Кодеин в моих венах

Томми никогда не был тем, кто видит в жизни лучшее. Оно и понятно, если взять в расчет все его привычки и лояльное отношения к тем или иным вещам, когда как остальная часть человечества с работающей головой на плечах придерживалась противоположного. Возможно, это можно было исправить пару лет назад и наставить его на путь истинный, однако сейчас рыпаться поздно. Он такой, какой есть, а к мнению большинства не будет прислушиваться из принципа. Но вот ведь незадача: его все равно пытаются исправить. Томми, как человек познавший оборотную сторону существования, никому не посоветует свой образ жизни. Потому что да, это скользкая дорожка и поскользнуться на ней далеко не один из предложенных вариантов — это неизбежно. Рано или поздно, но наебнешься. Раз встанешь и отряхнешься, два, может и три, но какой-то точно да станет последним. Будучи уже по пояс в болоте, когда ноги отнимаются от холода и барахтаться больше нет сил, брошенная кем-то веревка кажется не спасением, а издевательством. Особенно если к этой веревке привязывают насильно, и тащат на берег, невзирая на активное сопротивление. Переосмыслить ценности и заново расставить приоритеты — это цель, которую вполне реально достичь, приложив усилия. Но это не значит, что он хочет. В этом вся разница между тонущим человеком, цепляющимся изо всех сил за протянутую веревку и тем, кто отпускает без раздумий. Томми нечто среднее в этих примерах. Да, он тонет и веревка болтается на илистой поверхности. Но вместо того чтобы бросаться за шансом спастись или драматично выпустить веревку из рук в последний момент — он раздраженно смотрит на своего спасителя и немо спрашивает нахрена? Пришедший в кабинет психотерапевта, он чувствует себя загнанным в угол животным. Не потому, что на окне помещения металлические прутья и не потому, что дверь за ним зловеще защелкивается на замок. С интерьером все тоже нормально: декоративные цветы в горшках, растения на подоконнике, мягкий комфортный диван и приглушенный серовато-бежевый цвет стен, вдобавок свежий воздух льется из приоткрытой форточки. Просто на подсознательном уровне выработалась привычка недолюбливать места, где из него в дальнейшем будут вытряхивать любого рода информацию. Его психотерапевт, — имя которого Томми забывает сразу же, как только они представляются друг другу и обмениваются формальным рукопожатием, — высокий мужчина в белом халате и ухоженным внешним видом. Тот стучит коротко подстриженными ногтями по металлическому подлокотнику, вчитываясь в составленное на него досье. Собирательный образ из всех моментов, когда Томми свернул не туда, куда хотелось бы. Они разговаривают ни о чем уже час. На половине разговора он отключается, опустошенно разглядывая рельеф пластиковых листьев неизвестного растения на столе. — Скажите пожалуйста, как Вам будет удобнее обращаться: на «ты» или «Вы»? Томми морщится. — Разве это важно? — Да, моей целью является узнать Вашу зону комфорта, в которую Вы будете готовы меня впустить. Он смотрит в потолок пару секунд, делая вид, что действительно задумывается, но весь смысл сказанного утекает парой секунд ранее. — Тогда на «ты». Зови меня «Томми». Тесей слишком- — он описывает рукой круг, — просто слишком. — Хорошо, Томми. На автопилоте дает односложные ответы на банальные вопросы: сколько лет, в каком классе, есть ли хобби, был ли опыт личной терапии до этого. На вопросе о том, на кого планирует поступать после окончания школы мозг дает осечку и заметно стопорится. Томми почти не думает наперед. Не живет одним днем, конечно, ведь это уже нежелательная крайность, но не загадывает дальше недели. По факту, никакое смутное будущее в его планах не фигурировало, заканчиваясь если не на передозировке в подъезде, то попыткой сброситься с крыши. Половину из этого, не упоминающую наклонности суицидника, он озвучивает. — Хочешь сказать, что не любишь планировать наперед? — мгновенно цепляется за слова тот. — Когда ты заметил это за собой впервые? Близко