Демоны бегут, но какова цена — дитя украли, хоть и выиграна война. Стивен Моффат «Хороший человек идёт на войну»
Острая стальная конечность врезается в плечо — Дима пропустил, голые глаза обманывают чувство дистанции. В таких вопросах несколько сантиметров могут стать решающими. Очки паутинками треснувших стёкол остались где-то там, за многоцветьем. Там, за многоцветьем — серость. Там, за серостью — угольно-чёрное. Нога лязгает о ногу, когда Дима уходит вправо, выходит из его тела с куском мёртвого мяса. Высокий стон металла бьёт по обострённому силой крови слуху и ввинчивается в мягкий мозг. Дима стреляет в упор, тратит на паука драгоценные пули из серебра, но — откуда ему знать — вдруг и их тоже другим не взять. Тёмный глаз лопается, растекается по морде, тварь молча вскидывает сцепленные передние ноги, и с сожалением Дима тратит ей в голову остаток обоймы. На бедре ещё остался кинжал — Юля обещала, что он поможет ему убедить любого, и что «Игорю всё равно лишь бы кулаками махать, а тебе пригодится». Дима так и не понял, в шутку это было — никогда не следует недооценивать силу убеждения зачарованного чародеями оружия — или всё же всерьёз. Юля, их предусмотрительная Юля, собрала их в дорогу со свойственной ей одной скрупулёзностью, и всё равно — к такому — оказалась не готова. Да и как это можно было предвидеть? У козелка и на шее подсыхает кровь. Нечеловеческий взгляд ярко-жёлтых глаз и трое — как одно — в мрачном подобии хоровода, снова встают перед ним, кажется, эта картина теперь с ним навсегда, отпечаталась на веках, прожглась клеймом на внутренней стороне черепа. А может, и правда можно было — предвидеть? Дима никогда не был силён в Прорицании. Серёжа, что же ты наделал? Жижа, подтекающая из дыр в броне паука останавливает свой бег и — у Димы скручивает ужасом кишки — карабкается вспять, преодолевая сопротивление гравитации и резных порогов рваного тела. Дима кидается в сторону, туда, где он оставил Олега. — Сейчас будет очень некстати просить тебя ковылять быстрее? — он перекидывает чужую руку через плечо. Стон боли, едва слышный, опаляет скулу. Ему нужна секунда — перетерпеть, а затем Олег сам делает первый шаг. — Проси, — говорит. Пара выдохов сквозь сжатые зубы, три судорожных вдоха: — Брось меня, если надо. — Не надо. У оборотней в их начальной — родной, форме — в той, в которой они были рождены — нет их потрясающей регенерации — знание, что Дима получил случайно, под грифом «совершенно секретно», от Игоря, а тот взял его из первых рук когда-то давно. В свете сегодняшних событий — тысячу лет назад. — А ты не можешь, обратиться туда, где раны заживут? — спросил у Олега Дима, когда поднимал его с земли там, у подножья гор, и тот посмотрел на него так, что Дима решил: не сильно-то и сложно будет — дотащить его на себе. С тем духом им несказанно повезло. Пауков происходящее вокруг интересовало мало, всё их бытие в материальном мире заключалось в том, чтобы опутать паутиной все окружающие объекты, субъекты и поверхности. Этот напал на них лишь потому, что Дима неосторожно потревожил сложные нити плетения, нарушил, видимо, строгий порядок усовершенствования пространства. Многочисленные порождения всевозможных кошмаров были хуже, они чуяли кровь — живую и мёртвую — но запах успешно перебивался растёртым по телу соком свежей травы. Бесформенные потоки оказались самыми опасными: эти шли куда вздумается, невзирая на препятствия, и влияли на мир случайным образом. — Зачем я на свою голову попросил тебя показать разницу между духами и душами? — если капать Олегу на мозг бессмысленной болтовнёй, он, может, не отключится. — Сейчас мне решительно ясно, что без этого знания нам всем жилось бы намного спокойнее. Кто-то за спиной протяжно воет вдалеке, и Дима внутренне съеживается. Их единственная надежда на выживание — покинутый в закатных сумерках лагерь неместных ополченцев и оставленные там пожитки. Шансы на то, что их обоих не прирежут уже подходах и так неумолимо стремится к нулю, и любые оправдания кажутся незначительными: «Доброй ночи, доброй ночи! Мы от вас сбежали, бросили тут на произвол судьбы, но вы уж не обессудьте и не велите казнить: мы думали, что всё быстренько решим. Кажется, мы сделали только хуже. Ну как, наши договорённости всё ещё в силе?» — а любая попытка повлиять на чужое решение нечеловеческой харизмой грозит немедленным смертным приговором. Если же оборотни уже снялись с места и ушли вглубь вражеской территории — Дима просто немного отсрочил их с Олегом погибель. Под ногами иногда разносится гулкое эхо — будто там, под землёй, пустота, и каждый шаг катится по стенам извилистых подземных коридоров. Огромное поле раскидывается поверх, холмы да равнины, и высокие травы непривычно щекочут голени. Дима и не знал раньше, что бывает — такое, бескрайнее и цветущее, бесконечная полуплоскость с началом от гор. На сходе с холма он чувствует напряжение тела в руках, «сзади», — успевает прохрипеть на ухо Олег, прежде чем Дима слышит сам, почти невесомый шорох и низкий рык. Уже не скрываясь, тигрица выходит на свет, подталкивает их широким лбом в сгиб коленей, направляет — вниз. Под ногами осыпается чёрная земля, остаётся в ботинках влажными комочками, Дима чуть не падает, но совершает героический спуск. Тигрица пружинит на мягких лапах, жёлтые глаза смотрят выжидающе, и по спине опять холодок — жутким воспоминанием последних часов, и какой-то, вместе с этим, покорности. Ну что она сделает? На месте же не убила. Дима открывает рот, всё равно нужно когда-то это признать — почему не сейчас: — У нас плохие новости.***
В круге из помрачневших лиц Джонни, прыгая по макушкам слов, иногда спотыкаясь и застревая, проясняет обстановку. — Пока не вполне понятно, что это такое. Если мои дроны не собьют, я надеюсь получить достаточно информации для обработки, — он обводит взглядом так и не воспрявших духом собравшихся. — Но есть и хорошая новость. Судя по активности в сети, сюда потихоньку стягиваются племена. — Значит выступим единым фронтом, — Джош подкидывает в костёр полено. — Наверное, впервые. Такие вот у них события ночи, такой вот апдейт — ничего непонятно, но очень увлекательно. Где-то между строк надежда: лучше уже не будет, но, пожалуйста, пусть и хуже тоже нет. Полосатая кошка пробирается вперёд и укладывается у огня. Дима кашляет, привлекая внимание, и все автоматы, ножи и копья разом устремляются в их сторону. — Вернулись, красавцы, — от недосыпа глаза у Джоша отливают розовым. Джесси подпрыгивает к Олегу. Дима отшатывается сперва — но она не собирается бить — просто вглядывается в них, в следы их позорного провала. — Ебать-копать, кто тебя так отделал? — Змей. У неё рот ползёт вниз, за челюстью натягивается кожа, и вдруг удивление пропадает — она тут же разражается отборной бранью. — Волк, ты мне скажи, ты дебил? Ты сказочек начитался что ли, про целительную силу любви? Ну, сука, молодец! Там теперь сраный колпак над бывшим каэрном, огромный и стрёмный! Погодите, куда вы ещё двоих дели? Дима неопределённо машет рукой куда-то в сторону многоцветного купола. — Сука, вы ещё и друзей укокошили. Отличная работа! Рядом с Джесси стремительной вспышкой возникает Лотта. Наклоняется ближе, исследует воздух около из тел, от неё самой раздаётся какой-то особый запах — тяжёлого и кислого. Уха касается шершавое и мокрое, и Дима вздрагивает — она его лизнула! Нож всё ещё зажат у неё в кулаке, она держит его на уровне их шей. — Духи в округе сходят с ума. Каменная ящерица уверена, что купол — не дело рук Вирма. В нём потоки Вильда и Уивер, — Лотта размазывает струпья крови по зубам и нёбу. — Что случилось в Полумесяце, Охотник-за-пламенем? Олег прикрывает глаза. Рука скользит по шее, унося вместе с собой ставшую уже привычной тяжесть чужого тела. Когда Дима и не надеется уже услышать ответ, Олег говорит, и слова его выверенные, тихие и пустые: — Успокой Хозяйку, Всадница Бури. Триада воссоединилась. Будущее вселенной находится в балансе. Отзывайте племена и уходите, больше нам здесь делать нечего. Война народа окончена, и мы победили. Что-то сквозит в нём, горькое и сломленное, будто он уже принял для себя — того, за чем он сюда мчался, что он более всего хотел сохранить — не спас, не сберёг, потерял, он уже сгорел и выгорел и продолжает идти просто на природном упрямстве. К северо-западу от них купол Триады всё так же возвышается над погибшим селением. Джесси хватает Олега за руку, слишком крепко, он свистяще вдыхает и сжимает зубы, но молчит. — Ты в своём уме вообще? Эта хрень может бомбануть в любую секунду, за нею глаз да глаз! Куда ты, блядь собрался? Он поднимает на неё глаза, и Джесси захлёбывается рвущимися словами. В его глазах — лёд, и смерть, и пустота. — Прочь, — говорит он.***
