Слухи в «Бонтене» распространялись со скоростью лесного пожара. Уже к четырём часам дня каждый, кто только мог, говорил о многочисленных нападениях на руководителей и «офицеров». Поэтому, когда Санзу зашёл к главный штаб, он едва смог подавить в себе желание сразу же оттуда выйти, чтобы только перестать слышать противные вопли вокруг, которые заставляли его и без того больную голову буквально раскалываться на части.
Сначала Харучиё вообще не понимал, почему все так паникуют и находятся на взводе, а потом, когда он, поднявшись на последний этаж, прошёл в фойе и увидел измученного, смертельно уставшего и поникшего Рана, до него дошло, что случилось что-то нехорошее. А отсутствие Риндо рядом со своим братом, когда они постоянно были вместе, только укрепило его опасения.
— Хайтани, — позвал его парень, останавливаясь рядом с диваном, на котором он и сидел.
Ран выглядел ужасно: бледный, как мел или белоснежное полотно, с тёмными кругами под глазами и с остекленевшим взглядом — он напоминал мертвеца, а не живого и спокойного человека, которым всегда и являлся. Хайтани никак не реагировал на окружающий мир, а после того, как Санзу окликнул его, он и вовсе спрятал лицо в ладонях и шумно выдохнул.
Харучиё уселся рядом с ним и задумался о том, как вывести друга из этого состояния хотя бы ненадолго, чтобы он смог внятно объяснить, что вообще произошло, пока его не было на месте. Он никогда не был мастером поддержки, да и в принципе всегда только ухудшал ситуацию, когда кому-то требовалась моральная поддержка.
Однако Ран Хайтани всегда мог взять себя в руки и без помощи других людей, когда это требовалось. Даже если его брат находился при смерти в чёртовой больнице «Бонтена» с огнестрельным ранением в груди. Он знал, что если рассказать обо всём Харучиё, то у того сорвёт башню и процесс окончательной чистки от крыс закончится намного быстрее, а у него в душе… В душе станет чуточку спокойнее — отомстит.
Парень потёр лицо руками, похлопал себя по щеками и тряхнул головой, как бы собираясь с силами. Выдерживать пристальный и вопросительный взгляд Санзу было тяжело, но вполне возможно, поэтому через пару минут он, окончательно придя в себя, откинулся на спинку дивана и посмотрел на него в ответ.
— Где ты вчера был? — спросил Ран без какого-либо упрёка в голосе.
— Дома. Отдыхал, спал, пил, — ответил он, наконец отводя взгляд в сторону, и тоже откинулся назад. — Что случилось? И где вообще все?
— Вчера по всему Токио были совершены нападения на руководителей и более-менее сильных, опытных и влиятельных лиц «Бонтена», — Санзу развернулся всем корпусом к нему и широко раскрыл глаза.
— Что с Майки?
И волнение обрушилось на Харучиё мощным цунами, накрыло его с головой, не позволяя вдохнуть и выдохнуть необходимый воздух. Он давно знал, что если его Король умрёт, то и ему придётся пойти следом, ведь без своего путеводителя он никто и ничто, так, жалкая пустышка, которая никому не нужна и которую запросто можно выкинуть. И затянувшееся молчание Рана резало его без ножа, убивало, отравляло и без того окончательно прогнившую душу. Однако в голове у парня плотно засела мысль, что Майки бы не посмел так просто умереть, уйти из жизни, оставив и его, и «Бонтен», и своих друзей детства одних в этом кошмарном мире. Он не мог так поступить.
— Жив, — Санзу выдохнул от облегчения, всего на секунду расслабляясь. — Такеоми был с Майки в семейном доме Сано, поэтому всё как-то прошло мимо них, хотя будь они где-нибудь на улице… Коко попытались похитить, но, к огромному счастью, он был с охраной. Моччи был в больнице со своей женой, поэтому ему тоже повезло. Мэй подстрелили у дома, но она, вроде как, уже пришла в себя, — Харучиё раздражённо цокнул языком, отмечая про себя, что девчонка точно невезучая. — А Риндо… Риндо прикрыл меня собой и никак не может прийти в сознание. Идиот, всегда ему говорил, что… Короче, много наших полегло, но в основном шестёрки, да парочка генералов… Исаму, Нобу, Тошайо и ещё кто-то, я уже не помню.
— Вот сука, — выругался Санзу, понимая, в какой дыре они сейчас находились. — Хуёво дело.
Ран ничего не ответил и снова прикрыл лицо ладонями, еле сдерживаясь, чтобы не разрушить всё вокруг и не разрыдаться, как маленький ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку в песочнице. В груди у него что-то непрерывно резало, терзало, мучило. И это ощущение медленно, но верно убивало его. И Харучиё прекрасно это видел, зная, как Хайтани были близки, можно даже сказать, неразрывны. Абсолютно все вокруг осознавали, что если один из братьев умрёт, то и второй пойдёт за ним следом.
— Ты что, не веришь в своего братика, Ран? — протянул Санзу, пытаясь помочь ему выбраться из этой пучины отчаяния и боли, которая засасывала его с каждой секундой всё сильнее и сильнее. — Не бойся, Хайтани, твой братишка договорится с самим дьяволом, если потребуется. Точнее, вынесет ему, да и не только, мозг так, что его ни в рай, ни в ад не пустят. Он же мёртвого достанет своими излюбленными язвительными комментариями и ехидными шуточками.
Ран сжал челюсти и кинул в сторону парня убийственный взгляд: он ненавидел, когда тот шутил над их отношениями и милыми прозвищами, которыми они с Риндо обменивались исключительно наедине — один раз только позволили себе такую вольность в компании Харучиё, когда все трое жутко напились после удачной сделки. Но его последние слова подняли уголки его губ в вымученной полуулыбке, а в голове невольно всплыли воспоминания, как младший Хайтани постоянно скалил зубки и был в каждой бочке затычкой.
И дышать Рану стало немного легче, ведь его брат действительно всегда был самым сильным, самым крепким, самым любимым человеком в его жизни. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не отпустит Риндо, вцепится в него клещами и удержит рядом с собой, чтобы выполнить данное им в детстве обещание, что братья Хайтани — одно целое; никто и ничто не сможет разлучить их. Даже смерть.
А потом парень представил, как он от души наорёт на своего младшего братика, когда очнётся, — а Ран был уверен, что он очнётся, — чтобы тот в следующий раз думал головой перед тем, как бросаться под пули, сломя голову. И эти мысли успокаивали его, давали небольшую надежду на то, что всё действительно будет хорошо.
— А где Майки? — вдруг спросил Харучиё, вырывая Рана из хватки своих размышлений. — Мне нужно обсудить с ним всё это.
— Он в больнице, — ответил Хайтани, поднимаясь на ноги, — решил с Такеоми опросить пострадавших, чтобы найти какие-то зацепки. Я как раз собираюсь к Риндо, ты со мной?
Санзу ничего не ответил, а просто кивнул и пошёл следом за парнем, игнорируя накатившее из ниоткуда волнение. И это чувство жутко пугало его, потому что он не понимал причины возникновения этой тревоги; не знал, за кого он вообще переживал. За Майки? Нет, ведь он, по словам Рана, был в полном порядке и безопасности. За Риндо? Тоже нет: это было обязанностью Рана. За Мэй? Одна часть парня кричала, что, несомненно, да, пока другая буквально вопила, что этому никогда не бывать. И от такого противоречия Харучиё резко затормозил, чем вызвал у Хайтани заинтересованность.
«Это что ещё за поганые мысли?!», — задал себе вопрос парень и слегка похлопал себя по щекам, чтобы привести мысли в порядок. И, утешая себя, он вдруг решил для себя, что переживает не за людей, а за состояние «Бонтена». Крысы, волнения, многочисленные нападения — всё это всегда напрямую влияло на преступную организацию в целом.