ли тебе выражение «плыть по течению»? Был ли момент в твоей жизни, который оттолкнул тебя от идеи планирования чего-либо заранее? Томми, маскируя раздражение, делает глубокий вдох через нос. Град вопросов, которые он слышать не хочет, не то что отвечать на них. — Не знаю. — Томми, мне нужно, чтобы на наших сеансах ты выкладывался на полную. Постарайся ответить на вопрос более… развернуто, — кивает психотерапевт самому себе. — Если не питать ложные надежды, то и разочаровываться не придется. Логично? — В свое время кто-то успел разочаровать тебя? — Там послужной список из имен, правда хочется послушать? — не то чтобы Томми верит, что ему скажут на самом деле, ты прав и на этом они разойдутся, пусть это и наиболее желательный исход из возможных. — Да, разумеется. Томми ненадолго замолкает. — Могу я предположить? Это был кто-то из членов семьи, возможно близкие друзья? — Ну, моя мама умерла, когда мне было семь, так что это можно назвать разочарованием. Потом и братья дали по съебам при первой возможности. — Должно быть, это было очень тяжело – потерять свою мать в таком раннем возрасте, — останавливается на нейтральной территории, складно оставив место для дальнейшего согласился или несогласия с утверждением. — Сейчас братья присутствуют в твоей жизни? — В главных ролях. Куда они денутся, — бормочет Томми. Психотерапевт задумчиво мычит, поправляя воротник больничного халата. — Как думаешь, с чем был связан их отъезд? — Учеба? — потому что это, вроде как, очевидно. Хотя, конечно, это работало только в случае Техноблейда. Тому действительно необходимо было продолжить обучение и вывезти на своих плечах всю семью. Но это не умаляло факта, что львиную долю мотивации занимала перспектива вырваться из атмосферы постоянной нервотрепки. Уилбур долго придумывать правдоподобную причину не стал, собрал чемоданы и поминай как звали. — Когда твои братья уехали, что ты почувствовал? Злость. Направлена она была в большей степени на Уилбура, который посмел вешать лапшу на уши про «всегда буду рядом», а такое бывает лишь в сказках. Томми научился на тяжелом опыте: на спортивной сумке в прихожей и вопле, как Уила все в их гадком семействе достало. До сих пор в ушах стоит звон от поднятого крика и хлопнувшей двери, но громче только собственное молчание. — Когда Техно уехал – я в принципе не удивился. Он всегда был… отстраненным, — он щелкает пальцами, пытаясь подобрать подходящее описательное. — Уилбур как удар битой в подворотне – неожиданно и малость неприятно. Но наша «семья», — Томми рисует кавычки, — начала разваливаться задолго до этого, так что ожидать можно было что угодно. — Можешь уточнить, пожалуйста? Хотя, без контекста разговора с профессионалом, за спиной которого на стеночке вывешены дипломы и сертификаты, он бы просто сказал «нас конкретно разъебало» — и все вопросы отпали бы. — Не думаю, что могу описать удар битой точнее, — он весело фыркает. — Ты сказал «разваливаться», — спокойно вносит ясность мужчина, не позволяя увести себя с темы обсуждения. — Да, я так и сказал. Не понимаю, какое объяснение ты хочешь услышать, приятель, — Томми закидывает лодыжку на колено, откидываясь на спинку. Как и в кабинете Бэда, перед диваном расположился журнальный столик, но вместо мотивирующих клочков глянцевой бумаги на поверхности стоит ровная стопочка из визиток с номером телефона. Мужчина задумчиво чешет растущую щетину на щеке, разглядывает открытый блокнот на коленях и переводит взгляд обратно на Томми. — Не знаю, насколько это большой секрет, но мой брат- Уилбур, — конкретизирует поспешно, — не вел очень-то правильный образ жизни. Часто приходил домой пьяным или обдолбанным. Иногда все и сразу. Они с Техно много ссорились по этому поводу, а меня благополучно задвинули в долгий ящик. Так что да, развалились. — По твоему мнению, на то, кем ты являешься сейчас, повлиял Уилбур? — Стал ли я наркоманом из-за него? — переводит на человеческий язык. — Нет, — подумав, отрезает уверенно. — Просто обстоятельства