Снаружи грохочет со страшной силой. Почва под ногами становится грязно-чёрной, серую и коричневую грязь размазывает вода подступающего ливня, месят многочисленные сапоги их спутников. Когда молния ударила прямо в столб, Дима благоразумно свалил в укрытие дома. Из треснувшего зеркала над жестяным тазом на него смотрит высохший труп. Серо-зелёное лицо прячет загнанный взгляд из-под мокрой чёлки, опустившейся на лоб. По синим губам стекает вода. «У вас всё хорошо? — пишет Лиля во Вместе. — Валик сказал, вы за какой-то чухнёй в глухие ебеня подорвались», — и Дима блокирует экран. У них ничего не в порядке. У них полный кавардак, абсолютное непонимание, что делать дальше, и два разбитых сердца на двоих во имя всеобщего блага. Дима не знает даже, в чём оно выражается — это всеобщее благо. Эфемерные понятия вроде спасения мира, поддержания баланса, отпущения грехов в его глазах разбиваются о злую действительность: его друзей изначальные силы перемололи в труху и лишили — всего этого. На крыльце Лотта тихо разговаривает с крохотной ящеркой, расположившейся на перекладине крыльца. Мокрые чешуйки блестят изумрудом, ближе к брюшку — медью, наросты на её голове напоминают корону. Она скрипит о чём-то, будто посмеивается, звуки из её пасти падают вниз то ясным звоном, то тяжёлым скрежетом. Дима осторожно склоняет перед ней голову, преследуемый причудливым узором из волн и колец в её глазах. Хозяйка — назвал её Олег. Рассмеявшись на прощание капелью, она спрыгивает с крыльца и исчезает в траве. Своим каменным кинжалом Лотта оставляет на дереве зарубку. Их там — уже тринадцать. — Каменная ящерица подтверждает слова Олега. Там, под куполом — Триада. — Чего они хотят? Лотта со стоном трёт глаза. — Не знаю. Мы всегда верили, что они враждуют. Их объединение может стать нашим спасением, ровно как и погибелью, — она обнимает пальцами шею. — Надеюсь, Олег прав. И надеюсь, эта хрень укокошила хотя бы Хольта. С порога доносится согласное фырканье — это Ника вышла из душного тяжёлого воздуха дома в мокрую свежесть дождя. Холодным топотом бегут по спине мурашки. — Нет. Хольта там не было. Только перевёртыш и… — Трёхликий, — заканчивает Ника. — Это плохо. Август — противник едва ли не опаснее, чем сама Триада. Получается, он опять ускользнул. Она с грустью отбивает по перилам, раз и, два и, три и, четыре и — пауза — раз и, два, три и, четыре и пять, словно действительно жалеет — он ещё жив. Но она зовёт его — Август. Дима решает не спрашивать. — Джош с Артуром закончили зашивать, — холодная капля скатывается с кончика её носа. — Можешь его проведать. Они, конечно, никуда Олега не пустили, Джесси со своим «не пойдёшь, блядь, с такими дырами в туше», Артур и его «позволь тебе помочь» — у них там какая-то своя иерархия — пусть, и Дима со своим жалким «пожалуйста, Олег». Наружу выползает Джонни, и телефон снова звенит, «бля, Димон, да ты ответь. Димитрий, ау». Сеть рядом с Джонни всегда первоклассная. — Я тут выяснил кое-что. Брифинг — пятиминутная готовность, — он улыбается Диме: — Ты тоже приходи. Под стяжением одной крыши, в пропахшей сыростью спальне они разбивают свой совет. На белой, от времени посеревшей клеёнке, скрывающей облупившуюся краску табуретки — хозяева пользовали вместо прикроватной тумбы — ноутбук. Провода тянутся сквозь комнату к розетке, и Джош неодобрительно поглядывает на Джонни. Только недавно выбивало пробки, и он бегал под дождём — чинить — под чётким руководством из телефонной трубки. Ника с Лоттой с ногами забираются на скрипучую жестяную кровать, пружины постанывают под их весом. На пороге комнаты отплёвывается Джесси — прибежала из другого здания, и даже за эту короткую пробежку залило с головы до ног. Дима их, может быть, и зарисовал — если