Расклад «Кельтский Крест» для Гермионы Дагворт-Грейнджер

Дружба – это всё.

Дружба – это больше, чем талант.

Это больше, чем власть.

Это почти то же самое, что семья.

Марио Пьюзо «Крёстный отец»

 

Малфой-мэнор

Июнь 1944 года

        Лорд Маркус Серпиус Адриан Малфой среди аристократической верхушки Магической Британии, помимо впитавшейся с молоком матери изворотливости и интуиции, слыл человеком заносчивым, не в меру тщеславным и крайне претенциозным. Маркус Малфой любил на зависть окружающим потешить самолюбие, став, к примеру, владельцем какого-нибудь уникального в своём роде артефакта. В середине двадцатых годов ХХ века тёмные коридоры катакомб Малфой-мэнора пополнились древнеегипетским саркофагом с таинственной мумией. В то время ворота, что отделяли мрачный мир волшебства и магии от жизни магглов, чуть приоткрыли сдерживаемые Статутом створки. В атмосферу, пропитанную закостеневшим средневековьем, вдохнули прохладный ветерок с вод могучего Нила и окутанный таинством зной из Долины Царей. Маги, поначалу неохотно отнёсшиеся к нововведениям, вскоре с большим энтузиазмом перенимали многие предметы обихода западноевропейского жителя. Старушка Европа ощутила долгожданную свободу от полуголодного времени военных лет и легко шагнула в безумный круговорот жизни под звуки хлынувшего из-за океана джаза. Именно в ту пору в доме молодого лорда, только что обзавёдшегося наследником, и оказалась обшитая золотом гробница с забальзамированным обитателем. Продавец клялся, что данный артефакт был уникален в своём роде. На резонный вопрос – чем именно? – он предпочитал подставить указательный палец к губам и многозначительно промолчать. Но, судя по круглой сумме, уплаченной каирскому ростовщику, обмотанный в маслянистые слои ткани представитель древней цивилизации, в пору расцвета привыкший жить на широкую ногу, сохранил сию способность и после смерти. Сэр Маркус берёг дорогой подарок для особого случая. «Убийственный» сюрприз для заклятого друга или перешедшего все допустимые границы врага.       Среди множества предметов, услаждавших взор потомственного аристократа, особо выделялся перстень-печатка. Он когда-то принадлежал представителю известного флорентийского семейства отравителей. Маркус Малфой придерживался политики, как тогда принято было говорить в среде аристократии, умеренной терпимости к магглам. На первое место он ставил практическую выгоду для собственной семьи. Рассуждал Малфой следующим образом. Пусть он и использовал что-то, придуманное или изготовленное лишёнными магии невежествами, но вкус к ювелирным изделиям и отменным ядам у них определённо не уступал его собственному. Потому золотая печатка-обманка периода Чинквеченто прочно заняла своё место на указательном пальце властного лорда. Сей жест демонстрировал пресловутую лояльность тому самому политическому курсу и делал небольшой, но весьма показательный реверанс в сторону его идейного вдохновителя – Леонарда Спенсера-Муна.       Период становления на общественной и политической арене Маркуса Малфоя пришёлся на те страницы магической истории, когда многие волшебники, в том числе и выходцы из известных аристократических фамилий, добровольно протянули руку помощи магглам, проиллюстрировав, как странен и парадоксален этот мир. Те же самые волшебники не спешили оказывать содействие родственникам и друзьям, оказавшимся втянутым в революционные игры Гриндевальда на континенте.       Маркус Малфой, в силу природной натуры, требовавшей ощущать роскошь при каждом вздохе и повороте головы, окружил себя ещё недавно порицаемыми в высшем обществе вещами. Глаз аристократа радовала резная мебель из ценных пород красного дерева и хитроумный лабиринт из тисов в родовом гнезде в Уилтшире.       Именно там, судя по заливистому девичьему смеху и громогласному мужскому хохоту, убивал время в праздности будущий цвет Магической Британии, совсем недавно вылетевший на долгожданную свободу из академических застенок Хогвартса.       Абраксас Малфой II – наследник и гордость отцовской империи. Широкоплечий юноша со слегка вьющимися светлыми волосами до плеч и голубыми с поволокой глазами, чей фамильный прищур сводил с ума большую часть девчонок школы, решил в полной мере воспользоваться отсутствием родителей. На правах хозяина он набрался смелости и, к вящему ужасу домовиков, устроил шутовское соревнование. Юный Малфой пустил в расход отцовскую гордость – белоснежных со сливочным отливом павлинов, чьё серебристое перо в самых проворных руках ознаменовало бы собой победу в потешной игре. "Скромным" призом для девушек объявлялся заказ отреза старинного алансонского кружева, поставлять которое в условиях террора Гриндевальда с каждым днём становилось всё сложнее. Юношам предлагалось довольствоваться бочонком эльфийского эля из укромных погребов мэнора. Гордые птицы, с малфоевской выправкой и вальяжностью расхаживавшие по ровному газону, совсем не обрадовались задумке молодого хозяина. С истошными и противными криками они уносили когтистые лапки из высоких стен лабиринта, оформленного специально выписанным из Европы модным садовником, создавшим конструкцию, постоянно менявшую ходы и выходы. Выбраться оттуда мог только тот, кто знал, где располагались настоящие четыре арки, даровавшие путь к свободе.       Возмущённые павлины, никогда до сегодняшнего дня не ступавшие на ту территорию, с громким и полным гневливых интонаций кудахтаньем, выскочили из-за очередного поворота, на ходу взбивая когтями куски дёрна. Следом за ними, придерживая рукой стремящиеся упорхнуть шляпки со вставленными в них живыми цветами, высыпала разрумянившаяся компания девушек. Они прихватывали на весу путающиеся юбки, фасон которых явно не был рассчитан на малфоевские забавы. Замыкала шумный караван неразлучная троица наследников магических родов, чьи фамилии были хорошо известны за пределами Туманного Альбиона. Молодые люди, находившиеся в расцвете удивительной поры, когда кажется, что ещё немного и к твоим ногам счастливо упадёт целый мир, облачились в обтягивающие бриджи и идеально подогнанные по фигуре приталенные редингтоны, сшитые на заказ в самой модной лавке Косой аллеи – Le Grand Sheikh. Со свойственной этому возрасту убеждённостью, как и десяткам поколений до них, троица полагала, что смены академической мантии на «отцовское» одеяние будет вполне достаточно, чтобы и родительская мудрость снизошла на их ветреные головы.       Беззаботная шестёрка, заприметив спасительный просвет, рванула в его сторону, привычно, как и многие разы до этого, сбившись вместе. Но впервые за столько лет молодые люди, неожиданно для самих себя, начали испытывать совершенно иные ощущения от такого доселе будничного прикосновения тел друг к другу. Стыдливая неловкость вдруг тронула плечи, ущипнула дыханием шею и предательски обожгла кончик носа, принуждая почувствовать в груди трепетное волнение и в смущении отвести взгляд в сторону.       Протиснувшись сквозь царапающие кожу ветки, шумная процессия оказалась на усыпанной гравием дорожке, что опоясывала тисовые кусты. Птицы, понимая, что обрели долгожданную свободу, с протяжным воплем кинулись в разные стороны, ловко уворачиваясь от преграждавших им путь юношей. Один из них, смуглый брюнет с вьющимися волосами и густыми соболиными бровями, вставил пальцы в вытянувшийся трубочкой рот и громко засвистел, отчего стоявшие в стороне барышни ещё больше залились звонким смехом. Сердца же едва переводящих дух павлинов застучали с удвоенной силой. Дав им мнимую фору, компания преследователей вновь пустилась в погоню. Молодёжь совершенно не замечала поникшие взгляды эльфов, прячущихся за постаментами статуй. Ушастые создания невольно содрогались каждый раз, когда чья-то нога с силой втаптывала в землю столь любимые хозяйкой мэнора хрупкие кусты белых роз.       Они хорошо знали, что за чужие выходки придётся расплачиваться собственной шкурой, а миледи Малфой мастерски владела режущими и жалящими заклятиями. Впрочем, гнев хозяйки быстро улетучивался, стоило кому-то аккуратно подать её любимых пирожных с заварным кремом. Тогда леди Малфой милостиво разрешала эльфам наказать себя самим, закрепляя сказанное символическим «укусом» трости со змеиным набалдашником.       Но если кто-то разбивал неподдающуюся восстановлению Репаро вазу древней китайской династии, глубокое чувство привязанности, испытываемое миледи к бело-синей глазури, разве что сравнимое с восхищением милорда своими павлинами, выливалось в безграничную ярость. Потому эльфы неотрывно следовали за молодым хозяином и его шумными друзьями, появление которых в поместье всегда заканчивалось порчей имущества.       Особо преуспел в наведении ужаса на домовиков фонтанирующий безумными идеями и способами их воплощения черноволосый потомок княжеских кровей. В статном теле безошибочно угадывалась горячая грузинская порода, наполненная, что вино в пузатом квеври, любовью и почтением гордого этноса к величию заснеженных вершин и разносимого среди пиков Эльбруса духу свободы. Кровь чтящего традиции и свои корни народа смешалась в сверкающих, словно залитое звёздами высокое небо Кавказа, глазах юноши с мятежным русским духом, извечное кредо которого заключалось в том, чтобы жить наперекор заклятым врагам и собственному рассудку, но любить до последнего вздоха, отчаянно и всем сердцем. Вопреки обстоятельствам, но во имя Всевышнего и Отечества.       Домовые эльфы в желании посплетничать едва ли не превосходили в этом занятии вошедших в пору почтенной зрелости матрон. С присущим их седым летам высокомерием и колючей завистью, они любили обсудить и подвергнуть пристальному разбору всё, что мог выхватить подслеповатый глаз через толстые линзы пенсне.       Ушастые создания, зачастую не слишком задумывавшиеся над тем, как велик окружавший их мир, привыкли мерить всех и вся критериями семьи, которой они служили из века в век. Домовики находили особое удовольствие в воссоздании образа неизвестной и холодной земли, пережившей, по слухам, множество набегов кочевых народов, которые подчинили себе первородное колдовство. Но ныне, как удалось выяснить на ломаном английском у домовиков, расколотой и преданной анархии. Распалившееся воображение пыталось нарисовать укутанную в тёмные одеяния фигуру мага, превосходившего прожитыми годами даже почтенного мсье Фламмеля. Как заговорщически шептались между собой эльфы, стоя в лавке за свежими овощами из теплиц Лонгботтомов на утреннем базаре, тот волшебник водил знакомство с самим Мерлином. Тёмный маг со странным для английского уха именем "Кощей" будоражил сознание домовиков не меньше перешедшего ныне все допустимые границы Гриндевальда.       