Кодеин в моих венах

Томми не любил больницы — и по сей день не любит. Эти навязчивые медсестры, с момента пробуждения без перебоя спрашивают о самочувствии и получают из раза в раз тот же ответ. Мерзкий запах лекарств, пропитавший окружение: стены, одежду, постельное белье и даже людей — все без исключения. Просторные помещения, как из ужастика, да еще с мигающей лампой в конце длинного коридора. Когда он просыпается, а это происходит независимо от его желания, Томми успевает разве что мельком взглянуть на стенку с плазмой, как в палату врывается медсестра и воодушевленно воркует над ним добрые пять минут, взбивая подушки за спиной и что-то рассказывая. Она показалась бы Томми милой, не пахни она хлоркой. С каждой секундой он пытается отодвинуться от нее все дальше и дальше, но когда практически падает с кровати, неестественно твердая рука, напоминающая медвежий капкан, возвращает его на место. Больше он сбежать не пытается. Томми не спрашивает о своих родственниках так долго, как может: дожидается первого шага или уповает на прогрессирующий склероз всех работников больницы. Про свое состояние тоже вопросов не задает: и без их напоминаний чувствует, что его как пожевали и выплюнули. Но что пугает его сильнее всяких там болей, так это адская цирковая карусель вместо нормального зрения. Томми сидит ровно или думает, что сидит ровно, но что-то определенно кружится именитым вальсирующим шагом на раз-два-три, — то ли он сам, то ли мир вокруг, — он решает уточнить, что именно ему там вкололи. Ему говорят, что ничего помимо необходимого для премедикации использовано не было, а потом с трубами и фанфарами разворачивают список, чей конец заканчивается уже на улице. Барбитураты и бензодиазепины, транквилизаторы, нейролептики, фентанил и, наконец, холинолитики. Эти названия ничего не говорят для Томми, но приведи сюда кого поумнее, вроде Перплда или Техно — они хотя бы в половине разобрались. Их здесь нет, поэтому он спрашивает, не является ли головокружение частью бэд трипа от вышеперечисленного. А потом, ставя метафорическую точку в разговоре, он все-таки падает с кровати и медсестра убегает, вереща и требуя главврача. На крики слетаются кто только может: пока остальной персонал собачится между собой и попутно гоняет по экзаменационным вопросам интернов, те придерживают его за локоть и боязливо блеют догадки по дальнейшим действиям. Томми подчистую игнорируют, но в кои-то веки у него нет никаких сил оспорить свое положение: ему так хреново, что хоть роняй вниз головой на кафель — все равно не заметит. Потом, правда, принимаются гонять и Томми — на носилках с ним обходят все пыточные, то есть, процедурные кабинеты: втыкают иглы, щипают и щупают, слепят и пиздят ногами. Это бесстыдное преувеличение, конечно же, но после произошедшего он всерьез хочет закрыть глаза, отвернуться к стенке и заснуть. По возвращению ему мельком объясняют, что с ним происходит. Говорят: у вас вестибулярная атаксия в результате черепно-мозговой травмы — и дальше никаких пояснений не следует. Словом, догадывайся сам и молись, чтобы за этим диагнозом не пряталась злокачественная неизлечимая опухоль мозга. Подробнее, — говорят, — мы расскажем вашей семье. Мы уже им позвонили и они подъедут через полчаса. Потом с Томми стягивают кислородную маску, откидывают пластмассовый столик и ставят перед фактом: сейчас ты будешь есть и нас не ебет, хочешь ты или нет. Смотрящая за ним медсестра — миниатюрная азиатка с черным каре, сияющими глазами и мертвой хваткой, мигом сажает его на кровати: держит одной рукой в вертикальном положении, а другой зачерпывает ложкой неприглядную кашицу из тарелки. Томми, опять-таки, никак не спорит с подходом здешнего персонала — сам есть он эту дрянь точно не станет. Потому что, во-первых, каша выглядит как новооткрытый радиоактивный элемент таблицы Менделеева и во-вторых, физически не может из-за фиксирующих перчаток. — Открывай рот, — говорит она ему и мило улыбается. Будь Томми сейчас менее изнуренным от лекарств, наплел бы что-то самодовольное по типу да, своей жене я сказал ровно то же самое, но ложку силком заталкивают ему в горло прежде, чем он успевает дать отказ. От ощущения чего-то на языке Томми дергает плечами на лад срыгивающей шерсть кошки, и пускай чудо генной инженерии в его тарелке не имеет отличительного запаха и вкуса, блевать тянет от этого знания не меньше. От очередной ложки, по ручке которой стекало бело-бежевое нечто, он капризно отворачивается. — Тесей, ты должен есть, чтобы набраться сил и выздороветь, — убеждает. — Не хочу, — говорить удается с трудом, словно перед грандиозным падением с лестницы он провел несколько часов в караоке и махом скурил сигаретную пачку. Собственный голос всякий раз выходит слабым и жалким, поэтому Томми отдает предпочтение коротким отрывистым фразам вместо