Да, Санзу определённо волновался именно за благополучие группировки, которую он долгие годы создавал с другими руководителями, и которая сейчас терпела небольшие трудности. Он волновался только за «Бонтен», а не за какую-то там девчонку, которую практически всегда презирал и на дух не переносил.
***
В больницу Харучиё зашёл, будучи в полной растерянности и находясь в какой-то прострации. Ран заметил его резко изменившееся настроение ещё в тот момент, когда они выходили из здания главного штаба, но как-то реагировать на это и уж тем более расспрашивать о причинах таких быстрых изменений не стал — себе дороже.
У регистратуры, где сидела совсем юная девушка, они разделились — Санзу пошёл искать Майки, а Ран полетел в палату к Риндо, словно ураган.
И когда Ран оказался рядом с необходимой дверью, он прислонился лбом к деревянной поверхности и громко выдохнул, потому что не знал, что ему предстоит увидеть, когда его ноги преодолеют порог, разделяющий коридор и палату, откуда уже были слышны наставления врача. И парень не смог справиться — отошёл от двери, чтобы его, в случае чего, не сшибли, а после медленно сполз по стене, закрывая лицо ладонями. В голове тут же начали пролетать все воспоминания, связанные с Риндо.
Он вспомнил, как первым словом младшего братика было не «мама» и не «папа», а «Ран»; вспомнил, как он деловито вёл Риндо за руку в магазин, чтобы спустить все свои карманные деньги на его любимые сладости, а после избивал других мальчиков, которые дразнили их за проявление тёплых чувств друг к другу; вспомнил, как только младший Хайтани поддержал его идею отрастить длинные волосы, сказав, что ему всё пойдёт; вспомнил, как терпел ужасную боль, когда Риндо отрабатывал на нём свои приёмы, и дискомфорт, когда он полностью лежал на нём в жаркую летнюю ночь; Ран вспомнил все их совместные вечера, когда они валялись друг на дружке и громко — так, что соседи грозились вызвать полицию, — смеялись с весёлых телепередач; он вспомнил, как они всегда поддерживали друг друга, где бы не находились — в тюрьме, в небольшой разлуке из-за работы или рядом. Вот такими были братья Хайтани — одним целым. Даже если находились в крупной ссоре, даже если не разговаривали друг с другом — они никогда не разлучались по-настоящему. Как бы Ран не психовал с упёртости и агрессии своего брата, как бы Риндо не кричал о том, как он ненавидит быть в тени Рана и как ненавидит его самого — они всегда любили, защищали и безмерно уважали друг друга.
И Ран понял — он не отпустит Риндо. Никогда и ни за что.
Он сам костьми ляжет, но его не отдаст.
Риндо — самое ценное в его жалкой жизни, поэтому он не позволит ему вот так просто уйти.
От накативших воспоминаний у Рана вдруг задрожал подбородок, а глаза наполнились предательскими слезами, которые тут же стали стекать по щекам, когда он вдруг осознал, что ему, возможно, придётся бить вторую часть их парной татуировки. Парень тут же прикусил кулак, чтобы не издавать ни звука, пока вторая рука прикрывала глаза.
И Ран осознал, что перед сукой-смертью он всё-таки бессилен.
Дверь открылась. Ран тут же поднял голову и поспешил вытереть слёзы, что застилали ему глаза и мешали как следует рассмотреть медицинский персонал. Лицо, как он понял, главного врача было закрыто непроницаемой маской, из-за которой никак нельзя было понять, что происходит за стеной. И парню захотелось её разбить, снять, да что угодно сделать, лишь бы этот лысый старик в белом халате и с папкой-планшетом в руках дал ему хоть какой-нибудь знак.
— И чего Вы тут сидите? Заходите, — доктор посмотрел на Рана как на психически больного человека и кивнул в сторону палаты. — Может Вам успокоительного дать?
Сначала Хайтани хотел пару раз ударить этого индюка, чтобы тот перестал язвить, но потом до него дошло, что соболезнований не было — было приглашение зайти к Риндо, который, по всей видимости, был живее всех живых. И в подтверждение своих догадок из палаты донеслось тихое:
— Хорош уже сопли пускать, Ран, а то затопишь нижние этажи.
И будь они в другой ситуации, старший Хайтани обязательно бы как-нибудь съязвил в ответ. Но вместо этого он только вытер глаза тыльной стороной ладони — о пиджак не стал, а то вдруг кто-то заметил бы мокрые пятна — и тут же поднялся на ноги, проводя руками по волосам, чтобы привести их в какой-никакой порядок. По всему коридору разлетелся страшный звук — Ран прочистил горло. И Риндо, как никто другой, знал, что это был предупреждающий знак, говорящий о том, что его брат сейчас ужасно зол. Он отвернулся в сторону окна, еле сдерживая слабую улыбку.
— Пациента не беспокоить, не кричать на него, — Риндо хихикнул, когда услышал возмущённый вздох брата, — не дёргать, не тревожить рану. Понятно? Больше позитива! Он же только недавно пришёл в себя, поэтому войдите в положение. У вас пятнадцать минут, а после Вам придётся покинуть палату.
Врач, не дожидаясь никаких ответов, ушёл вместе с двумя медсёстрами к следующим пострадавшим. Послышалось, как дверь закрылась, а после — тихие шаги, словно человек собрался напасть на Хайтани-младшего, который даже не посмотрел посетителя, предпочитая разглядывать ясное небо.
Больничная койка прогнулась под тяжестью ещё одного тела.
Руки Рана потянулись к задней части шеи Риндо, отчего тот сразу напрягся, подумав, что его сейчас точно придушат. Но потом он почувствовал, как одна ладонь, словно змея, протиснулась между подушкой и его головой, а потом… Потом он ощутил, как слегка влажная щека брата прижалась к его, пока
чужие родные пальцы перебирали сиреневые прядки волос.
— Пустоголовый идиот, — прошептал Ран ему на ухо и сильнее прильнул к брату. — Безмозглая тупица. Кретин, — Риндо с трудом поднял руки, чтобы обнять его в ответ и только хмыкнул. — Баран. Осёл. Упрямый остолоп. Зачем закрыл меня собой?
— Будто бы ты не поступил так же, — Хайтани-старший отстранился от него и посмотрел с ярко выраженным недовольством. — Ты же до ужаса тощий, поэтому точно бы откинулся, а я покрепче тебя буду, так что…
— Так что ты точно пустоголовый идиот и безмозглая тупица. Если ты ещё раз посмеешь такое выкинуть, — Ран выставил перед носом брата указательный палец, чтобы тот заткнулся раньше времени и не посмел перебивать, — если ты ещё раз попробуешь меня так напугать, то я лично тебя на тот свет отправлю, а потом достану оттуда и отвешу такой смачный подзатыльник, что все оставшиеся мозги тут же встанут на место. Ты меня понял?
Риндо закатил глаза и цокнул языком, словно подросток, которого отчитали за какой-то проступок.
— Ты меня понял? — переспросил Хайтани и несильно сжал щёки брата, отчего его губы приобрели смешную форму «уточки». — Придурок, ты хоть понимаешь, что я уже был готов идти бить вторую половину татуировки? Это уже о многом говорит!
Взгляд Риндо смягчился и издёвка, такая привычная и родная, в его глазах исчезла; губы медленно расплылись в улыбке.
— Знаешь, если бы мы снова оказались в такой ситуации, то я бы всё равно сделал всё то же самое, — Ран раздражённо цокнул языком и поджал губы. — И знаешь почему? Потому что мне хочется ещё разок увидеть, как ты распускаешь сопли и льёшь слёзы.
— Мне напомнить, как ты рыдал, кричал и умолял меня не умирать, когда мне разбили бутылку о голову в клубе? — Риндо накуксился и отвернулся от брата, вновь предпочитая рассматривать небо. — Лет пять назад, когда была заварушка в клубе Санзу.
— Не помню такого.
— Врёшь.
Хайтани-младший тяжело вздохнул и перевёл глаза в потолок; конечно, он всё прекрасно помнил, а в особенности — свой страх из-за возможности потерять родного человека.