бы были силы, такие они казались: сосредоточенные, спаянные возвышенным своим долгом вокруг синеватого экрана ноутбука, в комнатушке с мигающим светом от лампочки Ильича, в глуши, пахнущей летом и — свободой. Единое целое из почти несовместимых деталей, потому что целое — это гораздо больше, чем совокупность частей. Сил у него, к сожалению, осталось на самый минимум — держаться и не свихнуться. С яростным грохотом молнии снаружи перемалывают в щепки деревья близлежащего леска. Схема на мониторе мигает перегруженностью пометок и формул. — В общем, купол… над ним есть ещё один, прилегает почти вплотную, — Джонни тычет в экран лазерной указкой, обводя линии на схеме, но тут же, наткнувшись на всеобщее непонимание, вздыхает и сводит ладони вместе, оставляя зазор. — Это двойной электрический слой, купол адсорбирует что-то из воздуха, а вот тут смотрите, — яркое красное пятно всё-таки пробегает снова по исписанному формулами рисунку, — где-то в этом интервале, когда адсорбата станет слишком много, и давление монослоя увеличится многократно, произойдёт коллапс. Джош задумчиво чешет подбородок. — И-и-и? Что будет? Джонни набирает воздуха в грудь — и тяжело выдыхает. Он оглядывается на Нику в поисках поддержки, но она только отводит глаза. Плечи его поникают. — Я не знаю. Но мир изменится навсегда. — Ничего, ничего, — Джесси вытягивает ноги на стуле, — сейчас прибудут Фенриры и быстренько нам всем покажут, почём камбала, и как нам надо думать, и какими именно пинками загнать Вирма обратно в ту сраную дыру, из которой он вылез. Да и двух оставшихся тоже. Потому что где это видано, — она усмехается, — чтобы Вильд был с поганью заодно. В голосе у неё сквозит плохо скрываемое раздражение, но вместе с тем — азарт грядущей охоты. Дима проводит пальцем по пыльному дереву полки. — А чтобы люди всей земли спокойно видеть сны могли, — бормочет он в никуда. Вот они, оборотни. Великие воины Земли — обычные солдафоны. Непонимание ведёт к ненависти, а ненависть — к разрушению. Сколько угодно можно пытаться соскочить с адреналина, но такие уже не могут без войны. Дима посылает Нике печальную улыбку и тихо покидает комнату. Чердак встречает его застарелой пылью, кладбищем забытых и ненужных вещей, отдающих затхлым запахом сырости, и сгорбленной тенью у стола. Олег бессмысленно смотрит в пустоту, усталый и напряжённый. Стежки на бёдрах и спине сближают между собой края плоти, сочащиеся красным. Это не длинные белые шрамы, бегущие по его телу, и рассасывающиеся на следующую ночь. Словно он получил слишком много ранений и достиг своего предела. Какой бы ты ни был сильный, найдётся такая проблема, которая окажется тебе не по зубам. Дима садится рядом и кладёт руки на колени, не зная, куда их деть. — Привет, — осторожно шелестит он. — Привет, — глухо отзывается Олег. Пол под их ногами гудит от оживлённого спора внизу. Вместе с багровыми отметинами у Олега на теле, невидимые глазу, швы. Вот пополз по щеке, второй поднялся от рёбер до шеи, ещё один рваной кляксой — на плече, и ещё, и ещё, ни сантиметра свободной кожи, одни рубцы. Они пришли сюда, целой толпой, ведомые безграничной любовью, а теперь остались вдвоём, один — тысяча порезов, второй — тысяча заплат. Тысяча — чего-то, оставленного жестоким и восхитительным чувством. Любовь двигает горы, поворачивает реки, она бывает настолько сильна, что живущие и — не-живущие — оказываются способны стать лучшей версией себя и в силах преобразовать мир вокруг себя. Но иногда любовь убивает. И, конечно, есть нечто сильнее любви, больше любви, безжалостнее любви. Обстоятельства. Но иногда стоит попытаться. — Ты слышал, что сказал Джонни? — Да. — Ты ведь знаешь, что происходит? — решается спросить Дима. — Ты что-то понял, ещё там, да? Олег поворачивает к нему голову. В его скупых движениях просачивается немного жизни — самую малость. — Они разрывают Барьер. Сливают воедино Умбру и Гайю. — Как было раньше? — Как было раньше. В верованиях волков Дима разбирается мало. Всё, что он знает — его друзья, там, в самом эпицентре бури, и, может быть, их всё ещё можно спасти. — Что это значит? Глобально. — Как и всегда. Слабые погибнут. Сильные