Кодеин в моих венах

Томми перестает спрашивать, какой сейчас день недели и не интересуется, как дела в школе, трусливо перекладывая всю инициативу для разговоров на своих постоянных посетителей и дежурных медсестер, пытающихся выудить из него чуть больше, чем пару слов. Перплд в один из своих визитов, которые не могут быть такими частыми, как они оба того хотят: школу никто, к сожалению, не отменял, поэтому время посещения автоматически смещалось на выходной день или непонравившийся урок. Тем не менее, как однажды заметил Техноблейд, Перплд слишком зачастил с прогулами, даже если чужая успеваемость не должна являться причиной его беспокойств. Его друг просто пытался уличить возможность сбежать в больницу, ссылаясь на выдуманные за пять секунд причины или не объясняясь вовсе, чем моментально заработал еще более сомнительную репутацию среди учителей, возлагавших на него какие-никакие надежды. Кажется, Перплда даже призывали начать посещать школьного психолога, чтобы разобраться в причинах такого поведения, но даже после подписанных документов на согласие — на приемах тот все равно не появлялся и Томми не мог осуждать. Самого вообще никогда не тянуло просиживать штаны у Бэда в кабинете, каким бы хорошим человеком и профессиональным психологом тот не был. Один раз Перплд бросил что-то о том, что Таббо и, — разумеется, куда же без него, — Ранбу изъявили желание навестить его в больнице и несмотря на полученное всеобщее одобрение, визит все время откладывается, поэтому четкой даты никто не называл. Томми не знал, как реагировать: прыгать от счастья или умолять врачей забаррикадировать палату — любая реакция слишком энергозатратна, поэтому он только пожал плечами и сказал, что те вправе поступать так, как посчитают нужным. Иногда всплывали общие новости из школы: одноклассники и учителя интересовались его состоянием, последние искали возможность передать ему домашнее задание, как только медленное ухудшение состояния сменится ремиссией. Половину сказанного Томми так или иначе упускал из виду и забывал — все сосредоточение внимания было отдано боли и скачкам сознательности, выбивавшим из него остатки сил. Из-за абстинентного синдрома он проводил все свое время лежа в кровати, трясясь как осиновый лист на ветру и потея так, словно кто-то шутки ради выкрутил отопление на максимум. Нельзя забывать про постоянную рвоту и ни на секунду не отступающие чувство тошноты, преследовавшее его даже во сне. Неудивительно, что спустя несколько мнимых дней и бессонных ночей, когда Томми подскакивал в постели посреди ночи из-за пробирающего до костей мороза и удушья, он начал выглядеть больше как выкопанный покойник, чем нормально функционирующий человек. Какая-то его часть, рациональная и адекватная, была благодарна Перплду и его беспокойным бормотаниям, адресованным стенке, но другой, менее понимающей и больше беспочвенно агрессивной, быстро надоедала его неразборчивая речь и Томми позволял себе выставить своего друга за дверь прежде, чем он начнет бросаться в него стаканами. Он не злился на Перплда — не было причины; его злило это странное опекание и хождение вокруг да около, словно за одну ночь Томми из личности трансформировался в минное поле, рядом с которым чихнуть страшно. Томми пока не приходилось привязывать к кровати, количество одеял на нем увеличилось и они оказались слишком тяжелыми, чтобы их поднять, поэтому надобность в фиксирующих перчатках тоже как-то отпала. Но если нельзя кому-то сделать больно физически, так гласили заповеди Уилбура, всегда можно резать словами. Порой это даже больнее, чем любой подзатыльник — усвоено исходя из своего личного горького опыта. Томми усердно поджимает губы, когда слышит знакомые шаги и когда лицо Перплда показывается в дверях: старается не сболтнуть лишнего, в свои лучшие дни позволяя тому трепаться сколько душе влезет. В худшие он стучит зубами от колотящей тело злобы и рычит предупредительно: — Перплд, по-моему, тебе уже пора, — когда тот начинает заполнять пустоту бессвязными разговорами, которые он даже понять не может. Томми слушает его пять минут, бессовестно разглядывая сменяющиеся картинки на телевизоре и с каждой секундой раздражаясь все сильнее, когда вместо ровного голоса телеведущего слышит шорохи и апатичный голос, докладывающий о событиях, до которых ему и дела нет. Томми не стесняется в выражениях хотя бы мыслях, потому что правда? Его совершенно не колышет, как там дела у чужой мамы — она синячит каждую пятницу, как по расписанию, и до самого Перплда тоже: что такого его лучший друг может рассказать, о чем он бы уже не знал? И если сегодня разговор не склеивается, всегда можно попытать удачу на следующий день, а если нет, то послезавтра. Когда-нибудь да точно получится, а пока вместо того чтобы капать Томми на мозги, Перплд может закрыть дверь со стороны коридора и отправиться домой отсыпаться. Или начать, наконец, ходить на уроки — что угодно, лишь бы не это испытание на терпение. Тот хотя бы не сильно обижается, — или не подает виду, — когда из пассивно-агрессивного режима ясно-хорошо-ладно он переключается к ориентированному колупанию ран