***
Подвох Дима начинает чуять, едва лишь подъезжая к складским помещениям. Навстречу ему, заполошно заламывая руки, выбегает заспанный начальник и принимается голосить. — А Вы уже в курсе? Конечно же Вы в курсе, чего это я! — причитает он заунывно, растягивая гласные, но отчего-то подпрыгивая на «о». — У нас тут ситуация крайне некрасивая, можно сказать, ситуация вопиющая, виновных ищем, виновные будут наказаны, — весёлая прыгучая «о» всё отскакивает от земли, от стен, от Димы и самого говорящего, — в общем, от всех поверхностей, о которые она умудрилась удариться, эта абсолютно упругая «о». — Командир, погоди, — громадная лапа опускается на плечо и крюком оттаскивает опешившего начальника назад, и на месте его вырастает Игорь крайне потрёпанного вида и, отчего-то, тут и там покрытый синей краской. Кепка сбилась набекрень, и короткая дублёнка на нём нараспашку, а под нею виднеется футболка, когда-то белая, теперь тоже в брызгах лазури, гордо декларирует своей надписью, что вот так выглядит самый лучший Михалыч в мире, и — совершенно не сходится с действительностью. Игорь с утра вроде был Константиныч. — Почему ты весь синий? — Я подрался со смурфиком. Это всё объясняет. Сюрпризы на этом не кончаются, а только наглеют. Единовременно встают на место и неясное чувство смутной тревоги и странное поведение начальника, и попрыгунья «о». На место вставать не хочет только синий Игорь на перемотке, но, Дима уверен, синему Игорю тоже существует логичное объяснение, просто стоит оно отдельно, на краю где-то, пришлось ему случиться за кулисами и не иметь к делу отношения — вот и не хочет мозолить глаза. — Все двенадцать? — на Диму глядит унылой пустотой отсек склада, заполненный — до сегодняшней ночи — холодильными камерами с кровью для Элизиума. — Подчистую смело, — с готовностью рапортует Игорь, пока за их спинами нервно бегает и заламывает руки большое складское начальство, в страхе перед начальством ещё более большим. Дима снова чувствует коварное и неотвратимое приближение мигрени. Хитрая диверсантка дождалась, пока он ослабит бдительность, и теперь с ликованием подбиралась к вискам. — Что видишь? — как бы невзначай интересуется Игорь. — А ты? — Двенадцать камер, на горбу за раз не унести, значит, заезжали на территорию на транспорте. На уши никого не подняли. Сигналка не врубилась, и следов взлома нет — у нашего клиента был ключ, или ему его любезно предоставили. Сработал кто-то, кто умеет мастерски пудрить мозги. — Это всё хорошо, — Дима отрешённо растирает носком ботинка отпечатавшуюся на полу колею, — это всё даже замечательно. Но ты, мне кажется, торопишься с выводом. — Обижаешь! Но ты в чём-то прав. Я уже перетёр с охранником. Тем, что ночью был на смене. Мамой своей клялся, что заезжал вот этот, — Игорь коротко указывает на мельтешение начальства за спиной, не оборачиваясь даже, одним движением плеча, — на фуре с парочкой амбалов, быстренько сгрузили да умотали. Охрана. Дима в задумчивости подносит палец к губам. Имеет смысл допросить сторожа кем-то, кто умеет распознавать ложь. Он поднимает голову и встречается глазами с выпуклой линзой камеры под потолком. — Вот это добро, — Дима указывает на висящую аппаратуру, — рабочее? Тут уж настаёт черёд Игоря выдать эту ёмкую упругую «о» и подскочить к начальнику. С камерами выходит и вовсе занятно. На камерах не происходит ничего вообще. В условленное время холодильные камеры стоят себе тихо в углу помещения, скучно и неподвижно, пока Игорь, уставший пялиться в никуда, не мотает плёнку вперёд. Рябью проходится по бычьему глазу видео, рябью волнуется комната и холодильники в ней, пока — неожиданно для всех — не заходятся белым шумом и не исчезают с камер — будто их и не было. Игорь быстро вскакивает со стула. — Я ничего не трогал! — Успокойся, Игорь, — мягко осаждает его Дима. — Это не ты. И, чтобы убедиться, они несколько раз проматывают спорный участок туда-сюда. Они единогласно соглашаются, что эти странные записи определённо имеют отношение к делу, а вот какое — пока малопонятно, и переходят к другим камерам. Странности кончаться отказываются и выливаются на них холодным душем в период летней диагностики труб — вроде уже настроился ничего хорошего не ожидать, а всё равно неприятно. Мерное покачивание записи на волнах помех прерывает резкий переход на открытые ворота склада, и охранника, скурпулёзно закрывающего их на все замки. — Почему время не совпадает? — спрашивает Игорь, и вопросом этим, бесхитростным впрочем, вводит всех в замешательство. — Время перехода, — снисходительно поясняет он. — Ворота закрывают в 3:41. Холодосы пропадают в 3:57. Складское начальство, не выдержав напряжения, глухо валится в обморок.***
— Чтобы найти холодильники, надо думать как холодильники, — подводит итог Игорь. — Быть вместительными и, — Дима старается уловить ход мыслей, — освежающими? — Быть рабочими и холодными только при подпитке извне. Прямо как, — Игорь эффектно разворачивается на невысоких каблуках зимних ботинок, — сородичи. Он чуть не валится при движении спиной вперёд, поскользнувшись на удачно вынырнувшем по дороге льду, и Дима, умом ещё не оценивший должным образом убийственную точность сравнения, кидается его спасать. Январская слякоть и гололедица покрывают город неравномерной сетью, постепенно нарастают от главных улиц к мелким — так себе улочкам, а к Полюстровскому и вовсе превращаются в полноценную полосу препятствий из озёр с берегами из подтаявшей холодной каши, чередующихся с твёрдыми кусками схватившегося в лёд сваленного в кучу снега. Дима умело лавирует между ними, прыгая с одного на другой ледяной камень. Игорь такими мелочами не разменивается и вместо этого бесхитростно чешет ластами в ботинках по вязковатому винегрету из воды и снега. — Кража не могла произойти раньше взлома двери. — В принципе, могла бы, если похититель двигался по времени обратно, — перемахивая через особенно длинную лужу, решает похвастаться своим широким кругозором Дима. — Как Янус У в «Понедельнике». Но это расходится с показаниями охранника, если только он сам не инвертированный. И я даже не знаю, кто был бы на такое способен. — Есть одна неприятная линия крови. Игорь уверенно направляется мимо стайки голубей, спокойно собравшихся на своё голубиное собрание — поклевать зёрен да решить, какой памятник попортить сегодня — и вызывает в ней полнейший переполох. — А помнишь, Серёга говорил, что электроника думает не как органика? — закрывая глаза рукой от лезущих в лицо перьев, интересуется Игорь. — Вдруг они там посмотрели на эту кражу, пораскинули своими мозгами из микросхем и решили: ну их нахрен? Не будем ничего записывать! — Я в этом плохо разбираюсь, — не стыдится признаться Дима, — но, уверен, камеры не так работают, — да и не помнит он, чтобы Серёжа так говорил. — Ну! — победно соглашается Игорь. — Поэтому тебе и кажется странным — ты же не разбираешься. Дима этим утверждением ничуть не смущается. Он вообще уже мало смущался — не по возрасту и не по статусу. И обижаться на подобное кажется ему ниже своего достоинства, а достоинство своё он как-никак ценил. Да и на кого тут обижаться? Был Игорь импульсивным, резким, грубоватым, частенько не любил подолгу думать — благо, соображал он быстро — но сердце у него в правильном месте лежало.***