привычного неумолкающего трындежа. Что именно из указанного Томми не хочет: есть, набираться сил или выздоравливать — остается медсестре на додумывание. Он даже мысленно ликует, когда та кладет тарелку обратно на столик, но все бестолку — решительность закрыть гештальт сподвигает ее на действовать радикально. Медсестра одной рукой вдруг обхватывает средним и большим пальцами челюсть, а указательным давит на подбородок, открывая рот. Металлическая ложка стукается о его зубы, когда содержимое расчетливо вытряхивается и снова, опережая рвотный позыв, уже когда ему закрывают рот и запрокидывают голову, не оставив варианта для отступления. Томми даже не понимает, что именно с ним не так: одно уже существование и пребывание в трезвом рассудке ощущается скверно. На краю подсознания тихим звоночком о себе дают отголоски похмелья: раскаленная пустыня во рту, дрель в мозгах и кислотный дождь в желудке. Ему подсовывают под нос пластиковый стаканчик и Томми по-собачьи принюхивается, если мог бы — послушал в довесок: мало ли, вдруг целебные свойства воды подскажут, не пытаются ли его отравить. Большую часть трапезы он полагается на медсестру, чей силуэт смазывается и пятнами одурело скачет по комнате, достаточно лишний раз моргнуть и дернуть головой. У Томми все равно нет выбора, поэтому он доверяется ее суровым рукам, когда та водит бумажной салфеткой по лицу или вкладывает ему в ладонь ломоть хлеба. Она говорит: — Я загляну еще раз, когда придет твоя семья, — и со скрипом от кровати отъезжает стул. Томми спохватывается, дискомфортно поежившись: — Есть… одеяло? — потому что то, что на него накинули – не одеяло, а марля. — Тебе холодно? — зачем-то спрашивает она и язык чешется съязвить нет, блять, очень тепло – это мой изощренный метод самоубийства, кстати, обернуть себя одеялом и сдохнуть. Ничего из этого он не говорит – слишком длинно и муторно, но девушка смахивает со лба волосы и прижимает тыльную сторону руки. — Я принесу градусник, у тебя жар, — но лучше конечно, принеси ты нормальное одеяло. Томми сползает по подушкам вниз, наблюдая вместо стены побеленный потолок и вслушиваясь в удаляющийся цокот каблуков, а следом — хлопок закрывшейся двери. Запах ацетона и формалина уходит вместе с ней. Когда она возвращается, — он все еще не додумывается ради приличия выведать имя, — под подмышкой у нее голубое шерстяное одеяло в клетку. И даже издалека Томми понимает, ассоциативным мышлением или чем похуже, что ткань будет нещадно колоться. Медсестра накрывает его одеялом, заботливо подоткнув края под подмышки и разглаживает образовавшиеся складки на груди. Проходит минута и Томми со стороны напоминает покойника, ожидающего начала похоронной процессии, мол пусть полежит пока тут — все равно никуда не денется. В рот ему суют электронный градусник, который минуту спустя мерзко пищит. Когда черные глаза медсестры считывают показатели с маленького синего экранчика — Томми искренне надеется, что там сто четыре градуса по Фаренгейту. Не по Цельсию же. Ему опять что-то лопочут о здоровье, но он слишком увлечен собственными мыслями, чтобы впитать даже треть сказанного. Вместо этого Томми просто хлопает глазами, подавая какие-никакие знаки, что он все же человек, а не дохлая рыба. Или собака. Или какой там божьей тварью он успел себя обозвать ранее. В любом случае, Томми вслушивается в назойливое жужжание совсем недолго, потому что медсестра, немного погодя, покидает его. Напоследок ему удается выцепить из гвалта в ушах: — Если почувствуешь, что тебе резко стало хуже – нажми на кнопку, — да он бы с превеликим удовольствием, если одеяло на нем не весило полтонны. Ацетон и формалин вновь оставляет его наедине с самим собой и своими мыслями. Остаток времени он лежит, зубами пытаясь поддеть нехитрый крохотный замок-пряжку, отделяющий его руки от свободы. Когда у него выходит — пресловутые перчатки Томми запинывает под кровать, притворившись, что их не существовало с самого начала. Он вытягивает перед лицом руку, рассматривая свои пальцы, испещренные мелкими ссадинами. Конечность кажется ему чужеродной, пришитой хирургами шутки ради: костлявая, бледная и необычайно тяжелая. На стертой ладони Томми ногтем поддевает засохшую корочку. Из раны проступают росинки крови. Они растут до тех пор, пока не сливаются в одну большую каплю, скользящую вниз по ладони и до запястья. По прошествии нескольких минут, боль Томми так и не почувствовал. Что он вообще ожидал? Кровь приходится вытереть о внутреннюю сторону одеяла и Томми покривит душой, если скажет, что ему жалко портить состояние шерстяной тряпки — ее все равно можно постирать или, если совсем дела плохи, выбросить. Кровь легко отстирывается холодной водой, хозяйственным мылом, зубной пастой или перекисью водорода — важно вовремя спохватиться. Но гадкое знание, что раньше на этом самом