метафорическим ножиком и пристально смотрит на дверь, немо предлагая отсюда выйти. — Перплд, — настойчивее зовет Томми и скрипит зубами, рассерженно вздыхая, когда просьба оказывается проигнорированной. Все эти злые вздохи подвида обрати на меня внимание вносили в его будни болезненную и малоприятную лепту, потому что он подцепил какую-то ленточную заразу, но надо же как-то обратить на себя внимание. Перплд мельтешит у подоконника, что-то роняет и отсутствующе мычит, давая понять, что слушает, но не слышит. — Я говорю, может, тебе пора идти? — я, блять, уже заебался слушать про твою мамашу или твои мирские посиделки с Таббо. Конечно же, все та же отключенная часть мозга, отвечающая за мягкую сторону характера, немного рада, что эти двое пришли к какому-то своеобразному соглашению и зарыли топор войны, но сейчас у него зубы стучат от холода и хочется блевать без разбора. И если Перплд продолжит ломать подоконник, что он несомненно сделает такими темпами, Томми не останется выбора, кроме как прикрикнуть и, как ему полегчает, залепить одну-другую пощечину. — Сейчас, — отмахивается безразлично и Томми даже рад, что тот остается живчиком, несмотря на обстоятельства и то, что его друг превратился в гневную язву. — Я уйду, но сперва мне нужно показать тебе кое-что, — и лучше это будет припаркованная под окном ламборджини, потому что другой вариант его не обрадует. Томми терпит целую минуту, прежде чем переспросить: — Ты там сдох? — и прищелкнуть языком, когда не получает ответ. — Нет и успокойся, я все равно никуда не ухожу, — а надо бы, ведь в этом-то и корень ебучей проблемы. — Я тебе сейчас успокоюсь- — сплевывает Томми, повышая голос и давясь от жжения в груди – этому феномену наверняка есть какое-то медицинское название, но в последнее время никто не считает нужным ставить его в известность. — Вот, вот, смотри. Ранбу просил передать цветы, — произносит Перплд, держа в руках прозрачную вазу с видом, будто у того в руках коробка доверху набитая породистыми котятами, каждый стоящий как почка, а не сиреневая цветочная ересь. — Хочешь, выкинем? — шутливо предлагает тот, перебрасывая вазу в другую руку. — Я тебя сейчас выкину. Поставь их на место, — предупреждает Томми, но его праведный гнев смягчается. Дело привычки, но все, касающееся Ранбу, вызывает у него только тоскливую боль в груди и воспоминания, к которым уже не вернешься. — Они называются аллиумы. По факту, это просто декоративный лук, — вглядываясь в эти пушистые фиолетовые соцветия, он отстраненно замечает, что со всей тематикой Перплда они удивительно красиво смотрятся вместе. — Его можно есть? — выгибает бровь Перплд, поднимая один из цветков за стебель и вертит между пальцами, всматриваясь в россыпь маленьких цветов с острыми лепестками. — Не знаю. Как попробуешь – скажи, — подначивает Томми и трет переносицу. — Почему именно они? — Мы живем в эпоху интернета. Погугли. Или спроси у Ранбу, — советует. — На языке цветов они означают то ли «ты сильный», но еще что-то о бессмертии и отвергнутой любви. Не знаю, что именно имеет в виду Ранбуб, но надеюсь не последнее. Никогда не спрашивал. А теперь, раз уж я ответил на все твои вопросы, ты пойдешь, наконец, домой? Ты не единственный, кого мне еще придется сегодня терпеть. Потому что в кружок по слежке за Томми записаны помимо Перплда еще оба его брата и все они работают согласно своему расписанию: Уилбур раздражает его утром, Перплд — днем, а Техноблейд стучится в двери под вечер. И зачем тогда, спрашивается, нужны медсестры. — Тогда до завтра, — кивает тот и ставит вазу вместо подоконника на прикроватную тумбу, поправляя выбившийся из композиции цветок и на прощание стискивая ему плечо. Фил среди всевозможных посетителей его палаты — самый редкий покемон, застать которого удается только по нечетным дням праздников, когда вселенная дает добро. Он приходит под покровом ночи, шурша плащом и в таинстве собственного молчания вешает верхнюю одежду на крючок у двери, чтобы потом двадцать минут молча стоять перед кроватью, не проронив и слова. Иногда ходит туда-сюда с мученическим выражением лица, словно его отца что-то гложет, но никогда не случалось такого, чтобы тот успешно подобрал нужные слова. Медсестра, которая за ним присматривает и попутно держит в курсе Фила касательно программы лечения, сочла нужным это рассказать, поскольку сам Томми в часы посещения спит как мертвый, напоенный разнообразными снотворными препаратами, чтобы к утру и визиту Уилбура хотя бы моргать. Больница щедро раздает его семье всяческие поблажки, например безвозмездное пользование кофемашиной и безлимитные часы посещения. Последнее — исключительно для Фила с его загруженным графиком и нежеланием вести диалог с сыном. Томми не делится этой информацией, но пару раз просыпался посреди ночи и знатно так пересрал, когда краем глаза заметил темную фигуру, рассматривающую что-то в окне. Приглядевшись, он конечно увидел знакомые собранные в хвостик блондинистые волосы и узнал знакомый профиль, но какой-то мужик в костюме людей в черном у него в комнате — это удар по хрупкой психике. По утрам он стойко выносит энергичного