Кодеин в моих венах

Каждому, наверное, знакомо это чувство опустошения по пробуждению утром: когда вроде и поспал, как нормальный, хоть и немного заебавшийся человек — часа три-четыре от силы, открыв глаза вместо ожидаемого прилива бодрости и желания вершить добрые дела, конкретно тебя по ошибке выкопали из могилы. В середине похоронной процессии. Открыв крышку гроба, гробовщик наклонился к гноящемуся лицу и цокнул, качнув головой — не тот. Но раз уж выкопали, значит и вставать надо. С подобными мыслями Томми едва продирает уставшие глаза, выпутываясь из ленивой неги теплых объятий, обволакивающих плечи и ноги. Ранбу все еще лежит рядом, беззаботно посапывая в подушку, но разница все-таки есть: за окном кромешная темнота, даже не закат. И это подводит его к неутешительной строчке выводов: первый — его ожидает худшая ночевка в мире, второй, — менее паршивый, — сегодня Томми Ватсон наконец не окоченеет от холода и поутру будет похож на разумное существо. До человека ему, объективно, далековато. Чтобы сесть приходится приложить некоторые усилия: отлепить длинные конечности Ранбу от своего тела, несмотря на активное сопротивление со стороны. Спрашивается, конечно, на какой такой ночной рейс он опаздывает, и почему не может и дальше понежиться в постели, наслаждаясь умиротворенной безмолвностью ночи. Ответ последует чуть позже, так что, невидимым слушателям его выдуманного сарафанного радио придется задержаться, если мотив поступков так интересен. Свесив ноги, Томми с неохотой опускает ступни, привыкший и предвидящий все дальнейшее: морозный холод остывшей плитки, колющая иглами боль в ногах. Это чувство длится недолго, достаточно перетерпеть несколько секунд как все идет на спад. Так оно и происходит, а он сам встает на ноги, шлепая босыми ногами до коридора. Сегодня — исключительный случай ввиду одной неподвижной туши на больничной койке, поэтому личная ванная оказывается проигнорирована в связи с потрясающей звукоизоляцией на уровне картонной шторки. Спасибо, застройщики, кем бы вы ни были, за скупость на нормальные стены даже в зданиях общего пользования. Томми же очень любит слушать, как соседи за стенкой мелодично спускают продукты жизнедеятельности в унитаз. В три часа блядской ночи. Точно так же, как эти самые соседи всегда рады послушать симфонию блевания собственного сочинения. Коридор, — больше напоминающий локацию из хоррор-игры, — безлюднее некуда, разве что на другом конце, у самого поворота за угол, он может разглядеть слабое зеленовато-желтое свечение. И лишь бы это не было какой-нибудь херней вроде блуждающего огня, которым так любил запугивать Техно в детстве, аргументируя это тем, что пугать младших — это, вроде как, непосредственная задача каждого старшего брата. Истощенно проведя ладонью по лицу, Томми разворачивается на пятках и идет в противоположном от мерцания направлении, потому что ближайший туалет все равно находился в другой стороне. В туалет приходится ворваться почти в прямом смысле — желудочный сок подкатывает к горлу, ошпарив слизистую и Томми всем весом бросается на раковину. Опустошив желудок несколькими рывками, он нащупывает ручку крана и включает воду. Пустая уборная наполняется бодрым журчанием, а он малодушно позволяет себе минутку слабости, прижимаясь лбом к холодной керамике и тяжело дыша через рот. Сейчас не хватало телефона — не для соцсетей и новостной ленты, где постится всякий ужас из разряда «бухие ребята из параллели выкидывают дорожный знак в море», а элементарный Перплд. Возможность позвонить ему, вырвать из дохрена важных дел, просто потому что Томми знает, что тот ответит. Написать какую-нибудь глупость. Увидеть трехэтажную стену