месте было кровавое пятно никуда не денется. Сейчас его нет, но оно было: в форме чернильной кляксы, размытое и коричневое по краям, ярко-рубиновое в центре. И эта информация пылится в мозге на отдельной полочке — она будет преследовать киношным флэшбеком и сжимать лодыжку метафорической цепью с чугунным шаром на конце. Поэтому всем будет проще избавиться от одеяла. Когда-нибудь и до собственного окружения дойдет избавиться от разорванного тряпья, а не отстирывать пятна из раза в раз. Купите новое, в конце концов. А вообще, речь все еще идет об одеяле? Ацетон и формалин заглядывает к нему буднично, без надлежащего стука и предупреждения. Он прячет руки под одеяло. Томми не шибко рад задыхаться от этого отвратного аромата, но она — единственная, кто не уронил его. За это можно побыть терпеливым столько, сколько потребуется. — Твоя семья немного задерживается, — оповещает она неуверенно, словно ждет, когда Томми придумает толковое оправдание их поведению. Наверное, стоят в супермаркете и выбирают извинительную открытку. Уилбур переволновался и упал в обморок, ударившись виском об какой-нибудь угол. Техно убил человека. Не хотят приезжать. Начался апокалипсис. Они сражаются с захватчиками из космоса в огромных ме́хах. Местная система общения с пациентами, бесспорно, очень любопытная. Томми продрал глаза пару часов назад: телефона на тумбочке нет и не было в помине, а в его медкарте нет упоминания о ведьмах в седьмом поколении — так откуда тогда ему знать? Томми не отвечает, но медсестру это нисколько не беспокоит. Она буднично прикладывает ладонь к его лбу — проверяет температуру, а потом включает телевизор. — Есть какие-нибудь пожелания? — стреляя взглядом из-под ресниц на загоревшийся дисплей телевизора, говорит она ровным голосом. По включенному каналу крутят монохромную мелодраму, черно-белая картинка подгоняет драматизма для происходящего на экране. Сквозь звон Томми слышит, как надрывно вопит главная героиня чье-то имя. Он морщится, медсестра, смекнувшая в чем дело, убавляет звук и принимается листать каналы: мультфильмы, музыка, автобиография какого-то певца, новостной канал. Девушка останавливается на новостном канале скорее из собственного интереса, вслушиваясь о чем рассказывает ведущий. — …неподалеку от Сеферс Принт Сисайд, Шорлайн Драйв было найдено тело, принадлежащее двадцатилетнему Дилану Клэптону. Результаты вскрытия показали, что причиной смерти стала передозировка оксикодоном, относящимся к группе полусинтетических опиоидов. Как сообщает очевидец, молодого человека увидели во время утренней пробежки. Были вызваны полиция и скорая помощь, однако медики уже ничем не могли помочь. — В последнее время передозировки случаются все чаще, — холодно замечает она, явно оглашая первые мысли. — Это просто ужасно, он был совсем еще мальчик. Вся жизнь впереди. Бедная семья, — качая головой, бормочет медсестра сочувственно и перелистывает на передачу о животных. Что ж, этому Дилану чертовски повезло, если совершенное не было случайностью — ушел с первого раза и без сожалений. Если нет, то действительно, жаль. Перплд рассказывал, что это обыкновенное дело: новички просчитываются с дозой, берут про запас и думают, что от еще одной таблетки никто не умрет — и, понятное дело, умирают. Иногда, при покупке некачественных наркотиков для большего эффекта привыкают брать определенное количество, но когда сменяется дилер — из прошлого опыта покупают больше, а наркотик оказывается без примеси толченых таблеток парацетамола и детской присыпки. На месте этого Дилана вполне мог быть Томми — очередной бегущая строчка внизу экрана во время утреннего репортажа, очередное имя, пополнившее статистику суицида за сегодняшний день и очередное тело, занявшее полку в морге. — Знаешь, Тесей. Возможно, сейчас тебе кажется, что ты достиг дна, но никогда не поздно оттолкнуться, понимаешь? — тем, кто барахтается на поверхности с надувным кругом всегда легко об этом говорить. Томми, наперекор мыслям, выдавливает из себя улыбку. Слова медсестры все равно не имеют никакого жестокого подтекста и коварного замысла — это просто набор звуков, нацеленный подбодрить. Не получилось, бывает. Двигаемся дальше. — Не унывай. Я попробую дозвониться до твоей семьи, — для человека, от которого попахивает смертью – она всё-таки милая. Томми хотел бы сказать, чтобы она не заморачивалась на этот счет: приедут когда приедут, а если не приедут – и ладно. Возможно, так будет даже лучше: нет лишней нервотрепки, только пестрые картинки охотящегося гепарда и недолгие визиты персонала. Томми не знает, вышло у нее задуманное в итоге или нет, но знает наверняка: процент выживаемости детенышей гепардов составляет всего пять процентов. Оставшиеся девяносто пять погибают: корчась в агонии, пожираемые заживо более крупными хищниками и медленно угасая из-за