Я заставлю тебя ненавидеть

      Ярко-жёлтая гирлянда красиво переливалась, подсвечивая пушистые ветви ёлки. Возле неё суетились молодые девушки — супруги некоторых способных и трудолюбивых офицеров, которые удостоились чести отпраздновать Новый год вместе с руководителями «Бонтена» в роскошном пентхаусе братьев Хайтани. Большая часть компании сидела на огромных мягких диванах; кто-то медленно тянул алкоголь, кто-то решил сыграть в сугороку. Среди последних был и Санзу, который заставил Мэй пойти с ним, а потом сам оставил её одну, когда выдалась возможность блеснуть своими стратегическими навыками и удачей.       Мэй из-под не полностью прикрытых глаз наблюдала за окружающими, то и дело засыпая прямо в кресле. За эти полтора месяца постоянной, беспрерывной работы она ужасно вымоталась. Внутри всё противно скручивалось только от одних воспоминаний, как ей приходилось утром, вечером и поздней ночью навещать Харучиё, чтобы позаботиться о нём, потом срываться туда, где худенькой девушке явно не следовало находиться, а в конце составлять отчёты о проделанной работе для Майки и Коко. Четыре часа сна в такой суматохе стало для неё настоящей роскошью.       Санзу видел это и делал всё возможное, чтобы поскорее восстановиться. Смотреть на неё было невыносимо тяжело, поэтому он часто делал вид, что спал, а во время перевязок глядел куда угодно, но только не на неё. Он знал, что в любом случае попросил бы её о невозможном — сбавить обороты, — а потом не выдержал бы и опять разозлился из-за её упрямости. Понимал, что разборки и вечные споры в тот момент были ни к чему.       Мэй снова погрузилась в состояние полудрема и откинула голову назад. Ей не мешали ни громкая музыка, ни вопли ребят, ни крики дочки Моччи, а потом и его самого из-за того, что его «любимую пуговку» разбудили. Но единственное, что вывело её из сонного состояния, — резкий аромат дорогого одеколона, которым она уже пропиталась. Распахнув глаза, она увидела, как Харучиё сидел на одном колене перед ней. Через мгновение почувствовала, как его крепкие руки осторожно легли ей на бёдра и начали поглаживать их.       — Потерпи ещё немного, — тихо сказал парень. — Я сейчас уложу Майки, а потом и тебя.       — Я и без тебя лягу. — Он отрицательно закачал головой и уткнулся лбом в её колени, тяжело вздыхая. — Да подожду я тебя, подожду. Ты только не плачь.       Санзу поднялся с места и, кинув в её сторону недовольный взгляд, ушёл. Мэй только покачала головой и, вздрогнув от резкого взрыва хлопушки недалеко от неё, не выдержала и ушла в сторону кухни. Как только переступила порог комнаты, почти сразу же выдохнула от облегчения — она пустовала, а все громкие звуки стали более приглушенными. Долгожданный покой и тишина были лучшей частью этого вечера.       На столе стояла открытая бутылка вина и несколько закусок. Мэй, не задумываясь, схватила её и сделала четыре больших глотка, ощущая неприятное кислое послевкусие на языке. Поморщилась, выдохнула и сделала ещё два. И на вкус оно стало только лучше, слаще.       Её покой длился недолго — Какучё, который тоже захотел сбежать от всей этой суеты, влетел на кухню, ударяясь рукой о тумбу. Девушка обернулась и с лёгким испугом посмотрела на него, опасаясь, что за ним гнался Харучиё, — но никто больше не зашёл. Он так же незамедлительно, как и она несколько секунд назад, припал к бутылке и сделал несколько больших глотков, пытаясь утолить жажду.       — Что-то случилось?       — Ничего особенного, просто спасался от гнева разъярённой матери, — ответил он, пожав плечами. Когда увидел её непонимающий взгляд, поспешил объясниться: — я перепутал свою комнату с комнатой Моччи и случайно разбудил его дочь.       Какучё остановился в шаге от неё и прислонился к тумбе позади себя, краем глаза наблюдая, как Мэй на его рассказ только хмыкнула и покачала головой. А потом она отодвинулась от него ещё дальше — не намного, но достаточно ощутимо. Теперь ей только и оставалось контактировать с приятелем на расстоянии, чтобы не вызвать у Харучиё вспышку ревности и агрессии. Хотя что-то подсказывало, что это произойдёт в любой ситуации; даже если их будут разделять тысячи километров — не успокоится. Это было понятно: ведь если он сходил с ума из-за этого, когда они не были в отношениях, то чего следует ожидать после того, как он окончательно понял, что она — его.       