накладывались одно на другое и вот я здесь. Обычное совпадение. — Ты считаешь себя наркоманом? — спрашивает психотерапевт так, будто Томми перед ним пишет чистосердечное признание об убийстве тридцати человек. — Это то, как меня все воспринимают и видят. Я пока не настолько погряз в отрицании, — безразлично пожимает плечами. — Что ты думаешь об Уилбуре и его привычках теперь, когда ты ощутил все на себе? — У него свои причины – у меня свои. Я не могу залезть ему в голову. Единственное, что у нас общего – это способ избегания проблем, вот и все, — Томми скучающе поддевает пальцем голубую нитку на крае своей тюремной рубашки, наматывая на указательный палец и оттягивая. — Представь себе такую ситуацию: ты попадаешь в прошлое, когда Уилбур не начал делать ничего из вышеперечисленного — что бы ты ему сказал? — Нихуя. Молча съезжу по роже, — он спесиво обрывает нитку, щелчком отправляя на ковер. — Ты злишься на него? Томми хмурится. — А по мне не видно? Актуальная на сегодняшний день версия Томми вряд ли станет искать подходящие слова. Желание высказаться чересчур велико, но вместе с тем — говорить нечего. Сделанного уже не воротишь, а потому остается смириться с тем, что имеем сейчас. Если нужен кто-то, способный поделиться мыслями, то поезд уже ушел. Томми окончательно и необратимо замкнулся в себе пять лет назад. — Можешь рассказать мне об отношениях с Техно? Это его полное имя, кстати? — Техноблейд, — поправляет он спокойно. Мужчина участливо кивает, жестом призывая продолжать. Томми сам иногда не мог объяснить, какие у него отношения с семьей, что уж говорить о том, чтобы объяснять ровно то же самое постороннему человеку. Да еще и трясут подробности, будто он вновь в клубе дебатов пытается отстоять позицию выдвинутого Японией нового законопроекта и ни разу не обозвать своего оппонента тупой сукой с неправильным мнением. Какое-то время назад, до всей истории с наркотиками, он, может, и преуспевал в своем деле, но после нервного срыва на почве учебы Уилбура, и сам вскоре отказался от участия. Оторванный от сообщества людей с общими интересами и с ударившимся во все тяжкие Уилом, Томми сам не заметил, как случайно погасил в себе интерес к жизни. Тогда окружающие стали замечать изменения, которым он не придавал особого значения: улыбается не так ярко, смеется не так громко — вроде пустяки, но до чего все докатилось спустя пять лет? Опять-таки, десятилетняя версия себя вряд ли будет в восторге узнав, кем он станет в ближайшее будущее. А Томми даже школу не закончил. Психотерапевт пытливо глядит на него, будто чего-то ждет. Точно. Техноблейд. — Я никогда его не понимал. Обычно, когда человек что-то говорит и делает, всегда можно предположить нахрена, а с Техно – нет. Делает потому что может, сказал потому что захотелось. — Можешь ли ты описать его как «далекого» на протяжении всего детства? — До смерти мамы мы были обычной семьей, — он морщит нос, напрягая память и соскребая уцелевшие ошметки воспоминаний. — Техно всех держит на расстоянии вытянутой руки, но к нему всегда можно было обратиться за помощью. Вроде помочь с домашкой, поиграть иногда, попросить почитать вслух. Последнее он снова начал делать, кстати. — Как ты относишься к тому, что он снова читает тебе? Томми, откровенно говоря, поебать навскидку процентов на шестьдесят. С детства в голове устаканилось мнение, что из Техноблейда выходит неплохой такой диктор аудиокниг. На этом все. Ему нравится вслушиваться в монотонную интонацию, независимо от эмоциональности момента в сюжете — это вносит ощущение стены, разделяющей события книги от реальности. Он не сопереживает персонажам, скорее слушает сухую читку материала, под который так и хотелось отрубиться. Лучше лекарства от бессонницы и не придумаешь. — Нормально, — сдержанно отзывается Томми. — Помогает мне уснуть. Со сломанным расписанием сна можно запросто решить, что он существует в совершенно другом часовом поясе, нежели окружающие люди. Разумеется, ни один работник больницы не