ты, — Томми хмыкает, пихая его локтем в бок. — У Сэма вроде нет детей, да? — спохватывается тот, задумавшись. — А что, присматриваешься? — ехидно поддразнивает Перплд. — Вроде нет, но золотое колечко на пальце есть, так что мужик не холостой, — и поворачивается с натянутым уязвимым выражением лица, подходящим для начала сердечных разговоров за жизнь, кладя руку на чужое плечо и смотрит в глаза. — Не волнуйся. Как твой лучший друг, я поддержу тебя в любом случае. Секунда и неправильно брошенная фраза — это все, что требуется, чтобы разрушить легкую атмосферу. Улыбка скоропостижно сползает с лица Томми, оставив после себя отстраненную мину и нахмуренные брови. Тот сбрасывает руку Перплда со своего плеча, отрезая строго: — Ты не мой лучший друг, — и тянется за сигаретой. Перплд не обижался, потому что Томми действительно не его лучший друг, а фраза была брошена в шутку. Он спрятал руки в карманах толстовки. — Что, больно чувствительный? — поинтересовался он. — Просто свыкнись с этой мыслью, Том. Таббо больше нравится Ранбу, а ты застрял со мной. — Вы с Таббо как супруги в разводе, все время пытаетесь стравить меня друг на друга. Никак не пойму, в чем ваша проблема. Таббо не нравился Перплду с самого начала и это тот тип неприязни, который очень трудно выразить словами и даже при желании парой емких предложений конкретную причину не обрисуешь. Таббо не любил Перплда из-за образа жизни и «плохого влияния», которое он якобы оказывает на Томми, которому, между прочим, достаточно лет, чтобы принимать самостоятельные решения, не зависящие от чужого мнения. Андерскору словно физически было необходимо, чтобы Томми всегда был на виду и на расстоянии вытянутой руки, а Перплд — этакая помеха, загораживающая этот самый вид. Возможно, так сказываются долгие годы дружбы вдвоем, результат которой — собственничество. Но при этом становится странно, что Таббо не постеснялся превратить их нерушимый дуэт в трио. И то ли это Перплд, то ли действительно попахивает лицемерием. Может, были еще какие-то поводы для тихой войны, но Перплд никогда специально не искал. — Просто ты каждый раз выбираешь неправильного родителя, вот и все, — решает сказать он. — И что это должно значить? — в замешательстве Томми выгибает брови, улыбнувшись. — Да так. Мысли вслух.

***

Перплд скептично относился к больницам, но не сказать, что он шарахался от них как прокаженные от церкви — есть и есть. Стоят себе, никого не трогают без надобности и не зовут Перплда на воскресную службу. Одним словом, никаких антипатий к этому месту он не питал. Да, может запах не самый удачный: комбинация из отборной хлорки, как из общественного бассейна, горький запах лекарств и мертвецкий холод не добавляли этому месту шарма. Но в остальном все как у людей. Тут пристало брать пример у церквей, где витал запах благовоний из ладана и все зависло в вечном умиротворении, но если задуматься, для ищущих спокойствия в больнице тоже найдется место — морг, например. Прихожан там мало, а если и есть, то как минимум половина тише воды ниже травы: несговорчивые ребята, лежат в холодильниках и никого не трогают. А если тронут, то милости просим в «ночь живых мертвецов», а еще в кабинет к дружелюбному мозгоправу. Так или иначе, у Перплда было устоявшееся мнение касательно многих вещей и это мнение — единственная заповедь, которой он в течение жизни слепо руководствовался. И гласила она: плевать хотел на все, что его не касается. Жизнь, благодаря этому правилу, вмиг сделалась проще и понятнее: никаких пустых переживаний за малознакомых людей, потому что это не его проблема, никаких резко негативных мнений на какие-то аспекты чужой человеческой жизни — это тоже мимо, тоже не его проблема. Но как оно всегда и бывает, с появлением конкретной личности все твои устои оказываются выебаны в рот и теперь Томми — всецело его и только его проблема. И кто на ком паразитирует в корне не ясно: то ли это ему голову вскружила мысль о человеке, которому не плевать на то, что скрывается под безразличной маской, то ли это Томми, который вбил в мозг принцип о первостепенности дружбы. Перплд со временем осознал, чего люди так трясутся над отношениями с окружающими: почему не бросают друзей после первого предательства, почему не расстаются после первой измены, почему не расходятся при первом