Уилбура, бегающего с шилом в заднице по палате с непонятными намерениями: отсортировывает одежду Томми, которую тот ни разу не наденет до самого дня выписки и смахивает с каждой гладкой поверхности несуществующую пыль, заставляя сомневаться, нет ли у того ОКР. Кому пора ограничить потребление кофеина и не подпускать к автомату, так это Уилу с его неисчерпаемым желанием навести чистоту там, где все уже скрипит и блестит. Энергия прямо-таки бьет ключом, подпитываемая содержимым черных пластиковых стаканчиков. Еще от Уилбура в последнее время все хуже пахнет: какая-то горючая смесь из кофе и сигарет — отличное сочетание для ежедневной диареи. Перед Томми стоит та же непонятная тарелка с, кажется, овсянкой на воде, и он уныло размешивает ложкой содержимое. Аппетита у него нет и в ближайшее время не появится, а чтобы самостоятельно принимать пищу нужны мотивация и новая пара рук. Просить помощи, он, конечно, не станет. С Уилбуром все никогда заканчивается гладко — они это оба знают, но если вышеупомянутый пытается осторожничать рядом с ним, то Томми только злится сильнее. Хотя куда уж больше: он просыпается со скверным расположением духа и засыпает не менее измотанный злостью на мир вокруг. Ему не нужны эти жалобные взгляды, которыми его сполна одаривают медсестры. Ему не нужны извинения от своих братьев. Ему не нужны никому неинтересные рассказы о жизни за стенами больницы от Перплда. Ему не нужны цветы на тумбочке, которые все равно завянут. Сменная одежда в комоде, которую он все равно не наденет. Запоздалое желание вновь заявить о себе от Таббо. Фил, который только и может, что топтаться у него в палате среди ночи. Просто оставьте его в покое — это не такая уж и невыполнимая просьба. Томми, стискивая зубы, смахивает попавшуюся под горячую руку вазу с аллиумами. Звук бьющегося стекла прокатывается по безмолвной палате. Если придется составить рейтинг людей, с которыми он реже всего обменивается репликами — лидирующую позицию, без сомнений, займет Уилбур. Им не о чем говорить: конечно, всегда есть безоблачные дни их детства, как тема для потенциального обсуждения, но зачем ворошить прошлое? Уилбур небрежно отбрасывает стопку одежды в сторону. Выражение лица донельзя смешное, когда тот на пошатывающихся ногах с глухим стуком приземляется неподалеку от осколков. Томми, — всегда невольный наблюдатель, — жадно ловит малейшие движения и изменение в мимике, пытаясь сопоставить с каким-то шаблоном в своей голове. Ребром подошвы своих дорогих мартинсов Уил смахивает стеклянную пыль и осколки в сторону, освобождая для себя место. — Томс, — сдавленно выговаривает и обыкновенно чистый музыкальный тембр голоса его брата беззащитно гнусавит. — Зачем ты- ты не поранился? — мешкая, Уилбур меняет курс разговора и перехватывает его ладонь в свою – подальше от усеянного стеклянной крошкой пола: чужие руки большие и теплые, но до техноблейдовских ладоней, разгоряченных как растопленная печь тому далеко. — Нет, все нормально, — отгоняя сомнения, заметные во взволнованном прищуре карих глаз, отвечает он. Переворачивая руку Томми за запястье ладонью вверх, мозолистые и шершавые из-за долгих лет игры на гитаре, кончики пальцев скользят и надавливают на раскрытую ладонь точечно. Уилбур исподлобья следит за его реакцией с недоверием, словно она как-то может выдать истинное положение вещей, но вопреки видимым метаниям в чужой голове — он не меняется в лице. — Тебе- тебе не понравились цветы? Я могу их убрать, — с трепетной уступчивостью советуется тот. — … с цветами все нормально, — равнодушно отвечает он и отстраняется. Пальцы Уилбура вокруг его запястья и на ладони покорно размыкаются. Его брат озадаченно хмурится, косясь на поблескивающее в свете утреннего солнца стекло; радужное мерцание от преломления света украшает монотонную плитку. — Тогда зачем- — Томми хотел понаблюдать за чужой реакцией – вот и все. Не то чтобы в больнице есть, чем себя поразвлечь, а телевизор успевает быстро наскучить. Спустя еще тридцать минут он бы все равно потерял нить повествования, трактующего эпизод передачи. Еще одного сеанса пения китов он точно не вынесет. Ранбу вряд ли найдет в себе силы по-настоящему обидеться на расточительное обращение со своим подарком. Достать десяток, даже сотню идентичных букетов не составит особого труда, когда твоя жизнь подобна принцессе, заточенной в эдене. Перплд все равно мимолетом предлагал избавиться от букета. Томми скашивает взгляд выше — туда, где тонкая канюля, тянущаяся от сгиба локтя, заканчивается на стойке с полупрозрачной жидкостью витаминно-минерального комплекса. Пакет капельницы пуст. — Позови медсестру, пусть поставит новую. И уберется здесь, — с трудом поднимая руку с иглой чуть выше головы, неопределенно кивает Томми. Что именно являла собой та неизвестная жидкость он толком не знал, но и знать не хотел тоже. Уилбур с тяжелой топорностью выпрямляется, поднимаясь на ноги и кивает послушным болванчиком. Он смотрит на своего брата с секунду, прежде чем, облизнув губы, добавить лениво: — Сходи покури, — потому что неуклюжим и грубоватым в движениях тот становился, когда никотин