болезней. Он толком не знает, связано ли его плавающее сознание непосредственно со здоровьем, но Томми иногда отключается от происходящего — действительно отключается, будто кто-то выдергивает кабель питания из розетки. Все сопровождается статическим шумом; и метафорические искры оголенной проводки разлетаются по округе. — К тебе посетители, — шепчет медсестра с нескрываемым облегчением. Томми выдавливает улыбку, но только для Ацетона, потому что в мыслях у него безрадостным набатом гремит а я-то думаю, почему сигаретами завоняло. В такие моменты сознание ускользает, освобождая место для автономности. Уилбур все никак не заткнется: убивается в безмолвных рыданиях и сотрясает воздух словами сожаления. Где-то позади неуверенно топчется Техно. Он выдерживает трогательное воссоединение, чувствуя себя бульоном, расплывшимся по полу. Но тряска сказывается пагубно на желудке и немудрено, что то и дело сбоящий организм в один из приступов любви Уилбура, решает вернуть неудачный прием пищи. Как знак признательности за исчезновение из его жизни на пять лет. В выигрыше от ситуации не остается никто, потому что Томми — одноклеточное без нервной системы и мозга, но Уилу не везет особенно. Ему приходится лицом к лицу столкнуться с составом больничного завтрака с примесью желудочного сока. Тот отскакивает как ошпаренный, но не слишком далеко — это спасает Томми, рухнувшего от слабости следом. Уилбур ловит его под подмышки, не давая в сотый раз прочувствовать лицом труды паркетоукладчика. Дальше с остальным разбирается Техноблейд: под охи и ахи Фила, которого давно пора вышвырнуть в форточку, и беспокойное гудение Уила над ухом, его укладывают на кровать. — …Томми в порядке? За все время он не сказал ни слова, — суетится Фил. — У него точно не отказал мозг? — скептично уточняет Техноблейд, наперекор интонации поправляя на нем одеяло и шмыгая носом. Ему даже мерещится дрожь в чужом голосе. Если бы у Томми отказал мозг, — чего кстати, не произошло, спасибо большое, — он бы сейчас пускал слюни и не моргая пялился в одну точку. Так держать, Техно. Хороший способ назвать своего младшего брата овощем. — Пожалуйста, не волнуйтесь. Так сказываются на нем обезболивающие препараты и он только отходит от наркоза после операции. Это повседневная практика, — наконец-то, единственный умный человек в помещении дал о себе знать. — Спустя пару часов вы заметите улучшения. После наркоза когнитивные способности пациента, как правило, ухудшаются: нарушения речи и памяти, кратковременные галлюцинации и состояние, напоминающие алкогольное опьянение. Тесей может жаловаться на головные боли, тошноту, зуд и боли в мышцах, но это абсолютно нормально. Дайте ему немного времени, — просветив их во врачебные таинства, сдержанно требует девушка под конец. Томми с трудом переваривает поступившую информацию, потому что его айкью состоит из, дай бог, двух цифр. Слов критически много. Он оторопело моргает, когда Техно сжимает его плечо, видимо целясь добавить к списку повреждений сломанную ключицу и разрыв связок плечевого сустава, но честно? Это больше рефлекс и реакция на внешний раздражитель, чем обдуманный знак и проявление самосознания. Томми скашивает взгляд на экран, где на просторах закатной саванны вовсю буйствуют вышедший на охоту прайд львов. — Томми… Он вообще нас слышит? Он немного не в себе, — Уилбур делает широкий жест рукой, встревая между ним и телевизором. Конечно же, Томми их прекрасно слышит и даже наполовину понимает, пока они не решат перейти на шведский. К несчастью, в школе он ознакомился только с тремя уроками французского, пропустил все дополнительные подчистую по испанскому, а шведский не учил вовсе. — Да, более чем. До вашего прихода он замерз и попросил принести одеяло, — коротко кивает девушка. Из-за Уилбура перед телевизором плохо видно происходящее, но львица явно наслаждается пойманной антилопой. Или решила принять томатную ванну — какая-то новая замудреная спа-процедура в Африке. — Мистер Ватсон, сэр- Можно Вас на минутку? — уклончиво и немного сухо спрашивает медсестра, пригласительно открывая дверь на несколько сантиметров. — Да, — брякает тот, не задумываясь, и следом отчетливее поспевает: — Да, конечно. Мальчики, побудьте с Томми, — и без указки разберутся, что им делать – разве обоим не по двадцать с лишним? Как только в помещении становится на два человека меньше, — подтверждением тому становится щелчок закрывшейся двери, — Томми перенаправляет внимание на плазму и, по совместительству, мешающего Уилбура. — Ты не прозрачный, в курсе? — досадливо дергает бровью Томми. И прежде, чем его брат начнет ныть и заливать в уши несусветную чушь: — Можешь принести немного воды? Пожалуйста? Я никуда не уйду, так что вода была бы очень кстати, — он кашляет, наполовину наигранно, а на другую – голосовые связки раздирает