конфликте. Томми — его проблема и только Перплду объяснять, почему совать пальцы в розетку — хреновая затея. Томми — его проблема, поэтому именно Перплд сейчас собьет какую-нибудь пенсионерку, пока несется в больницу и благодарит цивилизацию и миллионы лет эволюции за существование медицины и зданий городских больниц. Припарковав автомобиль на стоянке для инвалидов, потому что психологически он ощущает себя таковым и пока обратное не доказано — не ебет что сказано, он захлопывает заедающую от собственных психов водительскую дверцу тойоты и блокирует двери машины ключом. Дальше он, расталкивая зевак у входа и нескольких несчастных рядом с регистратурой, чтобы впиться в женщину за стойкой требовательным взглядом. — Мне нужен- — с резким вдохом Перплд осознает, что в спешке забыл, блять, как зовут Томми. — Том Ватсон, — он моргает и думает, что нет, подождите, хуйня какая-то. — Тесей Ватсон, — в голове вновь какая-то каша из ироничных комментариев подвида грустно, наверное, жить с таким именем и назвали бы Адонис, че терять в принципе? — В какой он палате? — А вы кем ему, простите, приходитесь? — растерявшаяся женщина кажется на грани паники и не знай Перплд, что под столиком у большинства находится чудесная кнопка вызова правоохранительных органов и как минимум – охраны, продолжил бы прессовать ее до тех пор, пока она не расколется. Но он этой информацией наделен, так что притворившись психологически здоровым человеком без недосыпа, говорит: — Его лучший друг, — но лучше, наверное, представиться возлюбленным – так точно пустили бы. — А его семья-? — В курсе, что я приду сегодня, да, — он нетерпеливо стучит указательным пальцем по столешнице. — Томми очнулся два часа назад, мне они сами позвонили. Если хотите убедиться – можете отправить кого-то или спросить лично, — но желательно, конечно, пустить его без всей этой хуйни. Потому что будем честными, кто в больнице работает не на отъебись, когда дело перестает касаться жизни и смерти? Женщина заметно колеблется в сторону одного из двух вариантов, поэтому Перплд решает слегка поиграть на жалость – маленькая манипуляция никому не повредит. — Мэм, последний раз когда я видел своего лучшего друга – он лежал у меня в руках, истекающий кровью, а потом я сидел три часа возле операционной, не зная, умрет он или нет. Пожалуйста. Свою победу Перплд распознает в жалостливом изгибе бровей и прищуре, предполагающим одобрение и поддержку. — Двадцать четвертая палата, — все, что говорит эта женщина и для Перплда сейчас – это те самые желанные три слова, наравне с «я люблю тебя» и «пиво в холодильнике». Одними губами прошептав «спасибо», он идет до лифта — потом до лестницы, когда понимает, что лифт забыли предупредить о его планах повидаться с Томми как можно скорее, а перспектива стоять в ожидании под бодрую музыку лифта ему никоим образом не прельщала. В коридоре Перплд не видит знакомых лиц и это предоставляет ему два ответвления: либо все семейство столпилось у кровати Томми и дружно ревут взахлеб, — кроме самого Томми, скорее всего, — либо они отчалили до ближайшего кафетерия, который, если руководствоваться указателем, находится направо и прямо по коридору до большой двери. На цыпочках подобравшись к белоснежной двери со скромным номерным знаком «двадцать четыре» Перплд напрягает слух и пытается распознать, есть ли внутри кто. Потому что зная самого себя и то, как он всегда оказывается между двух огней, войти и помешать — это последнее, чего хотелось. Немного помявшись у двери, потому что звукоизоляция оказалась куда лучше, чем ему показалось изначально, Перплд решает сбегать до ближайшего автомата с кофе — в каждой уважающей себя больнице двадцать первого века где-то да должен быть такой. Желательно, на каждом углу коридора, но это уже личные фантазии. У кофейного автомата Перплд долго разглядывает кнопки, чтобы оттянуть время. Благо, никакой очереди за ним не было, так что десять минут перечитывать надпись «латте» и посматривать на часы на стене ему никто не препятствовал. Мельком он рассматривает отсутствие очередей, лишний раз напоминая себе, что это не стоматологический центр и не поликлиника, но его отказавшему мозгу это говорит ровным счетом ничего. Перплд сонно зевает. В итоге Перплд выбирает американо, а потом столько же ждет, когда ему