в крови начинал опасно крениться к отметке нуля. — Томми- — с резким вдохом отнекивается Уил с виноватым видом. — Я все еще буду здесь, — несмотря на свободную дееспособность конечностей, за пределы больницы и здешних кабинетов он никогда не уходил, довольствуясь утренними пешими прогулками до процедурного и обратно. — Не топчись по стеклу, мартинсы испортишь, — подмечает лениво. Уилбур втупую пялится на обувь, будто впервые ее увидел, но Томми к тому моменту отвлекается на телевизор, не оставляя выбора, кроме как прислушаться и приступить к выполнению добровольно-принудительной рекомендации. В последнее время, опять же, мало кто рвался оспаривать его точку зрения и не спешил отказываться от просьб — это заставляет Томми чувствовать себя больным на смертном одре. Перед самым уходом, Уилбур, придерживающий открытую дверь, вполоборота успевает ввернуть: — Тебе что-нибудь принести? — тут можно начать затянувшуюся избитую шутку на тему принеси мне то — не знаю что, лишь бы подальше и на подольше от Томми. Он вглядывается наполненную тарелку с завтраком – и в голове крутится один-единственный вопрос. Но он говорит: — Нет, — пальцами сминая одеяло и пялится в никуда; в воображаемую точку чуть правее от скулы Уилбура, где дверная рама заканчивается и начинается стена. Уилбур робко кивает — и уходит. С видом единственного выжившего после крушения самолета. Как шагнувший из горящего дома без царапин, пока многочисленные полицейские застегивают на ком-то черные мешки. Томми откидывает стол в сторону, переворачивается набок, щекой прижимаясь к теплой перине матраса и подхватывает аллиум с пола. Сдувает с него стеклянную крошку. Раскручивает стебель между указательным и большим пальцами. С губ вместо привычного свиста гуляющего воздуха срывается утробный клокот и першение горла. Телефон, кстати, никто так и не вернул: не то чтобы ему есть кому позвонить, хоть был шанс, что будь у него гаджет на руках — Перплд немного, но успокоился бы со своими регулярным прогулами. Посещение школы по графику «два через я еще подумаю» никому не шел на пользу — это почти гранитный факт. Одно раскрашивает его серые будни: если Перплд, тот самый Перплд с лицом как скисшее молоко и дружелюбностью сторожевого пса на цепи, да и приправить это брезгливостью ко всему новому и неизведанному, сумел как-то законтачиться с кем-то вроде Таббо, на полпути затолкав неприязнь в глотку и сжевав прошлые недопонимания — это своеобразная победа. Своего рода новое четвертое июля. Доставайте бенгальские огни и фейерверки с хлопушками. Первый шаг навстречу чему-то сделан, а там и до второго недалеко. Дай бог и Томми даже увидит тот день, когда Перплд начнет пожимать руки при знакомстве без вкрапления интонации рад встрече, но я потом помою эту руку. Одна из нынче модных фишек здешнего места — это залетать в помещение смертоносным вихрем, как будто в загривок дышит смерть и близится день, когда грешное человечество предстанет перед богом на великом суде. Медсестра, безымянная и окрещенная Ацетоном для разнообразия, оглядывает его с ног до головы оценивающим взглядом — и Томми это ни капельки не нравится. Ее взгляд скромно останавливается на осколках, через которые она со своими туфлями на низком каблучке уверенно перешагивает и выжидающе смотрит на стол. Предмет, по ее мнению, наверное должен телепатически осознать, что рассудил неправильно и вернуться в предыдущее положение, чего не делает. — Ты снова не ешь, — в голосе нет осуждения, но есть привкус желудочного сока на языке и мурашки на плечах. — Тесей, мы уже говорили об этом, — истощенно вздыхает она, — ты должен есть, хочешь или не хочешь, но твоему организму нужно откуда-то брать силы. У тебя такая замечательная семья, такие очаровательные братья, — цокает языком. — И твой молодой человек, — он невольно с интересом вскидывает голову, — он очень беспокоится, что ты не ешь. Твой отец про тебя все время спрашивает. Но мозг все еще подвисает на задачке под названием «молодой человек». Если проделки Перплда, то когда успел вписать свои инициалы в графу такой близости? Додумался же. Заграбастал хорошую возможность приходить, когда вздумается — и без лишних вопросов. — Мистер Ватсон такой занятой, — качает головой она, — все равно находит на тебя время. — …но так и не придумал, что мне сказать? — фыркает Томми мрачно. — Дай ему время, — вздыхает она. У Фила этого времени было предостаточно – целых десять лет, но медсестре это неизвестно. У Томми этого времени больше попросту нет: все расписано поминутно, а конечная точка рпг-шной миссии – додуматься, как сослать своих «замечательных» братьев обратно. Для нее его отец — просто провинившийся трудоголик, упустивший важный эпизод из жизни младшего сына. Для Томми — какой-то мужик, делящий с ним одну крышу над головой и так уж вышло, оплачивающий коммунальные услуги. С Уилбуром будет проще: у того пустующий профиль инстаграмма с отлучкой характера мой брат наркоман, квартира в Бруклине и товарищи по музыкальным инструментам дожидаются своего ненаглядного вокалиста. Уилу все равно придется уехать, когда все уляжется — и не дай бог они встретятся