в состоянии похвастаться количеством вырабатываемого мелатонина, но в отличие от Томми, они хотя бы могут выдавить из себя предложение быстрее минуты. Тридцать секунд после получения вопроса тратится на обдумывание, еще тридцать — на составление внятного ответа. — Чувствую себя хорошо тоже, наверное. Все кажется проще, будто я снова ребенок. — Думаешь, в детстве было проще? — Ну, конечно. В детстве и проблем толком не было, кроме той, во что поиграть завтра: мортал комбат, контру или стритфайтер, — прикрывая глаза, отвечает спокойно. — Ты играл со своими братьями в приставку? — вдруг спрашивает мужчина с неподдельным интересом. Ему почти кажется, как психотерапевт приподнимается со своего насиженного места на противоположном диванчике. Бывший любитель игр в жанре файтинг? Специалист по сеге? Доктор наук в области убивания времени за видеоиграми? — Уилбур сливал каждый раунд и это было что-то, — хмыкает. — Он постоянно ныл, что мы используем читы, хотя я тогда понятия не имел об их существовании. Насчет Техно не могу сказать. — Хочешь сыграть с ними еще раз? — Может нам еще в Оптимуса Прайма собраться? — с сарказмом уточняет Томми и складывает руки на груди. После колкого замечания наступает молчание, которое он бы счел признаком обиды, не находись Томми в кабинете врача-специалиста, которому буквально платят за такие вот насыщенные ядом беседы. Пора бы уже выработать антидот. Мужчина, кажется, отвлекается на свой блокнот, хоть и записей там за весь разговор не шибко прибавилось. — Мы говорили о твоей семье, но речь не заходила о твоем отце. Можешь немного мне о нем рассказать? — Рассказывать нечего – Фил всегда на работе. — Ты зовешь своего отца по имени? — изумляется мужчина. — Да. Это странно? — оборонительно переспрашивает он. — Не совсем, просто- — тот вздыхает, массируя виски. — Прямо как и местоимения, которые мы используем при общении – подобное обращение к своим родителям является своеобразным маркером расстояния, на котором вы находитесь. Ты спокойно называешь свою маму «мамой», когда как отца по имени – «Филом». Это формирует следующий вопрос: насколько ты близок с отцом? — Мы редко общаемся. Так что мы скорее как соседи, пересекающиеся в подъезде. — Ты бы хотел это исправить? — Да я лучше сдохну, — жизнерадостно заявляет он. Мужчина сконцентрированный на диалоге, качает головой и засучив рукав халата сверяется со временем. Откладывая блокнот на журнальный столик, тот щелкает автоматической ручкой. — Возможно, есть еще что-то, что ты бы хотел обсудить? Томми мычит нечто неопределенное, что по-хорошему надо воспринимать как нет, мне хватило. — У тебя есть друзья, Томми? Интонация, с которой произносят этот вроде бы обыкновенный вопрос, заставляет его поежиться. Да, со стороны может показаться, что жизнь у него не ахти, но ведь не настолько же. — Конечно, — восклицает он уверенно. — Хочешь рассказать мне о них? Какие у вас отношения? — Ну, мой лучший друг- Перплд, он очень, — Томми мысленно перебирает всевозможные эпитеты, какими можно охарактеризовать Перплда. Невольно вспоминаются телефонные разговоры посреди тотального хаоса и тихие, наполненные теплом поездки в салоне родной тойоты. — Что ж, он особенный, — и не в том плане, что в развитии отстает. — У нас много общего, — дополняет он осторожно, потому что из общего у них способ выражения любви через оскорбления, а еще то, что пока Перплд торгует наркотой – Томми употребляет. — А еще у него мерзкий характер. Он постоянно ходит с такой рожей, будто его новые кроссовки окатило водой из лужи пару минут назад. Психотерапевт фыркает. — Вот как? — …или его обоссала собака, перепутав со столбом, — продолжая искать подходящие сравнения. — Но что важнее, так это то, что на Перплда всегда можно рассчитывать. Это в том смысле, что после двух граненых стаканов кровавой мэри и нескольких штофов чиваса, приправленных вишенкой на торте в виде смертельной дозы абсента, Томми может набрать выученный наизусть номер и рассчитывать на скорейший