выживут. Мир приспособится — естественный порядок. — А они? Триада? — Они сейчас, как и Гару, создания двух миров. После слияния Триада останется в своих, — он запинается и опускает глаза, — их телах. Пустота внутри живота болит и стягивается узлом. — Я не согласен. Плечо, прилегающее к плечу сотрясается от тихого смеха. — С чем? — в смехе Олега ни грамма веселья. — С неизбежностью? С возможностью спасти этот мир? Под веками темнота, пальцы скользят и стягивают ткань брюк. Дима осторожно приподнимает сжатую в кулак ладонь Олега своей ладонью. Узел изнутри натягивается — и лопается. — Не знаю, что думает твой народ, но, я уверен: если мир можно спасти только так, то на самом деле он и не стоит спасения. Челюсть у Олега ходит ходуном — туда-сюда. За стеной дождя среди серых туч ехидно ухмыляется в окне растущая луна. — Звучит эгоистично. — А ты не знал? — Дима чуть крепче сжимает его до боли сцепленные пальцы. — Я среди нас всех — самый большой эгоист. Никакое давление и никакой эмоциональный шантаж — за всё хорошее и против всего плохого, за правое дело, всеобщее благо — не изменят его представления о том, что он, именно он, считает правильным. По металлическому настилу крыши тарабанят крупные капли. Кулак разжимается и обхватывает пальцы. — И что ты сделаешь? — Не знаю. Но маленькие люди вершат судьбу из чувства долга, — Дима обводит глазами пропитанное пылью и чужими воспоминаниями помещение. — Мы что-нибудь придумаем. Олег окликает его у самого выхода. Звучит приговором самому себе: — У меня не выйдет в кринос, Дим. У меня, наверное, больше ни во что не выйдет. Прости. — И что? «Как что?» — у него на лице. — Я бесполезен. Рёбра давят на грудную клетку изнутри. Ну что же ты — о себе вот так? — Мы собираемся вырвать своих друзей из лап фундаментальных законов вселенной, — какой-то червячок весёлости прорывается наружу вопреки всему. — Я вообще не уверен, что кто-то в этой ситуации может быть полезен. Иногда стоит попытаться.***
Оборотни упоминают бездействующий, словно это не их программа была выполнена неделю назад, Пентекс. «Им не до того, — не отрываясь от монитора, комментирует Джонни. — Они вступили в какие-то тёрки с Шеньчжень Тьянмин». Джонни теперь вообще не отрывается от ноутбука. В деревне постепенно появляются новые и новые лица — обещанные Фенриры ли, или другая братия — этих племён больше десятка, как оказалось, и лес вокруг обрастает всё большим количеством укреплений. Эти новые лица снуют вокруг, уходят на разведку, приходят с разведки, запираются на советы и отдают приказы, и Дима не знает, как их остановить, в их глазах он — пиявка, и он не имеет на это права, на их священную войну. Он вообще мало на что имеет право, только на квартирку на Королёва да вечную борьбу среди ведра крабов. Ему интересно, как это его вообще согласились тут терпеть, но, видимо, кто-то подсуетился, подмазал — если волков можно подмазать — и Димино присутствие с лёгким пренебрежением терпят. Он иногда тоже выходит — на разведку — как называет официально, но на деле — частенько просто прогуляться. Всегда с кем-то, вот недавно уходил с Артуром, Дима никогда не встречал кого-то настолько осторожного и внимательного, и им удалось заметить, как за пауком, словно в коллаборации, шла фантасмагорическая тварь, уничтожая избытки распростёртой вокруг паутины. Зарубок на крыльце становится семнадцать. Кроны сосен покачиваются в вышине усыпанного звёздами неба. Из-под земли тут и там вырываются причудливые наросты, Дима щурится недоверчиво — неужели растения — обтянутые кожей или даже, ничего себе, тончайшей каменной плёнкой. Вперёд, к куполу, широкими следами уходит цепочка ведьминых кругов. Ника присаживается около разорванного примотанного к стволу кокона. Он повреждён изнутри, словно кто-то снова и снова колол рапирой в разные точки, пытаясь прорубить себе свободу, но линия разрыва идёт — снаружи. — Узорный паук захватил Вектор. Вирмлинг его освободил, — поясняет она, будто Дима хоть что-то способен понять. В её движениях какая-то странная скованность, несмотря на гибкость, словно к человеческому телу она не совсем привычна. Олег сказал, всё потому что она — кошка, и это отчего-то отозвалось у Димы, вроде бы привыкшем за столько-то лет к необычностям, волнительным восторгом. Он никогда до этого не был знаком с настоящей тигрицей. — А тебя как зовут? — он спрашивает уже позже, на базе, без всяких уловок. В общем-то, Дима успел узнать их всех, Лотта — Всадница Бури, Джош — Неслучайный Дебошир и Джесси — Течная Сука (видит Бог, этого он знать не хотел). И даже Хольт — Несущий Смерть. Только Ника молчит. Ника склоняет голову к плечу, сканирует Диму с головы до ног. — Красная Фурия, — она пожимает плечами, словно это имя многотонной гирей приковано к её лодыжкам. — Я его не выбирала. Пальцы отбивают знакомый мотив, раз и, два и, три и четыре, пять, шесть и, семь и, восемь и девять, десять. Мелькнувшая в окне тень сверкает воспалёнными швами. Дима закусывает верхнюю губу. — Знающие нашего вида зовут меня Сердце Многих, — он кидает прикормленной за неделю белке семечек, и она, схватив добычу, рыжим росчерком взбирается по столбу на крышу и дальше — прочь, — а эти ребята тоже не справляются, как тебя называть. Просто делают — и всё. У Ники по лицу ползёт ехидная и слабая — смешинка, или это — неверные отблески света из предбанника? — Это хорошее имя. — Да, — соглашается Дима. — Я рад его носить. Он отвечает Лиле вечером: «когда мы вернёмся — записывай меня на следующую партию этого вашего дээндэ», и его тут же добавляют в чат «пытаемся затащить деда в игру», молниеносно меняющий название на «наконец-то играем с дедом!». «Смотрите– ка, — пишет Валик, — кто вышел из торпора!» К двадцатому штриху на дереве Джош собирает их вместе. Монотонный скрип досок сопровождает весть о всеобщем решении наполнить купол душами и запечатать снаружи — в Умбре. И, хотя точки фокуса собираются расположить вокруг, кто-то должен запустить процесс изнутри — добраться до эпицентра и сформировать точку кристаллизации. Джош добавляет, по праву нашедшего, им предлагают возглавить диверсионную группу, и его речь сопровождается осторожными и не очень смешками — их просто бросают в самое пекло, потому что кто-то должен сделать всю грязную работу. — Я пойду, — дверной косяк протяжно стонет, когда Олег переступает с ноги на ногу. Джесси фыркает. Всё время рассказа она занималась выколупыванием грязи из-под ногтей. — Нахрена? Под ногами будешь мешаться. Артур мягко сжимает её плечо. — Да что? Если ему так хочется помереть — может прямо тут его и прикончим? Пользы больше! Кинжал в руках у Лотты описывает круг на пальцах и отправляется в ножны. Рука её тянется к карману и замирает. — Мы собираемся забросать Триаду мясом. Какая разница, если погибнут все? Единственная наша привилегия — выбрать как это будет. Ни на кого не смотря, Лотта пробирается к выходу, на ходу снимая с пояса крупные деревянные чётки. От ударов бусин разносится гремящий стук столкновения кости о кость. С крыльца раздаётся свист.***
Сухой запах дыма и утоптанной земли обнимает со всех сторон. Ветер то гудит, то шепчет, всхлипывая, взметая в воздух облака пыли. Грязь оседает на коже и ткани, проведи по лицу — на пальцах останутся тёмные полосы. Кто-то из прохожих плюёт Диме под ноги — от инфантильного желания проявить свою нежно культивируемую ненависть к пиявкам всем назло не спасла чужая протекция. На колени опускается ярко-зелёный продолговатый мешочек. — Возьми, — Джонни старается на Диму не смотреть, — заказал по старой связи, и вот, передали сегодня. Не знаю, подойдут ли — диоптрии на глаз определял. В цветастом чехле — новенькие очки, только-только из оптики, сквозь их стёкла на просвет зажигаются светильники звёзд. Впервые за многие дни вещи и расстояния заново выстраиваются как надо. — Спасибо. Сидят идеально. Над головой проносится чёрными крыльями птица. Они провожают её взглядом до самой окраины, «знаешь, кто это? — нет — я тоже». Дима поглядывает искоса: Джонни бездумно расчёсывает заусеницы длиннопалых ладоней. Он мнётся ещё немного и всё же садится на траву рядом. — Мы знаем друг друга, — говорит он как самый большой секрет и опускает голову. — Разум и я. Не в жизни, конечно, с форумов, знаешь, такие, типа хакер точка ком и подобную муть? До меня не дошло сначала, а потом я покопался, узнал про соцсеть, сопоставил то, что он мне рассказывал про… — Джонни смеётся. — Он вообще не палится. Он говорит «знаем». Он говорит «не палится». Диме кажется: иногда для надежды достаточно и этого. — А вы правда друзья, да? — вздрогнув, Джонни подбирает колени ближе. — Не в том смысле, что я сомневаюсь. В том, что в реале, а не в виртуальности. Знаете друг друга в жизни. — В не-жизни. Под небом снова разносится тихий смех. — Ну да. Дима поправляет очки, и, прокашлявшись, начинает рассказ.***