от боли. Уил деревянно кивает, до сих пор не отошедший от состояния кататонии, и с открытием двери, запускает в палату обрывки разговора: — …опека… наркодиспансер… пока что нет мест… лучше переждать в комфортной обстановке дома, с некоторыми поправками… замки на ящики, чтобы избежать- — и именно так, дверь вновь оказывается закрыта. Звучит не очень обнадеживающе. Двое готовы — остался еще один. Поговаривают, что если долго игнорировать проблему, она может рассосаться сама собой, но прокатит ли та же схема с Техноблейдом — это уже другой вопрос, требующий отдельных обсуждений. Техно, следивший за уходящим Уилбуром и траекторией его движений, заметно напрягся, когда подслушал разговор за дверью. Самого Томми в известность никто не собирается ставить, но что бы там ни случилось — все складывается не в их пользу. — Знаешь, — странной, не поддающейся расшифровке интонацией начинает Техноблейд, тихой поступью отходя к окну и тем самым дистанцируясь от Томми, — ты этого не видишь, но за окном твоей палаты растет сикомор. Это, кхм, красивое дерево. — Вот как, — незаинтересованно протягивает он, взглядом соскакивая с телепередачи на фигуру Техноблейда, задумчиво рассматривающего густую листву. Приходится напрячь зрение, чтобы приглядеться, но у дерева явно очень толстый ствол, плотная грязно-серая кора и закругленная форма листьев, имеющих темно-зеленый оттенок и лаковый блеск. Издалека напоминает обыкновенный дуб. Техно не торопится с ответом, хотя это в его духе — ни с того ни с сего заводить бессмысленный монолог вслух, рассуждать о малозначимой ерунде, придавая ей слишком большой смысл. Но Томми не знает как подступиться так, чтобы не огрести во всех смыслах: мало ли, без его ведомости происходит момент уязвимости, а еще одного слезливого представления он точно не выдержит. — Что-то особенное об этом дереве или-? — наклоняя голову, он нетерпеливо ерзает в постели, морщась от новой порции цветного калейдоскопа перед глазами. — Когда ты родился, Фил и Кристин посадили сикомор на заднем дворе, — оглянувшись на Томми, пробормотал тот. Насколько Томми помнит, помимо порослей деревьев и засохших кустарников во дворе ничего более не водилось. — После смерти мамы он засох, потому что никто за ним не ухаживал. Томми издает смешок — иронично, что вместе со смертью собственной матери, отождествляющее его дерево завяло, потому что вскоре после этого та же участь поджидала и его самого. Медленно погибать на протяжении долгих лет, брошенный всеми, кто когда-либо клялся заботиться о нем. Задний двор пришел в запустение без мягкой наставляющей руки Кристин. Без нее, казалось, всему живому суждено погибнуть — и обитателям дома в том числе. — Это было совсем маленькое деревце и мы с Уилбуром думали, что когда ты подрастешь, мы сможем повесить на него качели, — Техно вздыхает. — То же случилось и с тобой, Тесей. — Теперь вы хотите повесить качели на меня? — выравнивая голос, спрашивает он и старательно пытается не заржать, со всей серьезностью поджимая губы. Техно с осуждением оглядывает его и Томми думает, что для близнецов у них с Уилом слишком разные глаза. Дело даже не в характере, скорее в отблеске, как в случае с оговоренным ранее сикомором. Карие глаза Уилбура отливали пинтерестовскими эстетиками: белыми цветами с наложенным на них фильтром сепии, дымящейся белой кружкой кофе на кипе газет, стопкой сложенных друг на друга книг нашумевших литераторов, гитарой в углу комнаты и новогодних гирлянд. Глаза Техно — это средневековые замки, украшенные драгоценными камнями короны, бесконечный лабиринт библиотеки, свечи с тающим воском и горсти кроваво-красных рубинов. — …когда я уехал, я не задумывался об этом. О том, что поступаю неправильно. Может, если бы я знал, что Уилбур уедет тоже, что это не поездка на пару недель, а побег- Может, я бы остался, — с пустым выражением лица, Техно наматывает белоснежный тюль вокруг запястья, наблюдая как полупрозрачная ткань, натягиваясь, завораживающе струится к полу.. — Может, — отвечает эхом, выпрямляясь на своем месте. — Может, остался, — мрачно ухмыльнувшись своим мыслям, он повторяет, будто пробуя горькие слова на вкус. Техноблейд переводит на него сосредоточенный взгляд – выражение лица мрачное, практически траурное. Томми содрогается от внезапного осознания: — Ты бы не остался, — отрезает он строго, вспоминая все безэмоциональные взгляды и закрытые перед носом двери. — Да какая уже разница, правда? — цыкает Томми, кашляя. — Что твой глупый сука-мор, что я, — он делает взмах рукой, словно пытается отвязаться от докучливого насекомого, жужжащего над ухом. — Сикомор, Томми, — поправляет Техноблейд безучастно. — Точно, — поддакивает с полным пониманием, что вертел он на одном месте эти дурацкие ботанические названия. — Что я хотел сказать – плевать так-то. Что сорняк ваш, что