И только сейчас Ран заметил, как кожа Риндо была нездорово бледной, словно у мертвеца; как под глазами у него залегли огромные тени, которые, если честно, пугали; как бинты на груди выглядывали из-под одеяла. И парень пообещал себе, что точно увезёт его куда-нибудь, спрячет от всего мира, чтобы он только держался подальше от криминального мира. Хотя всем было понятно, что никто никого не отпустит.
Глаза Рана вдруг потускнели, а голова слегка слегка опустилась, скрывая все его эмоции. Но Риндо всё равно почувствовал, о чём начал думать брат, поэтому положил свою холодную ладонь на его — тёплую. И этим он только ухудшил ситуацию, ведь раньше всё было наоборот — Ран был постоянно ледяным, а Риндо — безумно горячим, словно печка.
— Да ладно тебе, я же выжил, — протянул парень, а после повернулся на бок. — Просто в следующий раз толкну тебя в сторону, даже если там будет грязь или лужа.
— Ты опять закроешь меня собой, придурок!
— А что мне ещё остаётся? Возможно, если бы ты не лез, куда не надо, то всё было бы гораздо… — начал закипать Риндо.
— Заткнись! Тебе нельзя беспокоиться, — прервал его Ран. — Я тебе такой ад на земле устрою, когда ты окажешься дома, что все мысли о том, чтобы в следующий раз прикрыть меня собой, пропадут.
Риндо на это только хмыкнул и на пару минут прикрыл глаза, пытаясь перетерпеть невыносимый зуд и жжение в области груди.
— Сильно больно? — спросил Ран и увидел еле заметный кивок. — Придурок… Давно в себя пришёл?
— Часов пятнадцать назад, — ответил он и заметил, как Хайтани-старший резко вскинул голову. Лицо его едва ли не покраснело от злости. — Успокойся, это я попросил их не говорить, потому что ты бы точно приехал и устроил здесь полный разнос.
— Пиздюк.
Риндо тихо засмеялся, а после протяжно зашипел и спрятал лицо в подушку, пока его брат дёрнул уголком губ, как бы насмехаясь над ним. «Нечего было подставляться под пули вместо меня, придурок», — подумал он и хмыкнул, вызывая у Хайтани-младшего злость. И только он хотел было возмутиться из-за злорадства старшего брата, как дверь в палату с грохотом открылась, а в помещении оказался взбешённый Харучиё.
Ни Ран, ни Риндо даже не пытались узнать, чем «Розоволосая Бестия», как его назвала Мэй когда-то, опять так недовольна, поэтому просто кинули в его сторону вопросительные взгляды и молча принялись слушать объяснения.
— Я не могу найти Майки, хотя оббегал уже все коридоры, блять! — прокричал он, ослабляя узел на галстуке. — Или эта милочка в регистратуре напиздела нам, или она напиздела нам.
Риндо не сдержал смешка от такой вариативности.
— Дальше по этому коридору и налево, — объяснил Ран, пока Харучиё посмотрел в пол, забавно выгибая брови, пытаясь вспомнить, где этот поворот, и был ли он там. — Ты его пропустил, скорее всего.
— Понастроили миллион дополнительных зданий, что хуй кого найдешь, блять, — пробормотал он и, кинув взгляд в сторону Риндо, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, развернулся на пятках и вышел из палаты.
От Санзу веяло огромным недовольством: он был раздражен, его брови были сведены к переносице так, что между ними залегла заметная складка, а руки то и дело сжимались в кулаки. Коридор, который парень как-то сначала и не заметил, пустовал, а вокруг была сплошная тишина, которая нарушалась цокотом каблуков лаковых туфель и изредка — переговорами медсестер, которые, тяжело вздыхая, говорили что-то о том, что «жизнь у этих бандитов совсем непростая».
«И чертовски правы», — мысленно заметил Харучиё.
Санзу и сам не раз здесь лежал, страдая от боли, скуки и надоевшей больничной еды, которая, пусть и была в разы лучше, чем в обычной больнице, всё же не дотягивала до деликатесов из ресторана со звездой Мишлен. Первый раз он оказался здесь в двадцать два года. Тогда его ранили в ногу, выбивая из строя на пару месяцев. Ох, как же он злился. И как же потом издевался над тем, кто был виновен в его состоянии — те крики, мольбы, а в конце истошные вопли и стоны его ровесника ему удалось запомнить навсегда, ведь тогда произошло значимое событие — он впервые прибегнул к пыткам, которые долгое время не мог применить на практике из-за бессмысленных запретов мягкого — даже очень для советника главы преступной организации — Такеоми. Второй раз Санзу был здесь с огнестрельным ранением в боку: прикрыл Майки, когда вдруг стало слишком жарко. От нахлынувших воспоминаний того дня на его лице появилась едва заметная улыбка: в тот день в глазах Манджиро он увидел тень беспокойства. И это беспокойство было не за старых друзей, фотографии которых ему приносили каждое воскресенье, а именно за него — за своего заместителя и друга детства. И все же, несмотря на всю ту боль, которую Харучиё перетерпел в те адовые для него дни, эти же дни были для него одними из самых лучших. Майки переживал за него, навещал каждый день, делился тайяки, хотя он никому не позволял даже глядеть в сторону своих любимых рыбок, а потом еще несколько недель интересовался его здоровьем. Третий раз Харучиё оказался здесь благодаря Мэй, которая нашла его в переулке, когда он столкнулся с какими-то чрезмерно наглыми молодыми людьми.
И впервые за долгое время он почувствовал себя должным. Ему показалось, что он просто обязан сходить к бывшей напарнице, чтобы помочь ей так, как она помогла ему несколько месяцев назад (а по ощущениям, когда-то очень-очень давно).
Наверное, Санзу был просто удачливым придурком, потому что Майки сидел на стуле как раз рядом с дверью в палату Мэй. Его взгляд тут же пробежался по главе, чтобы убедиться в том, что он в полном порядке и на нём нет ни единой царапины. И, не найдя никаких видимых повреждений, он облегчённо выдохнул и сел на одно колено перед ним.
— Что произошло? — спросил Харучиё и столкнулся с встречным взглядом чёрных бездонных глаз. — Ран попытался мне что-то объяснить, но я мало что понял.
— У нас очень много крыс, Санзу, — оба парня, словно являлись отражением друг друга, поджали губы и нахмурились. — А ты знаешь, что с ними нужно делать.
— Травить.
— Именно. Мы с Такеоми поспрашивали пострадавших, — Майки резко поднялся на ноги, заставив своего заместителя едва заметно вздрогнуть и выпрямиться, — и все в один голос твердят, что получили привет от Иошито Маэды. Более того, Такеоми считает, что несколько месяцев назад тебя подстрелили именно его люди.
Харучиё согласно кивнул. Он действительно находил сходство между нападавшими на него сосунками и теми, с кем дралась Мэй, когда она собирала необходимую информацию для «Бонтена».
— Нужно найти всех тех, кто появлялся на складе, где мы держим Иошито, — Майки резко повернулся в сторону парня, начиная внимательно разглядывать его. — Он ничего не расскажет, но… У него есть семья — какая-то девка и дочь.
Санзу тут же напрягся и громко сглотнул. «Бонтен» практически никогда не прибегал к таким грязным методам, потому что именно Манджиро выступал против этого, считая, что невинные люди не должны отвечать за действия предателей. Однако сейчас глава всем своим видом показывал, что ему глубоко плевать на это. Ему нужна была кровь. И неважно чья она: предателей, которые посмели пойти против его воли, или женщин и детей, которые не должны были нести ответственность за опрометчивые поступки близкого человека.
Манджиро Сано уже давно упал в темноту, однако с каждым днём она засасывала его всё сильнее и сильнее. Это начинало напрягать каждого руководителя «Бонтена», пусть этого никто и не показывал. Майки никогда не отличался самообладанием, каким-либо контролем над своими эмоциями, но сейчас это ощущалось по-особенному остро. И всё же никто и слова не смел сказать.