нассут в пластиковый стаканчик. Автомат дружелюбно выплевывает два кубика сахара, расплескивая содержимое. В смиренном ожидании новой кофеиновой дозы он смотрит на мусорную корзину — и зря, между прочим, он это делает. Красный цвет врезается в глаза сиюминутно и ему чудится, что в мусорку кто-то щедро налил ведро крови. Причуды врачей? Перплд, впрочем, не может посмотреть в другую сторону, но чем дольше он смотрит — тем сильнее растет желание наблевать на свою обувь. Кто-то вновь накладывает этот снэпчатовский фильтр с зеленоватым подтоном и для кинематографичности происходящего — изображение медленно приближается, а края начинают рябить и темнеть. В этот раз он точно сблюет. Автомат пищит, свидетельствуя о готовности продукта к употреблению, тем самым вырывая его из транса. Перплд, вздрогнув, отводит взгляд и сосредотачивается на своем кофе. Подхватив стаканчик, он немедленно роняет его на пол и рефлекторно отпрыгивает. — Блядь! — выругивается он скорее от неожиданности, чем от досады. Перплд отчаянно стонет, ударившись пару раз для профилактики об автомат головой – мало ли, вдруг полегчает. Кофе, в каком-то смысле, выполняет свою функцию, но на сей раз косвенно: благодаря уроненной чашке и потраченным в никуда долларам сознанию приходит ясность, и бодрость, что неудивительно, подтягивается следом. Перплд подбирает стаканчик с пола, но в нем ни грамма сочувствия уборщицам, которым придется вытирать за ним это пятно — сочувствие приберечь надо для тех, кому нужнее. Выкидывая стаканчик в корзину, он отмечает только красную обертку китката на дне и думает, что окончательно сошел с ума. — Перплд, — кто-то, кто Уилбур Ватсон – та еще заноза в заднице, норовящая всякий раз удвоить синяки на своем лице, ритмично стучит кончиками пальцев по плечу в попытке привлечь внимание. А еще таким, как Уилбур, в ту же категорию попадает Таббо, Фил и многие другие, — кроме Техноблейда, потому что Перплд уважает своих, то есть, безэмоциональных моральных уродов, — следует держаться от таких, как он, за десять тысяч миль. — Уилбур, я потрачу еще два доллара и закажу себе еще мочи в стаканчике, а потом вылью. На тебя, — Перплд расправляет плечи и возвращается в армейскую позицию «стойка смирно». И дай ему бог при рождении чуть меньше терпения – он бы давно маршировал отсюда. Уилбур, очки на лице котором не всегда исправно выполняют свою функцию, на сей раз решают, что да, наш час настал. Тот филигранно поправляет их за дужку и фокусирует взгляд на Перплде, а на лице закрепляется эмоция, принадлежащая к семейству «это что за хуйня такая», но более сдержанная версия «признаюсь честно, я весьма поражен зрелищем». — Утром ты выглядел не так страшно, — говорит Уилбур, чей голос напоминает пение ангелов в судный день. За считанные секунды до того, как их планету сомнут как банку из-под кока-колы и отправят в утиль. — Утром ты был без очков, — напоминает Перплд. — Вы все рассосались или мне еще минут двадцать повтыкать в стенку? Перплд забыл упомянуть, потому что для него совершенно неважная информация, но если какой-то мимоходом пробегающий пациент или навещающий заметит их у кофейного автомата, обменивающимися любезностями, то их запросто можно спутать со здешними врачами. Даже их синяки под глазами донельзя прекрасно вписываются в дресс-код. У Уилбура под глазами издалека и вовсе — тушь потекла, но с расстояния Перплда понятно, что нет, просто кто-то забыл поспать прошлой ночью. Перплд наверное сам не Адонис, но проверять специально не станет — все зеркальные поверхности с этой минуты под запретом, иначе он побежит переворачивать столы в кафетерии и хамить каждому встречному. — А, кстати об этом, да, — с заминкой отзывается Уил. — Фил и Техно еще не- — Продолжай, мне похуй, — прерывая тираду, он поднимает указательный палец с предупреждением и призывом послушать. — Предупреди своих, чтобы не лезли пока я не выйду, — спасибо, что оставались на радио-плюс и до следующего эфира. Как же Перплд хочет приложиться лицом об столб и проспать часиков двенадцать. И вот Перплд, снова у двери в двадцать четвертую палату — снова несведущий, что его за ней поджидает. Когда он прикасается к металлической поверхности дверной ручки — Перплд не может одернуть себя от того, чтобы зябко повести плечами. Он неловко топчется под дверью, но