ответ. Несмотря на то, что он в щепки пьяный и двух слов связать не может. Что это, если не показатель дружбы и доверия? — А еще есть Ранбу, наверное, — бубнит Томми, хмурясь. — Не знаю, друзья мы или нет, но точно были ими пару лет назад. Ну, после драматичного пиздежа в стиле Ромео и Джульетты местного разлива — они точно друзья. Посторонние, завидев знакомое лицо на парапете пинают под колено и отправляют в полет без лишних выяснений. — Почему ты так считаешь? Что-то случилось между вами? — Ну, можно и так сказать. Я не был хорошим другом в последнее время, — Томми, не зная чем занять руки, циклично прокручивает сережку в ухе. — Что ты хочешь этим сказать? — Наркотики не способствуют поддержанию хороших отношений, — недовольно вздыхает он. — Что насчет Перплда? Судя по твоим словам, вы все еще в хороших отношениях. Томми замирает. — Как я и сказал, — делает акцент, поведя плечами, — Перп особенный. — Он не пытался остановить тебя? — озадаченно наклоняет голову мужчина. — Конечно, пытался. Но это не значит, что я его слушал, — Томми горько ухмыляется. Потому что когда он что-то решает для себя, даже если решение безгранично тупое и приведет к ужасающим по масштабу последствиям — Томми все равно пойдет на этот риск. — Я думаю, что мы можем закончить на сегодня, — встав с дивана, психотерапевт проходится до своего стола, с шумом выдвигая один из ящиков и возвращается, чтобы положить цветастый фантик с конфетой перед ним. — Ты хорошо постарался, Томми. Как насчет небольшого домашнего задания? Язык чешется ляпнуть, что нет, мне такого счастья не надо и вообще иди нахуй, потому что у Томми уже прилично накопилось дел, дожидающихся внимания, но он говорит: — Пока это не интегральные уравнения – я согласен. Озвученное согласие действует как вспыхнувший зеленым сигнал ракетницы, давшим добро на дальнейшие действия. На журнальный столик со шлепком приземляется увесистый блокнот с ручкой, спрятанной в спиральной проволоке. Томми вяло думает: ну заебись теперь. — Начиная с сегодня ты должен начать записывать свои мысли в этот блокнот, — не потревоженный, психотерапевт принимается объяснять. — В следующий раз, когда кто-то из твоей семьи придет – запиши туда что угодно: свои размышления, мнения, чувства. Постарайся делать это систематически, так мы добьемся большего результата. И чтобы ты не терял мотивацию- Потому что и слепому заметно, как сильно он приуныл заслышав о необходимости заниматься писаниной в свое свободное время. Но «приуныл» это мягко сказано — он прикидывает сломается ли шея после падения со второго этажа. — …я буду поощрять тебя вознаграждениями, идет? Ты же любишь сладости, Томми? Он, конечно, не пятилетний ребенок, которого можно приманить конфеткой, но как тут отказать?

Из кабинета психотерапевта он практически выбегает, зацикленный на слабой возможности успеть покурить и помыться прежде, чем кто-либо из постоянных гостей придет с визитом. То есть, — чтоб они там все передохли и переломали конечности по дороге, — завалится в помещение, объявив о своем присутствии затяжным монологом на лад шекспировских пьес. А Томми что? А Томми ничего, ему надо смириться и много-много терпеть. Если он не успеет выполнить один из поставленных пунктов, тогда лучшим решением будет с разбегу завалиться спать. Не помывшись, от Томми будет вонять как от помойки за милю. Помывшись — все так же будет вонять, как обоссанный и заблеванный мусорный бак в туалете ночного клуба, но уже без пикантной нотки табака. Томми спринтует до палаты, как будто стоит вопрос жизни и смерти. Попутно чуть не сбивает с ног медработника, волочащего за собой массивный аппарат для УЗИ на колесиках. Но все это не так важно, даже если в процессе он чуть не перевернул вверх дном все больничное крыло. Время поджимает, в глазах темнеет, а дыхание спирает от предвкушения. Отодвигает экран батареи, скрывающий проржавевшую натуру. Как конфетный фантик, где только обертка красивая, а внутри насрано. Он шарится по трубе со облупившейся