И если Харучиё попросят убить маленькую девочку или применить пытки к какой-то девушке, то он, крепко стиснув зубы, беспрекословно выполнит это. Потому что так сказал Майки. А если Майки что-то сказал — он даже не посмеет ослушаться.
— У Рана есть адрес, где они сейчас находятся, — продолжил Манджиро, отворачиваясь к стене. — Найдёте их, привезёте на склад и показательно пригрозите им, чтобы он раскололся.
— А если не расскажет?
— Дочь не трогать, а его девушку… Не знаю, — парень запустил руку в волосы, с силой оттягивая их у корней, а после плюхнулся обратно на стул и тяжело вздохнул.
— У нас есть несколько отбитых, которым всё равно на… — начал Санзу и, заметив, как Майки поморщился, тут же замолк.
— Если не поможет, то дайте ей пару пощёчин, но не более, понял?
И не успел Санзу как-то отреагировать на приказ, как послышался звук открываемой двери. Такеоми медленно и тихо закрыл её, шепнув тихое: «Спит».
Харучиё понятия не имел, что Акаши-старший забыл у Мэй, но ему уже не нравилось это. Такеоми редко занимался делами, которые каким-то образом касались предателей или подозрений по этому поводу, лишь изредка давая советы Майки, — если он их, конечно, просил — как ему поступить: пощадить, чтобы извлечь из людей какую-то пользу, или убить, чтобы было спокойнее. Но еще реже Такеоми посещал раненных членов «Бонтена». И если он зашел к Мэй, то дело — дрянь. Абсолютно точно.
И в груди у Харучиё поселилась какая-то тревога. Не раздумывая, он направился к палате Мэй, специально обходя Такеоми, как бы показывая, что брезгует даже просто находиться с ним в одном помещении, и был остановлен тихим, но четким:
— Ты к ней не подходишь, Санзу. Забыл?
Санзу застыл на полпути и краем глаза заметил, как брат противно улыбался уголком губ, как бы насмехаясь над ним. Все его существо словно кричало: «Смотри, Харучиё, смотри и наслаждайся последствиями своих действий. Я могу подойти к ней в любое время, дотронуться, поговорить, а ты… Ты всё проебал из-за своего отвратительного характера». И это так выбесило его, что он с силой сжал кулаки и выдохнул через нос, пытаясь успокоиться. Для полной красоты картины ему еще не хватало драки в больнице, после которой его бы точно выкинули за борт.
Но какого, вообще, хрена Такеоми, который разговаривал с Мэй два раза, мог заходить к ней, а он — человек, который работал с ней чуть больше четырех месяцев, и который успел неплохо так ее узнать, — не мог даже посмотреть на нее без веской на то причины.
«Каждое действие вызывает свои последствия, — шептал противный внутренний голос Санзу. — Не ты ли ей это сказал при второй встрече?».
И он, как зачарованный, слушал этот голос, внимал, впитывал каждое слово, каждую букву, каждый звук, как губка. И остановиться он был не в силах. Харучиё уже даже не волновал тот факт, что ему должно быть все равно на девушку, которая, вообще-то, его когда-то бесила. Он только слушал голоса, которые твердили ему: «Ты виноват. Ты виноват. Ты сам во всем виноват».
И он верил в это, потому что не верить было нельзя.
— Что она сказала? — поинтересовался Майки у Такеоми.
— То же, что и остальные, — протянул Акаши-старший и потянулся к сигаретам, но, вспомнив, где он находится, просто засунул руки в карманы. — Мужчина крупного телосложения ждал ее около суток у дома, соседку это напрягло, поэтому она вызывала полицию. Мэй хотела пройти в подъезд, но он встал перед ней и сказал: «Иошито Маэда передает Вам привет». Он в нее выстрелил, но рука, видимо, дрогнула из-за резкого появления копов, а так бы умерла.
Харучиё раскрыл глаза в ужасе. Она? Чуть не умерла?
И в голове в сто раз громче зазвучало: «Виноват, виноват, виноват». Этого не случилось бы, если бы он тогда все-таки вырвался из рук Хайтани и добил Иошито; этого не случилось бы, если бы он был рядом с ней.
— Его убили, но наши специалисты уже осматривают тело, чтобы проверить, нет ли у него каких-нибудь отличительных черт, которые могли бы свидетельствовать о его причастности к другой группировке.
Санзу вдруг вернулся в реальность и, наплевав на все запреты, потянулся к дверной ручке, но вновь был остановлен. Ладонь, белоснежная, словно у аристократа, легла на его руку, останавливая.
— Я пообещал ей, что ты к ней больше не подойдешь, если в этом не будет острой необходимости, — тихо сказал Майки, пытаясь успокоить своего заместителя.
— Это она попросила тебя об этом?
— Да. Это было ее вторым условием после просьбы о том, чтобы вы перестали работать вместе, — тихо пояснил глава.
И у Санзу возникло ощущение, что его ударили чем-то тяжелым по голове. Он знал только о том, что Мэй потребовала у Майки, чтобы она работала одна. Однако он даже не догадывался, что она, вдобавок ко всему прочему, потребовала еще и это. Все это время ему казалось, что это условие поставил сам Сано, чтобы было меньше конфликтных ситуаций.
Теперь Харучиё злился. И злился не только на себя, но и на неё, потому что «как эта дрянь только посмела решить за нас двоих». Не имела права, не могла и не должна была так грязно и подло поступить с ним. Но она это сделала.
Внутренние противоречия разрывали его изнутри. С одной стороны Мэй действительно могла так поступить, и это было бы заслуженно, а с другой — как она только посмела ставить такие условия Майки, не посоветовавшись и не предупредив своего драгоценного — на тот момент времени — напарника?! Подло, ужасно подло! Хотелось даже сказать — непростительно.
Санзу, вопреки всем словам Майки, попытался попасть внутрь, но ладонь Короля с силой сжала его запястье, вынуждая Харучиё поджать губы, чтобы с них не слетело ни единого звука. Как бы Манджиро не похудел, как бы не переставал пользоваться кулаками во время драк, он по-прежнему оставался чертовски сильным.
— А ты, случаем, не влюбился, Хару? — спросил Такеоми, выгнув одну бровь.
Санзу словно ледяной водой окатили. Он? Влюбился? Да он и слова-то такого не помнит, что уж говорить об ощущениях.
Майки вдруг посмотрел на своего заместителя так, словно его только что озарило; словно он узнал что-то такое, о чем давно думал и догадывался, а подтверждение этому получил только сейчас. На его лице появилась едва заметная тень улыбки, когда заметил, каким же потерянным казался Санзу. И это только подтвердило его догадки.
Однако Харучиё, поняв, что пауза слегка затянулась, быстро собрался, убрал ладонь с дверной ручки и с ничем не прикрытой злобой посмотрел на Такеоми. Он же с ленивой улыбкой наблюдал за своим бесящимся младшим братом, который выглядел так, словно его спалили за чем-то постыдным и выставили это на всеобщее обозрение.
— Во-первых, не называй меня так, кусок дерьма, — Санзу тыкнул указательным пальцем в сторону Такеоми и сделал несколько больших шагов к нему. — Во-вторых, не неси хуйни и проверь голову. Влюбился? Я? Ты, видимо, совсем обкурился. Если бы я был в неё влюблен, то стал бы вести себя с ней как последний мудак? — Акаши-старший поднял руки вверх, как бы капитулируя, пока Майки только покачивал головой. — И вообще, какого хрена тебя пускают к ней, а меня — нет?