Они начали устраивать тематические вечеринки по случаю старого Нового года с восемнадцатого. Юле такое торжество приходилось по вкусу больше традиционного новогоднего празднования, как Дима подозревал, по причине того, что где-то глубоко в душе она всё ещё жила по юлианскому календарю. В прошлом году темой единогласно был избран французский салон, в этом же решили устроить грузинский праздник. Дима гордо раздал всем задания за целый месяц, хоть и понимал умом, что готовиться будут все в последний момент, кроме, быть может, Олега. Олег имел репутацию основательного и обязательного оборотня и не спешил её разрушать, а остальные, как пить дать, сядут за два часа до вечеринки — так Дима и решил, но вдруг захотелось ему понадеяться на чужую добросовестность, и он сдался и предпочёл поверить в лучшее в котерии. Больше всего понравилось им расшифровывать отдельные фразы и цельные высказывания русских поэтов с грузинского обратно на русский. Способ шифровки Дима выбрал самый тривиальный — имена присутствующих на мхедрули — и был разбит в пух и прах. С профессионализмом учёного Юля мгновенно выбрала самое длинное имя и соотнесла буквы. — Поздравляю, Разумовский, — гордо заявила она. — Ты — гарант моей победы. Смысл игры был и не в победе даже, но Юле претила сама мысль о том, что она не первая и лучшая, и все смирились с этим маленьким допущением. За этим попытались поступить и наоборот: вернуть исконно грузинский текст с русского в первозданный вид, и, хоть песню Дима выбрал известную, эта забава пошла уже с большим скрипом. Попытка спеть переведённое с горем пополам Тбилисо и вовсе обозначилась полным провалом и закончилась тем, что Серёжа просто полез в дебри интернета искать текст с транскрипцией. Читать же стихи о Грузии — да хотя бы того же Евтушенко — в отличие от остальных Игорь наотрез отказался. Сослался на занятость и невозможность подготовиться, избегая смотреть грустными щенячьими глазами своими — и безмерно честными к тому же — на Диму. — Давай, Игорь, — взмолились они. — Ну что-то же ты помнишь! — Ничего я не помню, — огрызнулся Игорь. — Отстаньте, — понурив голову, он признал: — Херню только всякую, — и сразу вдруг начал невнятно бормотать, будто боялся передумать, и у Димы всё сжалось от первых же отзвуков этих строк. — Тамада в дыму табачном, посмотри, каков я есть, — пронзительной горькой нежностью по мёртвому сердцу. — Молодец в бою кулачном, посмотри, каков я есть. Дальше не помню, — на голубом глазу соврал Игорь. — Довольны? Зачёт? — и стало уже неважно, что он не прочитал-то ничего толком, потому что Дима знал и любил нежно, и сам текст, и обречённую историю двух людей, стоящую за ним. И все, конечно же, простили Игорю этот промах, несмотря на очевидный саботаж. Всё-таки, на повестке вечера была ещё лезгинка — и в ней Игорю равных не оказалось.***
Так что с идеей о непринятии технического бунта по причине полного непонимания Димой этой самой техники, он с готовностью соглашается. А Игорь всё уверенно идёт вперёд и размышляет вслух, мыслями уже давно ускакавший от холодильников и от Януса, и от исключительно самобытно думающих камер. — Нет, и очереди и эскалаторы тоже нужны, конечно, — слышит Дима, за собственными воспоминаниями упустивший несомненно логичный переход. — Чтобы пока ты там стоишь, хорошо мозгами пораскинуть, а нужно ли оно тебе вообще, куда ты стоишь. Сразу в мозгах проясняется. — Игорь, — Дима решается прервать поток сознания друга, — ты куда нас завёл? На серый дворик, редко засаженный берёзами и тополями, словно по линейке, глядят ровные ряды оконных провалов. Краска