мата в выскакивающих уведомлениях. Перплду, конечно, не стоило названивать ночью — велик шанс нарваться на то, чего и в помине не хотелось бы слышать. Потому что несмотря на то, каким важным и деловым тот пытается казаться, звонок все равно примет, прикрывая микрофон ладонью и хмуря брови, спрашивая умер кто-то, кого я знаю или что? Но лучшее, что у него есть — это спящий Ранбу, который, наверное, перепугается не на шутку, когда проснувшись не обнаружит Томми поблизости. Он фыркает своим мыслям — все равно испугается, тут и причину указывать не нужно. Тот сам по себе как ходячее воплощение синонима к словосочетанию «беспричинный страх». Надо ли упоминать те разы в торговых центрах, когда Ранбу подпрыгивал, заметив краем глаза манекен в магазине одежды? Думаю, нет. По дороге в коридор Томми натыкается на медсестру. Знакомой назвать ее язык не повернется — он стопроцентно встречает эту женщину впервые. Все, кто как-то да взаимодействовал с ним или встречались попадали в категорию «девушки до 30». Остальных он и в глаза не видел. Женщина перед ним на первый взгляд чуть-чуть за сорок, пышного телосложения, русыми волосами и мешками недельного недосыпа идеально походила на Карен. Конечно, правило не судить книгу по обложке все еще действительно и не устарело, но обобщая, Томми не горел желанием разговаривать. Даже чтобы доказать, что внешность не определяет характер, но было бы странно, развернись он и сорвись на бег. — В чем дело? Ты потерялся? — хрипота голоса, выявляющая в человеке напротив курильщика со стажем, заставляет его отшатнуться. — Никак нет… Мэм, — изначально планировалось, что он опустит взгляд на бейджик и прочтет имя, но не срослось. Идентифицирующий знак отсутствует. — Просто ходил проветриться. Женщина устало морщится. — Что ж, курить законом не запрещено, но надеюсь, — она делает на этом слове акцент и трет лоб, — надеюсь, что ты, молодой человек, не делал это на лестнице. Клянусь, еще один – и я начну бросаться ручками, — последнее предложение она шепчет со злобой Томми переминается с ноги на ногу, потирая мерзнущие ступни об лодыжки. — Я бы никогда, — прижимая ладонь к груди, предельно откровенно заверяет он. — Да и нечего, если честно, — добавляет. — Ручками кидаться не рекомендую, лучше сразу стулом. Женщина позабавленно фыркает. — Я угощу. По-хорошему, он обязан был отказаться. Черт, в идеале надо было вообще сделать круглые глаза и сказать, что бросил или не начинал. Но вредные привычки трудно искоренить, поэтому-то он и выплевывает: — Да, боже мой, — сделав шаг вперед. Женщина коротко кивает и поманив рукой, призывает следовать за собой к медицинскому посту. На нем и была та лампа, источающая зловещий желто-зеленый свет. Медсестра отодвигает полупустую кружку подальше от клавиатуры и открывает выдвижной ящик. — Ты куришь кэмел? — уточняет она исподлобья. Томми хочет ответить, что курит все, что можно курить, но предпочитает ограничиться кивком. Мало ли, его излишний энтузиазм натолкнет на подозрения. Под предводительством медсестры и благодаря карте доступа, они перемещаются за служебную дверь. Останься в Томми былой запал, он бы с радостью показал табличке «вход воспрещен» средний палец. Как оказалось, у медперсонала существует отдельная привилегированная лестница. Ничего заоблачного — обыкновенная кирпичная лоджия, как в многоквартирных домах, но даже у нее есть свой шарм. Женщина вскрывает новую упаковку, снимает тонкую полиэтиленовую пленку и заученным движением, доставая первую сигарету, медитативно стучит фильтром по пачке, прежде чем передать Томми. Со второй она поступает точно так же, но свою она мнет пальцами. Зажимая сигарету зубами, женщина