белой краской и безнадежно думает: так вот как себя чувствуют наркоманы, ищущие закладку. Хреново, одним словом. Двумя — пиздец хреново. В некоторых местах трещины настолько глубокие, что Томми боится порезаться и подцепить спид или вич. Ему же только этого для полного счастья не хватает. Будь у него телефон — подсветил бы фонариком, а тут прямо-таки настольная игра возрастного ценза 8+ «что в коробке?». Столбняк в подарок. Томми рассерженно цыкает, недоумевая, куда могла закатиться пачка размером девять-на-пять сантиметров. Провалилась в параллельную вселенную, чтоб ее. — Не это ищешь? — доносится за спиной. Он с перепугу подскакивает на ноги, ударившись затылком о выступающий край подоконника и оборачивается. В углу, прямо за дверью, куда Техноблейд стащил табуретку и где стояла пустующая, уже нет, вешалка, забросив ногу на ногу на стуле развалился явно скучающий Перплд. Тот показательно махал пачкой кэмел из стороны в сторону. Томми готов был хлопнуться в обморок прямо на месте. Но прежде, чем он успел выдавить хотя бы слово в свое оправдание, — хотя объективно все выглядит именно так, как оно обстоит на самом деле, — из кармана джинсов Перплда доносится тихий рингтон. Тот жестом призывает к молчанию, сначала выставив указательный палец вперед и потом указывает на дверь за спиной, свободной рукой поднося телефон к уху. Судя по всему, ничего важного, если Перплд решает не включать его в происходящий разговор и Томми немного расслабляется. Взгляд, правда, намертво вцепился в пачку сигарет, которую Перплд использовал как шар для жонглирования или баскетбольный мяч. Жонглер ебаный. Сердце обливалось кровью смотреть с какой нахальной небрежностью тот подбрасывал в воздух хрупкий картон, из раза в раз сминая пачку все сильнее. Затем Перплд смотрит на него и устало закатив глаза, прикрывает микрофон ладонью: — Одевайся, придурок. Мы идем на улицу, — так, чтобы акустика и собеседник не разобрали. Командная интонация, как бы там ни думал Перплд, не добавляла желания содействовать при обычных обстоятельствах. Сейчас одного «мы» хватило, чтобы Томми открыл комод. Достав первое попавшееся под руку, он торопливо стащил с себя больничные рубашку и штаны. Попросить отвернуться или перепроверить не подглядывают ли даже в мыслях не мелькнуло, потому что это Перплд. Тот самый, который в старые-добрые по утрам носился в трусах по дому, потому что не мог вспомнить, где бросил одежду: в ванной или гостиной. Или выходил из душа в чем мать родила с требовательным вопросом «где мои трусы?». Видимо рассчитывал, что Томми медиум. Или извращенец, умышленно прячущий чужое нижнее белье. Одевшись, он жестами сигналит о своей готовности. Перплд кивает и галантно открывает перед ним дверь. — Сильвупле, моншер, — вышка этикета, отличник по французскому, говорит. — А? Это не тебе, отъебись, — менее терпеливо шипит уже телефонному собеседнику. — Мерси, — заталкивая руки в карманы, кивает Томми и выскальзывает за дверь. Куда они там такие деловые намылились — дело второстепенной важности. Очень навряд ли его потащат по ночным клубам и барам отмечать успешно проведенную операцию, так что переживать не о чем. Томми, конечно, не отказался бы пропустить по кружке пива со своим лучшим другом, но тот скорее самолично приложит руку к его скорейшей кончине, чем добровольно поведет убивать печень. В коридоре Томми натыкается на медсестру, которая чаще желаемого оказывается в палате, — она же Ацетон, — и они обмениваются будничными фразами: — Вы идете гулять, мальчики? — осведомляется она дружелюбно, взглядом перепрыгивая на него и Перплда. — Ага, наверное, — флегматично соглашается он, быстро врубившись, что отвечать больше некому. — Я же сказал, что- — преувеличенно рассерженно тот вздыхает. — Ты меня вообще чем слушал? Завтра в десять- Не моя вина, что ты попуск. Откуда мне знать? Разбирайся с этим теперь сам. Да что хочешь говори – это уже не моя проблема, — Перплд в пределах собственной каменной мимики экспрессивно