я – оба давно мертвы, — и отводит взгляд, потому что видеть сокрушенную мину попросту выше его сил. — Ты не мертв, — с завидной убежденностью заверяет Техноблейд, отстраняясь от подоконника и выпуская из рук тюль. Ужасно хочется ядовито-несведуще передразнить «да что ты?», но он вовремя прикусывает язык и вопросительно выгибает бровь, призывая продолжить. — Как ты сказал, мы попытаемся ради тебя. Я знаю, что был не прав, поверь мне, и я попытаюсь исправиться. Томми шумно выдыхает, маскируя рвущийся на свободу смешок. Как это в стиле Техноблейда — высокопарно, еще чуть-чуть и вовсе будет надменно. — Помнишь, когда мне было где-то десять, я вернулся после уроков с творческим школьным проектом? Нас всю неделю загружали по самые уши ради одного дня, когда семья приходит на выставку посмотреть, — он хмурится, рассматривая свои сплетенные в замок пальцы на коленях; средний и безымянный пальцы скреплены между собой тугой повязкой бинта и места, где повязка заканчивается, ужасно зудят. — Я говорил вам не подглядывать. Взял обещание что вы обязательно придете. Проект назывался «Человек, который тебя вдохновил», хотя ты этого не помнишь, — бубнит он, стискивая зубы, — …и я сдал его самым последним, потому что не мог выбрать. Не пытаюсь забрать у Уила все его заслуги, но я выбрал тебя. Он поднимает взгляд в тот же момент, когда с губ Техноблейда срывается ужаснувшийся, но что важнее, понимающий вздох. Томми ухмыляется. — На самом деле, искренне поебать, если бы Уилбур и Фил не пришли, знаешь? Суть была в том, чтобы посмотреть на твое лицо, когда я сдерну то гребаное покрывало. Подумал, может ты оценишь старания, — он с напускным безразличием слабо дергает плечами. — Ты обещал, что придешь, Техно. Ты сказал, что придешь, но не пришел. Фил, конечно же, тоже. Вы же были на соревновании по фехтованию. Как неожиданно, — Томми с убитым видом закатывает глаза. — Уилбур пришел, самую малость бухой, но хотя бы он был там, когда мне вручили медаль за самую креативную идею. Сказал, что это круто или типа того, чтобы я не сильно расстраивался по этому поводу. Это ведь Техно и Фил – они никогда не сдерживают обещаний, — пародируя колкую интонацию Уилбура, рассказывает неторопливо, время от времени вынужденно прерываясь на глубокие вдохи, потому что легкие начинало сдавливать и распирать изнутри. — В тот день я перестал тебе верить. Твои слова такой же пустой звук, как каждое «я люблю тебя» от Уила. — Мне жаль, Томми- Мне так жаль, — полузадушенно выдает Техно, спотыкаясь о собственные ноги, но в отличие от Уилбура, не несется обелять себя в глазах Томми. — Забавно, — угнетенно фыркает Томми, на сей упираясь взглядом в носки техноблейдовских черных берцев, — потому что даже этому я не верю, — ожесточенно хмурясь, он неожиданно вспоминает: — Есть охеренная идиома как раз на такой случай. Ты же любишь эти заумные штучки. «Этого оказалось недостаточно и уже слишком поздно» – тебе это говорит о чем-нибудь? Я не могу больше верить тебе, Тех. Больше нет. Ты обманывал меня слишком много раз. В такие моменты Томми как никогда хочет умереть — ну, может если не умереть, то перестать существовать точно, заодно стерев оставленные за собой разрушения: гигантские кратеры, трещины, сколы и прочее, что потенциально могло в свое время навредить окружающим. — Это не значит, что я не буду пытаться, — поколебавшись, заявляет Техно, делая уверенный шаг вперед, а затем еще несколько, оказываясь прямо напротив. Чужая одежда шуршит совместно со скрипом подошвы ботинок об пол, когда тот садится на корточки перед ним, воссоздавая зрительный контакт. И Томми смотрит на него в ответ, но не так, как Техноблейд – никакого раскаяния и смятения, ими там даже и не пахнет. Только жалость и вымученная улыбка, из-за натянутости которой уголки губ покалывают. Они могли бы поговорить о чем-то другом — о чем угодно, на самом деле. Взять хоть к примеру украшенное синяками лицо их старшего брата; такого глубокого и многогранного синего цвета, еще чуть-чуть и индиго, Томми никогда не приходилось видеть. — Это бессмысленно, Блейд, я серьезно, — упрашивает устало, — лучше оставь эту затею, все равно невозможно извиниться перед мертвым. Но Техноблейд смотрит на него так, будто только что Томми самолично придушил его питомца. Возможно, он сказал что-то не то? Пусть так, перефразировать понятнее он уже не сможет — длинные монологи в семье Ватсонов не его отличительное качество. — Почему ты так уверен, что мертв? — голос Техноблейда на последнем слове ломается, что скорее присуще Уилбуру, но Томми не заостряет внимание. — …а разве я жив? Трудно назвать себя живым, несмотря на доказывающий обратное кардиомонитор и тяжесть во всем теле. По физическим показателям он определенно жив, но и люди с некрозом мозга тоже живы: их грудь вздымается в такт вдохам, кровь циркулирует