У Какучё был принцип, которого он всегда придерживался: не лезть не в своё дело. Но здесь банальный интерес и образовавшаяся связь с девушкой сыграли с ним плохую шутку, поэтому он не мог не поинтересоваться:       — Как ваши дела?       Мэй отвернулась и задумалась. Как были их дела? В голове сразу же всплыл ответ: никак. И это было правдой.       В их взаимоотношениях ничего не поменялось — они всё ещё ругались, не желая слушать друг друга; всё ещё делали вид, что ненавидят друг друга; всё ещё не могли поговорить, чтобы решить, что им делать дальше. Изменилось лишь то, что она перестала дёргаться от любых прикосновений с его стороны, и то, что иногда она могла отвечать ему взаимностью, сухо целуя при встрече и на прощание.       Когда-то давно она поняла, что резкие изменения в отношениях, даже в положительную сторону, ни к чему хорошему не приводят: в таких случаях или партнёр врёт о своём комфорте, или его чувства неискренние. Однако и то, что происходило между ними, было нечто странным. Она-то думала, что он будет бегать за ней хвостиком, не отлипая; будет каждому показывать, что отныне она с ним. А вышло всё с точностью до наоборот: он сразу дал понять, что не хочет выставлять отношения на показ, да и лез он к ней реже, чем раньше, — раза четыре за полтора месяца. Это и удивляло, и радовало, и огорчало одновременно.       Не так она себе всё это представляла. Не думала она, что после её согласия Харучиё станет таким холодным, каким ещё никогда не был. Реальность не оправдала её желаний. Радоваться всё-таки было нечему.       — Как-то никак.       Лицо Какучё вытянулось, а брови слегка приподнялись от удивления. Он ожидал услышать, что всё очень печально или, наоборот, всё нормально. Да он готовился ко всему, но не к сухому «никак». Ему не верилось, что с Санзу могло быть нечто подобное: он был слишком импульсивным и раздражительным в любом состоянии.       Когда Мэй повернулась в его сторону, он без труда заметил то же замешательство, что наверняка было и у него.       — Ну, у вас было слишком мало времени побыть вдвоем, так что тут не стоит удивляться. Наверное.       Мэй только хмыкнула: вот и именно, что «наверное».       — С каких это пор ты стал разбираться в любовных делах? Ты же всегда держался в стороне, разве нет?       — Я просто слежу, чтобы ты не бросилась в омут с головой. А то потеряешь её ещё, и кто потом будет бегать по подворотням, чтобы наказывать плохих парней?       Девушка только вздохнула от напускного возмущения и ударила его в плечо; он в ответ усмехнулся и легонько подтолкнул её рукой. Разговор никак не хотел завязываться, из-за чего они стояли под давлением затянувшейся неловкой тишины. И было крайне забавно наблюдать за тем, как некогда сближенные — во всех смыслах — люди не могли и двух слов друг другу сказать без веского повода. Но эта проблема решилась сама собой, когда они сделали ещё несколько глотков вина. Темы начали находиться без труда.       И всё-таки Мэй что-то сковывало. Какие-то невидимые цепи связывали её, ограничивали. В голове, пусть и плохо соображающей, постоянно красным цветом мелькала мысль о том, что общаться с человеком, с которым когда-то спала, неправильно. Одна часть её, адекватная и разумная, твердила о том, что она могла общаться с кем хотела, но другая, запуганная и затравленная вечными недовольствами Харучиё, буквально кричала о том, что ей следовало заткнуться и вернуться в свой укромный уголок, оставив Какучё одного. Она ненавидела это поганное чувство противоречия: вроде бы, и не предавала его, оставаясь верной, но почему-то возникало неприятное липкое ощущение обмана.       Вот о чём говорила ему, когда речь заходила о свободе. Он ещё ни разу не давил на неё, но её уже пугала такая перспектива, из-за чего она не могла как следует расслабиться и просто поддержать дружеский разговор.       — Вот ты где, — раздалось позади них. Какучё резко замолчал и вместе с Мэй обернулся назад. — А я тебя уже обыскался. Пошли.       Девушка сглотнула, слабо улыбнулась Хитто, перед этим поздравив его с наступающим Новым годом, и пошла следом за Харучиё, слыша те же пожелания в ответ. Они держали дистанцию — это их немое соглашение, — ловко обходя отдыхавших. Краем глаза она заметила, как возле ёлки стоял довольный Моччи, а рядом с ним крутилась его успокоившаяся жена; на балконе стояли братья Хайтани, которые активно жестикулировали и, вроде бы, довольно улыбались — наверняка обсуждали неограниченную власть над Роппонги. С лестницы спускалась пьяная молодая пара; они занимали всю лестницу, шатаясь из стороны в сторону, но Мэй не остановило это, поэтому она уже преодолела первую ступеньку, как вдруг её потянули назад.       — Подожди, пусть пройдут, — тихо сказал Харучиё, даже не посмотрев в её сторону.       «Ну конечно, ведь рассматривать белые стены в полумраке куда интереснее, чем свою девушку, которую добивался столько времени», — подумала она и почувствовала, как сердцебиение начало учащаться, а пальчики кончиков — подрагивать. Злилась.       Вырвав свою руку из цепкой хватки, Мэй гордо приподняла голову и поджала губы. План по привлечению внимания сработал успешно — парень скосил на неё холодный взгляд и, будто обнаружив что-то интересное, неожиданно для неё обхватил её подбородок двумя пальцами. Она с неприкрытым вызовом посмотрела прямо ему в глаза; это отрезвило его и подтвердило все догадки касаемо её состояния. Он пренебрежительно дёрнул уголком губ и с какой-то брезгливостью убрал от неё руку, несильно поворачивая её голову в сторону.       — Если ты ещё раз выкинешь нечто подобное, то я тебя ударю.       Харучиё ничего не ответил, но знал — не шутила, говорила серьёзно. И тем не менее он толкнул её в сторону лестницы так, чтобы если бы она не успела схватиться за перила, то точно бы упала. Мэй резко повернулась в его сторону, отчего он едва заметно вздрогнул, и смерила его уничтожающим взглядом. Её первым желанием было уйти куда-нибудь подальше от него, а вторым — подняться с ним наверх и выяснить причины такого поведения. Хотя где-то на задворках сознания она уже нашла все ответы на свои вопросы.       Пришлось оглянуться на свой опыт за плечами и смиренно выбрать второй вариант: игры в кошки-мышки, молчание и тайные обиды всё равно не привели бы к чему-то хорошему.       Он пропустил её вперёд, постоянно оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться в том, что их никто не заметил, а после прислонился к ограде, рассматривая гостей. Но глаза то и дело опускались к левому запястью, на котором красовался подарок от неё в виде дорогих часов. На улице раздался оглушительный грохот — кто-то запустил фейерверк, — и он искренне забеспокоился о том, а не разбудило ли это Майки. Заходить и проверять не стал, чтобы случайно не потревожить его, если он всё-таки спал, вместо этого просто обернулся назад и начал прожигать дверь взглядом. Так и не открылась.       Томительное ожидание превращалось в настоящую пытку. И Харучиё не выдержал — резко зашагал в спальню, которую им любезно предоставил Ран, несмотря на то, что ему следовало ещё несколько минут подождать в коридоре. В комнате был единственный источник освещения — настольная лампа у кровати. Он бегло осмотрелся и нашёл причину своего нервного состояния у рабочего стола.       Мэй успела снять только рубашку перед тем, как её отвлёк Озэму. И она, поглащенная перепиской с ним, не услышала, как дверь позади неё с тихим щелчком закрылась; не услышала, как её заперли на два оборота. Харучиё склонил голову и с плотоядной улыбкой осмотрел предмет своего обожания: полуобнажённая спина, местами прикрытая чёрным кружевом лифа, острые, расправленные плечи, высоко поднятый подбородок. Его возбуждала не столько интимная атмосфера и её тело, которое, вообще-то говоря, ему не нравилось, сколько сама мысль, что эта «вольная» птица сейчас ждала одного его.       