поджимает губы и хмурится. Медсестру нисколько не смущают громкие негодования и на первом этаже она выходит из лифта первой, сверкнув белозубой улыбкой и приправив все игривым подмигиванием: — Хорошо повеселиться на свидании, Тесей. Перплд выходит следом, но когда замечает отсутствие вышеуказанного за спиной, оборачивается и выжидающе смотрит. — У нас свидание? — откровенно тупит Томми. — Че? Нет, с какого перепугу, — лицо Перплда удивленно вытягивается. — Конченный? Не с тобой разговариваю, ясно же- Тебя ебет? Лучше проеб свой исправь. Под аккомпанемент из отборного мата и гвалта заполненного холла они выходят из больницы. У раздвижных дверей толпится горстка людей и каждый занимается своими делами: девушка в белом халате и бейджиком что-то рассказывает другой, парень на костылях с дорожной сумкой в ногах обнимает своих родителей, группа интернов делятся впечатлениями. Перплд умело минует скопления людей и они останавливаются у одного из столбов поодаль, на котором держится навес у входа. — Да не может там столько быть. Я проверял вчера, там было пятьсот. Ты и считать разучился? Пересчитай, — командует недовольно. Все еще сосредоточенный на разговоре, тот перекидывает ему в руки изрядно побитую пачку кэмел. Складывая указательный и средний пальцы вместе, подносит их к губам, имитируя процесс курения. Вытряхнув из пачки зажигалку, Томми достает две сигареты и уже было тянется втиснуть одну Перплду между зубов, как тот морщит нос и отталкивает его руку. Он ничего не понимает. Томми решает оставить все как есть, то есть закуривает сам и исключает Перплда. Дым царапает глотку и наполняет легкие, принося долгожданные минуты покоя всему безобразию в голове. Он без задней мысли смещает точку опоры и закидывает руку на чужое плечо. Струйки дыма срываются с губ и тлеют в воздухе, когда Томми выдыхает. Не похоже, что Перплд злится. По крайней мере, не на него это точно. В противном случае уже десять раз бы успел вырвать сигарету из рук и дать подзатыльник, чего явно не случается. В бубнеже Перплда незаметно протекают пять минут, за которые Томми с концами приканчивает первую сигарету до фильтра, а на середине второй его начинает слегка мутить после долгой паузы в курении. Вскоре он и вовсе полноценно опирается на лучшего друга, оплетая его предплечье и сонливо повисая. — Мхм, вроде нормально. Что там по новой поставке? Все сходится? — через плечо кинув быстрый взгляд на Томми, Перплд выхватывает у него изо рта сигарету и делает затяжку. Он и удивиться не успевает, только и делает, что осоловело моргает на чужие действия. Перплд еще несколько раз глубоко затягивается и возвращает сигарету обратно. Благо, до сих пор изрядно прихуевший Томми не успел закрыть рот. Перплд, конечно, классный парень. Отличный, даже. Но он все еще предпочитает думать, что в своих симпатиях склоняется к девушкам. — Ага, звучит как правда. Тогда увидимся завтра. Давай без опозданий, — завершив звонок, тот подозрительно на него щурится. — Что? — Мы ведем себя по-гейски, — изрекает Томми мрачно. — Я не гей, — равнодушно информирует его Перплд. — Я тоже. Тогда почему мы ведем себя по-гейски? — настаивает он, но не отлипает от нагретого места на плече. — Никто себя не ведет «по-гейски». Ты головой приложился? — Куда мы идем? — решив смириться с участью и клеймом гея в больнице, Томми малодушно решает съехать с темы. — Братьев своих лучше спроси. Они просили подвезти тебя в торговый центр, видимо шмотки выбирать, хер знает, — спокойно пожимает плечами. — Пойдешь со мной? — интересуется он и тайно надеется, что все-таки да. Оставаться наедине со своими братьями дольше пятнадцати минут – травмирующий опыт для шаткой нервной системы и прямая угроза душевному равновесию. — Мне будто заняться нечем, — бормочет Перплд, но все равно говорит: — Шоппинг так шоппинг. Часы страданий так часы страданий. Нахуй все. Томми кивает и тушит сигарету, пока Перплд достает из кармана ключи. Из дальнего угла парковки доносится писк открывшейся тойоты.