лезет в карман халата за одноразовой зажигалкой и прикрывая от ветра ладонями, поджигает. На вопросительный взгляд она, перебросив зажигалку, терпеливо объясняет: — Так легче раскуривается. Медсестра прислоняется к перилам, забрасывая на них локоть и принимается увлеченно написывать сообщения. Возможно, мужу или детям. Томми же, наблюдая как сигарета загорается и серый дым витиеватым узором устремляется вверх, делает первую затяжку. Не сказать, что он не чувствует вину — она где-то да есть, в глубине мрачной холодной души, например, но это несущественно. С другой стороны, он никому не обещал, что не возьмется за старое. Хотя это и не героин в подворотне, чтобы за него совесть взъелась. — Сколько куришь? — наблюдая, с каким блаженным видом Томми выпускает изо рта струю дыма, проницательно уточняет она. — Года три? — навскидку предполагает он, не желая задумываться. — Двадцать лет. Томми впечатленно присвистывает. — А сколько Вам? — вырывается встречный вопрос. — Сорок девять. Гребаная медицина и не такое делает, — понуро усмехается женщина. — Сьюзен, кстати, — Томми охотно жмет протянутую руку, ощущая прилив сил и желая вложить в рукопожатие всю невысказанную благодарность. — Томми. — Тебе-то сколько, а, Томми? Если он сейчас вякнет, что семнадцать, велик шанс, что сигарету отнимут и бросят на пол. — Невежливо такое спрашивать, Сьюзен, — указывает. — Я – мужчина в полном расцвете сил. — Моему старшему двадцать шесть, он так же отвечает на свиданиях. Поэтому он до сих пор одинокий, обидчивый трудоголик. Томми мычит. — Моим братьям двадцать четыре, — зачем-то говорит. — Обоим? — Ага. Близнецы. — Ну, ясень пень, что не Девы, — медсестра издает каркающий звук, судя по всему смешок. — Помню, мой старший все трусил признать, что курит в двадцать. Но рассказал – и надо было видеть его лицо, когда я ответила, что знала. Не скажу, что была рада подтвердить догадки. — Поставили его в угол? — улыбается. — Нет. У нас медицина – это семейное, так что это было неизбежно. Я, конечно, долго с ним ругалась из-за этого. Не хотела, чтобы он сгубил свои легкие. Томми, почувствовав больше уверенности, отлипает от стены и подходит ближе, поравнявшись с женщиной у перил. — Твои братья сами курят? — Ага, один. И тоже не в восторге. — А кто будет рад? Когда сам куришь, понимаешь, как это дерьмо затягивает. Говорят даже после одной уже трудно остановиться. — Потому что потратить семь долларов на пачку и выкурить только одну – трата денег, — стряхивая пепел, рассуждает Томми. — И не поспоришь. Оставшиеся несколько минут проходят в умиротворенной тишине и он, растягивая момент, докуривает сигарету до самого фильтра, после чего нехотя тушит об ограждение и отправляет в полет с высоты лоджии. Когда Томми собирается уходить, предварительно хрустнув суставами плеч — Сьюзен уже дожидается, зачем-то утрамбовывая зажигалку в возникшую из-за отсутствия двух сигарет полость. — Лови. Только благодаря еле-еле работающим рефлексам, он, запинаясь, спохватывается и ловит. Переводит ошалелый взгляд с пачки на медсестру. — Забирай, у меня целый блок в ящике. Одной больше, одной меньше, — зевает. — Считай платой за хорошее время. Курить с мудаком Кэрроу – то еще веселье, так что я рада разнообразить свою ночь. Невозмутимая, женщина проходит мимо него и Томми ничего не остается, кроме как растерянно последовать за ней к выходу. В больничном коридоре она говорит полушепотом: — Все, шуруй спать, Томми. Не заставляй меня пожалеть о своем решении, потому что то, что я сделала – непрофессионально. Меня могут уволить, если ты проболтаешься. И упаси господь, если ты помрешь сегодня ночью из-за меня. — Не волнуйтесь, Сьюзен. Если я