— Действительно, почему? — мужчина задумчиво посмотрел в потолок и постучал пальцем по подбородку. — Наверное, потому, что это не я позволил себе наблюдать за попытками изнасиловать девушку, не я смотрел за тем, как её избивает толпа парней, не я высадил её где-то в поле, заставив идти пешком по пыльной обочине, не я оскорблял и унижал её, не я…
— Достаточно, Такеоми, — прервал его Майки, заметив, как его заместитель начинает тонуть в неконтролируемой агрессии и в бесконечной жажде крови. — Санзу, возьмёшь Рана и займёшься Иошито. Никого не убивать, девочек только припугнуть и, если не поможет, отвесить пару пощёчин, понял? — Харучиё никак не отреагировал и сфокусировался на квадратике плитки, чтобы не убить Такеоми за… правду. — Ты меня понял?
— Да.
Харучиё в последний раз поглядел на закрытую дверь, уже не сильно-то и желая открыть ее, — а иначе все подозрения Такеоми и Майки подтвердятся — и, развернувшись на пятках, отправился обратно — к палате Риндо. Он знал, что Хайтани-старший все еще там, даже если ему сказали покинуть палату. И парень был абсолютно уверен в том, что он попытается переехать к своему брату в палату, чтобы тот не чувствовал себя так одиноко. Вот она — настоящая братская связь. Не то что у него с Такеоми, которого просто хочется убить.
Раздражение и ненависть к своему старшему брату вновь захлестнула Санзу с головой. Всё детство он только и делал, что орал на него по поводу и без, постоянно наказывал, даже если причин на это не было. У него была фаворитка и любимица на века. Всюду Сенджу, Сенджу, Сенджу. Она напоминала парню назойливую муху, которую нельзя никак убить или прогнать. Но потом ее не стало. Когда эта новость разлетелась по округе, оба Акаши словно сошли с ума. О-о-о, Харучиё до сих пор помнит, как выпустил этой паскуде, которая нажала на спусковой крючок, кишки — в буквальном смысле. Он прекрасно помнил, как Такеоми расправился с теми, кто отдал приказ избавиться от одного из трех Небожителей. А потом они вместе переживали горе — Санзу в наркотиках и виски, Такеоми — в сигаретах и коньяке. Это был единственный раз, когда они были близки.
После этого Такеоми пытался наверстать упущенное время, пытался сблизиться со своим единственным братом, но было слишком поздно. Харучиё уже не нуждался в любви, ласке и привязанности. Всё, что ему было нужно: его таблетки, алкоголь, секс и толпа людей, которую можно было расстрелять или измучить так, чтобы от них не осталось и косточки. Такеоми, заметив последнюю резкую перемену в своём брате, только корил себя, не пытаясь что-то исправить — знал, что бесполезно. Всё, что он мог сделать, — это быть рядом с Майки и, соответственно, с Харучиё, чтобы не позволить обоим окончательно сбиться с пути.
И сейчас, смотря на братьев Хайтани, которые, несмотря на место их встречи, постоянно шутили и миловались, Харучиё почувствовал необъятную тоску. У него не было ни любви, ни радости, ни крепкой братской связи, зато были наркотики, секс и гора трупов за спиной. Вся его жизнь пошла по одной наклонной плоскости. И ему вдруг стало страшно, что вся его жизнь пройдёт именно по этому пути, что он никогда не почувствует, какого это — любить и быть любимым. Он испугался, что останется один в этом ужасном, жестоком мире.
Оба Хайтани практически сразу заметили, что Санзу был каким-то непривычно тихим и, что самое удивительное, поникшим. И если Риндо подумал, что его плохое настроение связано с работой, то Ран, который гораздо лучше разбирался в людях, понял сразу — его что-то тревожило внутри. Какая-то тоска заполнила его и вытеснила все другие, такие привычные для Санзу, да и всех остальных тоже, чувства и эмоции.
И это было правдой. Харучиё действительно чувствовал себя потерянным, потрясенным и ужасно одиноким. Он не знал, почему это одиночество стало ощущаться по-особенному остро именно сейчас, но факт оставался фактом — ему было нестерпимо тоскливо. Настолько, что хотелось кричать, лезть на стену от безысходности или вообще убиться об нее. Но вместо этого Санзу просто стоял с ничего не выражающим лицом и даже не пытался понять, что за чертовщина с ним происходит.
Ему совсем не до этого. Он попробует разобраться с этим потом.
Ран оторвался от Риндо только тогда, когда Санзу подал голос, рявкнув, что у них куча неприятных дел. До дома, где находилась семья Иошито, они ехали в полной тишине — Хайтани, сидя за рулем, потому что друг был слишком дерганым, чтобы вести машину, не стал лезть ему в душу. Получать от наркомана, у которого вот-вот начнется или уже началась хандра, ему совсем не хотелось.
Девушка, которой едва ли можно было дать двадцать пять лет, и маленькая девочка вели себя достаточно тихо и спокойно, словно знали, какая судьба им уже уготована, словно их предупреждали о подобном исходе. Санзу отвернулся к окну, как это когда-то делала Мэй, чтобы переключиться на что-то другое, лишь бы не видеть девушку, которая успокаивающе гладила свою дочь по волосам и шепотом обещала ей, что всё будет хорошо. Ран старался не смотреть в зеркало заднего вида, чтобы не видеть маленькую девочку, которая сжимала коричневого плюшевого медведя в крохотных ручках и верила в слова своей матери.
И Ран, и Санзу знали — слова были лживыми, абсолютно пустыми и ненужными, ведь как только они окажутся за городом, а после — на одном из складов «Бонтена», где находился Иошито, всё их спокойствие слетит к чертям собачьим, а обещания хорошего исхода и прекрасного будущего будут ничтожными.
У склада, который находился недалеко от Токийского залива, стояла чёрная иномарка, которая жутко напоминала автомобиль главного мудака в «Бонтене» — Мясника. Он присоединился к преступной организации несколько лет назад и почти сразу же заслужил звание самого жестокого и беспринципного отморозка Токио, если не всей Японии. Санзу даже имени его не знал, потому что он никогда его не называл, а в личном деле везде стояли прочерки. Но всем было плевать на то, кто он, откуда, чем занимался в прошлом; главное, что сейчас мужчина выполнял свою работу качественно, быстро и без лишних комментариев.
Однако иногда у него случались «сбои», и он мог спокойно выполнить «сверхурочную» работу. Он мог убить лишнего, невиновного человека просто из-за его небольшой прихоти. Все это знали. И разглядев номера машины, Ран громко сглотнул, а Санзу только тяжело вздохнул и прикрыл глаза руками. Казалось, что весь мир сегодня был против него одного.
Какое-то внутреннее чувство предупреждало Харучиё о приближающейся опасности, а оно еще ни разу его не подводило. Что-то должно было произойти, но когда и что именно, — он не знал, даже не догадывался.
Внутри склада было холодно — так, что пар шел изо рта. Краем глаза Санзу заметил, как девочка зябко поежилась, стиснула мамину ладонь посильнее и прижалась к девушке всем тельцем, пытаясь согреться. Больше в их сторону он не смотрел — тяжело.
Как и предполагалось, Иошито сидел в центре помещения, прижав подбородок к груди. Не стоило даже думать и размышлять, что с ним всё это время делали — пытали. И, судя по представленной картине, делали это очень долго и очень изящно, вкладывая в это дело всю душу. Тело Рана окутала дрожь: Мясник стоял в полностью окровавленной рубашке и тащил бездыханное тело к небольшой горе других трупов. Его глаза тут же пробежались по мужчине, а ладонь неосознанно потянулась к шее Иошито. Пульс был едва ощутимым, но он всё же был.
Напротив предателя стояли два стула — специально для двух особ, которые стояли позади Санзу и испуганным взглядом осматривали все вокруг. Девочка вдруг начала плакать — оно и неудивительно. У нее наверняка будет травма на всю жизнь, а когда вырастет, у нее появится желание отомстить за отца и за нанесенные её семье обиды. Ситуация, конечно, крайне неприятная.
Первой опомнилась девушка и, взяв дочь на руки, заняла только один стул. На второй — свободный — сел Санзу, раз уж никто не захотел воспользоваться удобствами. Мясник, на лице которого чаще всего была непроницаемая маска, зловеще улыбнулся в предвкушении, пока в его голове звенела мысль: Манджиро Сано в край ебнулся, если дошёл до такого. И Харучиё поспешил его осадить, предупредить:
— Ты их не тронешь — приказ Майки.