в какой-то момент разглядывания своих кроссовок решает, что с него достаточно. Этот момент характеризуются очередной недо-галлюцинацией, игрой света или еще какой дребеденью — Перплд точно не скажет, но его черные кроссовки всего на секунду оказываются в том же незавидном положении, что и той ночью. Белая подошва наполовину поглощена густой высохшей кровью, неторопливо стекающей по ступеньке. Ту же кровавую лужу он лицезреет под своими ногами, вытекающую из-за щели белоснежной двери. — …как можно быть таким безответственным? — повышенная интонация, напоминающая голос Фила, за которым следует странный грохот. Перплд тихо открывает дверь. Не то чтобы он ожидает открыть дверь и натолкнуться на нечто из ряда вон, вроде космического пришельца, лезущего в окно, но в понимание больничных будней только очнувшегося лучшего друга как-то совсем не вязалась неожиданная ругань. — Поверить не могу, о чем ты вообще думал?— Фил мерит шагами комнату и устало трет виски. — Фил, я- — слабый голос Томми, обычно лезущего в каждый спор, ощущается как удар плетью. Перплд, до сих пор не замеченный, разъяренно стискивает дверную ручку. — Я думал, тебе хватает мозгов, чтобы не брать пример с Уилбура. Но что делаешь ты? — Фил кривится и взмахивает рукой. — Именно, берешь с него пример. Том, честно? Я был лучшего о тебе мнения. Ты меня очень разочаровал. Томми комкает тяжелое одеяло и рассматривает сложенные на коленях руки. — …не то чтобы я этого хотел, — спесиво выплевывает тот, кисло ухмыльнувшись. — А что тогда ты хотел? Хотел, чтобы твои братья с ума сошли от волнения? У тебя получилось. Ты вырвал меня с работы и все из-за твоих, — Фил щелкает языком и делает паузу, пытаясь подобрать необходимо слово, — капризов. Капризов — звенит у Перплда в ушах, так теперь это зовется? Сорвавшаяся попытка самоубийства — всего лишь подростковый каприз. Томми, видимо думавший о том же, запрокидывает голову и откровенно ржет. — Тебе смешно? — шипит Фил. — Да, очень, — улыбается тот, так ни разу и не подняв взгляд и проводит забинтованной рукой по лицу, будто бы стирая что-то. Я чуть не умер, а ты все еще волнуешься о своей работе – остается висеть недосказанным. — Я уже даже не знаю, какими таблетками мне надо удавиться, чтобы ты видел во мне человека. Подскажи, а? Перплд расслабляется – все-таки неугомонную природу Томми никакими порошками не перебьешь. Ему только дай повод взбрыкнуть и отпустить идиотскую шутку – тут же прицепится, как пиявка. Потом без крови не отдерешь. — Но почему я удивляюсь? Так всегда было. В твоем сердце есть место только для Техно и этой- — он экспрессивно морщится, — этой мертвой шлюхи, которая запихнула меня сюда. — Не смей- Не смей так говорить о своей матери, — Фил порицающе вздергивает указательный палец. — Кристин не виновата, что ты не можешь следить за собой. — И что ты сделаешь? Задушишь меня подушкой? — Томми стаскивает одну такую за своей спиной, смахивая на пол тыльной стороной руки. — На вот, попробуй. Я только рад- — смешливо лает, как сытый шакал. Но дыхалка неминуемо подводит, – Перплд в принципе удивлен, как Томми продержался так долго, – и тот, оплетая голубую рубашку на уровне груди, издает задыхающийся свистящий звук. Пыл спора моментально гаснет и вот уже Фил стоит у кровати сгорбившись, передавая заполненный водой стакан. — Я пойду к твоему врачу. Побереги связки, — уведомляет Фил измученно и треплет блондинистые волосы. Томми смахивает чужую руку. И когда Фил разворачивается на пятках с целью исчезнуть за дверью – Перплда замечают. — Добрый день, Перплд. Мальчики, вижу, тебе уже позвонили? — Ага, вроде того. Я войду? — притворившись, что он ничего не видел и не слышал, он прислоняется к двери. Томми заинтересованно высовывается из-за филофской спины, неторопливо потягивая воду. Перплд, по какой-то причине, не зацикливается на Томми взглядом, а изучает рубашку Фила с завидной усидчивостью. — Конечно, располагайся, — махнув рукой на помещение, отвечает тот. — Надо будет что-то – обращайся. Техно и Уил где-то здесь ходят. Да даже если Перплду что-то и понадобится — вероятность того, что он действительно обратится к кому-то из братьев практически равна нулю. Однако, если вопрос встанет под новым углом: позвать Техно или, допустим, Таббо — тут он на всех порах несется вслед за пинки