умру, то и секрет умрет вместе со мной, — Томми подмигивает. — Так-то оно может и так, но вскрытие все покажет, — вздыхает женщина. — А теперь иди, спрячь их где-нибудь, где братья не увидят. Но не под матрасом. Не будь очевидным, — единожды хлопнув его по спине тяжелой рукой, она подталкивает в сторону палат. Томми закатывает глаза. Знай она о его находчивости касательно таких дел. Лазейки под плинтусом — это отдельный повод для гордости. — Еще увидимся? — предлагает он. — Хм, спасибо, но нет, — она, не задумываясь дольше секунды, качает головой. — Адреналина мне хватит на следующий месяц. Томми понимающе кивает. Вернувшись в палату тем же неспешным шагом, окрыленный приятным бонусом и отчасти скованностью конечностей, по идее отвечающих за ходьбу, но явно не в эту дивную ночь, — Ранбу спит тем же мертвым сном и не думает просыпаться. Хоть на тревожную кнопку нажимай. Перво-наперво пачку кэмел он прячет за съемным экраном батареи — пространства между стеной хватает как раз для того, чтобы без особых проблем просунуть свою как нельзя кстати худощавую кисть и протолкнуть сигаретную пачку. Та падает со шлепком и Томми мысленно выругивается. Ранбу не просыпается, разве что морщит нос во сне и он записывает эту победу на свой счет. Впервые довольный за долгое время ныряет под теплое одеяло и отрубается, как переевший щенок. Следующий день проходит в ожидании операции — и дело даже не в том, что он как-то одержим мыслью оказаться на операционном столе. Тем не менее, все нужные бумажки аккредитованы врачами, а на месте пустых строк значится гордая подпись его отца, подписывающего документы без разбору. Томми готов поклясться, что в один прекрасный день в палату вломится свора врачей, тыча в лицо кипой бумаг, где Фил дает свое согласие на удаление некоторых внутренних органов во благо науки. Потому что, как обычно, не удосужился вчитаться. Тем же утром он выпроваживает за дверь Ранбу, улыбаясь-скалясь так, будто у него на щеках прищепки. Не то чтобы у Ранбу был выбор остаться, но заслышав о грядущей и неизбежной операции, тот мгновенно стушевался и побледнел, малодушно отступая и клянясь на чем свет стоит, что в следующий раз обязательно приведет Таббо. Томми отчасти надеется, что операция пройдет неудачно и он умрет от кровопотери под холодным скальпелем. Эти мысли приходится оставить при себе, потому что Ранбу и без того был белее простыни. За час до операции его кратко вводят в курс дела: мол так-то так-то, операция продлится определенное количество времени, пройдет совершенно безболезненно под общим наркозом и он будет в отключке какое-то время. Томми и без наркоза большую часть своей жизни пребывает в ауте, так что это не в новинку. За тот же час к нему наведываются оба брата, думая что их присутствие рядом немного успокоит. В итоге успокаивать приходится их самих. Уилбур носится ракетой по палате, запивая горькие таблетки успокоительного водой и стабильно отлучается в туалет каждые десять минут. Техно, стащив табуретку, располагается в углу под вешалкой и выглядит так, будто скрывается от полиции после особо тяжкого преступления. Перплд врывается в палату за тридцать минут, знаменуя свое возвращение хлопком двери и ничуть не нервным бормотанием о зачастившем посещением кабинета хирурга. Томми, по сравнению с окружением, ощущает себя островком спокойствия в этом в беснующемся цирке. Он посещает кабинет анестезиолога, интересующегося аспектами вчерашней жизни: приемы пищи, лекарства и психологическая подготовленность. На прямой вопрос касательно курения Томми отвечает отрицательно, сочтя вчерашнюю выкуренную сигарету необязательной информацией. И если в дальнейшем это как-то повлияет