раньше, чем на похоронах кого-то из родственников. С Техноблейдом дела обстоят сложнее, но как говорится, нет ничего невозможного. Техно уехал учиться в другой город и максимум им увиденного жилья — это душная комната общежития и старый дом. Рано или поздно все равно придется покинуть отчий дом и отправится в свободный заплыв по миру, а там и до работа-дом-семья рукой подать. Главное, чтобы Томми ненароком в этом плане не оказался. Когда Уилбур возвращается, а медсестра покидает его постель, предварительно удостоверившись, что окна плотно закрыты, а то мало ли, что в дурную голову пациента взбредет — Томми ждет сигнала метафорической ракетницы под названием ну я пошел, а Техно зайдет вечером. Потому что история еще не видала такого дня, когда кто-то не приходил. Вернувшийся Уилбур кладет ему на колени упаковку сока и смотрит как на именинника, которому зря пообещали последнюю модель айфона и поездку в диснейленд. Томми, не ожидавший ни того, ни другого, поднимает принесенные дары с увлеченностью кошки, перед которой положили брокколи. И тут два варианта событий: либо кошка подскачет как ошпаренная и умчится куда подальше, либо обнюхает, ткнет неопознанный объект лапой и невзначай смахнет на пол. Томми, как взрослый и более-менее разумный человек, не глядя откладывает пакет сока на тумбу, чтобы потом уговорами и окольными путями всучить это первому оголодавшему. Кто это будет: Техно или Перплд — не так важно. Уилбур смотрит на циферблат часов на своем запястье. Томми смотрит на Уилбура. — Увидимся, Томс, — тот воркует и тянется, чтобы взъерошить волосы. Он уворачивается, а Уил торопливо заталкивает руку в карман, чтобы не нагнать лишней неловкости: — Не скучай, Техно заглянет где-то через час. Когда Техноблейд заглядывает — Томми нет в палате: он буднично наведывается в кабинеты к врачам, отсоединенный от поводка капельницы. Медперсонал попеременно раздает советы касательно лечения, которым придерживаться явно никто не будет. Ступив за порог больницы, всякий пациент как по щелчку пальцев забывает, можно ему мешать водку с пивом или нет. По пути Томми решает отлучиться в туалет общего пользования, — хорошо бы заверить сначала, что ни под какими люками вентиляции у него не припрятано лезвие и доза хрен знает чего, — он сматывается еще до того, как сопровождающий конвой медиков успевает опомниться. Старым-добрым способом, то есть неторопливо передвигая ногами по направлению к цели и держась за стену для надежности, Томми оказывается в просторной уборной. В его одиночной комнате вип-заточения есть собственный туалет с душевой, но есть какая-то романтика в приглушенном освещении и выстроенных по линеечке вдоль стены кабинках. Хотя, справки ради, вся романтика заканчивалась на том, что помимо тебя и твоей кислой мины в отражении зеркала, на фоне снуют такие же люди. Сверстники обмениваются свежими сплетнями, поправляют на себе безвкусные кожанки, стряхивают пыль с воротников вылизанных пальто или курят на подоконнике. Сегодня такой привилегии нет — он совершенно один стоит у зеркала, наблюдая за тем, как капля крови прочерчивает линию от ноздри до губы. Никакое особое приглашение не требуется, поэтому он мгновенно ополаскаивает в раковине лицо. Томми прохаживается по пустому помещению, поочередно распахивая кабинки в надежде застукать хоть кого-то живого, но безрезультатно. Потом его буднично вырывает водой в раковину, потому что кроме воды в желудке ничего нет — завтрак он пропустил, Перплд сегодня не наседал с мозговыносом насчет обеда, потому что решил посмотреть, что там без него делается в школе, а Техноблейд еще не пришел. В личной душевой Томми избегает зеркальных поверхностей по конкретной причине, которую он рассказывать не будет никому, включая психолога. Иногда даже подумывает повесить полотенце, чтобы с утра не шарахаться от мимолетного взгляда на свою рожу. Здесь же слишком темно, чтобы такое блеклое пятно, как Томми, рассмотреть, но это и к лучшему. По возвращении в палату он застает Техно, мерящего быстрыми шагами комнату. Тот одичало оглядывается на него и Томми, неуверенный и наполовину испуганный, делает шаг назад — в коридор, чтобы удобнее было в то же мгновение развернуться и пуститься наутек. Это мало чем поможет и вряд ли спасет. Техноблейду достаточно сделать такой же уверенный шаг вперед и протянуть руку — он даже пикнуть не успеет, как окажется схваченным за шиворот. Двери, как в добротном хорроре захлопнутся и поминай как звали: его крики не услышат за метр, что уж говорить о тех, кто по воле случая караулит за дверью. — Томми, — выдыхает Техно с эмоцией и он с удивлением читает ее как облегчение. — Это мое имя, — моргнув, напряженно соглашается, но так и остается нерешительно топтаться у дверного проема. — Где- где ты был, — утвердительно, что странно, произносит тот и делает тот самый увесистый шаг навстречу, от которого под весом могли бы прогнуться половицы. — Я пришел, а тебя не было, — тот тяжело сглатывает, — медсестры сказали, что ты ушел. Я подумал, что- Что он что? Нашел заветную лазейку в охране и веселой козочкой поскакал сеять хаос? Если бы все было