Мужчина потер бритую голову и только пожал плечами, не восприняв это скрытое предупреждение всерьёз.
— Приветик, Иошито? Как жизнь? — специально громко спросил Санзу.
Все присутствующие понимали, что предатель находился немного не в себе и даже, скорее всего, не в этом мире, поэтому приходилось едва ли не кричать, чтобы он услышал. Харучиё, как и Рана, пытали только один раз. Эту участь они разделили вместе, поэтому пережить резкие вспышки боли им было гораздо легче, нежели Иошито, которого держали здесь чёрт знает сколько времени в одиночестве, не считая тех, кто приходил к нему, чтобы покормить, проверить его самочувствие и заодно получить информацию и распоряжения.
Санзу с неким пренебрежением и брезгливостью осмотрел крысу и специально громко сплюнул на пол. Совсем рядом с ногами девушки, отчего та вздрогнула и едва подавила вскрик, который уже долгое время пытался слететь с ее губ. И вдруг Иошито поднял голову, замерев на несколько секунд, а после истошно закричал и задергался в попытках освободить связанные жесткой веревкой руки, стирая тонкую кожу в кровь. И от этих воплей маленькая девочка лишь сильнее заплакала.
От громких звуков со всех сторон у Харучиё разболелась голова.
Мясник с долей интереса взглянул на заложниц и медленно, словно хищник перед нападением, подошел к ним. Девушка тут же заставила дочку уткнуться ей в грудь, чтобы она не видела всего кошмара, и гордо вскинула подбородок, как бы заявляя: «Я не боюсь, отвратительный кусок дерьма, я тебя не боюсь». И от этой излишней уверенности Санзу хотелось рассмеяться, если бы не одно «но» — что-то внутри него опять чуть ли не кричало о грядущей опасности. Широкая улыбка на лице главного ублюдка «Бонтена» только укрепляла его опасения.
— Слушай, мы не очень хотим убивать твою пассию, а особенно дочь, поэтому просто назови нам имена и фамилии твоих крыс, и твои девочки будут свободны, — сказал Ран, протирая пистолет белоснежным платком.
— Пиздишь, — выплюнул Иошито и опустил голову, чтобы не видеть заплаканное лицо дочери и осуждающий взгляд невесты.
— Не выражайся при детях, ублюдок, — сделал ему замечание Санзу и краем глаза заметил, как Ран не сдержал тихий смешок. Да, уж кому-кому, но точно не ему следует говорить об этом.
Маэда только насмешливо фыркнул и промолчал. А время шло. Предателей нужно ловить, пока не перегрызли всю организацию изнутри. И этого, разумеется, допустить никак нельзя. Поэтому Харучиё снял пиджак, кинул его на один из ящиков, закатил рукава белой рубашки до локтей под вопросительные взгляды Мясника и Хайтани, а после раздался оглушительный звон, который эхом разнесся по всему складу. На лице девушки тут же вспыхнул яркий отпечаток мужской ладони. Девочка вновь громко заплакала, крепко обнимая свою мать, а Иошито — громко, даже истошно закричал. Он попытался в очередной раз вырваться, но крепкие верёвки удерживали его на месте, заставляли биться в отчаянии и кусать губы практически до крови.
Санзу не испытывал чувства жалости ни к кому, кроме маленькой девочки. Совсем кроха, которая не должна была отвечать за поступки одного человека, не должна была находиться здесь и смотреть на своего отца, который вот-вот умрёт, на свою поникшую мать, которая так же, как и она, являлась лишь жертвой воли одного человека.
Мясник где-то сбоку присвистнул и хищно улыбнулся, не ожидая увидеть подобной картины. И внутри него разгорелось желание переплюнуть второго в «Бонтене». Харучиё никогда не пытался соревноваться с ним в игре «Кто из нас двоих более больной псих», однако Мясник всё равно принимал в ней участие, даже понимая тот факт, что заместителю Майки на это абсолютно всё равно. И сейчас он не собирался ему уступать.
Иошито по-прежнему не выдавал своих людей и только изредка обещал, что убьёт каждого члена «Бонтена», начав с главы и его заместителей. Санзу на это только громко, скорее показательно смеялся. А после оба руководителя организации удалились на улицу, видимо, для обсуждения дальнейшего плана действий.
Для Мясника это был молчаливый призыв к действию.
Мужская рука потянулась к подносу, на котором лежал паяльник, а зубы крепко сжимали зажженную сигарету. Острый кончик инструмента медленно приближался к шее девушки, пока та испуганным взглядом смотрела то на Иошито, то на свою дочь, которая едва ли не билась в истерике. Маленькое тельце тут же соскользнуло с материных коленок и ринулось к папе. На лицах всей семьи застыла маска непоколебимого ужаса.
Мясник кинул взгляд в сторону предателя, как бы молча спрашивая: «Будешь говорить?». Но он молчал, до конца надеясь, что всё это — блеф, не больше, чем попытка запугать его, ведь Майки приказал не трогать их. Разве нет? Нет?
Видимо, нет.
По всему помещению раздался женский визг, который в считанные секунды перетёк в протяжный оглушающий крик, от которого сжимались все внутренности. Но рука Мясника не дрогнула; она вновь потянулась к тонкой коже шеи. Он, не имея семьи или близкого человека, не испытывал жалости и сострадания, не ощущал липкое чувство страха, отвращения или стыда. Этот мужчина — чёрное полотно. Не имел никого и ничего. Не умел чувствовать. И от того и не хотел.
Женский крик стал громче, пронзительнее. В воздухе витал лёгкий запах железа — от огромных луж крови на полу и стенах — и палёной плоти.
— Я, вроде бы, сказал никого не трогать, урод! — недовольно прикрикнул Санзу, подходя к ним ближе.
— Я всё расскажу, — прохрипел Иошито и оторвался от макушки дочки, — только отпустите их. Они же ни в чём не виноваты, идиоты.
Ран покивал головой, соглашаясь и не веря, что он так быстро раскололся, и потянулся в карман за телефоном, чтобы записать всех предателей. Но, когда Маэда начал перечислять имена и фамилии, Хайтани включил диктофон, потому что его помощников в организации было так много, что на тринадцатой фамилии ему стало сложно печатать.
Спустя три-четыре минуты Иошито закончил и стойко выдерживал взгляд Санзу — удивлённый и презрительный одновременно. Взгляд, который принадлежал только ему одному. А через несколько секунд произошло нечто страшное, непоправимое.
Раздался оглушительный выстрел. Девочка вновь громко заплакала, когда её глаза наткнулись на мёртвое тело матери, пока Иошито с каким-то неверием смотрел то на Мясника, держащего в руке пистолет, то на труп своей невесты. Девичий плач мигом перерос в вой, от которого голова разрывалась на тысячи осколков.
— Господи, просто заткнись уже! — не выдержал Санзу.
И она заткнулась, когда прозвучал второй выстрел. Огромные остекленевшие глаза, в которых всё ещё можно было рассмотреть прежний блеск, смотрели на Харучиё — осуждающе, удручённо. И от этого взгляда он выпал из реальности, не услышал Мясника, который спрашивал о необходимости Иошито, не услышал третий выстрел.
Санзу пришёл в себя, когда маленькая девочка съехала с мужских коленок и упала на холодный каменный пол. Непонятная пелена перед глазами исчезла, открывая вид на мёртвого предателя, в груди которого зияли три пулевых ранения. В голове был рой мыслей и вопросов.
Почему Иошито так быстро всё рассказал?
Что скажет Майки?
Что будет с «Бонтеном»?
Почему на складе сейчас три трупа, когда должно быть ни одного?
Что, блять, просто происходит?