на исход, то с того света он только разведет руками. Дальше, как и оговаривалось ранее, Томми помнит целое ничерта. После операции он успел проснуться несколько раз, но сонливость беспощадно властвовала, поэтому ничего из ряда вон, что в теории возможно запомнить, Томми не делал. Следующее — он просыпается от настойчивой тряски за плечо. Кому-то было жизненно необходимо разбудить его, невзирая на вероятность сюрприза в виде рвоты. Томми, прорычав нечто нецензурное, пытается открыть глаза. Складывается впечатление, будто ему внутривенно сделали инъекцию водки. Пятно перед глазами с каштановыми волосами, — а может и большой шерстяной шапкой, хрен знает, — вздрагивает, а беспричинная тряска прекращается. Томми трет глаза. В палате как никогда темно и тут два разветвления: либо на окне появились чересчур плотные шторы, либо на улице ночь. Лично он склоняется к первому варианту. — Уил…бур? — потому что на его памяти только один человек имел подобного цвета волосы. Медсестры попросту не позволили бы себе так тормошить пациента без весомого повода. Таковым может быть, разве что, возгорание всего здания больницы или угроза терроризма. — Извини- Можешь поспать еще немного, Томс. Я просто- не важно, спи, — догадки подтверждаются и Уил отшатывается, словно совершенное – смертный грех, но беря в расчет отсутствие должного сна на протяжении всего пребывания здесь – это он и есть. Интонация Уилбура по ряду причин идет вразрез словам и пускай Томми не горит желанием выяснять, в чем именно кроется причина необъяснимого дискомфорта в голосе — он пытается сесть вопреки гравитации. По ощущениям выходит, будто его действительно накачали алкоголем, а он переживает одно из своих худших похмелий в реальном времени. Голова кружится, во рту сухо и во всем организме преобладает яркое чувство общего недомогания вкупе со слабостью. — Вчм дело?- — мямлит и трет глаза, сглатывая вязкую слюну с привкусом чего-то химического. — Поспи немного. Томми отдаленно может почувствовать руку в своих волосах, осторожно перебирающая прядь за прядью. Решив задвинуть выяснения отношений в дальний ящик, он прикрывает глаза. Словно кто-то дернул рубильник метафорического электрического щитка — и в миг свет гаснет, вместе с тем и сознание прытко ускользает. Он никогда не мог похвастаться особо крепким сном. Что уж там, большую часть сознательного детства Томми проводил сначала прислушиваясь к тихому кашлю Кристин, после ее смерти — к воплям старших братьев за дверью. Потому немудрено, что хождения по комнате мало способствуют здоровому сну. — …что? Фил, черт, нет. Мы не будем это делать, — шепотом сплевывает тот. — Послушай- нет, послушай меня! Мы с Техно разберемся, ладно? Он будет тут еще две недели как минимум. И после больницы надо будет- Прошу прощения? Томми не может оставаться дома, ты без меня должен это понимать. Опека, — Уил прерывается, раздосадованно щелкая языком, — сто процентов отберет у тебя родительские права. И прежде, чем это произойдет, а это произойдет- — с нажимом оповещает, явно укрывая за словами подтекст. Томми слышит невнятный и не особо довольный ответ из динамика. Уилбур раздраженно рычит, вскоре делая глубокий вдох, будто пытаясь удержать себя от чего-то: — Ладно, забудь. Мы спросим Томми чуть позже. Две недели, — напоминает и, судя по всему, на этом телефонный разговор себя исчерпывает. Телефон со стуком откладывается в сторону и слышится длинный истощенный вздох. Как только источник шума пропадает — он снова проваливается в сон. Томми подрывается с кровати в холодном поту. Его отличительная черта среди своих друзей — без сомнений, стоящая похвалы, — это отсутствие ярких снов, которые запоминаются