так просто. — На окнах огроменные решетки, если ты не заметил, — медленно, выговаривая каждую букву и тем самым пробуя почву, начинает Томми. В его голубой пижаме невозможно остаться незамеченным, особенно если кто-то на стойке регистрации засечет такое чудо, пытающееся выползти через главный вход. Да его скрутят в ту же секунду. Или Перплд переедет своей тойотой, переломав ноги, чтобы уж наверняка. Зависит от того, кто раньше доберется. — Расслабься, ладно? Его расслабься, ладно можно хоть на стену дипломом вешать — такое же бестолковое и непонятно, зачем оно надо было. Техноблейд не расслабляется ни на грамм, а вот Томми достаточно нескольких, чтобы утонуть и больше не всплыть. — Ну, вот он я, — жестом указывая на себя, он ожидающе и немного оборонительно складывает руки на груди. Не отказался бы поскорее закрыть этот гештальт и завернуть себя в одеяло. — Что ты хотел? Техно вздыхает. — Ничего, — но чутье подсказывает, что было нечто, — Ты ел сегодня? — падающая на Томми тень психологического барьера отступает, но желание слиться от разговора никуда не девается, напротив, образно и прямолинейно душит. Было бы лучше, начни его брат исторический блиц-опрос на тему древнегреческой мифологии. Томми отрицательно качает головой, не доверяя собственному голосу. Техноблейд спускается взглядом к его рукам, которые он надежно сцепил на груди, и хмурится. — Тесей, где твоя капельница? — точнее толстая игла, торчащая из вены, потому что металлический штатив болтается у кровати без дела. Хочется сострить, мол он безжалостно ее пожевал и выдернул, но Техно шутки не всегда понимает – какой-то глюк мозга, заложенный с самого рождения. Когда Техно открывает рот, Томми уже тут как тут, спешащий опровергнуть неверные выводы: — Ее снимают ненадолго. Техноблейд коротко кивает, удовлетворенный полученным ответом. — Не хочешь прогуляться? — спрашивает незадолго до того, как Томми садится на кровати, потягивая затекшие и покалывающие от ходьбы ноги. Он задумчиво мычит, обдумывая предложение и безучастно расчесывает зудящий сгиб локтя. Если память не изменяет, то под запретом для него находилось все за территорией одной только палаты: коридор и кабинеты — локация, доступная только при сопровождении, первый этаж — этакая красная зона, за появление в которой велика вероятность оказаться привязанным к кровати. Томми не горел желанием рисковать своим шатким положением и не менее ограниченной свободой ради десятиминутного хождения туда-сюда по улице. Да и бессмысленно это все. По подслушанному разговору своих братьев понятным было немногое, но главная мысль — по окончании лечения его собираются куда-то затолкать, лишь бы глаза не мозолил. Чья это инициатива: Фила или братьев, становится не так важно при виде общей картины — от Томми Ватсона хотят избавиться. — ...на поводке? — слабым голосом уточняет он, как вывод из всего мракобесия мыслей. Но это только для тех, кому не западло стянуть взгляд выше и удостовериться в существовании его мыслительных процессов, остальные несуществующие зрители пусть верят на слово. Техноблейд, сбитый с толку, переспрашивает: — Что «на поводке»? — и они мучительно долго обмениваются взглядами, между строк значащими что тут, блин, происходит? — Прогулка. На поводке? — проговаривая каждое слово с паузой, которую можно запросто счесть оскорбительной для физически и психически здорового человека, Томми хмурит брови и болтает ногами. — Я не собираюсь тебя привязывать, — изумленно выдыхает Техно и его губы на мгновение изгибаются в улыбке. Для посторонних человека это больше смахивает на неврит лица, но Томми точно не врач, чтобы направо и налево выписывать такие диагнозы, так что, наверное, все-таки улыбка. — Супер, — кивает он. Отлично, просто превосходно. Дальше-то что? Техно прочищает горло, мельком взглянув на окно с лицом школьника, отчаянно ищущего подсказку во время экзамена по математике. — На улице сегодня холодно. Оденься теплее. Томми вновь ограничивается коротким кивком, нехотя сползая с нагретого места на кровати и направляется к комоду, с которым Уилбур проводит куда больше времени, чем с ним. Из принесенного он находит свитер, когда-то принадлежавший Уилбуру и джинсы. Посчитав это достаточным обмундированием для засушливого и жаркого климата Калифорнии, со скидкой в уме на преувеличения Техноблейда, он уходит в ванную сменить изношенную пижаму на что-то более привычное. Поинтересоваться о разрешении Томми считает излишним, потому что раз уж предложение имеет место быть, то дозволение высунуться на улицу тоже есть. Техно, по крайней мере, в их семье, нес на себе бремя ответственности. А по части Уилбура — курить за гаражами, ну а Томми где-то на вечеринке закидывается. — Ты в этом замерзнешь, — скептично подмечает Техноблейд. — Мы живем в одном из самых жарких штатов, ты прикалываешься? — открыто возмущается он, оттягивая ворот плотно прилегающего свитера, колющего кожу шеи. — Не, это больше по твоей части, — неприкрыто иронично выдает новоявленный юморист номер один и машет рукой, как бы призывая отложить разговор на потом. Томми терпеливо выдыхает. — У меня нет другой