— За… Зачем ты это сделал? — едва слышно спросил Ран, осматривая растерянным взглядом то Иошито, то его невесту. В сторону девочки, которая продолжала лежать на полу, он даже не стал смотреть: ему хватило момента, когда он увидел, как пуля разрывает её грудь — примерно в том месте, где когда-то билось сердце.
— Вы идиоты, что ли? А ещё верхушка, называется, — фыркнул Мясник, принимаясь протирать пистолет. — Девка могла сболтнуть лишнего, девчонка — отомстить, а крыса… Я спрашивал у вас, нужен ли он вам ещё… — мужчина громко высморкался, отчего Хайтани поморщился, ощущая подкатывающий к горлу противный комок. — Вы оба промолчали, вот я и подумал…
Санзу резко обернулся, посмотрел на него каким-то совершенно ненормальным взглядом и вытащил пистолет из кобуры, направляя в его сторону. Впервые за долгое время ему было плевать на главное правило — никаких междоусобиц в «Бонтене». Он уже нарушил его с Мэй, поэтому было не страшно. А вот Мясник, наоборот, понял, в какую неприятную ситуацию попал, ощутив яркое чувство страха за свою жизнь: он много лет не ошибался, а здесь сразу три просчета, которые будут стоить ему жизни.
— Скажи мне, урод, что я сказал непонятного? — Харучиё сделал несколько шагов в его сторону, не замечая ничего и никого, кроме главного раздражителя. — Я, вроде бы, сказал, что мы никого не трогаем, так? Верно, Ран? — Хайтани только слегка приоткрыл рот, чтобы что-то ответить, но слова так и не слетели с его губ. — Так в чём, блять, была твоя проблема?!
Была.
Мясник еле слышно выдохнул, понимая и принимая свою скорую смерть. Он не пытался бороться с Санзу, понимая, что этим только ухудшит своё положение; не пытался как-то оправдаться, потому что действительно убил троих людей, ослушался приказа Майки, не восприняв слова его заместителя всерьёз.
«Бонтен» карал неугодных с особой жестокостью, но Мясник служил Королю в течении длительного времени, поэтому ему хватило бы и одной пули. Пули, которую Санзу выпустил с огромным удовольствием. Вот только когда тело мужчины с грохотом опустилось на пол, он не почувствовал долгожданного спокойствия и умиротворения. Ему даже показалось, что его состояние в разы ухудшилось.
Непонятное и до смерти противное жужжание заполнило всё вокруг него, не оставляя ни малейшего шанса на бегство и спасение. Перед ним — хрупкое маленькое тельце и лужи крови, внутри него — одна большая пустота, которую нечем заполнить, в голове — желание убиться обо что-нибудь, лишь бы только не чувствовать, не переживать это всё снова.
— Это какой-то пиздец, Санзу, — на выдохе прошептал Ран.
И Харучиё был согласен с этим. Пистолет выпал из его дрожащей руки, а другая ладонь медленно потянулась к лицу, чтобы протереть глаза. В голове у него творилась полнейшая неразбериха, и он, окончательно утомившись, подошёл к какому-то красному контейнеру, упал перед ним на колени и прислонился лбом к прохладной железной поверхности. И, наконец-то, стало чуточку легче.
Однако это чувство продлилось недолго, и он вновь столкнулся с огромными детскими глазами. И только тогда Санзу осознал, что их цвет был чуть светлее и яснее, чем у Мэй. Он хотел было тяжело выдохнуть, чтобы немного успокоиться, как вдруг понял, что не может этого сделать. У него возникло ощущение, что грудь сдавили тисками, а шею скрутили, словно ткань при отжиме руками.
Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Нарастающая паника окутала Харучиё, а жужжание, исходящее со всех сторон одновременно, вынуждало его с остервенением биться лбом о железную поверхность контейнера. Он не замечал боли, не ощущал, как заходится в надрывном кашле, не слышал, как Ран просил его остановиться. С каждым разом сила, с которой он бился головой, только увеличивалась, и через некоторое время к жужжанию прибавился ещё и какой-то отвратительный звон.
Санзу хотелось кричать, рыдать и умолять, чтобы эти зеленые, словно свежая трава, глаза исчезли, чтобы Мучо перестал смотреть на него с таким презрением и осуждением, чтобы Сенджу перестала просить его остановиться и говорить, что всё будет хорошо. Он знал, что не будет. Знал, что на его руках чужая кровь.
Время, когда можно было попросить прощения за свои поступки, прошло, да и он никогда не умел извиняться. Может, поэтому было так плохо?
Когда у Харучиё потемнело в глазах, а силы полностью иссякли, он почувствовал, как его схватили за плечи и оттащили от этого проклятого контейнера. Его голова легла на быстро вздымающуюся грудь Рана, а взгляд наткнулся на обеспокоенное лицо товарища.
— Ты совсем ебанулся уже, что ли?! И так мозгов немного, а тут последние вышибешь!
Санзу сполз вниз, свернулся на полу калачиком, положив голову на колено Хайтани, и прикрыл на пару мгновений глаза. Ему было так холодно и так одиноко, что наедине с собой он оставаться больше не хотел.
— Я понимаю тебя, мне и самому не по себе от всего этого пиздеца, — Харучиё поджал губы и лишь сильнее подтянул колени к груди. Ран ни черта не понимал его. — В последнее время ты сам не свой, Санзу. Тебе нужна помощь?
«Да, нужна», — мысленно отвечает он, а сам отрицательно качает головой, не желая эту самую помощь получать. Унижаться и признавать свои слабости? Да он лучше застрелится, чем пойдёт на это.
Через семь минут Санзу уже стоял на своих двоих и докладывал о произошедшем Майки. В нём не было ни капли страха, ни намёка на истерику, которая была некоторое время назад. Полное напускное спокойствие. Но лучше так, чем продолжать орать и бездействовать.
Впереди у него было много работы. Ему опять не до себя.
***
Холодный и невероятно резкий ветер пронизывал Харучиё до самых костей, и он с раздражением отметил, что ему всё-таки следовало что-то накинуть на голое тело, а не выходить на крыльцо в одних трусах. Но, вопреки всем своим желаниям зайти обратно в дом и покурить там, он решил остаться на улице, в очередной раз надеясь, что ночная прохлада поможет ему привести мысли в порядок. И в очередной раз его ожидания разбились на мелкие осколки. Заснуть всё равно не удавалось, а в голове всё ещё была полнейшая неразбериха.
Три недели. Санзу уже три недели не мог нормально поспать хотя бы шесть-семь часов, потому что каждый раз во снах к нему приходила та девочка с зелеными глазами. И каждый раз в них был укор и осуждение. Он пытался решить эту проблему с помощью наркотиков, но и там терпел неудачу, ведь перед ним снова появлялась она.
Поэтому выглядел Санзу чуть лучше мертвеца.
Или Мэй, которая выглядела намного хуже трупа.
Харучиё навещал её две недели назад. Он шёл к ней без какой-либо цели; его вело желание увидеть её и проверить, всё ли с ней в порядке. И увиденное ему совсем не понравилось.
Когда Санзу к ней пришёл — втайне от Майки, конечно же, — Мэй спала крепким сном. И он не знал радоваться ему или нет, ведь с одной стороны ему хотелось поговорить с ней, поделиться своими переживаниями, чтобы не нагружать лишний раз своего Короля, а с другой — она бы, скорее всего, даже слушать его не стала, а просто выставила бы его за дверь. Точнее, не она, а охрана, которая теперь регулярно патрулировала коридоры для безопасности членов «Бонтена».
Харучиё просидел в палате часа два и вместо того, чтобы вывалить на неё всё, что накопилось на душе, он молча наблюдал за ней, изредка поглаживая её по лицу или волосам. Ему снова было неспокойно, потому что её кожа была неестественно бледной, а сама девушка сливалась с белоснежной простыней. Санзу не поленился и подсчитал, сколько прошло времени с момента её ранения. И после пары десятков минут он понял, что она, вообще-то говоря, должна была начать восстанавливаться, а не лежать так, словно её пять минут назад достали с того света.