по венам и сердце продолжает биться. Несмотря на ранее отпущенную тем же Техноблейдом шутку про отказ мозга, Томми не утратил способность мыслить, но он чувствует себя аналогично — как живой труп. — Да- Да, Томми, — карие глаза внимательно скользят по лицу Томми, старательно выискивая нечто за гранью их реальности. — Как скажешь, — сдается он. — Я устал. Почему бы тебе не уйти? С Техно он даже не пытается придумать окольный путь, руководствуясь которым можно спровадить отсюда своего брата, потому что это не Уилбур. Техноблейд не Уилбур, поэтому соглашается без лишних уговоров, воспринимая просьбу уйти как нечто естественное. — Я буду с Филом в коридоре. Если что, Уилбур позвонил Перплду – он должен скоро приехать. — Спасибо, — тихо и малоэмоционально, но от этого не менее искренне благодарит Томми. Он бы хотел увидеть Перплда. В лучшем случае, может и Дрима – тот пропал со всех радаров после последнего визита больницы и не имел тенденции появляться по собственной воле. Когда в чужой голове что-то да вспыхивало, а это случалось редко, но если уж карты так легли – Дрим обычно отдавал предпочтение угрожающе рявкнуть посреди коридора «мистер Ватсон, задержитесь после уроков» и дело с концом. — Как он? Перплд, я имею в виду, — поколебавшись, вносит ясность он. Зная Перплда, можно уверенно делать ставки, что тот в порядке: размеренно раскуривает сигаретную пачку на балконе и отмораживает задницу, но это вроде как само собой разумеющееся – беспокоиться о самочувствии друга. Техноблейд хмурится и слабо ведет плечами: — Как обычно, — такой ответ оставляет место догадкам. С одной стороны, требуется конкретика и более объемное объяснение, хотя за таким надо идти к Уилбуру и его фиолетовому лицу. С другой, что вообще значит «как обычно»? Как обычно Перплд может делать много вещей: угрожать людям пистолетом, грабить банки, захватить Капитолий или жарить яичницу у себя дома, танцуя под эйси-диси у плиты. В итоге Томми все равно приходится кивнуть, потому что горло першит от перенапряжения, а Уилбур вроде как ушел за водой, а не сигаретами и хлебом. Лучше бы, правда, ушел Фил сразу после смерти Кристин, но такого юмора его братья не поняли бы, да и семилетняя версия себя — тоже. — Поторопи Уилбура, а то он пять лет простоит у кулера, — полушутя бросает Томми, плотнее заворачивая себя в колючее одеяло и настраиваясь на дрему, потому что начиная с сегодняшнего дня – это его единственное развлечение. Проспать слишком долго ему не дают разговоры, какой-то умник, — не будем тыкать пальцем и говорить, кто это, — решил поболтать с открытой дверью. При желании Томми даже может разглядеть руку, лежащую на дверной ручке со стороны коридора, а если уж совсем заморочиться — даже догадаться, кому она принадлежит. Если пальцы аристократично длинные, как из профилей маникюрных салонов в инстаграме — это Уилбур. Начиная от запястья прослеживается мышечная масса — это Техно или, в крайнем случае, ассасин, посланный по его душу. Если нет ничего из вышеперечисленного, мужская рука как рука — это Фил или, опять же, наемный убийца. — …слышит? — беспокойно уточняет Уилбур, подошва обуви нервно шаркает по полу. — Он спит, Уилбур, и явно не будет рад, если ты его сейчас разбудишь, — бурчит Техно. — Ему сейчас нужен отдых, ты же слышал врача. Никакого стресса, ясно? — Но нам нужно спросить его мнение, — тональность, которой Уил произносит предложение, заставляет сердце сделать напряженный кульбит в плохом смысле этого слова. Как когда пол уходит из-под ног, оставив за собой липкий ужас перед неизвестным. — Тесей утратил эту привилегию сразу после передоза, — холодно осекает того Техно. — Более того, его мнение сейчас уж точно не должно ничего решать. Это ради его безопасности, понимаешь? К тому же, Фил сказал- — Мне плевать, что сказал Фил- — делая резкий вдох, нетерпеливо огрызается Уилбур. — Они просто не могут развести руками и ляпнуть, что ничего не поделать. Ты опять говоришь мне ждать у моря погоды? Как тогда, сидя на диване и гадая, не умер ли наш младший брат где-то под мостом, как бездомная собака?! — А что ты предлагаешь, Уилбур? Спросить у Тесея, что он думает, а потом все равно сделать по-своему? Как по мне, так это уже не вопрос, а констатация факта, — фыркает Техноблейд и в своей голове Томми рисует картину своего брата, сложившего руки на груди. — …Томми все еще человек, Техноблейд, если ты вдруг забыл, — шипит в ответ. — Он человек, опасный для самого себя, — и, возможно, самую малость, для общества. — Я понимаю, но Томми- — щелкает языком Уилбур раздраженно. — Я знаю, каково это- я был на его месте и Тех – это долго не продлится, — посредством интонации создается впечатление, будто в слово «это» вложен какой-то сакральный смысл. — Нам нужно что-то сделать. Я могу забрать его с собой в Бруклин? — несмело вызывается. — Потому