одежды, гений, — а затем он вспоминает нечто немаловажное, о чем спешит сообщить: — …и обуви, — кинув взгляд на больничные тапочки, скорбно подводит неутешительный итог. Хотя, это всего лишь оправдания, чтобы не идти – и обоим это прекрасно известно. Идентичное представление тому, что устраивал Фил перед каждым родительским собранием в школе: извини, я не могу, потому что если я пойду – у меня отвалится жопа. Обычно после такого, как классический главный герой боевика, подтянется Уилбур и начнет толкать самоотверженные речи о том, что не прочь взять эту тяжелую ношу на свои плечи и какой Фил плохой. На сей раз ничего подобного не происходит, в помещении только он с Техно, который не ознакомлен с определением слова «намек». — Ты не хочешь идти? — наклоняя голову вопросительно, бормочет Техно, практически не размыкая губ. Как тот это делает – загадка похлеще египетских пирамид и голов на острове пасхи. Томми отрицательно качает головой. — Очень жаль, потому что ты все равно идешь. Техноблейд деловито поправляет на своем плече длинную лямку кожаной сумки. В таких обычными людьми принято носить ноутбук или папку с важными бумагами, но его брат использует сумку в качестве переносной библиотеки с того самого момента, как Томми очутился в больнице. Он неловко позволяет Техно пройти к своей кровати, наблюдая как с матраса клетчатое одеяло перебирается в чужие руки, а затем вовсе — метко приземляется ему на голову. На секунду Томми остается в кромешной темноте, отрезанный от внешнего мира и стоит точно вкопанный или как, знаете, когда на клетку с попугаями накинули покрывало и они от культурного шока замолчали? С ним произошло нечто подобное. — Вот так, — подхватив Томми под подмышки, проурчал одобрительно Техноблейд. Он, как и предполагал, только и успел, что выдать удивленное э, куда? и вот уже висит в пятидесяти сантиметрах над полом, как обоссавший ковер кот, схваченный на месте преступления. — Это похищение, — обвинительно заявляет Томми из плена своего мешка, но всю ярость предъявы поглощает уже названное одеяло на лице. Техно, сжалившись, вытряхивает его оттуда наполовину. И, отплевываясь от ворсинок и наэлектризованных волос, синхронно лезущих в рот, он заканчивает начатое: — …тебя за это можно засудить, знаешь? За нарушение личных границ, похищение и- — Я твой брат. Это не будет считаться ничем из перечисленного, — безразлично дернув плечом, бессовестно закрыл тему тот. Понемногу расслабляясь, от осознание собственного безвыходного положения, Томми хмуро спросил: — Я что, такой легкий? — Твой организм истощен. Врач сказал, что ты весишь на шестнадцать килограмм меньше нормы. — Оу, — ну, не то чтобы он совсем об этом не догадывался. Не с повязкой на глазах ведь жил, да и не анорексик, чтобы целенаправленно не замечать. — …так что поднять тебя – не такая уж и проблема, — подытоживает, после чего ставит обратно. Томми, завернутый в одеяло и не желающий выбираться из комфорта колючих объятий, стискивает ткань пальцами и запахивает на груди, преграждая путь холодному воздуху. Техноблейд достает из кармана джинсов телефон и после быстрых взмахов большим пальцем над экраном, прижимает к уху. — Что ты дел- — начиная подозревать нечто неладное, интересуется Томми, но на него нахально наплевательски шикают. — Уилбур? — голос Техно делает эту странную махинацию, становясь до глупости тяжким и требующим первоочередности в чужих существующих приоритетах. — Можешь ненадолго заехать? Тесей- — тот оглядывается на него, взглядом замирая на ногах и с готовностью донести мысль, но что-то случается и Техноблейд вмиг щипает себя за кончик носа, поддевая дужки очков. — Он в порядке- все нормально, Уилбур- я просто хотел пройтись, как мы и- у Томми нет обуви, поэтому- Ладно, хорошо. Жду. Томми перемещает вес с одной ноги на другую, мерзнущей пяткой потерев голень от незнания, чем еще себя занять. — Пойдем, — говорит Техноблейд и жестом указывает на дверь, чтобы затем той же рукой прикрыть рот при зевке. — Уилбур приедет? — любопытствует он, пытаясь приглушить внутреннее негодование и протест. — Да, привезет кроссовки. Он подождет в машине, если ты хочешь, — деликатно вбрасывает информацию, при этом даже давая возможность выбрать. Но это совсем не то, что цепляет его интерес: — Ты не будешь читать? — потому что это то, что делает его брат при каждом своем визите. Поскольку в разговорах никто из них не силен, а сейчас и тяга даже на скупое привет-пока не всегда находится. Техноблейд, заполняя тишину, вслух читал сборники мифов из личной библиотеки. Иногда какие-то исторические сводки, скупые на эпитеты и афоризмы. — Не сегодня. Мне и Уилбуру нужно кое-куда съездить. Они выходят, и похождение по коридорным пролетам проходит гладко: многолюдное больничное крыло, отданное под процедурные, где люди нерасторопно занимались своими очень важными делами, — то есть пялились в пол или играли в тетрис на телефоне — и, наконец, стойка регистрации на первом этаже и просторная комната, напоминающая зал ожидания в аэропорту. На металлических стульях они сидят в немом ожидании: Томми подбирает под себя ноги, теснее прижимая колени