Что ещё не понравилось Харучиё, так это её перебинтованное правое запястье. Он специально уточнил у врача с какими ранениями её привезли, и про повреждение руки речи не было. Ему казалось, что это было упущение со стороны медицинского персонала, а не попытка её самоубийства: она была слишком слабой физически и слишком сильной морально для такого поступка.
Её ладонь он не отпускал до самого конца, постоянно перебирая её ледяные пальчики.
Когда к ней пришла медсестра, чтобы дать ей сильное успокоительное, у Санзу чуть глаза на лоб не полезли, потому что он даже смотреть в сторону этих таблеток боялся, не то что пить их. И тогда он почувствовал, что что-то не так. И ему, конечно же, захотелось узнать, что именно. Однако на следующий день Майки отчитал его, как маленького непоседливого ребёнка, и приставил к палате Мэй охрану.
С того дня Харучиё девушку больше не видел и ничего не слышал о ней. Зато у него появилась возможность уйти в работу с головой. Каждый день он кого-то выискивал и кого-то убивал; каждый день размахивал катаной и стрелял по живым мишеням, как заведённый. Его руки всё больше и больше окунались в чужую кровь. И это неизбежно.
В какой-то момент Майки заметил, что моральное состояние его заместителя заметно ухудшилось, поэтому он находился в недельном отпуске, чтобы прийти, наконец, в себя.
Санзу выпустил дым куда-то вверх и на несколько секунд задумался о Ране. Они с того дня практически не говорили, обходясь простыми кивками головы и небольшими фразочками, которые касались работы. По приказу Майки, тема, связанная со смертью дочери Иошито, была под запретом. Однако думать об этом никто не запрещал, верно?
И именно этим Ран и занимался, облокотившись на подоконник и закуривая вторую или третью сигарету. Сна у него ни в одном глазу, зато Риндо спал, как убитый, раз даже не проснулся от грохота, когда он разбил какую-то вазу, стоящую на краю подоконника.
Мысли, не переставая, крутились вокруг того злополучного дня. И спрятаться от них никак не удавалось, поэтому приходилось терпеть и делать вид, что всё хорошо, что ни ему, ни Санзу не снятся кошмары, от которых невозможно заснуть на следующий день. Всё прекрасно. Причём настолько, что хочется повеситься, лишь бы эти «чудесные» моменты исчезли, не разрывали голову и душу изнутри.
— У тебя всё хорошо, Ран? — раздалось сзади.
Хайтани-старший вздрогнул от неожиданности, быстро потушил сигарету и закрыл окно, чтобы Риндо случайно не простыл. Его младший братик стоял посреди гостиной в своей излюбленной пижаме и потирал кулаком сонные глаза. Он напоминал Рану маленького ребёнка, а не взрослого мужчину, который являлся руководителем сильнейшей преступной организации Японии.
— Ты стал каким-то неспокойным, странным, — Риндо сладко зевнул и поёжился от прохлады в комнате, — Санзу, кстати, тоже.
— Всё хорошо, Рин, не придумывай.
Ран не стал рассказывать ему о произошедшем на складе, боясь увидеть осуждение в его глазах. Этих обвиняющих взглядов ему уже хватило и от Майки, и от Какучё, и от Такеоми, и от мёртвых, которые уже во снах к нему приходят. Только если на остальных ему всё равно, то на Риндо — нет.
Ран попытался пройти мимо брата, но был остановлен крепкой хваткой на плече. Он скосил в сторону Риндо предупреждающий взгляд и попытался вырваться. И удивился, когда ему не удалось это сделать. Ран даже не знал: гордиться своим братом за то, что, даже несмотря на своё ранение и последующее восстановление, он всё ещё оставался сильным, или злиться на него за излишнюю упёртость, которая ещё никогда не доводила его до добра.
— Ты же знаешь, что я всегда могу тебя выслушать?
— Убери руку, пока я тебе её не сломал, — процедил Хайтани-старший, вновь предпринимая попытку вырваться из его хватки. И вновь тщетно. — Риндо… Я тебя по-хорошему прошу…
— Я всегда рядом, братиш…
— Да нихрена подобного!
Риндо, казалось, окончательно проснулся: пелена с его глаз пропала, а во взгляде начала читаться растерянность. Он ещё никогда не видел своего брата таким подавленным и чем-то огорчённым. Они жили бок о бок всю свою жизнь, знали друг о друге всё, но такое поведение было… чем-то новым, неизвестным.
— Ран…
— Чего ты от меня хочешь, Риндо?! — парень всё-таки вырвал свою руку из стальной хватки и с силой сжал щёки брата. Теперь растерянность в его взгляде сменилась на страх. — Тогда на складе вся семья Маэды умерла, понял?! И я был причастен к этому… Я был причастен к смерти ребёнка — маленькой невинной девочки, понимаешь?! Вот такой я отвратительный человек и брат, Риндо! Теперь, когда ты всё-таки сунул свой поганый нос, куда не надо, когда ты всё узнал, я могу пойти в свою спальню или тебя ещё что-то интересует?!
Риндо только пару раз поморгал и сделал шаг назад, когда Ран слегка оттолкнул его и, тяжело дыша, ушёл к себе. Ему понадобилось буквально две минуты, чтобы понять и принять услышанное.
Ран плюхнулся на кровать и закрылся одеялом с головой, чтобы не видеть ничьих силуэтов. И через несколько секунд до него дошло, что он всё-таки рассказал Риндо о произошедшем, хотя обещал себе этого не делать. Парень прикусил губу до крови и зажмурился до белых точек от досады. Он сам всё и испортил. Как всегда.
Из-за своей конструкции из подушек и пухового одеяла Ран не расслышал, как дверь с лёгким скрипом открылась и тут же закрылась. Зато он отчётливо почувствовал, как кровать с противоположной стороны прогнулась под тяжестью
чужого родного тела. Хайтани-старший выглянул из своего укрытия, стянув одеяло до носа, и столкнулся с пронзительным взглядом брата. И к его удивлению, в них не было презрения или осуждения, лишь волнение за его состояние.
— Это ты её убил? — Ран отрицательно качнул головой, на секунду прикрывая глаза. — Тогда почему ты сказал, что причастен к её смерти?
— Потому что я мог это остановить, но вместо этого стоял, как истукан.
— Это нормальная реакция, Ран. Ты был в растерянности, не знал, что делать…
— Я мог это остановить и точка.
Риндо толкнул брата в плечо, вынуждая его лечь на спину, и забрался на него всем телом.
— Эй, ты что делаешь, тупица? Мне, вообще-то, жарко, — возмутился Ран и попытался скинуть с себя тяжёлое тело. Однако, услышав протяжное шипение, тут же замер и принялся поглаживать крепкую спину рукой. Восстановление после пулевого ранения — отвратительная и продолжительная вещь.
— Ты не виноват, братишка, — пробормотал Риндо и раскинул руки и ноги, принимая позу звезды.
Ран чуть ли не захныкал, когда представил, что слюни брата будут везде, где только можно и нельзя. Как же он не любил, когда тот так беспардонно наваливался на него всем телом и спокойно себе спал. Но зато он любил Риндо, поэтому всегда позволял ему такие шалости, хоть потом и ворчал на протяжении нескольких часов.
Хайтани-старший вдруг задумался и рискнул задать опасный вопрос:
— Так ты меня не ненавидишь?
— Ты совсем уже, что ли? — парень поднял голову и, сощурившись, посмотрел на брата. — Нет, конечно. Как я вообще тебя могу ненавидеть, придурок?
Ран только еле заметно пожал плечами и вскрикнул, когда голова Риндо упала обратно ему на грудь. Нет, всё-таки спать вместе с ним — та ещё пытка. Но он вновь сделает ему поблажку, ведь безмерно любит своего младшего братика, который сказал правильную вещь…
Он, как и Санзу, действительно был в растерянности и совсем не знал, что делать.