к моменту пробуждения. Поэтому проснувшись с чувством липкого ужаса, дышащего в затылок и сдавливающего легкие, он при желании не вспомнит причину. Судя по освещению — на улице дело близится к рассвету. А это означает, что он пробыл в отключке добрую половину предыдущего дня. Было бы неудивительно, наводни палату привычные лица вроде Техно, задремавшего на стуле у противоположной стены или Уилбура, клюющего носом со стаканом кофе в руках, пока разглядывает непритязательный пейзаж за окном. Но в помещении пусто — и Томми это радует куда больше, чем он мог подумать. Решив задвинуть утренние процедуры на неопределенный срок, он решительно отправляется на поиск медсестры. Томми осознанно не акцентирует внимание на своем скверном самочувствии, небрежно отвечая на вопросы и уверяя, что падать в обморок не собирается. Этого оказывается более чем достаточно, поэтому он благополучно отключается от состоявшейся лекции о курсе лечения до сигнала отправиться восвояси. Вот уже как пять минут он мирно попивает ягодный чай с привкусом пластика, идентифицируя себя не умнее камня по количеству мыслей в голове. Думать радикально не хотелось. На часах чуть-чуть за девять, он знает это благодаря каналу с выпуском утренних новостей, в дверь стучат. Это не должно говорить о многом, но стучать разучились и медсестры, что уж говорить о семье, приходящей как к себе домой. Томми выгибает бровь, думая что это предупредительный стук, в духе «зайду через три секунды, поэтому спрячь все, что я не должен видеть». Но стук продолжается и ему ничего не остается, кроме как ответить: — Входите. Дверь скрипит и через образовавшуюся щель просовывается знакомое лицо, которое Томми за школьные годы успел выучить с точностью до каждой веснушки на щеке. Тот самый человек, который не гнушался подловить в конце занятия с отчетливой просьбой задержаться на беседу или снизойти до отрезвительного похлопывания по плечу классным журналом. — …мистер Сэм? — удивленно привстав с кровати, Томми и не знает, как реагировать. Его замешательства, кажется, было достаточно, чтобы Сэм увереннее шагнул внутрь. Если судить по выбору одежды, его учитель сейчас должен быть где-то, но явно не здесь. Вероятно, в школе за учительским столом, рассказывающим новый материал. — Привет, Томми, — мягко улыбнулся тот. — Я войду? Он болванчиком кивает, никак не отходя от растерянности. — Я не отниму много времени, не волнуйся, — посмеивается Сэм как ни в чем не бывало. Томми уже и не вспомнит, как давно не слышал этот низкий сдержанный смех. Чувство ностальгии захлестывает и если прикрыть глаза, то вполне может померещиться, будто бы он в классе дремлет за партой, пока одноклассник между делом вбрасывает забавную историю из жизни, как-то да связанную с предметом. Сэм посмеется, — но не так, как делает это от откровенно хреновых шуток Томми, — скорее издает смешок, после чего спешно вернется к теме урока. Сэм стягивает с плеч пиджак и уточняет, где он может расположить свои вещи: пиджак и незастегнутую кожаную сумку, из которой выглядывает кипа бумаг и краешек алюминиевого корпуса ноутбука. Томми открывает рот, затем закрывает, чтобы в итоге ткнуть на комод в углу комнаты. Сэм благодарно кивает. Черные оксфорды на низком каблуке знакомо стучат по полу, когда тот подходит водрузить свои вещи на указанную поверхность. — Как твои дела? — учтиво интересуется тот, выпрямляясь. Вежливая улыбка ни на секунду не сползает с чужого лица. Томми на уровне инстинктов некомфортно находиться под прицелом проницательных янтарных глаз так долго. Он смущенно пожимает плечами и прочищает горло: — …пойдет, — не проходит и секунды, как он рефлекторно тянется потереть