Далёкое солнце давно укатилось пурпурным заревом за горизонт. Впечатляющих размеров общность волков всех мастей собралась вокруг купола. Дима пробирается к своей диверсионной группке, слушая на ходу, как какая-то важная шишка средней пушистости втолковывает солдатам вдохновляющую речь: «Раньше его невозможно было убить, потому что у него не было плоти. Теперь — мы знаем, куда бить». Джош во главе группы тяжело вздыхает и поворачивается к ним — его отряду в последней битве, его твёрдый голос перекрывает идущий со всех сторон шум. — Что нужно, чтобы пройти сквозь стену? — Дверь? — неуверенно пытается Джонни и получает тычок в бок от Джесси. Он никуда не идёт, просто — пришёл попрощаться. — Неправильный ответ! Волков? — Видеть цель, — говорит Олег. — Не замечать препятствий, — продолжает Лотта. — Верить в себя, — заключает Дима. Множество гигантов всех форм и мастей занимают свои посты вокруг купола. С равными, точно выверенными Джонни, промежутками располагаются говорящие с духами. Они собираются отдать жизни, чтобы изгнать Змея обратно в Малфеас, Дима даже восхищается их самоотверженностью, способности на величайшую жертву, при неизвестном исходе. Командующие остались в штабе в деревне — ждать вестей от гонцов и отдавать приказы. Под песни в своих колоннах, солдаты бросаются внутрь купола. Они, вшестером — оборотни и Дима — заходят следом. Двойная завеса пульсирует от наполняющей её силы. Словно упругая мембрана продавливается — и пропускает их сквозь себя. Небо над головой вспыхивает радужными разводами. Искореженная земля взрыта и вспушена неведомой силой, песок под ногами сменяют камни, а камни — чернозём в необъяснимой лихорадочной мозаике. Куски скал зубьями вырываются на поверхность и тянутся к небу. Нет, не скал — Дима прислоняет ладонь к зубцу — под тёплой поверхностью камня бьётся горячая кровь. По руке ударяют, чуть не ломая запястье: в последний момент он успевает уйти от прикосновения. — Ты долбан? — в завитках волос Джесси бегут на просвет огоньки. — Давай, ещё лизни! Звуки боя то раздаются прямо в голове, то не слышны вовсе, словно это место играет с самим пространством. Оно играет: расстояния деформируются в зависимости от угла зрения, а порой — от собственного желания. Дима, наверное, тормозит всю группу — им приходится пробираться сквозь дебри недружелюбного мира в человеческих телах. Он оглядывается на Олега. Тот, наверное, а скорее даже, без сомнения — также думает о самом себе. Посреди пустыря возвышается под невероятными углами изломанное дерево. Изящные ветви спускаются книзу, как самый искусный цветок из камня. Тут и там разбросаны сплетения трубок, издалека напоминающих кишки. Диме тут… скорее нравится, чем нет. Тут возможности творения, кажется, собрались в кучу всеми степенями свободы и реализовались разом, разлетелись по округе причудливыми конструкциями. Он бы, наверное, мог здесь жить, если бы ему было позволено и — если бы — цена за этот мир не оказалась настолько жестокой. Интересно, какие здесь звери? По голове проходится наждачкой, и влажное заливает воротник, Ника хватает зубами неизвестное — что-то — все уже в боевой готовности. При соприкосновении с — чем-то — в голове возникают образы формул и чертежей, и Дима почти теряется — на секунду, и секунды хватает, чтобы его оттеснили назад. Ноздри заполняет запах гнили — у Олега до сих пор гноят раны. — У тебя весь затылок снесло, — надсадным хрипом в шею. — Дай им разобраться самим. Звенит неозвученное «не выдержу, если потеряю ещё и тебя», и Дима хлопает по обхватившим его рукам: «я тоже». Извилистой тропки, ведущей в каэрн, больше нет. Скалы