Сгорали эльфы и от любопытства когда-нибудь увидеть русский квиддич, где игроки ловко управлялись с квоффлом, оседлав могучий дубовый ствол. Однажды юный домовик Малфоев, подслушав под кухонной дверью рассказы взрослых, решился на отчаянный шаг. Набравшись храбрости, он бойко поинтересовался у требовавшего называть его «Антонином» юноши, правда ли тот мог с корнем вырвать вековой дуб. Долохов по-барски развалился в обтянутом зелёным сукном под плющом тенистой террасы. Юноша смаковал маггловскую сигарету тайком от бдительного взгляда матушки и цепкого глаза Марфушки, занявшей место скончавшейся в России няни-эльфийки. Увлекаться "маггловской отравой" среди магической аристократии считалось дурновкусием. Однако молодёжь, со свойственным юности попранием правил и устоев, частенько нарушала негласный запрет. На пару со своим закадычным другом, Альфардом Блэком, сидевшим тут же, но раскуривавшим в пику Долохову толстую сигару (а «не эту дешевую, осквернённую грязными руками мерзость»), они соревновались в превращении колец дыма в шаткие фигуры Сциллы и Харибды. Абраксас Малфой, усиленно кривив лицо от пахучего облака, ухмылялся не слишком удачным попыткам своих компаньонов, не забывая едко комментировать проплывавшие мимо бесформенные недоразумения. Он охотно присваивал неизвестным даже Ньюту Скамандеру уродцам имена особо раздражающих гриффиндорцев и их бессменного рыжебородого декана. Дамблдор, после очередной отметки «Выше ожидаемого», со снисходительной улыбкой твердил поджимавшему губы Касу, что тот явно способен на большее. Антонин, после озвученного вопроса, замер с дымящейся сигаретой у рта. Долохов с минуту выжидательно смотрел в испуганные глаза-блюдца, а затем откинулся назад, громко загоготав что есть мочи. Его примеру последовали и Блэк с Малфоем. Эльф, сообразив, что ухватил миг удачи, поспешил ретироваться в дом. Там его с нетерпением ожидала воткнувшая руки в боки матушка, тотчас отвесившая нерадивому отпрыску звонкую затрещину, а затем и вторую. Первая – за дерзость и неподобающее для домовиков семьи Малфой поведение, а вторая – за то, что посмел обратиться именно к Антонину.       Долохова не уступавшие в снобизме господ эльфы не жаловали. В отличие от того же Блэка, перед которым домовики лебезили не меньше, чем перед собственным хозяином. Они необычайно гордились, что потомок такого знаменитого и уважаемого рода был вхож в их дом. Не то что эта эмигрантская шваль. Конечно, эльфы до жути боялись русского князя и никогда бы не посмели даже под круцио выказать тому неуважение. Но Антонин чувствовал, что ушастые создания на самом деле думали о нём, и втайне расстраивался. Долоховы не привыкли быть на вторых ролях в чём бы то ни было. Антонин ни словом ни жестом не показывал, как его задевало подобное отношение. И со стороны кого? Антонин с грустью вспоминал покойную няню-эльфийку, покинувшую этот мир прямо перед бегством их семьи из охваченной костром революции Магической России. Она ходила за Долоховым всё детство, не забывая в воспитательных целях, к неверию Малфоя и Блэка, пороть молодого барина. Своим примером беззаветного служения и преданности семье она заставила Антонина навсегда проникнуться уважением к незаметным созданиям, часто презираемым теми, у кого домовики коротали свой долгий век.       Матушка с грустной улыбкой говорила, что старая Авдотья специально всё так подстроила, чтобы быть преданной родной земле. Сама мысль о том, что кто-то или что-то мог заставить домовушку покинуть любимый с отрочества край, казалась нелепой. Одиннадцатилетний Антонин тогда всё не мог понять, как престарелая няня узнала, когда подошёл ей срок. Ведь даже всемогущему в глазах Долохова отцу такое было не под силу. Тень революции, казавшаяся поначалу невзрачной, с каждым днём наливалась сильнее от пролитой крови. Она разрасталась всё больше, покрывая алыми чернилами целые магические поселения. И вот уже маги, подобно их маггловским однофамильцам и дальним родственникам, спешно бросали на милость подстрекаемым Гриндевальдом безродным и бездушным выродкам раздетые до простой деревянной отделки родовые имения и особняки в стоявшем с честью до конца Санкт-Петербурге. Город стал последним оплотом аристократии великого государства, ныне израненного и припорошенного серым пеплом, оставшимся от пламени революции, совпавшей у магглов с эпохой «Большого террора».       Семейное гнездо под Псковом с красивой липовой аллеей, ведущей к главному входу, было предано огню. Картина имения, объятого рыжими языками голодного пламени, с жадностью облизывавшего паркет в столовой, въелась в память одиннадцатилетнего Антонина навсегда. Долохова часто мучили кошмары, связанные с тем днём. Во сне Антонин видел спалённый дом, где любил утащить из-под носа хлопочущей Авдотьи банку с брусничным вареньем. Даже спустя годы князь со вздохом вспоминал летнюю веранду, где к восторгу розовощекой детворы княгиня Долохова с домовиками ставила пузатый самовар на еловых шишках и застилала стол скатертью-самобранкой. Не позволял Долохов себе забыть и бесконечные стеллажи библиотеки, где среди томов оказавшегося сквибом гения Пушкина и алхимических записей сподвижника Петра Великого Брюса отец Антонина, грозя хихикающему наследнику кулаком, прятал от княгини и Авдотьи пузырёк с волшебной наливкой. Долохов навсегда сохранил в памяти дорогую сердцу Родину... Охваченную огнём.       В тот миг из беззаботного и избалованного мальчишки он вдруг переродился в возмужавшего не по годам юношу, поклявшегося отомстить. Именно тогда, когда слезившиеся от дыма (или чего-то ещё?) глаза перестали различать в отдалении догорающие кроны любимой аллеи, Антонин, сжимая в бессилии кулаки, пообещал однажды вернуться и покарать фанатиков, пошедших вперёд из-за идей Гриндевальда.       Австриец настроил волшебников незнатного происхождения против старинной аристократии, напирая на то, что дворяне только и пользовались талантами обычных магов. Гриндевальд призывал указать узурпаторам на их истинное место. Австриец рассчитывал после кровавого месива, устроенного боевиками, прибрать власть в потерянной и обескровленной России к рукам. Отец Антонина всегда смеялся над подобными умозаключениями магического псевдокайзера. Не учёл Гриндевальд одного.       Но, пожалуй, если человек никогда близко не имел дело с русскими, ему не суждено было понять этого. То, что Альфард Блэк отчаянно пытался постичь - для Абраксаса Малфоя казалось нерешаемым ребусом. Тому Риддлу задаваться подобными вопросами было ни к чему. А Долохов, кучерявый русский чертэ, в очередной раз выходя сухим из воды, лишь таинственно улыбался и что-то заговорщически шептал про загадочную русскую душу. Террористы, вершившие кровавое правосудие, не пожелали делиться обретённой властью с кем бы то ни было. Долохов со злой иронией усмехался, что его народу, пусть и не лучшей его половине, но всё-таки удалось переиграть разноглазую австрийскую крысу.       У его страны всегда был особый путь. Правильный или ложный, путаный или гладкий, ведущий в бездонную пропасть или к светлому будущему, но свой. Однажды, когда Антонин превратится в по-настоящему сильного волшебника, а уж их Томми вне всякого сомнения вымуштрует любого, у него – мальчика со старинной русской фамилией, и всегда восстающей из пепла что феникс Дамблдоров Родиной путь станет общим. Антонин знал, что когда-нибудь судьба обязательно дарует ему шанс отомстить. И он исполнит данную при отъезде клятву. Волшебники по фамилии "Долоховы" слов на ветер не бросают.       То были размышления юноши, решительно смотревшего навстречу своей судьбе, но ещё не знакомого с агонией поражения.       Конечно же, прохладное отношение со стороны домовых эльфов едва ли тревожило Антонина так, как настороженные и высокомерные взгляды чопорных слизеринцев, на чей факультет его распределила ветхая шляпа. Поначалу он держался обособленно и взъерошенно, словно нахохлившийся воробей. Однако двенадцатилетний Долохов быстро продемонстрировал сделавшему неосторожный выпад в его сторону Лестрейнджу, что такое русский кулачный бой, которому обучалась и магическая аристократия. После памятного эпизода, когда с факультета сняли почти пятьдесят баллов, с ним начал искать дружбы долговязый парень с говорящей фамилией Блэк. Он даже среди старшекурсников держался с толикой превосходства и внешне был так похож на самого Долохова. Вскоре Антонин узнал с новой стороны и Абраксаса Малфоя, которого до этого причислял к категории высокомерных и избалованных маменькиных сыночков. Белокурый юноша рисовался слишком чистеньким и аккуратненьким, держащимся до противного вежливо. Малфой, по мнению Антонина, вёл себя в обществе кого бы то ни было полным говнюком, воротящим нос от каждого, кому «посчастливилось» иметь полукровок в пятом колене.       Спустя несколько лет Долохов признался, что думал о Хогвартсе и об окружавших его людях в те далекие дни сорокового, когда впервые оказался в стенах школы. Антонин получил не заставивший себя ждать тычок в бок от Каса, скорчившего страшную гримасу. Не сдержался и затрясшийся в истеричном смехе Блэк. Довольно похлопав разоткровенничавшегося приятеля по плечу, Альфард вошёл в образ античного философа. Блэк высокопарно изрёк, что первое суждение всегда самое верное и, предусмотрительно отойдя на безопасное расстояние от Малфоя, добавил, что оценка, данная Касу, едва ли повысилась хоть на йоту за прошедшие годы.        Антонин, разрешивший обращаться в узком кругу привычным в Англии "Тони", стал тем клеем, что соединил части неповторимой мозаики, которой с годами гордился самый честолюбивый из всех слизеринецев – Гораций Слизнорт. Будучи аристократом, хоть и иноземных кровей, Долохов быстро сошёлся с Блэком и Малфоем, чей круг интересов с детства был схож с его собственным. Однако Антонин, ввиду инаковости, невольно открыл для их компании худощавого, сутулившегося и чуть бледного мальчика-отличника, ярко блиставшего на академической ниве и совсем незаметного в повседневной жизни сокурсников – Тома Риддла.       Абраксас и Альфард поначалу не воспринимали общение Антонина со слизеринским изгоем всерьёз, считая между собой это вынужденной мерой и прихотью самого Тони. При поступлении в Хогвартс сироту в поношенной одежде с неизвестной маггловской фамилией сразу же зачислили в прокажённые не только факультета, но и всей школы. Про второе имя, данное умирающей матерью при рождении, маггловский выродок, как звали его однокурсники, предпочитал не говорить. Теперь же, годы спустя, Тома мучил закономерный вопрос, который он однажды собирался задать открывшему для безродного мальчишки двери в мир волшебства и магии профессору Дамблдору. Почему же тот промолчал, узнав, что выросший в приюте, никому не нужный мальчик владел столь редким даром змееуста. Едва ли знаменитому профессору было неизвестно, кто в Магической Британии знал змеиный язык. Но то сейчас, а тогда...              Тогда заводить дружбу с безродным грязнокровкой, в ряды которого его записали свои же, никто не спешил. Слизеринцы знали друг друга с рождения. И пускать пришлого в свой узкий, зачастую скреплённый кровными узами круг никто не собирался. На то не было необходимости. Но присутствовала предубеждённость, несмотря на недавний опыт контактов в Первую мировую. Считалось, что общение с магглорождёнными может плохо сказаться на способностях истинного колдуна. Существовало ничем не подтверждённое поверье, что грязнокровки оттягивали на себя самое ценное, что дано волшебнику от рождения – магию. А потому второкурсник Том, считаясь прокажённым, на уроках сидел один. Людям свойственно отгораживаться от всего нового и незнакомого. По этой причине никто не желал вставать в пару с ершистым русским. Так судьба и свела вместе молчаливого и незаметного для всех сироту с Антонином, готовым заклевать любого, кто посмеет издать сомнительный звук в сторону представителя старинного княжеского рода. На уроке ЗОТИ. Однако долгое время они взаимно избегали общения друг с другом, позже сделав несмелый шаг, рискнув однажды сверить ответы на проверочной работе, устроенной профессором Вилкост, и с удивлением обнаружив, что смотрели в "творческих вопросах" в одном направлении. Но настоящими друзьями их сделал случай. Ведь дружба на Слизерине понятие весьма специфическое, строящееся на взаимной выгоде и обязательствах. Ах, есть ещё и третий фактор. Представители змеиного факультета, как никто другой, знали, что общаться можно не только из-за схожести интересов, но и против кого-то.       