шею. — Почему- почему Вы здесь? — Томми округляет глаза и торопится объясниться: — Я имею в виду, я не против, просто интересно- сэр, — спохватившись, добавляет в конце для хреновой имитации на уважение. — Томми, — окликают, и он поднимает голову, видя как его учитель наклоняет голову набок. — Мы сейчас не в школе, так что зови меня Сэм. И почему ты такой вежливый? Тебе это несвойственно. Томми оскорблено втягивает носом воздух. — Извиняюсь? Я всегда вежливый. Сэм уже в открытую смеется, но не отбрасывает привычки: закрывает рот кулаком и с изумлением качает головой. — Несомненно, — поддакивает тот и беззаботно треплет Томми волосы. — Знаешь, на уроках скучно без тебя. — Я сплю на уроках, — Томми с сомнением поднимает бровь, мысленно недоумевая. Учителя посреди экзистенциального кризиса сразила внезапная амнезия? — Не всегда, но я не об этом. Я скучал по временам, когда ты оставался после уроков. — Да ты тот еще садист, Сэм, — фыркает он, отходя на шаг и приземляется на кровать. — Разве ты сейчас не должен быть на работе? — У меня окно, так что я отпросился. К тому же, кто-то все равно должен был отдать тебе домашние задания. — Ура, домашка, — без энтузиазма комментирует он. — Разве нельзя было попросить Перплда? Сэм отходит к комоду, расстегивая замок на сумке и достает плотную красную папку с кучей листов внутри, на пробу пробежавшись взглядом по содержанию и пропустив несколько листов. — А Перплд бы донес их до тебя? — не поворачиваясь, спрашивает. — Нет, по дороге на него нападет стая енотов. Или гризли, — не раздумывая, сочиняет на ходу. — Ладно, твоя взяла. Как он, кстати? — Перплд? — Нет, твоя мама, — невозмутимо отзывается Томми. — С моей мамой все хорошо, спасибо, что спросил, — хмыкает Сэм, осторожно протягивая папку. — Школа понимает, что сейчас тебе немного не до учебы, и мне очень жаль, что это произошло с тобой, но учителям надо как-то выставлять тебе оценки. Поэтому, ты бы очень помог, если бы сделал все задания здесь. Томми пролистывает несколько страниц, поверхностно цепляя предложения и цифры из нагромождения текста. С одной стороны, у него наконец появилось занятие помимо втыкания в телевизор и наконец-то можно перестать чувствовать себя пенсионером на отдыхе, но и возвращаться в школьную канитель не хотелось, даже если частично. — Не стесняйся обращаться за помощью, Томми. Звони и пиши в любое время, — добавляет тот, заметив, что Томми медлит с ответом. — Спасибо. Наверное, говорить о том, что у него нет никаких средств связи с внешним миром — не лучшая идея. Стоит попросить Перплда выкрасть ноутбук из дома, раз уж телефон совсем всмятку после полета с лестницы. — Перплд на моем предмете начал заниматься, — вкидывает Сэм факт, без которого сегодняшний день был бы на порядок скучнее. Томми вскидывает бровь. — Перплд? Заниматься? — переспрашивает он в процессе переваривания поленьев для новых раздумий. Перплд был умным — это факт, принятый многими и отстаиваемый учителями на собраниях с рвением и пеной изо рта, как верующие яро пытаются убедить атеиста в существовании высших сил. Но несмотря на потенциал коснуться звезд и бесчисленные приглашения на олимпиады с конкурсами, сыплющиеся как конфетти из хлопушки — просьбы оставались проигнорированы по неизвестной причине. Нет, не так. Причина очень даже известна, но в общество таинств со всей школы было посвящено без малого два человека: Перплд и Томми. Перплд крутился в своем кругу интересов, который, так уж вышло, никак не пересекался со школой. Перплд любил учебу, но не так сильно, как любил деньги, а зачем они ему нужны — это уже другой вопрос. — Я тоже был удивлен, правда, — фыркает. — В учительской я как-то