пай. Перплд, переминаясь с ноги на ногу, думает что этакого сказать: — Как ты? — спрашивает Перплд, потому что спросить что-то жизненно необходимо. В противном случае миру придет конец. Наверное. Томми пристально смотрит куда-то, после чего слабо дергает плечом. Тонкая трубка капельницы, прикрепленная в районе сгиба локтя, вздрагивает вместе с ним. — Нормально? — неуверенно бормочет Томми, крепко сжимая руками стакан, ранее врученный ему Филом. Руки дрожат: стакан, держащийся исключительно на силе собственной воли выскользнул из рук Томми и упал на колени. К счастью, он был уже пустым. Томми, видимо, сверлит нечитаемым взглядом стакан, но не пытается его поднять. — Не очень, — сдался тот. — А если подробнее? — Как думаешь, какой это по счету стакан? Который я роняю, — добавил Томми смиренно. — Не знаю? Первый? — Перплд не был силен в играх «назови цифру от одного до n», потому что как ни напрягай серое вещество – хуй угадаешь. — Типа того, — обнадеживает Томми и следом: — Пятый, — рушит все его надежды. Перплд присвистывает. — Дерьмо, — говорит он. — Дерьмо, — чирикает в ответ Томми. И потом они молчат. Молчат долго и упорно. Перплд малодушно зависает без единой мысли в голове, а Томми принимается перебирать шерстяное одеяло на коленях, словно это самое интересное занятие на планете Земля. — Перплд? — Да? — отзывается он молниеносно, ощущая себя младшеклассником со снежком за шиворотом куртки. Надеюсь, Томми не заметил, как по-идиотски Перплд подскочил. Как испуганная овца во время пастьбы. — Можешь поднять стакан? — наклоняя голову, просит. — Я бы сам, но ты знаешь. Руки, — Томми демонстративно делает взмах рукой. Перплд, успевший сродниться с дверью за своей спиной и холодку металлической ручки, вынужденно делает шаг вперед. А затем еще и еще один, пока не оказывается прямо напротив койки, взглядом упершись в белоснежное постельное белье и голубую кайму кожаного матраса, выглядывающего из-под простыни. Две подушки за спиной Томми выглядит комфортно подоткнутыми под рельеф спины: видимо постарались братья, может, конечно, и заботливые медсестры. Третью, такого же голубого цвета как и матрас, он поднимает у изголовья кровати — далеко она все равно не отлетела, уныло плюхнувшись вблизи с обладателем. Перплд механическим движением забирает стакан и откладывает на прикроватную тумбу, а подушку приземляет поверх одеяла. Томми несвойственно молчит, нервно выкручивая тонкие пальцы и усиленно чешет сгиб локтя. Перплд лишний раз старается не цепляться, но чуть выше запястья прослеживались сиреневые пятна синяков с красными кровоизлияниями в центре и желтеющие по краям. Костяшки рук с проступающими линиями вены красные и раздраженные. Другая рука и вовсе была обмотана вплоть до локтя эластичным бинтом, держащимся за счет двух золотых скоб. Кожа на подушечках пальцев шелушится. — Почему ты не смотришь мне в глаза? — проницательно подмечает Томми с вопросом – голос совершенно пустой, лишенный любого подтекста. — Ты злишься на меня или- — Нет, — бездумно отсекает Перплд, стоит только догадке оказаться озвученной. — Нет, ничего такого, — дополняет уже спокойнее. Для Перплда идея злиться на Томми кажется абсурдной — за какие такие проступки ему вообще злиться? Краем уха он слышит, как скрипит кровать, но не придает этому значения. Однако поднимая голову, натыкается на два голубых глаза, внимательно изучающих его. — Прости, — срывается с губ прежде, чем Перплд как следует обдумает сказанное. Он не злится на Томми, но груз вины на собственных плечах беспощадно вдавливает его в пол с каждой секундой, проведенной в палате. Складывается впечатление, словно они вновь впервые видятся друг с другом в заплеванном школьном туалете. Но в тот раз чужое лицо не напоминало освежеванную мясную тушу. На Томми живого места не было: фиолетовые пятна синяков чернилами растеклись на обеих щеках и параллельно расположенные друг другу алые ссадины — идеальная, мать ее, симметрия. Над вздернутой бровью и под пушистой прядью челки выглядывало раздраженное розовое пятно кожи и краснота заживающей раны. На левой щеке была белая повязка, напоминавшая заплатку для подтекающей проржавевшей трубы, а на шее два пластыря, прикрывающие гематомы. — Ты точно не злишься на меня, Большой П? Потому что если да – я пойму, — на выдохе говорит