что черта с два местные врачи будут за ним следить. Как только Томми станет лучше и ему развяжут руки – он сбежит. Здесь нет никакой нормальной охраны, — он прекрасно слышит, как в реплики понемногу закрадывается накатывающая перед истерикой гипервентиляция: шумные вдохи и отрывистые сбивчивые фразы. — Не будь пессимистом. Через пару дней- — А если нет? Придется забрать его домой, заколотить окна и резать хлеб пластиковой ложкой? — издает истеричный смешок Уил, наверняка зарываясь пальцами в собственные волосы. — Уилбур, тормози, — просит Техно. — Когда ты приехал в Бруклин – ты пошел лечиться? — следует пауза. — Нет. Только после знакомства со своими друзьями, их уговорам – только потом. Заберешь Томми с его депрессией в неизвестное место, где у него нет даже знакомых и первое, что он сделает по приезде – шагнет в окно. Еще до того, как ты найдешь подходящую клинику, — вздох. — Я уже думал об этом. Увозить его куда-то – не вариант, слишком большой риск сделать хуже. — Оставлять с Филом – тоже, — хлестко подмечает Уил. — Запихнув его в психушку в другом городе – ты просто укрепишь комплекс брошенности, — фигурально подчеркивает Техно. — Для Тесея это будет наш очередной способ от него избавиться, — тот абсолютно и бесповоротно прав в своих размышлениях, потому что Уилбур – не Техноблейд, а последний уж точно знает, какие последствия тянутся за действиями. Хотя странно, почему генерирующая около-гениальные решения, голова пресловутые пять лет назад приняла аналогичное решение паковать чемоданы и спешить навстречу своим мечтам, подальше от Томми. Видимо, в списке стремлений «сделать все правильно» младший брат по определению не входит. Оказавшийся той-самой-рукой, пальцы Уилбура соскальзывают с дверной ручки с мученическим смирением, чтобы затем цыкнуть и хлопнуть дверью. Томми ужасно хочет процитировать одну из известных песен паник эт зе диско про закрытие дверей, прежде чем вести такие удручающие по содержанию обсуждения, прекрасно осознавая, что единственное, отделяющее вас и тему разговора — это не шибко толстая стенка и приличная щель, пропускающая звук. — Эй, если будете шушукаться за дверью, как школьницы, может заодно и за сигареткой сбегаете? Уилбур, буду благодарен, — акцентируя внимание на конкретном человеке, чье поведение сильнее всего действовало на нервы, повышает голос. Доказательством того, что его все уже услышали, становится испуганное чертыхание двух теней и поспешно удаляющийся топот. Между делом Томми осушает воду из пластикового стаканчика маленькими глотками, успевая выронить его из рук достаточное количество раз, чтобы пить было нечего. Остаток времени в его скудной на события жизни, он чешет кожу вокруг катетера и пытается не думать, какой длины иглу затолкали в вену. Вскоре место у больничной койки занимает Фил, разговор с которым проходит не так, как хотелось бы, но когда в его жизни хоть что-то шло согласно плану? Будь оно так, Томми сейчас бы играл в настолки с Кристин на том свете. Разговоры со своим отцом всегда заканчиваются на минорной ноте, но Перплд спасает положение своей невыспавшейся мордой и вкрадчивой просьбой, вброшенной между строк, покинуть помещение. Томми не ожидал от их разговора чего-то конкретного, но вместе с появлением Перплда, его начинает разъедать изнутри чувство вины. «Как обычно» оказалось скверное настроение и глубокие тени от недосыпа, залегшие под глазами и взаимное желание не смотреть друг другу в глаза. Потом Перплд плачет, а Томми ничего не может сделать, кроме как хлопать глазами и слушать. Тот проверяет его пульс, неуверенный в том, что сидящий перед ним человек жив — и он сам сомневается, жив ли прямо сейчас, но глядя на бледное лицо с мокрыми дорожками слез на щеках, Томми хочет попытаться. Перплд пахнет кровью и табаком: оба запаха давно въелись в одежду и перестали отстирываться, но из всего того кошмара из таблеток, капельниц с острыми иглами и ледяными проспиртованными руками медработников — этот аромат самый комфортный. У Томми кружится голова, когда он откатывается в сторону, освобождая место на узкой кровати, но он не подает виду из уважения и сжигающей нутро совести. Перплд засыпает, в середине своей дремы меняя позу и прижимаясь щекой к его груди; ерзает немного, пока ухом не прижимается к месту, где отчетливее всего слышна гулкая вибрация бьющегося сердца. Перекинув руку через грудную клетку и стискивая до хруста плечо, тот испускает длинный вдох и идиллически замирает. Когда в палату возвращается Уилбур, открывший дверь тихо-тихо, словно догадывается о чем-то — Томми поднимает на него взгляд и не моргая следит, как взгляд его брата мечется между его лицом и затылком сопящего Перплда. — Мы будем в коридоре, — одними губами шепчет Уил и Томми безразлично кивает, подразумевая этим согласие подвида делайте, что хотите.