расширились, растянулись резиной и разлетелись по округе, медные прожилки сверкают в толще камня. В сердце бури, ногами упираясь в белоснежный до голубизны алтарь, вцепились друг в друга руками трое. Неподвижными идолами они перетекают из тела в тело, красками в толще воды — самая большая константа и самая главная переменная. Уставишься на одну — и облик другого уже размывается в глазах двойственностью черт, человеческих и — совсем нет. Рядом раздаётся судорожный вдох, и Дима вслепую сжимает чужое запястье. Лотта кивает им — прокройте меня, я завершу ритуал — взбирается по катящимся камням. Джесси, Ника и Джош бросаются врассыпную — и наверх. У них отработанные слаженные движения — привыкли работать в команде. Пронзительный визг разрывает пространство, и группу окутывает плотный туман. В плотной завесе мелькают кляксы из разрозненных мелочей, отблеск амулета на груди у Джоша, голая коленка на ободранных джинсах Джесси. Автоматная очередь вырывается из тумана, вспучивая пар как вату. Трое на горе стоят, не шелохнувшись. Под ноги им из ниоткуда прикатывается парочка гранат и — не взрываются. Короткая вспышка слепит глаза, одним движением головы Игорь припечатывает оборотней к земле как мух. Они мухи и есть — проносится в голове. Досадная помеха, от которой отмахиваются. Их могли бы раздавить, как Серёжа разорвал того несчастного, но вместо этого просто отталкивают. — Они не хотят нам навредить, — Дима воодушевлён этой мыслью, но Олег только качает головой. — Мы просто не успели их разозлить. Лотте удаётся схватить Серёжу, и когтистая лапа растворяется, едва успевая коснуться капюшона толстовки. Под стеклянным взглядом Игоря девушку подбрасывает в воздух. Шкура лопается и выворачивается наизнанку белёсыми мышечными фасциями и жиром, под давлением невероятной силы кости размягчаются, скручиваются жгутами, и всё её тело превращается в клубок извивающихся лиан, сжимается до шара и распускается новыми лепестками. Недержимая более ничем, она скатывается вниз, и Дима сглатывает подступающий приступ иллюзорной дурноты — вместо полуженщины-полуволчицы к ногам отряда шлёпается, разбрызгивая вокруг грязную смесь крови и желчи, цветок раффлезии. Короткий вскрик ужаса режет уши — Ника. — Сука, — поражённо шипит Джош. — Сука! Разве хотя бы он не должен быть за нас? Воспалёнными глазами Олег вглядывается вперёд. — Дикарь вам ничего не должен. Триада едина. И Дима, наконец, понимает. Его слова о равновесии и об оконченной тысячелетней войне. Его внутреннее смирение. И его горькие смешки, когда кто-то упоминал три силы не в общности. Никакой войны Змея не будет, потому что части не могут идти против целого. Триада едина так, как до этого был един Серёжа. Они вросли уже друг в друга, вцепились конечностями и телами — не разорвать. Не сломать, не расклеить. — Я, блядь, к ним больше не сунусь! — Джесси отступает назад, руки-лапы мелко дрожат. — Я была готова сдохнуть, но это, нахуй, просто пиздец! Тело прошибает миллиардом тончайших игл — со своего пьедестала их разглядывает, словно энтомологическую коллекцию, Юля, и в чёрных её глазах отражается вселенная. Жемчугом звёзд светится золото и, когда она отворачивается, из-под ног у Димы уходит земля, устраивают чехарду стороны света, из ладони выскальзывает запястье, и Диму бросает куда-то вниз. Шершавый скол камня больно утыкается в район бывшей почки, руки и ноги соскальзывают, Дима хватает, за что придётся — под пальцами скользит гладкая жёсткая кожа — куртка. Кожанка Игоря. Он карабкается вверх по обломкам скалы, мошка на теле гиганта, вокруг сталкиваются и разбиваются скалы, земля и люди, что-то разрастается огнём наверху и гудит, непонятное, под рукой твёрдая Игорева спина, а в голове, одна за другой проносится всякая муть, глупые моменты вместе, у Игоря всегда были глупые шутки, над которыми никто не мог не смеяться, «а помнишь, как найти площадь Ленина?», так нелепо и вслух — Дима не сдержался и ляпнул, самые глупые на свете предсмертные слова — и спина под курткой смягчается. Взгляд проясняется, Игорь расцепляет руки. — Димка, — а за ним нимбом над головой расцветает второе солнце. Мир взрывается пламенем.