к груди и укладывает на них подбородок, потому что пиздец холодно. Неподалеку от них расположен вход, где автоматические двери не перестают открываться-закрываться, прогоняя холодный воздух по помещению, а еще у него шалит терморегуляция. Если в комнате станет холодно или наоборот, очень жарко — послышится звук выключения виндоус экспи. Томми, борющийся с саднящим горлом, в конце концов проигрывает. Кашель длится сильными приступами, сотрясающими тело и обжигающими грудную клетку. Техноблейд, сидящий на соседнем стуле, наклоняется чтобы поправить на нем съезжающее одеяло и говорит что-то, но он слишком занят попыткой не выплюнуть свои легкие. Делая резкий глоток воздуха, прорезающий воздух свистом — он медленно переводит дыхание, избегая резких вдохов, потенциально способных навредить раздраженной слизистой. Техноблейд повторно встряхивает его за плечо. — Мхм, — инстинктивно вырывается у него звук, регистрирующий чужое присутствие. Рефлекс, выработанный еще со времен школы, когда Томми засыпал на задних рядах и просыпался, когда со звонком на перемену мистер Сэм приходил отклеить его лицо от парты. В мыслях проскакивает ленивое сейчас бы покурить, сопровождающееся головокружением. И до этого клевавший носом, он штормящим кораблем наклоняется вперед — от падения его удерживает Техноблейд, выставивший руку ровно для того, чтобы подхватить и толкнуть на спинку стула. — …думаю, это была плохая идея, — отводя взгляд, делится мыслями, но не получив ответного да-нет-возможно, откидывается на стуле и вытягивает ноги. Уилбур, как спасительный свет в конце тоннеля, замаячил у входа: поправляющий на себе коричневый оверсайз джемпер и прочесывающий толпу взглядом так, будто не его близнец один-единственный на весь город ходил цвета киберпанковских неоновых вывесок. В руках у Уила болтается бумажный пакет с какой-то вдохновляющей надписью в поддержку экологии, важности сохранения природы и прочей неактуальной в нынешний день херни. — Доставка, — поднимает пакет на уровень лица для демонстрации. Техноблейд сухо кивает, медленно отрывая ладонь от подлокотника, находившегося по правую сторону от Томми. Будто без этой меры предосторожности первое, что он сделает – полетит на пол. Это, конечно, не невозможно, но вряд ли случится дважды. — Спасибо, но думаю сегодня не пригодится, — перехватывая пакет, Техно слабо качает головой. — Лучше попробовать завтра. Тесею сейчас нужен отдых. — Да все нормально- — закатывая глаза, повышает тональность голоса и для показательности привстает, чтобы вновь зайтись кашлем и сокрушенно упасть обратно. Ему даже глаза поднимать не нужно, потому что озабоченное лицо Уилбура перед глазами всплывает как назло отчетливо, хотя из-за слез, вызванных раздражением, от вышеупомянутого остался только цвет джемпера и плавающие линии силуэта. — Томми, все точно- — вкрапления паники в голосе Уилбура проступали с каждой секундой все ярче – и это оказалось последней каплей, чтобы нажать на курок: — Я же сказал: все, блять, нормально! Все просто отлично. Может, перестанете себя так вести?! — Тесей, — зазвучал голос Техно с немым посылом прийти в чувства. Он зарывается пальцами в волосы, пытаясь немного заземлить себя. И ведь практически повиновался, напоминая себе о нежелательных ушах повсюду, но Уилбур просто обязан испортить все, до чего докоснется: — Томми- Томми, погоди, как ве- — залепетал тот, приземляясь перед ним на корточки и откладывая шуршащий пакет. — Заткнись-заткнись-заткнись. Закрой рот. Вы- вы не можете- просто взять и вести себя так! — неопределенно махнув рукой, он чувствует как уголок губ истерически подпрыгивает вверх в ухмылке. — Как будто вам не плевать- всегда ведь было плевать. Что изменилось? Вы должны были оставить меня сразу как- свалить на ебучую учебу или- Чертов Бруклин, — цыкает он. — Томми, нам никогда не было все равно. — Я не хочу слышать эту хуйню, — свесив ноги исключительно для того, чтобы отправить злосчастный пакет в полет, Томми вжимается в спинку, пряча лицо в коленях и закрывая голову руками. — …просто не понимаю, почему меня тут держат. — Томс, ты должен вылечиться- — Мне не нужно было бы лечиться, если бы вы просто оставили меня в покое! — всплеснув руками, Томми шипит. — Тогда ты бы умер, — сдавленно проговаривает Техно, словно это должно заставить его как-то одуматься и сказать нечто вроде ой, да, действительно, тогда извините. Но это будет далеко от правды. — Тот звонок- — Это было прощание. Я с вами прощался, а не просил мне помочь, ясно?! И повисает молчание. Томми даже сначала не понимает, в чем дело: для больницы здесь слишком тихо. Потом мельком оглядывается — и взгляды людей обращены на них. Вместо чувства стыда или раскаяния за лишний шум, причиненные неудобства и прочее, он чувствует лишь разгорающееся пламя злобы на этих людей, которым явно нечем заняться. — Че уставились? За собой лучше следите, — сплевывая, подрывается с места. И прежде, чем кто-либо успеет возразить или оспорить его мнение – Томми уносится по направлению к лестничной клетке, ведущей на второй этаж и, по совместительству, его тюремную камеру для отбывания срока.