Эдмунд Эйвери, наследник чистокровного аристократического рода, семья которого испокон веков занимала тёплые места в Министерстве Магии и считалась одним из ключевых землевладельцев на территории Магической Британии, сдавая акры напитанной волшебством земли арендаторам не только из своей страны, но и магам с континента и даже из Америки! Подобно Малфоям и Блэкам Эйвери родился в норковых пеленках. Подобно Малфоям и Блэкам Эйвери с детства знал о почти, как сказали бы у магглов, королевском статусе своего имени. Но поскольку в Магической Британии после принятия Статута понятие монархии отсутствовало как класс при сохранении наследственных дворянских титулов, использовавшихся до тысяча шестьсот восемьдесят девятого года, многие мальчики из семей так называемых "Священных 28" стремились занять неофициальный трон ещё со школьной скамьи. Малфои в гонку за "мифическим престолом" не включались, прекрасно ощущая себя в роли серых кардиналов. Представители семьи Блэк, как шутили завистники и злопыхатели, к началу ХХ века расплодились что Уизли да Лестрейнджи. Они могли бы целиком заселить Хогсмид. Блэки скорее любили покрасоваться перед друг другом нежели перед посторонними, априори считая конкуренцию с остальными ниже своего королевского достоинства. Но Эдмунд Эйвери жаждал выделиться, втайне ото всех возжелав однажды возглавить волшебное сообщество Магической Британии. В пору беззаботного детства леди Эйвери называла его своим «маленьким принцем». Мальчик вырос, но материнское слово глубоко засело в ищущей признания натуре, формируя перед собой цель. Раз место не занято, никто не мешал стать первым в своём роде. Эдмунд Эйвери, на первых порах бессознательно, начал собирать вокруг себя свиту: Лестрейндж, Нотт, Розье... Захотел он заполучить в свои ряды и русского чертёнка, как называли за горячий нрав Долохова старшекурсники. Несмотря на досадный случай с Лестрейнджем, Эйвери прилагал значительные усилия, чтобы "подружиться" с Антонином, стараясь всячески выставить, насколько мог позволить себе второкурсник из влиятельной семьи, новенького перед профессорами Хогвартса в выгодном свете, прежде всего перед Слиззи. А уж их декан своё дело знал. Антонин, к тому времени близко сошедшийся с Абраксасом и Альфардом, нагло крутил покровительственным отношением Эдмунда в своё удовольствие. Он не спешил разбивать мечты Эйвери о новом вассале, вполне по-слизерински рассуждая, что лишь использует того, кто хотел использовать его первым. Однако в какой-то момент Эдмунд всё же открыл глаза. Поведение Долохова больно щёлкнуло по самолюбию честолюбивого слизеринца. Затаив обиду, Эйвери решил расплатиться с отвергнувшим его расположение Долоховым в старых-добрых традициях родного факультета – чужими руками. Вот только малолетний возраст не давал тогда нужного размаха. Старшекурсники сами вертели малышнёй, раздавая поручения в соответствии с внутренней иерархией, а первогодки, боявшиеся всего и вся, могли заложить его Слизнорту. И тогда Эйвери ошибся во второй раз, решив выбрать, как ему тогда казалось, самый безопасный вариант в лице тихони Томми Риддла. Эйвери рассудил, что смолчавший после приветственных объятий мальчишка не посмеет высунуть голову и в этот раз. Эдмунд ещё никогда так не ошибался. Слишком занятый собой, он не мог заметить, как необщительный Риддл искоса наблюдал за каждым, подмечая все крохотные детали, которые помогли бы ему занять достойное место в будущем.       Том считал, что обязан воспользоваться предоставленным судьбой шансом. Неужели и ему улыбнулась удача? Жизнь в приюте сложно назвать простой, а жизнь в английском приюте в период социальной напряжённости в Англии тридцатых – вдвойне. Оказавшись в нереальном, наполненном множеством красок с самыми разнообразными оттенками и удивительными звуками мире, Том после полуголодного существования впервые ощутил себя особенным и вместе с тем нормальным. Быть частью этого... Ему даже на мгновенье стало искренне жаль Билли Стаббса и его ограниченную компанию. Но лишь на мгновенье. Ибо в следующий миг губы Тома тронула победная улыбка, когда он представил, что теперь сможет сделать с ухмыляющимся Билли... Однако жизнь продолжала давать Риддлу собственные уроки.       Том привычно прикусывал до крови щеку, когда «возомнившего из себя слишком умного» мальчишку без семьи «перевоспитывали» на нужный лад свои же однокурсники. С каждым маггловским ударом под дых и применением магического режущего Том клялся, что однажды заставит всех этих высокородных снобов жёстко заплатить за подобное унижение. Они будут страдать, корчась в муках. Они будут плакать, нет, даже выть, как заливался Билли, наконец нашедший своего ушастого друга, нагадившего на чистую постель Тома... А пока он будет терпеть. Он сильный и выдержит всё. Том знал, что стоит надломить хоть немного кого-то из своих нынешних мучителей, и они заголосят, как девчонки. Риддл помнил, что прошёл через падающий с неба ад. Он ощущал, что намного сильнее этих безмозглых чистокровных толстосумов с серебряными ложками... нет, не во рту... Приходя в сознание на больничной койке под причитания медсестры, пичкающей его болотистыми отварами, Риддл был уверен, что выдержит всё и станет великим, обязан им стать. Он заставит каждого восхищаться собой и уважать себя. Но для этого ему придётся многому научиться, стать умнее всех. Даже Слизнорта. Даже Дамблдора.       Том получал истинное удовольствие от чтения. Оставаясь наедине с книгой, он мог представлять себя кем угодно. Типографскому шрифту потрёпанной хрестоматии, что он читал в приюте, или выцветшим от времени чернилам в изданиях из хогвартской библиотеки было всё равно, чей палец скользил вдоль строчек.       Том окунулся в учебу с ещё с большим рвением, отмечаемым всеми профессорами. Эйвери, Нотт и Лестрейндж, наградившие сокурсника внеплановыми недельными каникулами на второй месяц обучения, вскоре благополучно забыли о нём. Вот только Том забывать не умел. И теперь, спустя почти полтора года, Эйвери просил его об услуге. Говорил вежливо, что сразу же настораживало. Ибо Эдмунд умел только отдавать приказы. Том прятал глаза, чтобы их блеск не выдал зловещей радости, которую он испытал, сдержанно ответив, что для него станет честью помочь представителю такой известной фамилии. Риддл хорошо изучил Эйвери, зная, куда давить.       Эйвери тщательно подошёл к плану мести, наметив его осуществление сразу же после возвращения с Пасхальных каникул, прихватив из дома стеклянный пузырек с крохотными спорами Amaniloides, за доклад о которых Антонин получил у Слизнорта "У" . Эдмунд с нетерпением мечтал о том моменте, когда Долохов узнает всё о свойствах гриба на тонкой бледной ножке.       С трудом дождавшись окончания ужина, Эйвери прямиком направился в библиотеку в сопровождении поверхностно знакомого с планом мести Лестрейнджа. Они собирались дать инструкции их "слизеринскому грязнокровке". Ожидаемо пара застала Тома склонившимся за потрёпанной (Прямо как и его маггловская одежда!) книгой.       – Эд, ты уверен, что можно ему доверять? – задержавшись возле одного из столов, решил уточнить Корвус Лестрейндж.       – Абсолютно. Он ведь всегда такой пришибленный. Бедняжка. Угораздило же этого попасть на Слизерин. Впрочем, нам это сейчас на руку. Во-первых, на тихоню никто не подумает. И, во-вторых, он не побежит стучать профессорам – в штаны наложит от испугу.       – Мне он не нравится, Эд. Знаешь ли, все эти магглокровки тихарятся до поры до времени, а потом ты читаешь об их подвигах в сводках происшествий из Лютного в "Ежедневном Пророке".       – По-твоему, Томми способен кого-то напугать? – усмехнулся Эйвери. – Брось, Корвус! Максимум, на который пойдет наш неприкаянный, – это кража библиотечной книги из-под носа у мадам Блумсберри.       – Вот именно, Эд, вот именно. Томми далеко не тот, кем кажется. Да, он неразговорчивый и тихий малый, но вместе с тем... Посмотри на его успеваемость! Один из лучших на потоке, если не лучший, – чуть замявшись под ревностным взглядом Эдмунда, Корвус быстро поправился, – после тебя, конечно.       – Именно поэтому он тот, кто нам нужен. Томми просто очень правильный и прилежный мальчик.       – Ладно, делай, как знаешь. Но я был бы с ним поаккуратнее.       – Боишься? – подколол Эйвери своего приятеля.       – Обычная страховка, Эд, – спокойно ответил Лестрейндж.       Том знал и чувствовал, что мнущиеся неподалёку слизеринцы говорили именно о нём, но виду не подал, продолжая пустым взглядом гипнотизизровать зачитанную до дыр книгу "Руны. Тайны и загадки древностей". Риддл терпеливо выжидал, когда же Эйвери озвучит ту просьбу, о которой упоминал до каникул. Даже любопытно, что этот изворотливый змеёныш смог придумать. Наконец Лестрейндж и Эйвери подошли к столу, за котором расположился Риддл.       – Том, добрый вечер, – вежливым тоном поприветствовал Эйвери, имевший обыкновение обращаться к нему по фамилии. Удивительно, как его задело маленькое предательство Долохова, раз он так старался. – Мы с Корвусом слышали, что ты просил разрешения у старосты Ньюбери практиковаться в полётах во внеурочное время, пока поле свободно от тренировок квиддичных команд. Он, кажется, уже как месяц слишком занят, чтобы дать тебе ответ. Но, думаю, мы с Корвусом могли бы ускорить рассмотрение твоей просьбы. Было бы классно собраться и полетать всем вместе, что скажешь?       Тому стоило больших усилий сохранять на лице маску вежливой заинтересованности. А Эдмунд Эйвери действительно хитёр, раз задумал изящную многоходовочку. Умно. Хоть и запоздало. Но ведь Эдмунду об этом знать совершенно необязательно. В тот вечер Том, отчаянно нуждавшийся в помощи по получению разрешения на полеты, согласно кивал Лестрейнджу и Эйвери. Они и впрямь быстро выпросили заветную подпись у старосты и даже единожды, прихватив с собой Нотта, полетали вместе. Эйвери, по мнению Тома, управлялся с метлой весьма неплохо, Нотт держался посредственно, а о навыках Лестрейнджа говорить было сложно – он со скучающим видом сделал в воздухе несколько лихих финтов, но после лишь лениво зависал над пустыми трибунами, всем своим видом давая понять, что не считал проведённое здесь время достойным занятием. В какой-то момент Том всерьёз задумался над тем, а не присоединиться ли ему к трио во главе с Эдмундом. Но, взвесив все «за» и «против», он пришёл к выводу, что общение с «тремя А», как называли тройку Абраксаса, Альфарда и Антонина, его привлекало больше. Масштабы их интересов были шире, пусть и касались пока мелких пакостей гриффиндорцам да подглядывания за старшекурсницами в раздевалках во время занятий танцами с помощью выдуманной Антонином системы зеркал. К тому же, Долохов стал первым человеком, который нормально общался с Томом. Без издёвок и насмешек. Пожалуй, будь Том лучшего мнения о людях в целом и о слизеринцах в частности, то мог бы даже назвать Долохова другом. Антонин угощал Риддла сладостями и делился прыгающими кнопками для подкладывания под отполированные зады заумных когтевранцев, ведь на покупку запрещённых Попечительским советом Школы «сюрпризов» у приютского мальчишки денег не водилось. Как бы то ни было, но Том сделал свой окончательный выбор в пользу «трёх А», с интересом продолжая ожидать домашнюю заготовку от Эйвери.       