Томми. Перплда будто придавливает гранитной плитой. — Погоди, — тот озадаченно моргает. — Почему ты извиняешься? Потому что Томми выглядит так, будто потратил шесть с половиной часов на грим в стиле гейши из прославленной эпохи Эдо, но на нем ни грамма макияжа. Он просто ужасно бледный. Лицо настолько обескровленное, будто Томми совсем недавно на носилках выволокли из морозильной камеры морга. Потому что Перплд ужасно виноват. Много причин, на самом деле. А еще он слишком долго молчит — и Томми рассеянно чешет локоть чуть выше места, где в кожу воткнут катетер. Перплд открывает рот и ждет, когда слова польются рекой, но ничего не происходит. Только поперек горла закручивается узел, насосом выкачивающий весь воздух из легких. Перплд скоропостижно закрывает рот и поджимает губы, неловко скользнув подошвой кроссовок по плитке. Томми вроде смотрит на него, но затем отвлекается ненадолго, когда предплечье начинает неистово зудеть. Он расчесывает кожу ногтями, оставляя контрастные розовые полосы и, выбившись из сил, гундит истощенно да что ж такое? А потом снова поднимает взгляд на Перплда и по известной богу причине, чужое лицо совершает крутой поворот на все сто восемьдесят — блондинистые брови жалобно ломаются и глаза сочувственно блестят. — Перплд- — зовет тот взволнованно, вытягивая руки в его сторону как двухлетний ребенок, пытающийся вскарабкаться на мамины ручки. Резиновая трубка капельницы натягивается и Томми озирается на нее, как на убийцу любимого кролика. Свободной рукой, — той самой, что обмотана бинтами по самое не могу, — тот не долго думая, пытается выдернуть иглу из вены. Перплд мигом подлетает ближе, перехватывая запястье. — Ты что творишь? — неверяще проговаривает он, с шумом сглатывая. — Выгрызаю путь на свободу, — сконцентрированный на поставленной задаче, выдает. — В смысле? — выплевывает он каждую букву, еле ворочая языком – и хрен его знает, в чем дело: стандартная усталость или редкое заболевание, передающееся наследственно по отцовской линии. Перплд понимает, что он как поезд — то ли запаздывающий, то ли просто отсталый: Томми смотрит на него, как баран на новые ворота и давно бы уже крутил пальцем у виска, но не может. Одну руку все еще держит Перплд, а из второй торчит здоровенный катетер. Поэтому и смотрит, будто видит впервые. — Большой П, все нормально, — щурясь, медленно проговаривает Томми, внимательно наблюдая за чужой реакцией. Перплд морщится. — Да в каком месте? Ты, блять, белый, как простыня. Как привидение из мультфильма – ты как, ебать его, Каспер, — шипит он озлобленно и на сей раз, слова действительно полились, но как говно по трубам: — Какой из меня, нахуй, лучший друг? Ты чуть не сдох, а я хожу тут как будто ничего в моей жизни не изменилось- — …все не так плохо. — Ты шутишь, что ли?! Да на тебе живого места нет! Как вообще это можно назвать «не так плохо»? Из-за меня ты чуть не сдох, я просто- — он отчаянно ловит ртом воздух, зачесывая волосы. От криков у Перплда определенно разболелась голова — нестерпимый звон в ушах зазвучал отчетливее, мешая сосредоточиться на не менее важной ссоре. — Ладно. Все, хорош. Это ни к чему не приведет, — отмахивается он в итоге, упираясь в изножье кровати для баланса. И снова образ собственной руки, заляпанной кровью – это уже осточертевшая избитая шутка. Они замолкают на какой-то временной промежуток, за который Перплд успевает подтянуть табуретку поближе к кровати и недовольно усесться на нее, накинув на себя маску крайне занятого раскопкой интернет-ресурсов в своем телефоне человека. На самом деле, ему просто нечего сказать. Поговорить он может и хотел, но создавалось впечатление, что с секунды входа в палату и далее — из его рта ничего толкового, кроме очевидных помоев, ожидать не стоит. Томми, между тем, смекнувший, что человеческий разговор в ближайшие минуты не случится, занялся отстраненным расчесыванием локтей в местах, где проступают вены. Тот отвлекся на окно, за которым едва-едва прослеживалась полоска неба, в основном все было забито карликовыми домами простирающимся ввысь из-за горы Пинос. Грубо говоря, пейзаж сошедший с туристических брошюр: хорошо это или плохо — Перплд оставляет это другим на размышление. Так диктовал ему заложенный с рождения характер, но он никогда не был особо раздражительным из-за