на стенах домов выцвела ещё, кажется, в прошлом веке, и совсем уж вопиющие дыры замазаны заплатками не в тон. У угловой парадной Дима различает своевременную для зимы надпись: «опасная зона. Сосульки». Впечатлившись ею, он поднимает взгляд выше, к карнизам крыш, и совершает ещё одно потрясающее открытие. Над головой свешивается ЗСД. — Так я же тебе говорю! От прогулок в мозгах проясняется, — что означает, совершенно очевидно: Игорь не знает. С Игорем такое имело пугающую тенденцию происходить: он идёт, ты за ним, топ-топ, расслабленно и легко, и вот — вы уже на другом конце Питера. — Погоди. Я, кажется, знаю, что это за место. Ноздри заново наполняются фантомной вонью канализации. Досадным напоминанием возникают в мыслях ощущение злого бессилия. И голубые-голубые, как лёд, глаза. — Что тут у нас? — низкий и глубокий женский голос заставляет обернуться на звук. Вспыхивает огонёк сигареты. Игорь смотрит на тлеющий табак, может, чуть пристальнее, чем необходимо, и проворачивает плечи вперёд. Женщина перед ними, статная и величавая, наполовину сокрыта в тени домов. Но даже без этого заслона из теней, фигура её кажется утекающей от взора. Длинные волосы цвета воронова пера обрамляют её лицо и плечи и словно сливаются с окружающей её тьмой. Тёмно-синее платье стелется складками по земле, и не различить, не сказать, где заканчивается оно и начинается асфальт. — Хранитель. Юный шериф. В землях, где у Камарильи нет власти. У её ног клубятся и укладываются, словно прирученные дворняжки, тени. Это скверно. — Единственная причина, по которой вы ещё не-живы — ваша репутация бежит впереди вас. — Я знаю, кто ты такая, — угрюмо говорит Игорь, и женщина снисходительно кивает головой. Во мраке короткими отсветами металла сверкают серёжки в бровях и губе. — Полагаю это честно. Я знаю кто вы, — она смахивает пепел лёгким щелчком. — Ты знаешь, кто я. Равноценный обмен. Диме это кажется полной — и он мысленно извиняется за свой французский — брехнёй. Он-то сам ни сном ни духом, что из себя представляет таинственная незнакомка. — Ну, не стойте столбом, — женщина манит их пальцем. — Проходите, коль пришли. Затушенная сигарета растворяется в тенях под её ногами. Она идёт, не идёт даже, а плывёт будто, переливами струится подол платья, и тени плывут за ней, и она течёт в тенях. Дима смаргивает наваждение, расфокусированным взглядом по иллюзии улавливает стабильную точку, фундаментальную константу образа, но не акцентируется на ней, глядит на всё — и на ничего, и фигура женщины остаётся расплывчатой, но стабильной. Если это и видят камеры, машины и аппараты, смотрящие на сородичей клана Ночи, то Дима начинает понимать слова Игоря о неготовности техники к сотрудничеству. — Это ловушка, — одними губами шепчет он. — Не исключено, — подтверждает Игорь. — Ты со мной? Он следует за незнакомкой по пятам, почти наступая на волочащиеся за ней тени, и Дима улыбается невольно от мысли, насколько же Игорь, должно быть, безрассуден в своей отваге, и сколько на самом деле в этой отваге истинного и сколько — показного. Это вполне реально — бояться, и даже больше, очень разумно — бояться. Но кто из них не без греха? — Всегда. В запечатанных приземистых домиках под ЗСД уже с полгода никто не живёт, и окна первых этажей заколочены досками, зашиты листами металла, а какие и вовсе — заложены кирпичной кладкой. Заученным рутинным движением женщина проскальзывает сквозь кажущуюся закрытой дверь, и мрак заброшенной парадной набрасывается на Игоря с Димой со всех сторон, щупает и пробует на зуб, на запах судорожным вдохом. Стучит язычок замка о ключ, и темнота рассеивается, уступая