К счастью, Эдмунду ходить вокруг да около быстро надоело. Перехватив Тома возле входа в аудиторию по дополнительным занятиям по Предсказаниям, Эдмунд сунул ему в руки небольшую картонную коробку, аккуратно перевязанную чёрной атласной лентой. Судя по изысканному виду упаковки, стоившую наверняка больше чем все скромные пожитки Тома, Риддл решил, что то был сладкий сувенир. Подняв глаза к Эйвери, Том обратил внимание, что в руках у Эдмунда находилась ещё одна упаковка, а бросив взгляд в сторону, заметил, что и Нотт, и Лестрейндж, и ещё несколько студентов из числа первогодок и даже старшекурсников получили такие же.       – Что это?       – Доставили сегодня прямиком из Лондона, – не без гордости заметил Эйвери. – Это «Сундук мертвеца».       – Что? – искренне удивился Том.       – «Сундук мертвеца», – повторил Эйвери и тотчас спохватился, нарочито ударив ладонью по лбу. – Ах, прости, совсем забыл, что ты из магглов, – Эдмунд не мог отказать себе в удовольствии пренебрежительно скривить губы.       «Я такой же волшебник, как и ты, тупица», – со злостью подумал Том, взиравший на Эйвери с искренней заинтересованностью и чуть приподнятыми в вежливой улыбке уголками губ.       – Видишь ли, в мире магов существует поминальный обычай – дарить сладкое, чтобы почтить память усопшего. У нас в семье траур – скончался дальний родственник по маминой линии. Говорят, что незадолго до смерти он путешествовал по делам в Россию. А эти дикари накормили его каким-то деликатесом, кажется, грибами, – Эйвери картинно поёжился и, тотчас убрав нотки презрения, обратил к Риддлу полное надежды лицо: – Том, не будешь ли ты столь любезен, чтобы передать это Антонину Долохову? – Эдмунд кивнул на ту коробку, которую сжимал в руках Том. – Знаешь ли, вся эта странная история с кончиной родственника... Мне неловко вручать Долохову это лично, потому что...       – Всё в порядке, Эдмунд, – тихо ответил Риддл, обменявшись с Эйвери понимающим взглядом.       Кажется, в тот миг Эдмунд, заметив в тёмных глазах Риддла огненную вспышку, впервые задумался над словами Корвуса Лестрейнджа и перестал видеть в Томе лишь неотёсанного заучку. Но ему так хотелось насладиться агонией Долохова, что он не придал подобным мыслям сколько-нибудь весомого значения.       – Правда? - наигранно обрадовался Эйвери. – Это было бы просто чудесно! Знаешь, Том, ты настоящий друг.       Всё это звучало из уст Эйвери настолько неискренне, что Том едва сдержался, чтобы не усмехнуться. С трудом, но ему удалось сохранить на лице скромную, ничем не выделяющуюся улыбку.       – Ну, что ты, Эдмунд. Это же такая мелочь. Ведь это всего-лишь коробка с печеньем. Не мантикора же там внутри? – проговорил Том с самым невинным видом, с удовольствием констатируя промелькнувший страх в голубых глазах. – Я обратил внимание, что в последнее время вы как-то не очень ладили... – мельком заметил Том. – Поверь, тебе больше не придётся испытывать неловкость при встрече с ним. Думаю, я помогу сделать так, чтобы сомнения и подозрения развеялись раз и навсегда, – Тому ещё никогда не было так приятно говорить правду. – Ведь я настоящий слизеринец.       Что-то в словах Риддла заставило Эйвери насторожиться. Конечно, он ведь тоже причислял себя к категории истинных представителей факультета, почувствовав кожей подвох. Но в чём? Эдмунд никак не мог понять, что же нашёптывала ему интуиция, вдруг заговорившая с особой силой. Риддл продолжал вежливо улыбаться, когда резкий звон школьных колоколов возвестил о начале очередного занятия. Том кивнул на прощание и уже повернулся было спиной, как Эйвери вдруг окликнул его:       – Том! Чуть не забыл. Вот, возьми. Это тебе, – Эдмунд небрежно сунул Риддлу коробку и, обогнув будто растерявшегося от оказанного внимания Тома, направился на дополнительные занятия по Заклинаниям.       Риддл не заметил, как остался в одиночестве посреди опустевшего коридора. Все ученики давно слушали лекции, а он все ещё продолжал стоять, не смея шелохнуться. Обычно спокойная, чуть печальная маска, скрывающая истинные эмоции Тома, на миг изменила себе. Проходи мимо кто из профессоров или опаздывающих на занятие учеников, то он поразился бы довольной улыбке, что ярко сияла на лице всегда хмурого второкурсника со Слизерина. Риддл понял, что у него получилось. Эйвери поверил ему, он ни капли не усомнился в расположении Тома. Риддл, сжимая в руках коробки со сладостями, даже обрадовался, что опаздывал на урок. Так все заметят, что Эйвери уделил ему внимание памятным презентом. И не только ему.       Риддл шумно выдохнул, чтобы в следующую секунду толкнуть свободной рукой дверь, с одной половины которой на него смотрел торжественный девиз изучаемой дисциплины –"Secretum Revelabitur Quaerentu", а в фасад другой был врезан позеленевший от времени бронзовый Пергамон. Стоило тёмной макушке Тома показаться в дверном проеме, как несколько десятков пар глаз, в том числе и скрытые за линзами профессора Рейнхарда Уэйта, взметнулись к показавшемуся у входа юноше. Риддл изо всех сил изображал из себя заблудившегося щенка, прижимая к груди нарочито выставленные из-под широких складок мантии коробки. Их преподаватель, ничем на вид непримечательный мужчина средних лет, с зажатой в ладони палочкой и зависшей над пепельной головой карточной колодой, ожидал естественных в подобной ситуации извинений. С минуту он что-то обдумывал, о чём свидетельствовала глубокая борозда, прорезавшая высокий лоб, но вдруг кончики тонких губ чуть приподнялись вверх. Этот жест не укрылся от внимательно наблюдавшего за учителем Тома. В тот же миг профессор Уэйт сделал резкий взмах палочкой, призвав карты к себе, а затем, крутанув кистью ещё раз, заставил колоду тасовать саму себя.       – Мистер Риддл, если бы вы потрудились явиться на урок вовремя, – в этот момент из той части аудитории, где располагались гриффиндорцы и пуффендуйцы, раздалось несколько глумливых смешков, пока занудливые представители Когтеврана и студенты сникшего «в предвкушении» потери очков Слизерина терпеливо ожидали вердикта преподавателя, – то услышали бы, что сегодняшняя лекция будет посвящена такой тонкой и многогранной дисциплине, как толкование судьбы с помощью системы карт Таро. Но… – профессор сделал выразительную паузу и начал шагать по классу, – поскольку понятие «вовремя» для каждого имеет свой интервал и, очевидно, для каждого случается в тот момент, который задуман и определён провидением, то сейчас вы, юноша, сможете предсказать сами свою судьбу! – профессор Уэйт в очередной раз взмахнул палочкой.       Под горящие восторженным огнём глаза Тома колода «Сказок и Легенд от Седой Древности до Средневековья» листопадом разлетелась по всему классу. Арканы дразняще проносились мимо пытавшихся схватить их за краешек учеников. Затем, едва касаясь стеллажей с предсказательными атрибутами, вихрем закружились вокруг преподавателя. Наконец, когда арканы вдоволь «нагулялись» по аудитории, они перекинулись к Риддлу, чьи тёмные глаза будто вобрали в себя пламя золотой рубашки и сейчас полыхали жадным любопытством, словно факелы в подземельях Слизерина. Карты разноцветной змейкой обогнули Тома несколько раз, прежде чем вновь соединиться в целую колоду и с громким шлепком упасть на ближайшую к нему парту.       Ни единый шорох не посмел нарушить накрывшую класс тишину. Лишь Тому казалось, что его сердце пропускало гулкие удары, которые могли слышать все.       – Итак, мистер Риддл, – слово взял профессор Уэйт. – Сейчас для вас наступает момент истины. Прошу, подойдите к столу и отложите в сторону все посторонние предметы.       Том послушно, ни на секунду не сводя горящего взгляда с колоды, медленно двинулся в сторону парты.       – Отлично. Теперь же, мистер Риддл, вам необходимо полностью расслабиться и освободить голову от посторонних мыслей.       – И как же это наш ботаник сумеет не думать о своих книжках? – аудиторию накрыл дружный смех.       – Тихо! – повысил голос профессор Уэйт. – Не обращайте ни на кого внимания, мистер Риддл.       Слова преподавателя были излишни. Том и так находился в предвкушении неведомой для себя области знаний. Он становился ненасытен во всём, что касалось новой дисциплины. Любой. Всего, что вмещала в себя влекущая тайнами и дарующая могущество магия. Том задержал дыхание и, на мгновенье прикрыв глаза, представил себя на море, куда приютских детей вывезли несколько лет назад.       Несмотря на непогоду и бушевавший шторм, он почувствовал себя так, как никогда ранее, ощущая всем сердцем мощь и накрывший с головой восторг. Да, поначалу он испугался, потому что вместе с Эми Бенсон и Деннисом Бишопом поддался на ложь Билли Стаббса, заявившего, что в той пещере, где все трое благополучно заблудились, водились светлячки. Том помнил, как его худое и костлявое тело с болезненно выпирающими ключицами охватила дрожь, пока веснушчатая Эми старательно размазывала слёзы по щекам, а громко плачущий Деннис причитал, что их никто не найдёт и они теперь умрут там. И в миг отчаяния, когда надежды почти не осталось, Том попытался найти в себе ту силу, о которой с опаской шептала миссис Коул приглашённому в приют священнику. Том не знал, как это работает и сработает ли сейчас, но почему-то был уверен, что только это и способно было спасти их. Риддл, отгородившись от нытья детей и страшных теней, будто затаившихся за каменными валунами, закрыл глаза и погрузился в блаженное ничто. И вдруг Том ощутил обдавшую его, что пенные брызги прибойной волны, свободу. И пробудившуюся внутри магию. Она текла словно ток пенным потоком по венам, заполняя волшебством каждую клеточку, каждый миллиметр в теле. Магия бурлила и требовала выхода… Том не помнил, что произошло дальше. Но когда он открыл глаза, впереди в каменной стене зиял широкий просвет, а на него ошарашенно глядели открывшая рот Эми и прекративший скулить Деннис. Дети не произнесли ни слова, лишь молча попятились назад к образовавшемуся проходу, дикими глазами наблюдая за ничего не понимающим, очнувшимся от приступа эйфории Риддлом, пока их поражённые лица не растворились в лучах дневного света. Естественно, Том не мог знать, что то был выброс магии. Первородной и прекрасной. Но он помнил это необыкновенное состояние и пьянящее ощущение свободы, будто бы стал способен парить в воздухе, летать словно белокрылые альбатросы, высоко кружащие над морским побережьем. С тех пор Том уверовал в собственные силы и некую исключительность, позволяя себе думать, что теперь он способен получить очень многое, если только сильно захочет. Не считаясь с интересами кого бы то ни было.       Том открыл глаза и железно отчеканил:       – Я готов, сэр.       – Что ж, мистер Риддл. Раз так, то – прошу. Возьмите свою палочку. – Том мягко сжал светлое древко. – И, сосредоточившись на вопросе, дотроньтесь ею до колоды. – Риддл сделал это, и карты привычно начали перемешиваться между собой. – Теперь прислушайтесь. – Том вопросительно выгнул бровь. – Мистер Риддл, карты не всегда согласны говорить с вопрошающим. Попробуйте вытащить для начала одну. Выберете из колоды тот аркан, который, на ваш взгляд, излучает тепло.       Том кончиком палочки легко дотронулся до подходящей, по его мнению, карты, вмиг вылетевшей из общей массы.       – Превосходно, мистер Риддл! – обрадовал студента профессор Уэйт. – Колесо Фортуны! Старший Аркан. Колода будет говорить. Удача благоволит вам сегодня.       «Удача благоволит мне сегодня», – как заворожеёный повторил про себя Том.       – Теперь, мистер Риддл, верните эту карту обратно и перемешайте колоду вновь. После вы можете задать Таро интересующий вас вопрос. И поочередно вытащить три карты.       Том уже занес палочку, чтобы отправить десятый аркан на место, но решил кое-что уточнить у профессора Уэйта, с жадностью посмотрев на того горящими глазами:       – Профессор, скажите. Я могу задать абсолютно любой вопрос?       Вряд ли преподаватель думал тогда, что второкурсника могут волновать вещи более глобальные нежели попадание в сборную факультета по квиддичу да возможность стать отличником.       – Конечно же, мистер Риддл. Абсолютно любой вопрос. Правда, должен заметить, что не рекомендовано спрашивать у карт о событиях, отделённых от сегодняшнего дня слишком длинными временными рамками, и о других людях. Впрочем... Вы можете задать вопрос о другом человеке. Но с осторожностью. Карты дают ответ по состоянию на «здесь и сейчас». Меняетесь вы – меняется и прогноз. Я понятно объяснил?       – Предельно, профессор.       Том прекрасно слышал своего преподавателя. Но ведь «не рекомендовано» не означает «нельзя». Более всего на свете он хотел получить ответ на тревоживший его со дня распределения вопрос: «Сможет ли он, мальчик с неясным происхождением, однажды стать великим волшебником, с чьим мнением будут считаться, бояться и уважать. И если да, то – как?».       Прокручивая в голове навязчивую мысль, Том трижды коснулся колоды и опустил палочку в томительном предвкушении. С замиранием сердца он наблюдал, как от семидесяти восьми карт отделились три аркана, плавно опустившиеся перед ним рубашкой вверх.       – Итак, мистер Риддл, сейчас на вашем примере мы все вместе попробуем постичь искусную науку толкования Таро. Прежде чем карты явят своё лицо, я хочу, чтобы каждый из вас помнил о многообразии комбинаций и множестве значений одного и того же аркана. И не будем сбрасывать со счетов личность художника, вложившего в каждую карту свой смысл. Делая предсказание, вы можете использовать как классическое значение, так и довериться интуиции, целиком и полностью трактуя изображение в том ключе, который подбрасывает вам подсознание. Мистер Риддл, открывайте первую карту.       Том в нетерпении сделал резкий взмах палочкой – Старший Аркан «Влюблённые» уже привычно взмыл ввысь, через мгновенье вызвав вздох восхищения среди внимательно следивших за картой студентов. Подобно зачарованным портретам, статичная иллюстрация вдруг ожила, явив взору следующую картину. Некий рыцарь, как рассудил Риддл, даже волшебный принц застыл на фоне горящего замка, разрываясь между длинноволосой девой, из последних сил хватавшейся руками за край бездонной пропасти, и скрытым чёрной мантией колдуном, держащим на вытянутой руке сверкающую драгоценными камнями корону. На заднем плане летал низвергающий пламя дракон.       – Мистер Риддл, класс, – профессор Уэйт обвёл рукой аудиторию, взывая к тишине, что, впрочем, было излишне, ведь все замерли в волнительном ожидании. – Всем вам в детстве читали сказки. Собственно, по этой причине мною для знакомства с Таро и была избрана данная колода. Истории, отображённые в ней, знают все дети. Или... – профессор быстро скользнул по чуть замявшемуся Тому, – почти все. Мистер Блэк, – профессор обратился к тотчас вскочившему что часовой Альфарду, – будьте любезны, напомните всем нам сюжет данной сказки.       Альфард прочистил горло и бодрым голосом начал:       – Принцу здесь нужно было сделать выбор между попавшей в беду леди и злым волшебником, пообещавшим ему Царство. Принц выбрал корону. Но беспомощная дева вдруг обернулась прекрасной воительницей и призвала на помощь дракона, приказав ему сжечь и колдуна, и алчного юношу. После этого она сама стала владыкой огромного королевства и правила им до конца времён.       – Всё верно, мистер Блэк. Поблагодарите свою матушку. Она принесла вашему факультету пять баллов, – объявил профессор Уэйт.       – Ага! Блэк всегда за счёт маменькиной юбки выезжает, – весёлый голос принадлежал Фрэнки Нотту. Естественно, такое выкрикнуть посмел бы только слизеринец. Не слишком простой, чтобы высмеивать Блэков, но и не очень дальновидный по той же причине. Класс же, в свою очередь, шумно загоготал.       – Ещё один подобный комментарий, мистер Нотт, и от объяснений за неудовлетворительное поведение на уроках перед своим отцом вас не спасёт даже кринолин вашей прабабушки, – с милой улыбкой объяснил притихшему студенту профессор Уэйт, в конце добавив, обратившись ко всему змеиному факультету: – Помните о том, что представители одного Дома никогда не должны идти против друг друга, а всегда выступать единым целым, укрепляя славные традиции Школы Чародейства и Волшебства, – профессор Уэйт, обращавшийся к той части аудитории, где сидел Нотт и другие студенты Слизерина, не мог видеть, какие отменные гримасы строили змеям озверевшие вконец львята, давая ход ещё одной «славной» традиции Хогвартса, заключавшейся в извечном межфакультетском соперничестве.       – Теперь, когда все вновь готовы слушать, я продолжу. Итак, мистер Риддл, вы задали картам вопрос, ответ на который имеет несколько возможных путей решения. Вы должны будете сделать выбор. Настоящий, искренний, чистосердечный. Душой. Именно об этом говорит вам шестой Старший Аркан Таро. Давайте же откроем вторую карту. Мистер Риддл, смелее!       Том решил, что позже обдумает слова профессора Уэйта. Слишком волнительно всё это было. Нужно успокоиться, чтобы с холодной головой оценить сказанное. А пока... Пришло время для второго аркана!       Том сделал заветный взмах палочкой, чтобы в следующую секунду резко отшатнуться, поражено глядя на пульсирующую картинку. Живое, отчаянно трепыхавшееся, что мотылёк в плену палящей лампы, сердце, стук которого слышался в воцарившейся в классе тишине, начало истекать кровью и медленно угасать, ведь в него поочередно вонзались три острых кинжала, тут же покрывшиеся алой паутиной, вытекавшей из зияющих ран.       – Что ж, мистер Риддл. Похоже, вы задали картам непростой вопрос. Для его решения, как мы помним по первому аркану, вам необходимо сделать выбор. Искренний и чистосердечный. Для вас принятое решение окажется болезненным. Настолько, что будет казаться, будто душа разрывается на кусочки и окружающий мир рушится. Что за миф или легенда взяты за основу в качестве иллюстрации данного аркана? Кто знает? – профессор Уэйт внимательно оглядел притихшую аудиторию в поиске поднятой руки. – Весьма прискорбно, юные дамы и господа. Вы только что упустили возможность заработать очки для своего Дома. Может, у кого-то имеются мысли и догадки на сей счет? Мистер Риддл, вы хотите что-то уточнить? – обратился профессор Уэйт к выступившему немного вперед Тому.       – Нет, сэр. Я хочу высказаться насчет легенды.       – Вот как? Будет интересно послушать вас. Приступайте.       – Спасибо, сэр, – учтиво произнёс Том. – Я думаю, что за основу взят миф о древнегреческом титане Прометее, который даровал людям огонь, символизирующий в том числе и глубокие знания. За это боги Олимпа приковали его к скале, куда каждый вечер прилетал орёл, чтобы клевать сердце несчастного. Позже в эпоху Средневековья католическая церковь и многие святые ордены начали поклоняться изображению сердца, отражающему по сути своей жертву Иисуса. Пронзённое стало эмблемой Святого Августина, увенчанное шипами – ордена Игнатия Лойолы. В других религиозных учениях сердце является центром, символизирующим абсолютный разум. К примеру, в восточном течении даосизма считается, что у мудреца в нем семь отверстий и все они открыты.       – Весьма обширные познания, мистер Риддл. Вы не перестаёте приятно удивлять меня, молодой человек, с каждым разом оправдывая свою фамилию. Пять баллов Слизерину! Но я хотел бы немного дополнить ваш рассказ. Для алхимиков сердце олицетворяет солнце внутри человека. Также сердце достаточно известный символ ещё в Египте в эпоху Древнего царства. В земле фараонов оно считалось вместилищем души, представляющим собой ключ в загробный мир на Суде Осириса. Поэтому сердце бальзамировали и хранили отдельно в специально предназначенном для этого сосуде. И, конечно же, я не могу не поделиться с вами красивой, но мрачной историей. Когда-то давно верховным органом могущественных тамплиеров заведовал Совет Магов. Каждый из его членов считался сильным колдуном, дававшим Непреложный Обет Главе, что обязуется хранить и защищать тайны магии и Братства ценой собственной жизни. Магистр органа обязался помогать всем его участникам. Большинство из членов Совета вели жизнь одинокую, основу которой составляло поклонение перед высшими целями. Однако существовали и те, кто вступал в брак, обрекая и себя, и супругу на вечные метания между долгом перед семьей и долгом перед Братством. Однажды жена одного из членов Совета, не в силах более делить мужа с Орденом тамплиеров, пожаловала к Верховному колдуну с просьбой освободить супруга от службы. На это Магистр жёстко ответил ей, что давшего однажды Клятву освободит лишь выполненный долг. Так и ушла женщина в глубоких раздумьях. Она видела, что муж тяготился своими обязанностями перед членами Братства. И сердце её изнывало и сжималось от страданий и любви к нему. Тогда, решив буквально следовать словам Магистра, несчастная вновь пожаловала в Орден, очаровательная как никогда прежде. В руках волшебница держала зачарованный клинок из заговорённой дамасской стали. Она взяла слово с Магистра, что тот освободит её мужа, когда тот исполнит свой долг. На глазах у Верховного чародея волшебница трижды пронзила сердце и, медленно умирая на руках у обезумевшего от горя мужа, упросила его исполнить последнюю волю: развеять свой прах над водяной гладью. Супруг выполнил желание почившей жены, а Магистр сделал его свободным от обязанностей перед Братством, заявив, что тот расплатился перед тамплиерами, исполнив долг, ибо связан он был не только узами служения перед Орденом, но и семейными. Какой же вывод вы можете сделать из этой легенды, мистер Пруэтт? – профессор Уэйт задал вопрос что-то увлечённо обсуждавшему с соседом по столу Игнатиусу. – Мистер Пруэтт?       Игнатиус, не сразу сообразивший, что обращаются к нему, медленно поднялся со своего места под сдавленные смешки второкурсников.       – Думаю, вывод из этой сказки заключается в том, что лучше всего оставаться холостым человеком, сэр, – изрёк Игнатиус уже под дружный хохот всего класса. – А вообще, как мне кажется, мораль истории состоит в том, что Непреложный Обет весьма жёсткая и действенная штука, которую, по возможности, лучше избегать.       – Удивительно, мистер Пруэтт. Кажется, вы не до конца потеряны для магического сообщества, – класс вновь возбуждённо захохотал. – Пять баллов Гриффиндору! Однако истинная мораль этой истории заключается в том, что любовь, искренняя и настоящая, способна на великую жертву и может разрушить любую клятву. Даже такую сильную, как Непреложный Обет. Прежде чем мистер Риддл откроет свою третью карту, подведём небольшой итог. Тройка мечей является младшим арканом Таро, символизирующим душевные страдания, боль разбитого сердца и разделение. И что же судьба ещё приготовила вам, мистер Риддл? – Том на секунду сник от слов профессора, прозвучавших так, словно бы в его жизни не будет места ничему хорошему, а лишь муки и лишения.       Отогнав прочь ненужные мысли, Том взмахом кисти перевернул заключительную карту. И вновь Старший Аркан ярко засиял в воздухе. У Риддла перехватило дыхание. Двадцатый. Страшный Суд. На ожившем изображении Том увидел уже упоминавшегося сегодня Осириса, вершившего правосудие в зале богини истины и порядка, и некоего египтянина в белом одеянии, стоящего в окружении сорока двух божеств, чьи имена, согласно легенде, он обязан произнести, чтобы задобрить перед вынесением приговора. Чуть дальше от него высились гигантские весы, на одну из чаш которых жрецы возложили сердце "обвиняемого", а на другую символ богини справедливости Маат – страусиное перо. Рядом с весами терпеливо дожидалась вердикта пожирательница душ Амат.       – Итак, мистер Риддл. Перед собой вы видите один из ключевых арканов всей колоды – Страшный Суд. Появление карты в раскладе, как правило, сулит благоприятный исход для того, кому гадают. Но следует помнить, что с человеком случается великая трансформация, сулящая преобразование всей его сущности. Изменения, пусть и к лучшему, для большинства из нас проходят весьма болезненно, затрагивая глубинное естество и мировоззрение. Страшный Суд – это аркан возрождения и воскрешения души. Помните о том, что после двадцатого аркана остается лишь один – Мир, являющийся венцом всего – тем, к чему стремится начавший долгое путешествие Шут.       Том стоял как громом поражённый. Ну, конечно же, это его путь к величию! Он теперь был абсолютно уверен, что сумеет достигнуть желаемого могущества путём множества изменений в себе. Но каких? Карты не давали ответа на этот вопрос. Но Том готов был со всем разобраться сам. Как и всегда, как десятки раз до этого. Из раздумий Риддла вывел голос преподавателя:       – Карты задают общее направление, а решать, следовать выбранному пути или нет, будете только вы. И... О! Глядите-ка! Похоже, Таро хочет дать мистеру Риддлу совет.       Том с удивлением посмотрел на начавшую лихорадочно тасовать себя колоду, от которой, когда карты наконец успокоились, к его ногам, опустился аркан с изображением седовласого старца, улыбающегося Тому той загадочной улыбкой, когда человек явно знает больше, чем говорит. В руках у мудреца в остроконечной шляпе покоилась книга, в которой внимательный глаз углядит хрестоматию по фольклору Британии с крестом на обложке.       – И что у нас здесь? – бодрым голосом произнёс подошедший к Риддлу профессор Уэйт. – Так-так-так! И вновь Старший Аркан! На этот раз Отшельник. Самый легендарный сказочник Средневековья, бард Бидль, что почтенно кланяется вам сейчас, просит вас всегда оставаться мудрым человеком, мистер Риддл. Ох, и нелёгкий же вопрос вы задали картам, – профессор Уэйт поднял вопросительный взгляд на Тома, сделавшего вид, что не понял простого до невозможности намёка, решив ограничиться одной из десятка молчаливых улыбок.       Оставшуюся половину урока Риддл, окрылённый полученными подсказками, просидел в сладких думах и мечтаниях о грядущем, вполуха слушая обстоятельный рассказ учителя про историю возникновения и распространения карт Таро. Когда занятие подходило к концу, профессор Уэйт, написав с помощью волшебной палочки на доске список рекомендованной литературы, под полные непонимания взгляды студентов Слизерина снял с их Дома десять баллов. На вопрос, отпечатавшийся на возмущённых лицах, преподаватель Прорицаний дал короткий комментарий:       – За опоздание на урок мистера Риддла.       – Но, профессор Уэйт, карты же предсказали Риддлу удачу! – возмутился Антонин.       – Верно, мистер Долохов. Но я хочу, чтобы все здесь запомнили, что у Фортуны две стороны. Сегодня мистер Риддл получил, как мне кажется, ответ на важный вопрос, – профессор Уэйт внимательно следил глазами за сохранявшим спокойствие Томом. – И в этом проигралась его удача. Но он же и опоздал на занятие. Тут Фортуна являет обратное лицо. Вы теперь удовлетворены ответом, мистер Долохов?       – Вполне, сэр, – понурым голосом ответил Антонин.       Уже на выходе из аудитории профессор Уэйт задержал Тома, озвучив закономерный вопрос:       – Мистер Риддл, скажите, что вы спросили у карт?       – Я отвечу, сэр, но хотел бы, чтобы это осталось между нами, – тихо изрёк Риддл.       – Конечно, обещаю вам.       – Я спросил у карт Таро, смогу ли я научиться летать без метлы, – солгал Том.       Профессор Уэйт с минуту молча смотрел на студента, пытаясь найти подвох, ведь совершенно ясно, что юного слизеринца интересовало нечто иное. Подобные арканы едва ли выпадают при бытовых вопросах, пусть и не столь ординарных. Том же смотрел ему в глаза с таким искренним и невинным видом, что усомниться в его ответе было бы греховно.       – Надеюсь, карты помогли вам, мистер Риддл, – наконец сдался преподаватель.       – Несомненно, сэр. Я могу идти?       Удача действительно была в тот день на стороне Тома Риддла. На выходе из класса его ожидали недовольные Альфард и Антонин, чтобы выяснить, какого драккла он задержался и потерял баллы, которые, правда, сам же частично и заработал. Окружив чувствовавшего себя уверенным и окрылённым как никогда Тома, они оттеснили его к стене. Общества Долохова Риддл искал сам, а вот компании Блэка рад не был. Что там говорил профессор Уэйт? Двойственность удачи?       – И как это понимать, Томми? – прорычал Блэк.       – Что именно? – как ни в чём не бывало решил уточнить Риддл, прекрасно осознававший причину их недовольства.       – Где ты прохлаждался? –разъяснил Блэк, уперев руку в каменную кладку прямо напротив лица Риддла. – Старшекурсники за твой промах, – специально выделил Альфард, – с нас всех шкуру спустят.       – Но, кажется, я немного компенсировал свой промах, Альфи? – мягко отодвигая руку Блэка, изрёк Том. – А твоё имя пугает старшекурсников не меньше, чем девчонок дополнительные занятия по этикету у мадам Трэмейн. Тебя-то вряд ли тронут.       – Ты вроде бы не дурак, Томми, но иногда слишком много думаешь, – едко озвучил Альфард. – Да, ты заработал пять баллов, но у нас отняли десять. Нотт и остальные, я уверен, уже сейчас поют этой ябеде Эйвери о вычетах, а тот непременно настучит старосте Ньюбери. И, поверь, старшекурсникам типа Шафика и Трэверса плевать на то, какая у меня фамилия.       – А если я отвечу, что задержался из-за Эйвери?       – Решил заделаться его пажом? – поддел Риддла Блэк.       Том грубо ответил Альфарду:       – Я ни перед кем лебезить не собираюсь, Блэк! Даже перед твоей чистокровной физиономией.       Альфард решил отреагировать на этот выпад, но ситуацию спас Антонин.       – Альф, стой, – придержал приятеля Долохов. – Пусть Том ответит.       Блэк резко сбросил с себя руки Долохова, продолжая буравить глазами улыбающегося уголками губ Риддла.       – Ну, маггл, начинай.       Том чуть насмешливо кивнул Блэку головой.       – Благодарю за позволение, Ваше Сиятельство. Но мне действительно есть, что вам обоим рассказать и показать. Видите это? – Том поднял над собой сладкие сундучки.       – И? – в нетерпении спросил Блэк.       – Эйвери очень хотел, чтобы одна из этих коробок оказалась в руках у Антонина.       – Если так хотел, то чего ж не вручил лично? – резонно поинтересовался Долохов.       – Здесь я сделаю лирическое отступление. Дело в том, что ты, Тони, здорово задел нашего принца, когда начал водить дружбу с Альфардом и Абраксасом, которых он терпеть не может. Уж прости, Альфи. Эдмунд воспринял демарш Антонина как личное оскорбление и предательство.       – Я в курсе, – холодно ответил Тони. – Не слепой, знаешь ли.       – Незадолго до каникул Эйвери, ставший слишком вежливым, вдруг начал кружить вокруг меня. И в какой-то момент невзначай спросил, может ли он рассчитывать на мою помощь. Я ответил утвердительно. И начал с нетерпением ожидать, чего же он хочет. Уже после каникул Эйвери стал подкатывать ко мне с любезностями вместе с Лестрейнджом, даже выбил разрешение на полеты. И... Пару раз в разговоре обронил, что он крайне раздосадован тем, что ты, Тони, не принял его сторону, предпочитая общение с Блэком и Малфоем. Тогда-то я и понял, что он что-то замышляет в отношении тебя. Я видел, как Лестрейндж и Эйвери постоянно шушукались, иногда посвящая в свои дела Нотта. А сегодня прямо перед Прорицаниями Эдмунд так картинно закатывал глаза и просил вручить тебе это, – Том нарочито погромыхал коробкой с печеньем, – отпираясь тем, что ему, дескать, очень неловко передать презент лично. Видишь ли, дальняя родня померла после визита в Россию. Кажется, он намекал на отравление.       – Что? – переспросил Долохов.       – Именно. Эдмунд, как все видели, многим раздал такие коробочки. Даже мне обломилось. Но... В свете его разговоров о тебе я бы не спешил это пробовать.       – Стоп, – прервал Риддла Блэк. – Положим, ты прав. Но тебе-то чего со всего этого? – недоверчиво спросил Альфард, прищурившись.       Том напрягся. Он не рассчитывал, что придётся держать ответ ещё и перед дотошным Блэком. Риддл знал, что сейчас необходимо сказать правду, как бы он этого не хотел.       – В прошлом году Эйвери, Лестрейндж и Нотт, скажем так, сильно огорчили меня, – витиевато начал Риддл.       – Вон оно что, – Альфард чуть присвистнул. – Я подозревал, что ты не такой безвольный тюфяк, как все думают. Значит, хочешь отомстить за то, что Эдмунд навалял тебе, – назвал вещи своими именами Альфард. – Почему тогда не нажаловался старосте или Слизнорту? – допытывался Блэк.       – Потому что со своими делами я разбираюсь сам, Альфард. Кроме того, я привык трезво смотреть на многие вещи, – Том сделал паузу и, глядя Альфарду прямо в глаза, вкрадчиво произнес: – Прямо как ты. И... Месть – это блюдо, которое подают холодным.       Блэк и Риддл, которые, кажется, поняли друг друга, обменялись долгим взглядом, пока их не прервал Антонин.       – Всё это, конечно, занимательно, но мне бы очень хотелось посмотреть, какой же сюрприз подготовил этот урод. Вы со мной? – Антонин обратился сразу к обоим.       – Да, Тони. Я с тобой, – заключил Риддл.       – Естественно, – подхватил Блэк, а затем обернулся к Риддлу, – Том, у нас не было случая познакомиться должным образом. Я думаю, нужно исправить это досадное упущение, – и Альфард вытянул вперёд руку, выжидательно глядя на сокурсника.       Риддл, поначалу не поверил, что сам Альфард Блэк, представитель древнего и благородного семейства, похоже, только что предложил безродному сироте дружбу и слегка замялся. Но, увидев одобрительную улыбку Тони, пожал протянутую ладонь в ответ.       