каких внешних факторов, неподвластных контролю. Скрежет мела о школьную доску или скрип пенопласта — все проходило мимо. Это по части Томми: собачится где ни попадя и с кем попало и только потом думать. Быть енотом, страдающим бешенством — это не по части Перплда, но звук ногтей, перекатывающихся на коже вот-вот заставит его швырнуть табуреткой в стену. А все потому, что он ужасно не выспался — это не клиника, все лечится добросовестным марафоном сна и на следующее утро симптомов как не было, но не сейчас. Сейчас голова Перплда трещит так, будто он, вместе с миром, в любой миг безвозвратно схлопнется и будь что будет. Томми, кажется, с головой увлечен своим новым хобби — и если его от этого времяпровождения не оттащить за шкирку, то вскоре на месте красных полос от ногтей появится кровоточащая рана. Перплд это даже воображать не хочет, не то что видеть; пусть в желудке зияет дыра, а в голове дыма больше, чем в курилке — тошнота все равно подкатывает к горлу. Массируя виски и вслушиваясь в пропитанный нервозностью звук самовредительства, Перплд чувствует, как вместе с подпрыгивающей ногой у него дергается глаз. — Может, прекратишь? — в конце концов не выдерживает он, хлопнув себя по коленям. Томми скептично выгибает бровь, будто спрашивая, что на Перплда нашло, но все же прекращает. — Такое ощущение, будто никто на самом деле не рад, что я очнулся, — выдает Томми без задней мысли, рассматривая скрепленные в замок руки на животе. Перплд давится возмущением, потому что тут что, истерически посмеяться надо? Но не укладывается в данные ему три с половиной секунды, потому что продолжение не заставляет себя ждать: — …я понимаю, что все сейчас- — Никто на тебя не злится, — раздраженно перебивает Перплд. — Единственное, что сейчас сдерживает тебя от того, чтобы втащить мне – это факт меня, лежащего на койке. Все. — Томми- — огрызается он, но потом напоминает себе, что должен быть психологически уравновешен и спокоен как гробница фараона. Вздыхает, пробует еще раз: — Я не собираюсь тебя бить, боже мой. Если я злюсь, — эмоция, промелькнувшая на лице Томми, говорящая нечто уличительное вроде ага, так все же злишься, заставляет Перплда отшлифовать острые углы: — …а я не злюсь от слова совсем. В теории, только в теории, — с нажимом проговаривает, — я бы злился на кого угодно, но не на тебя. С больными нужно быть тактичным и мягким, чтобы лишний раз не тревожить и без того потрясенный событиями организм, но смотря правде в глаза: если Томми и болен — то на голову, а такое, как правило, не лечится. — Это… утешает, — задумавшись, отвечает тот. — Но меня кое-что беспокоит- когда ты успел подраться с Уилом? — слово «беспокоит» явно выбивалось. «Беспокоит» – это когда ситуация тебя гложет и вертится в мыслях двадцать пять на восемь, однако у Томми «беспокоит» – это скромное любопытство и нежелание реагировать как-либо иначе, чем никак. — Тебе Уилбур рассказал? — апатично и в лоб спрашивает Перплд. Томми мотает головой. — Нет, просто у него лицо в синяках, а у тебя костяшки разбиты. Легко провести параллель, — пожимает плечами. — Какое умное слово для тебя, — вяло поддразнивает он. — Вчера ночью, когда тебя привезли в больницу. — Ага, — только и говорит Томми, будто и не его брат приперся в палату, замаскированный под выдуманных синих героев одного бельгийского художника. — Заслужил, — и украшает все точеным могильным камнем сверху с гравировкой «ну и ладно». Перплд, поначалу желавший согласиться, открывает рот, — и сегодня это не заканчивается хэппи эндом и титрами, — и когда воздух выходит из легких, он произносит только: — Ха, — при таком сложном процессе, когда вибрация голосовых связок при прохождении воздуха через голосовую щель рождает слова – выходит вот это. То есть смешок, предназначенный для конкретного жизненного эпизода. Пример: когда кто-то рядом очень несмешно шутит, но для приличия надо посмеяться. Пример номер два: когда во время застолья с родственниками кто-то разевает рот о спорных политических взглядах, но спорить нельзя, потому что мамочка попросила. Он, в итоге, даже делает закос на улыбку, — или что там у него за оскал получается в итоге, — но подвижность лицевых мышц и разнообразный эмоциональный спектр — это по части Томми, не его. Томми говорит: — Они много плакали, когда пришли. И