яркоосвещённой прихожей старенькой квартирки. Едва они переступают порог, как буйный вихрь из рыжего и серебряного завлекает Диму в свою круговерть. — Сердце многих! — маленькая юркая Малкавианка поправляет сбившуюся дужку его очков. — Ждали тебя с минуты на минуту! — А… мы… — ещё не вполне осознаёт Дима, отвлечённый перестуком украшений в волосах. — Не обижайся! — Уля сжимает его щёки в ладонях. — Ира любит припугнуть нежных Камарильцев. Пресловутая Ира, будто в подтверждение, вальяжно сбрасывает с себя морок, в который была закутана словно в плащ, и образ её перестаёт ускользать. И открывается, что не платье на ней всё это время было — блузка и свободные штаны, и не волочится шлейфом по земле — мягко струятся вдоль затянутых в высокие сапоги лодыжек, и волосы сразу кажутся короче, собираются мягкими кудрями вдоль ушей, спускаются до лопаток и совершенно не сливаются с окружением, и сама Ира оказывается женщиной необыкновенной красоты. Исключительной красоты женщина-Ира проходит мимо них, гордо неся свою исключительную красоту и более того — безусловное знание о своей красоте, и усаживается в кресло, одним лёгким движением сбрасывая сапоги, устраиваясь поудобнее с ногами на мягких подушках. — Ну что же ты, Луна моя, — склоняя голову, шутливо укоряет она Улю, — так легко меня сдаёшь властям. — Пустяки! — ничуть не укоряется Уля. — Какие же это враги? Дима откашливается, не потому что у него вдруг что-то запершило в горле, а чтобы как-то перевести тему. — А это мой друг, — неуверенно указывает он на стоящего столбом Игоря. — Юпитер, — со знанием дела перебивает Уля. — Игорь. А она уже напрыгивает на Игоря, похлопывает по плечам и корпусу. Явно оставшись довольна экспертизой, Уля протягивает смущённому Игорю свою аккуратную ладошку. Звенят, стукаясь друг о друга тяжёлые браслеты на запястье. — Очень радостно! Всегда хотела познакомиться с божеством. Я Уля! — Ну прям уж с божеством, — Игорь с готовностью принимает правила игры. — А вы прям тут живёте? Но узнать это Игорю не суждено, потому что с порога раздаётся третий, в этот момент нежданный, но в целом ожидаемый голос: — Как вы тут оба оказались? — кубарем прокатывается по квартирке звонкое Лилино меццо. Она ловко втискивается между Улей и Игорем, аккуратно, но твёрдо завлекает за собой и обхватывает рукой и Диму тоже. — Так вот кого ты всё ждала! — весело подмигивает она Уле. Уля разводит руками. От улыбки её, ничуть не виноватой, а знающей какой-то, какой-то посвящённой в самую большую тайну, разносится по венам тепло, и кажется, нет на свете ничего, с чем эта улыбка не могла бы справиться. — Ну так? — весело спрашивает Уля. — С чем пожаловали? — Да мы это, — Игорь, пытаясь скрыть неловкость, чешет шею, — мимо проходили. У нас холодильники стащили. Расследуем вот. — На Канарах? — поднимает удивлённо брови Лиля. — Нет, — быстро развеивает её сомнения Игорь, а затем запинается вдруг, признаёт: — А может и да. Мы же не знаем, куда их увезли-то. — А что вы тут делаете? — переводит тему Дима, пока Игорь не успел выдумать ещё парочку удобоваримых версий похищения. — Как что? — и тема переводится весьма удачно. — Живём. Это наша девчачья котерия. — И Калигари, — добавляет Ира со своего кресла. Тугие кудри её волос плавно покачиваются, вторя движениям головы. — Калигари здесь? Круглые стёкла очков Ули ловят свет от старой лампы, хитро поблескивают, и с ними вместе — цепочка со звёздочками, полумесяцы и спицы в волосах, будто Уля — маленький космос, окно во вселенную, вакуум в земной атмосфере. Дима вдруг задумывается, сколько же она на самом деле разменяла столетий. — Сегодня