отметил, что Перплд начал появляться на занятиях и пару раз сдавал работы и, как оказалось, не только у меня. Томми многозначительно мычит. Неприятно, но он об этом не знал. — Ты ведь все еще общаешься с ним? — М? Ну да, — он пожимает плечами. — Что-то не так? — с подозрением осведомляется он. Мало ли, вдруг за его спиной Перплд решил обзавестись новой компанией. — Нет, ничего. Просто немного волнуюсь, — Сэм сочувственно качает головой. — Он явно скучает. Часто задерживается после уроков, словно ему идти некуда. Хотя, если припомнить, на большой перемене он сидел за столом с Таббо и Ранбу? Они милые ребята и вы, вроде как, тоже дружите? — Что-то вроде того, — Томми не вдается в драму их взаимоотношений, отстраненно уставившись в сцепленные на коленях руки. Хотя он не помнит, когда успел это сделать. — Все в порядке, приятель? — туфли Сэма мелькают в поле его зрения всего секунду, потому что в следующую Томми отвлекается на теплую ладонь, приглаживающую кудри на макушке. — Выглядишь немного грустным, — объясняет тот, когда они пересекаются взглядом. Томми натягивает на лицу свою дежурную улыбку, какой обычно разбрасывался направо и налево, чтобы не распугивать и без того нервных ребят на первом году старшей школы, трясущихся по любому громкому высказыванию старшеклассника за соседним столом кафетерия. Она не предназначалась кому-то конкретно, но служила в качестве своеобразного маскировочного костюма, демонстрирующего самаритянскую дружелюбность и нежелание вступать в разговор. На данный момент потуги его лицевых мышц адресованы Сэму и по-хорошему нацелены на закрепление мысли в голове, что любые беспокойства излишни. — Ничего. Наверное, просто не выспался, — отмахивается он неуверенно, боевой оскал с лица быстро сползает. — Ты хорошо спишь, Томми? У тебя синяки под глазами. Между ними образуется информационный вакуум. — Все нормально, Сэм, я серьезно, — заверяет он. — Просто сбил режим сна. Сбивать там нечего, его режим сна и без того дважды переехало фурой. — Ты уверен? Бэд говорил, что сейчас тебе нелегко, но- А Бэду, видимо, только дай повод потрепаться о чужих проблемах, никак его не касающихся. Томми сдерживает себя от резкого комментария. — Выкладывай уже, — поторапливает он, большим пальцем другой руки отсутствующе очерчивая рельефные линии на ладони. — …можешь посмотреть на меня? На секунду, Томми. — Хм-м? — он вскидывает голову, бессознательно отозвавшись на просьбу. — Я знаю, что ты видишь во мне незнакомого человека и мое мнение не имеет особого веса, — издалека начинает тот. — Но если тебе будет нужна помощь, любая помощь – ты можешь позвонить мне. Имей это ввиду, ладно? — Почему? — моментально с языка соскакивает вопрос. — Потому что ты хороший ребенок, — просто отвечает Сэм, улыбнувшись. — Ты всегда знаешь, как рассмешить людей. И ты очень смышленый, даже если тебе самому так не кажется. Ты достоин большего, Томми. Ники, помнится, говорила что-то подобное, но одно дело говорить и совершенно другое — верить. Вряд ли после всего произошедшего Ники скажет ему то же самое еще раз. — Не думаю, что ты можешь мне чем-то помочь, — он мрачно усмехается. — От меня слишком много проблем, так что это того не стоит. — Ну, я так не думаю. — Ага, как скажешь, — Томми безразлично цыкает. — Мне стоит идти, — оповещает Сэм, кинув быстрый взгляд на экран своего телефона и грустно вздыхает, выпрямляясь. — Ты не будешь против если я снова загляну? — Поступай как знаешь. Не нужно спрашивать мое разрешение. Томми в принципе ничего не решает в своей жизни, но это не так плохо. Сэм коротко кивает, напоследок взъерошив его волосы. — Хорошо, тогда еще увидимся. Постарайся поспать как следует.