извинялись тоже. — И что ты ответил? — лягнув ножку кровати носком кроссовка, интересуется Перплд. — Ничего, — хмыкает, — попросил у Уилбура сигарету. Он и Техно сбежали, — и Перплд снова осуществляет попытку посмеяться. Томми, заметно встрепенувшись, испуганным голосом спрашивает: — Ты плачешь? Перплд хочет ответить нет, ты с ума сошел? По тебе – еще и плакать? За кого ты меня держишь? Но Перплд молчит, а подошва обуви сосредоточенно скользит по белой металлической ножке. У него просто был долгий и очень тяжелый день. Он хочет, наконец, по-человечески поесть: заляпать кровать Томми горчицей и кетчупом от корн дога, а еще залить все липкой содовой. Он хочет уснуть на двое суток: свернувшись на продавленном матрасе, сквозь дрему вслушиваться в ровное сопение неподалеку и проснуться посреди ночи от внезапной тяжести от чужой руки поперек груди. Вместо этого он прилип к этой дрянной раскачивающейся табуретке, а Томми вряд ли вернется домой в ближайшие несколько месяцев. Тот кладет ладонь поверх его разбитых в мясо костяшек и пальцы оплетают его запястье: впиваются с таким упорством, что кожа под их давлением белеет. Томми тянет Перплда на себя и, ввиду своей шаткой табуретки, он непристегнутым водителем в момент отдачи от столкновения, летит вперед. Полет оказывается недолгим; заканчивается в секунду, когда он подбородком впечатывается в чужую ключицу и по душащей водолазке вверх по спине ползут руки, замирая на лопатках. И идущий сквозь ткань трескучий холод, ощутимый каждым позвонком, не поддается никакому описанию. Но Перплду много и не надо было. Томми пахнет стиральным порошком и лекарствами, Перплд — немного кровью и сигаретами. Хреновое сочетание. Повернув голову так, чтобы вместо острого подбородка на ключице покоилась его щека, Перплд может слышать как натужно скрипят плечевые суставы, когда рукой Томми обнимает его за шею, большим пальцем мазнув по загривку вверх-вниз на успокаивающий манер. — Я думал, ты умрешь, — бормочет он, половина слов оказывается так или иначе приглушена. На голубой больничной футболке Томми, на уровне ключицы, вырисовывается мокрое пятно на тон темнее. — Там было столько крови, — усмехается Перплд, укладывая подбородок на плечо и оплетает плечи Томми в ответ. Если абстрагироваться от кардиомонитора, все это время писком подтверждающего жизнеспособность пациента, он может услышать гул кровообращения. Но для справки, все равно прижимает большой и указательный пальцы к артерии ровно под челюстью, как его в свое время учили это делать те дурацкие внеклассные курсы от школы по оказанию первой помощи. — Для человека может быть смертельно опасно потерять даже пол литра крови. Ты мог запросто умереть в ту ночь вообще от чего угодно: от кровопотери, от передозировки, от инфекции – зависит от того, что раньше доберется, — пока Перплд перечисляет, между делом умудряется засчитывать каждый писк кардиомонитора. Достаточно просто отстраниться и посмотреть на экран, сколько же ударов сердца происходит в минуту, но это можно сделать и позже. Он шмыгает носом. — Никогда так больше не делай. Захочешь сдохнуть – перехоти, я тебе запрещаю, — в какой-то момент Перплд перестает думать, о чем говорит, позволяя мыслям не проходить тысячную проверку, а сразу произноситься вслух. — Извини. — …чуть на месте не умер. Я очень испугался, — он косится на марлевую повязку на шее, но старается лишний раз не заострять на ранах внимание. От вида синяков и царапин у Перплда сводит желудок. Голос дрожит, но он ничего не может с этим поделать. — Я знаю, прости. — Я буквально не смог сомкнуть глаза за ночь, потому что спал и видел, как стою на твоих похоронах с цветами, — как сейчас помнит – букет фиолетовых ирисов, щекочущих обоняние до одури приторным запахом. — Или в том проклятом подъезде. Я, блять, больше никогда не буду ходить по подъездам – ну их нахуй. Буду ездить на лифте и бегать по площадке до квартиры. И ты тоже. Он успевает с концами перебраться на узкую кровать, за что в ближайшем будущем наверняка получит выговор от медсестер, но ему фиолетово при любом раскладе событий. Томми приходится практически вытеснить оттуда и они лежат, как привыкли: не проронив ни слова, плечом к плечу. Неудивительно, но Перплд засыпает. Впервые за эти сумасшедшие двадцать четыре часа, со спокойной душой.