нет, — за её плечом Ира приподнимается, шепчет Лиле: «Смотри, как глазки-то заблестели». — Сегодня он нужен Матушке Паучихе. Матушка Паучиха — это, стало быть, Юля. — Парочка будет, — шуршат складками юбки, устраиваясь с хозяйкой поудобнее на высоком стуле. — Моя ветвь клана немного старомодна, — и Дима смотрит на неё так, с укоризной немного, но с пониманием, что она признаёт: — Прости, не удержалась. А потом они — и Дима, и Игорь — сидят, вот так, среди этих странных женщин, в однушке на отшибе Питера до самого утра, теперь уже странным кажется, как они умудрились — пройти по Канонерскому туннелю и не заметить, а потом Дима ловит взгляд Ули, всезнающий и весёлый — нет, не странно, так, верно, и должно было произойти, только так и могло произойти. Им надо было потерять эти проклятущие холодильники, Игорю надо было завести их в самую глушь, девочкам — выйти навстречу, всё ради того чтобы сейчас вот так вот сидеть и смеяться над собой и миром, и глупыми шутками, и Уле нужно непременно спросить, что же о похищении думает «Тот, кто в тени», она так и говорит — с прописной буквы — «Тот, кто в тени», а Игорю надо не понять, и ответить, что Носферату ничего не думают, а как обычно считают, что «шерифский подсос справится сам», и что «будем нужны — придёт», и Уля, конечно же вынуждена его поправить: — Нет, не гуляющие по теням. Тот, кто в тени, — и продолжить перечислять, будто титулы: — Кающийся грешник. Младший брат, — она запинается на секунду, будто сверяясь с архивами в своей голове, и всё-таки произносит: — Троян. Игорь качает головой. — Не, таких не знаем. Но ты мне ориентировку пришли, обязательно проверим. И Ире, невероятной красавице Ире, чья красота совершенно преступно не отражалась ни в одной зеркальной поверхности, не улавливалась ни одной камерой, очевидно, надо смешливо фыркнуть, «какой послушный сторожевой пёс», и получить от Лили мягкий тычок, и засмеяться вместе с нею, а потом, конечно же, предложить переждать у них день, «ведь мы не звери какие, детективы». А Лиле жизненно необходимо хлопнуть себя по лбу и объявить во всеуслышание, что на охоте ей как раз попался вежливый молодой человек с шавермой наперерез — какое удачное и неотвратимое совпадение — и однозначно безапелляционно предложить разделить трапезу. — Ну всё, — говорит Игорь, — бегу к своим любимым щам. Волосы назад. И, действительно, бежит, и они с Лилей разливают тёплую ещё, густую жидкость по стаканам, и Игорь чокается со всеми «за встречу», и опрокидывает свою порцию залпом. Дима цедит кровь крохотными глотками. Он смотрит на трёх женщин, таких разных и сплочённых. Он смотрит на Игоря, самобытного и яркого, одним словом, одним росчерком пера, даже не зная его толком, услышишь, увидишь — и поймёшь, запомнишь — такой он выразительный, и не понимает, кто же он сам. Он спрашивает себя, кто же такой Дима Дубин, есть ли у Димы Дубина что-то своё, только ему принадлежащее, а не украденное у других, более ярких личностей загребущей рукой. Нечто априорное, а не то, что он когда-то взял, пропустил сквозь себя и присвоил. А может, в этом и суть Димы Дубина — быть лоскутным одеялом, сшитым, как придётся, из чужих черт, грудой осколков, в которых, как в зеркалах, отражаются другие? Он смотрит в себя — и не находит ответа. Может, и не найдёт никогда. Уля улыбается невозможной своей, космической улыбкой светом далёких звёзд в глазах и волосах, Она подмигивает ему и шепчет, одними губами, как самый большой секрет, его имя — на свой лад, и Дима понимает — всё в порядке. Всё так, как и должно быть. Над застывшей гладью вод Финского залива медленно восходит солнце.