После Том холодным и рассудительным тоном, из которого он старательно выкидывал указательные нотки, излагал Альфарду, Антонину и немало удивлённому присутствием "безродного" Абраксасу дальнейший план действий.       Вечером трое второкурсников тайно "штурмовали" запасы лаборатории Горация Слизнорта, пока четвёртый, ни драккла не смысливший в тонкой науке Зельеварения, усиленно изображал перед деканом факультета пробудившееся желание повысить успеваемость по его предмету. Долохов умело вставлял в разговоре имена ничего не говорящих его слуху авторов.       Троица испробовала на сыпучем печенье множество реагентов, безнадёжно испортив пропахшие тухлыми яйцами и помётом гиппогрифа мантии. Но результат был достигнут: им удалось выявить споры токсичных грибов, которые должны были упрятать Долохова минимум на неделю в Мунго. Самого же Антонина в едва признавали в гостиной Слизерина. Ибо он представлял продолжение покосившейся и чудом не падающей башни, сложенной из учебной литературы, хранившейся в личной коллекции профессора Слизнорта. Именно так добродушный преподаватель решил поощрить вдруг проснувшуюся тягу к знаниям.       Следующее утро начиналось для слизерницев со строенной пары ЗОТИ вместе с Гриффиндором и Котгтевраном. Эйвери засиял как новенький галлеон, когда увидел рядом с Риддлом пустующее место. Изобразив на лице беспокойство, Эдмунд с самым серьёзным видом поинтересовался у Тома, не знал ли он, где находился его напарник, ведь на завтрак второй курс Слизерина отправился в полном составе.       – Кажется, Антонину стало нехорошо, – Риддл успел считать спрятанную за маской мнимого удивления эмоцию удовлетворения. – Но ты не переживай, ничего серьёзного. Он отпросился у Слизнорта, поэтому проблем за пропуск у факультета не будет. Если Тони станет хуже, то он, конечно же, отправится в больничное крыло. Но не думаю, что до этого дойдёт, – уверенно ответил Том, следя глазами за хитрыми переглядками Лестрейнджа и Нотта, которые стояли позади Эйвери.       – Конечно же, будем надеяться, что ничего серьёзного, – поспешил ответить Эдмунд и, отвернувшись от Тома, позволив довольной улыбке просиять на лице.       Колокола Хогвартса оповестили студентов о начале занятий. Быстрые шаги спешащей на урок Вилкост как раз раздавались в коридоре, когда Том, поставив на колени подаренный ему сундук с печеньем, запустил в коробку ладонь и, окликнув Эдмунда так, чтобы все сидящие рядом, в том числе и Лестрейндж с Ноттом, заинтересованно повернули головы в его сторону, произнёс:       – Эдмунд, кстати, хотел бы ещё раз поблагодарить за угощение. Очень вкусно, – Риддл как раз заглотил рассыпчатое лакомство.       – Я рад, Том, – чуть замявшись, поспешно ответил Эйвери.        Всем своим видом он показывал, что об этом можно поговорить и позже. Эйвери уже начал отворачиваться обратно, как Риддл вдруг добавил:       – Надеюсь, ты не рассердишься. Дело в том, что вчера я не смог передать твой подарок Антонину и был вынужден вернуть его. Я как раз оставил его на прикроватной тумбочке в спальне. Корвус и Фрэнк подтвердят. Они были там, – Том не сводил довольных глаз с бледнеющих с лиц Лестрейнджа и Нотта, которые, как он слышал, бодро захрустели принесённым им печеньем. Чистым, естественно. Но им об этом знать не обязательно. Пока. Риддл понимал, что они были в курсе маленькой затеи Эдмунда, вот только сам Эйвери, как заметил за месяцы наблюдений Том, не любил рассказывать о подробностях и об успехе заранее, боясь спугнуть удачу. А вчера фортуна точно была не на его стороне.       Стоило Тому произнести это, как побелевшие, словно Толстый Монах, Лестрейндж и Нотт, с выпученными от ужаса глазами вылетели из-за стола, сбивая по пути сумки тех, кто не озаботился убрать их с прохода. Они даже налетели на ничего не понимающую Вилкост, недоумённо смотревшую им в спины.       Потемневшие от ярости глаза Эйвери готовы были выжечь клеймо на улыбающемся и довольном лице Тома. Риддл прекрасно понимал, что пошедшая по классу волна шепотков была связана с ним, Эдмундом и двумя неудачниками, которые сейчас наверняка оккупировали ближайшую к аудитории ЗОТИ уборную. Теперь каждый второкурсник наконец запомнит его маггловское имя.       – Ты об этом пожалеешь, Риддл, – выплюнул сквозь стиснутые зубы Эйвери.       Отвернувшись, он непроизвольно уставился в деревянную поверхность стола, где его ожидало написанное рукой Долохова послание: "Из России с любовью", через секунду превратившееся в картинку с интернациональным неприличным жестом. Эдмунд в ярости развернулся обратно к Тому, но перед побелевшим от гнева лицом вдруг выросла чёрная мантия профессора Вилкост. Она выжидающе скрестила руки и явно желала получить объяснения.       – Ну-с, мистер Эйвери, а теперь потрудитесь всем нам рассказать, что же здесь происходит, – угрожающе спокойным голосом произнесла преподаватель ЗОТИ.       Эйвери поднялся со своего места, но не смог выдавить из себя ни звука, лишь безвольно наблюдая, как из-за спины профессора Блэк и Малфой, сидевшие за одним столом, посылали в его адрес воздушные поцелуи.       – Я жду, мистер Эйвери, –резкий голос профессора заставил поникшие плечи Эдмунда чуть вздрогнуть, а всех учеников в классе смиренно опустить головы вниз.       – Мне нечего сказать, мэм, – тихо ответил Эдмунд.       – Вот как? Тогда, быть может, вам есть, что написать, мистер Эйвери? Будете ходить ко мне на дополнительные занятия в течение двух недель. Судя по вашему красноречивому молчанию, отношение к этому содержательному посланию имеют представители либо Гриффиндора, либо вашего собственного факультета. И если сейчас вы или кто-либо из учеников не расскажет мне, что происходит, я сниму баллы с обоих Домов.       Гриффиндоры, сидевшие в классе, были настолько заинтригованы внутренними интригами Слизерина, что предпочли промолчать, а ученики Слизерина в нетерпении ждали акта возмездия покрасневшего, что рак, Эйвери. Даже угроза потери баллов не смогла остудить их пыл. Когтевран держал нейтралитет.       Урок ЗОТИ прошёл в атмосфере кладбищенской тишины.        Так, Антонин стал невольной причиной удивительной цепочки событий, положившей начало неожиданной дружбы и многолетнего противостояния между Риддлом, Малфоем, Блэком и им самим с Эйвери, Лестрейнджом, Ноттом и Розье.       Но сейчас Долохов, подобно своим друзьям, целиком и полностью отдавался тем приятным радостям, которые кружат голову всем молодым людям, достигшим семнадцатилетнего возраста. Однако милое dolce far niente продлилось недолго. Когда дуэньи, усыплённые сладкими речами Абраксаса, увлёкшего их в самую дальнюю часть лабиринта, наконец выбрались из тисового плена к неудовольствию своих птенцов и трёх молодых павлинов, то устроили девушкам показательную выволочку с последовавшей затем безапелляционной аппарацией домой.       Абраксасу, Антонину и Альфарду ничего не оставалось, как отправиться в библиотеку, решив провести время за чтением газет и обсуждением новостей.       Издания пестрили самыми разнообразными заголовками. «Магическая Правда» задавалась вопросом: «Скажет ли Великобритания своё весомое слово в борьбе с Тёмным магом?», «Утренний Вестник» украшала пессимистичная надпись: «Вся Европа замерла в страхе и ожидании», а «Око Визенгамота», официальное издание магического парламента, освещавшее законодательные акты страны и кулуарные сплетни, многозначительно интересовалось: «Приносит ли политика Министра всеобщее благо?». Наконец апогей злободневных тем выносил на всеобщее суждение «Ежедневный Пророк», как всегда не стеснявшийся в выражениях: «Исправит ли Альбус Дамблдор ошибки молодости?».       – Ты говорил, что на днях в Министерстве произошло что-то интересное, – Блэк лениво развалился в кресле и закинул ногу в начищенном до блеске сапоге на старинный инкрустированный столик.       Абраксас, заострив взгляд на небрежно вытянутой ноге друга, вместо ответа вежливо попросил:       – Альфард, пожалуйста, не клади свои ноги, где попало.       Блэк внимательно посмотрел на Малфоя и, не отрывая тёмных глаз с заплясавшими в них пикси от недовольного лица Малфоя, медленно закинул и вторую ногу на стол.       – Слово хозяина – закон, – нахально усмехнулся Блэк.        Абраксас недовольно поджал губы, но комментировать действия Альфарда не стал.       – Видела бы тебя сейчас твоя матушка! Готов поставить сундук галлеонов, что после её фирменной выволочки ты не мог бы нормально мочиться ещё неделю! – Дорохов полностью повторил действия лучшего друга.       – Кас, брось хмуриться! Мадам Тремейн учит девушек никогда не надувать губок слишком сильно – всех поклонников распугаешь, наша ты бледнолицая принцесса!       – О! Тони-Долли даёт советы бывалого знатока. Обязательно сообщу Слизнорту, какой ты жаждешь факультатив в следующем году, – скривившись, огрызнулся Малфой.       – Следующего года может и не быть, – посерьёзневшим тоном оборвал приятельский каламбур Альфард Блэк.       На минуту вся компания замолчала. Каждый думал о своём, но мысли находящихся в бежевой комнате юношей переплетались воедино нитью с алым вкраплением. Смерть глупой девчонки из Когтеврана навсегда скрепила их дружбу пурпурной печатью, заклеймив сердца в ту ясную ночь, когда так бессмысленно оборвалась нелепая жизнь ещё более нелепой Миртл Элизабет Уоррен.       – Министерство закрыло это дело, – нарушил тишину Абраксас и, помолчав немного, добавил: – Никогда не думал, что скажу это, но, кажется, нам стоит поблагодарить Гриндевальда. Если бы уважаемый Министр не был до усрачки занят урегулированием беспорядков, устроенных боевиками австрийца в Кале, то расследование Комиссии не прошло бы так бесследно. Нам просто повезло: Спенсер-Мун та ещё заноза в заднице.       – Я никогда не сделаю ничего, даже отдалённо выказывающее благодарность этой разноглазой крысе, – спокойным, но резким тоном заявил Долохов.       – Тони, не заводись. Это была фигура речи, – отмахнулся Абраксас.       – Фигура речи? – вот теперь Антонина было не остановить.       Долохов порывисто вскочил с места и принялся расхаживать взад и вперёд перед неосторожно бросившим фразу другом.       – Фигура речи?! Я посмотрю, как ты будешь реагировать, если эта фантомная метафора отберёт у тебя крышу над головой, уничтожит тех, с кем ты рос и зажарит на барбекю дражайших павлинов!       Малфой закатил глаза к небу:       – О! Ну, вот! Стоит завести разговор об этом выскочке, так ты тут же теряешь контроль. Долохов, угомонись, я пекусь о наших шкурах, включая твою собственную! И, ради Мерлина, перестань упоминать всуе отцовских павлинов.       – Печёшься, значит, о наших шкурах? – не унимался Тони. – Кас, не смеши меня, Малфои всегда трясутся над своей собственной за…       – Тони! – тут уже Альфард повысил голос. – Тони, успокойся и сядь, – Блэк внимательно проводил взглядом плюхнувшегося обратно в кресло приятеля, затем перевёл взор на Малфоя и мягко ему улыбнулся. – Кас, пожалуйста, давай сменим тему.       – В этом-то вся и проблема, Альф, – не сдавался Антонин. – Как только речь заходит о серьёзных вещах, люди склонны сменить тему, – Долохов развернулся в сторону Малфоя: – Да, я погорячился, Кас, прости! – Долохов в миротворческом жесте развёл руки в стороны. – Но через два года мы покинем застенки школы и, если наш Томми не до конца слетит с катушек и не утянет нас за собой, то судьбу этой страны вершить будем и мы. Спенсер-Мун опытный игрок –закрыл глаза там, где можно это сделать. И дело здесь не в австрийском выскочке. Поверь, будь на месте Миртл какая-нибудь полукровка со знатным папашей, согрешившим с магглой, или же, не дай Мерлин, чистокровная, делу бы дали ход…       – Василиск не нападает на чистокровных, – вклинился в разговор Блэк.       – Мы этого не знаем, Альф! Даже Том не скажет тебе наверняка. Технически эта милая зверюшка принадлежит Салазару Слизерину. Я говорю это к тому, что змейка древняя, а маги древности вообще были жестокими и скорыми на расправу ребятами. Мы не знаем, на что способна эта тварь. Возможно, у неё очень непритязательный вкус – на магглов, но я не исключаю, что многолетняя диета могла подкорректировать предпочтения, сместив фокус в том числе и на аристократов. Кроме того, Риддл не давал ей указки убивать Миртл.       – Смерть этой плаксивой девки простая случайность, – ответил Блэк. – Я бы сказал то, что она не свернула себе шею за все прожитые годы, тоже относится к категории чистого везения.       – То, что на дежурство в ту ночь не ходил никто из учителей, вот, чистое везение. Я не об этом. Зверюга опасна. О чём Тому прекрасно известно. Смерть Миртл и обвинение того великана с факультета грифов просто удача.       – Не забывайся, Антонин! – резким тоном осадил Долохова Малфой.       – Я не забываюсь, Кас! Но считаю, что Том потерял контроль, о котором так любит всем нам напоминать. Мерлин дери! Да ты видел его последние полгода? В кого он превратился? Эти синяки под глазами. Он же ночами просиживал в Запретной секции! Том просто помешался на своем долбанном наследии и тёмной магии!       – Я об этом и говорю, Тони. У Тома никогда ничего не было. Посуди сам, твоя семья лишилась многого, но далеко не всего. И ты ноешь как девчонка, стоит кому-то затронуть больную тему. Теперь представь себя на его месте. Да здесь любой с катушек съедет, когда узнает, что может повелевать древней змеюкой и говорить с ней на одном языке, – парировал Абраксас.       – Тони дело говорит, Кас, – взял слово Альфард. – Том ничем не рискует. Ибо и терять ему нечего. Почти. Антонин очень вовремя напомнил, что все мы скоро заживём самостоятельно. А я напомню тебе о твоём долге перед Магической Британией и собственной семьей как потомка славных вековых традиций. Кроме того, у Тома и правда будто крыша съехала на теме запрещённых заклинаний. На последних встречах я был готов поставить сто галлеонов, что он решится на использование Непростительных!       – Прекрасно, Альфард! Просто замечательно! Я не удивился, услышав что-то подобное от Долохова, но ты! Знаешь, – усмехнулся Малфой, – я никак не ожидал от представителя рода Блэк того, что он боится использования Непростительных заклинаний.       Альфард метнул взглядом молнию в Абраксаса:       – Не нарывайся, Кас. Поверь, на свете существует не так много вещей, которых я действительно боюсь. Непростительные в их число точно не входят, – сквозь зубы прорычал Альфард. – Однако мы отвлеклись от темы. Я считаю, что ты должен поговорить с Томом. Так нельзя! Я верю ему. Гриндевальд собирается напасть на Британию и лишь собирает силы. И мы должны быть готовы к встрече. Весь этот бред про него и Дамблдора… Даже если это и правда, Мерлиновы кальсоны, меня сейчас вырвет, но вряд ли есть кто-то, кто способен противостоять по силам разноглазому, – Блэк сделал паузу. – Том виртуоз в Тёмных искусствах и я рад, что мы имеем возможность практиковаться под его началом в настоящей магии, а не весь этот детский сад на уроках Вилкост. Мерлин меня раздери, куда смотрит Диппет?! Чем занимается Попечительский совет?! Может, Вилкост и была хороша, но, Святая Моргана, с тех пор прошло минимум полвека. С неё вот-вот песок начнёт сыпаться! Этот магглолюбец Мун –что, не видит очевидных вещей?! Британия вот-вот будет втянута в войну. И это тебе не магглы, а чёртов сильнейший маг всех времён! – Альфард был вне себя от злобы и с силой ударил кулаком по подлокотнику кресла. – А мы даже гребаный Патронус вызвать не можем!       – Патронус, тем более телесный, под силу не каждому взрослому магу, а наш Альфи думает, что потопает ножкой, раз Блэк, и всё у него должно получиться? По меркам Диппета Вилкост просто юная нимфа. Кроме того, Альфард, позволю себе напомнить, что именно дряхлеющая старушка Вилкост так здорово отделала Эйвери на одном из последних уроков. Как бы мы все ни ненавидели его, но ты должен признать – Эдмунд в ЗОТИ чертовски хорош, – поддел друга Антонин, а затем обратился к Малфою: – Кас, так что там про какой-то переполох в Министерстве?       Малфой подобрался и, покосившись в сторону дверей, подсел к ребятам на краешек одного из злополучных столиков, а затем, ещё раз бросив настороженный взгляд на дубовые створки, жестом пригласил всех склониться:       – Только тихо! – шёпотом предупредил он. – Если отец узнает, что я в курсе и растрепал вам об этом, он с меня три шкуры спустит. Я больше чем уверен, что это конфиденциальная информация! – Абраксас говорил настолько серьёзным тоном, что оба его приятеля спрятали улыбки куда подальше и, переглянувшись, с интересом приготовились внимать словам Малфоя.       – Почему мы говорим шёпотом? – поинтересовался Долохов.       – Потому что наши домовики ещё те сплетники. Матушка устроит им допрос, когда родители вернутся. А эти большеухие олухи не могут ей врать, а если и попытаются, то допрос будет с пристрастием. Ну, ты же знаешь мою матушку, – Абраксас закатил глаза.       – То есть история с убитой Василиском грязнокровкой звучит вполне миролюбиво? – попытался пошутить Антонин, но тотчас получил тычок в бок от Альфарда и грозный взгляд Каса.       Малфой деловым тоном продолжил:       – Так вот, повторюсь, ни одной живой душе! А теперь слушайте. На днях отец встречался с лордом Оулом. Я проходил мимо этого кабинета и слышал лишь обрывок их разговора, но какой! Оул рассказал, будто бы взяли двойного агента, причём из числа мракоборцев. Кажется, он упомянул Януса Фрая.       – Да ну! Сам Фрай! Он же, он же… – у Альфарда не хватало слов, чтоб выразить своё удивление. – Это международный скандал. Теперь стул под Оулом закачается, а это значит только одно: на его место поставят этого мудака Чейзи!       – Да, именно. Тот мракоборец работал на австрийское правительство. В ходе очередной операции он и кто-то ещё из авроров сцепились с одним из ударной группы Гриндевальда. Говорят, что весь сыр-бор из-за тёмного артефакта.       – Что ещё за артефакт? – подал голос Антонин.       – Вот тут-то и начинается самое интересное. Оул утверждает, что, якобы, никто в глаза этот артефакт не видел, но одновременно с этим он подчеркнул, что тот находится в руках у Дагворт-Грейнджера.       – Что? А этот каким боком здесь замешан? – удивление было написано на лице Блэка.       – Якобы артефакт достался его наследнице.       – Какой наследнице? У Дагворт-Грейнджера нет детей. Бред какой-то, – констатировал Блэк.       – Но я чётко слышал, как Оул говорил отцу про наследницу.       – Да мантикора с ней, с этой наследницей! Что за артефакт?       – Никто не знает. Тот мракоборец мёртв. А предатель как-то скоропалительно скончался во время допроса.       – Чейзи! – воскликнул Долохов.       – Этого никто также не знает. Драккловы яйца, если Чейзи сместит Оула в кресле заместителя Министра, курирующего вопросы безопасности, к чему он близок как никогда, не за горами тот день, когда он оттяпает себе Визенгамот. А отец говорит, что Чейзи спит и видит, как Парламент получает сепарацию от Министерства. Тогда Верховный Чародей Визенгамота сосредоточит в своих руках такую власть... Ладно. Не об этом сейчас речь. Так вот, газетчикам дали указание молчать. Но если все так переполошились, то артефакт, несомненно, существует. И он чертовски важен как для Чейзи, так и для Гриндевальда, и австрийского правительства.       – Как думаете, что это? – заинтригованно задал вопрос Блэк.       – Не знаю. Отец часто говорит, что Гриндевальд с юности бредил Дарами Смерти. Думаю, что это что-то, связанное с ними, – высказал своё предположение Долохов.       – Да, Тони, определенно, думать это не твоё, – с выражением искреннего сочувствия Альфард положил руку на плечо своего приятеля, которую тот тут же небрежно сбросил.       – Не нуждаюсь я в твоих советах! – Долохов резко вывернул плечо.       – Да, тише вы, оба!       – Что, боишься гнева папочки? – поддел Абраксаса Блэк.       – Ну, не так, как ты боишься своей мамочки, – съехидничав, скорчил страшную физиономию Малфой, вызвав приступ смеха у Долохова.       Лицо Альфарда залила пунцовая краска.       Долохов же просто согнулся напополам в кресле, заразив смехом Малфоя.       – Альфи, скажи, твоя задница становится такого же гриффиндорского оттенка, когда миледи Блэк берёт розги в руки? – казалось, что от смеха Долохова вот-вот разлетится вдребезги стекло в кабинете отца Малфоя.       – В моей семье не приемлют такие маггловские методы, – процедил Альфард сквозь зубы и отвернулся к окну, пытаясь сохранить остатки поруганного только что достоинства.       – Конечно, Тони, я тебе напомню, если ты вдруг умудрился забыть, – Малфой говорил это нарочито серьёзным тоном. – Род Блэк был основан в Мерлин-знает-каком-году и все его члены непомерно гордятся своей невъебенной аристократичностью и охуительной приверженностью Магии. Особенно той её части, которую мы пытаемся изучать на ЗОТИ. Фирменный Круциатус мадам Блэк и, спустя каких-то пару минут, ясность ума и чистая память вам гарантированы! – закривлялся Малфой, а затем в изнеможении сполз на пару с Долоховым на пол.       Блэк такого удара под дых не выдержал и, напоследок бросив звучное: «Говнюки!», со скоростью снитча вылетел из комнаты. Его сопровождало совсем не аристократичное улюлюканье представителей благородных кровей. Наконец угомонившись, Абраксас и Антонин бросились догонять обиженного приятеля, чтобы уже позже, взяв в кольцо личного домовика Абраксаса, заставить того под страхом режущего достать из погребов отца Малфоя коллекционную бутылочку отменного огневиски. Этот напиток они впервые, вздрагивая от каждого шороха, тайно испробовали в прошлое Рождество. После того как троица вкусила огневиски и благополучно помирилась, а затем, окончательно захмелев с непривычки, намеревалась аппарировать усилиями Антонина в странное место под названием «приют Вула», в дело вмешалось несколько домовиков. Кое-как эльфам удалось усмирить буйный нрав молодёжи, наведя на мысль о том, что негоже таким знатным господам околачиваться среди грязнокрового сброда. Конечно, кое-кто из ушастиков ожидаемо получил оплеуху, ведь нельзя было называть друга, а Риддл входил именно в эту категорию, маггловским отродьем. Однако своего домовики добились: было принято коллективное решение отправить Тому сову со странной историей про артефакт, который никто не видел, но все утверждают, что он существовал.       В тот же вечер, когда закатное солнце залило горизонт огненным янтарем, из поместья в Уилтшире держал свой неблизкий путь в ныне небезопасный Лондон филин. Птица несла в цепких лапах скрученный в трубочку пергамент, запечатанный сургучной печатью Малфоев.