Харучиё мягкой поступью подошёл к ней и рывком притянул её к себе, сжимая талию чуть ли не до синяков. С губ Мэй сорвался тихий вздох от испуга. По бледноватой коже пробежались мурашки, когда горячее дыхание опалило шею. Он держал дистанцию и одновременно с этим грубо нарушал личное пространство, мучая и её, и себя. Наказывал их обоих: себя за то, что ощущал то, чего не должен был, её за то, что делала его уязвимым.       Девушка откинула голову ему на грудь и положила свои ладони поверх его, мягко поглаживая их, чтобы хватка перестала быть такой болезненной. И это, к удивлению, сработало — мужские пальцы разжались и пробежались вверх, оказываясь на едва выпирающих косточках топа. Взгляд, который со стороны мог показаться убийственным, голубых глаз оторвался от любования женской шеи и упёрся в окно. Там он без труда смог различить их мутное, совсем расплывчатое отражение. И если бы кто-то в этот момент сказал, что они не подходили друг другу, то он бы незамедлительно рассмеялся этому человеку в лицо, а потом убил его.       Потому что они были идеальными и подходили друг другу как нельзя лучше.       Харучиё мог бы простоять так вечность, вот только в голове всё чаще и чаще стали всплывать все самые неприличные сцены, которые давно мечтал осуществить. Решив не медлить, он резко повернул её к себе и заметил, как она свела брови к переносице, то ли задумываясь, то ли раздражаясь. Но ему уже было всё равно: желание завладеть ею затмевало всё остальное. Хватило всего лишь одного момента, чтобы его губы коснулись её в жгучем поцелуе, который продлился не так долго, как ему хотелось.       Всё пошло по одному и тому же сценарию, как по замкнутому кругу, — Мэй отстранилась и специально отвернулась от него, из-за чего следующее касание губ пришлось в щеку.       — Ты ведешь себя странно: сначала игнорируешь, потом лезешь ко мне как ни в чем не бывало, — в её голосе звучала неприкрытая обида и непонимание. — Самому не надоело?       — Мне надоело видеть тебя с другими мужчинами, Асано, а в особенности — с Какучё.       — Ты вёл себя как последняя скотина ещё до этого момента, — заметила девушка. — Какой смысл тогда было бегать за мной, если потом, когда добился своего, решил сдать назад?       Харучиё поморщился и «впечатал» её в себя, чтобы быть с ней ещё ближе. А она в ответ на это только сильнее отстранялась, прогибаясь в пояснице, на которой покоились его руки, не позволяющие отойти от него; и вместе с тем — держалась за его шею, немного притягивая к себе. Самая настоящая лиса, которая решила воспользоваться его же приёмами.       И на секунду, ровно на одну чертову секунду он поддался, сдерживая поток грязных ругательств и оскорблений, чтобы выдать что-то относительно разумное спокойным голосом:       — Мне нужно было какое-то время тебя не видеть. Я мог сказать что-то лишнее, что привело бы к ссоре, а ты и так уставала. — Мэй распахнула глаза, не веря в услышанное. — Да, я немного позаботился о тебе, и что с того? Чего ты так вылупилась на меня?       — Идиот, — прошептала она в ответ.       Девушка притянула его к себе за воротник рубашки, чтобы поцеловать. И это был первый раз, когда она проявила инициативу — влияние алкоголя, не иначе, потому что в другом случае ей бы пришлось ждать от него каких-то действий. Харучиё опешил от такой наглости и внезапной попытки доминирования над ним, но быстро взял себя в руки. Он сделал несколько шагов вперёд и остановился только тогда, когда она упёрлась бёдрами в стол. Подрагивающие пальцы порхали над пуговицами на его рубашке в попытках расстегнуть их, и, когда не получалось с первого раза, ей с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не разорвать её в клочья.              Харучиё эта ситуация рассмешила, но виду старался не подавать, чтобы не спугнуть. Он обхватил худые бёдра, приподнимая и усаживая её на стол, а после сам расстегнул рубашку и откинул куда-то в сторону. Мэй окинула его мимолётным взглядом и несильно закусила губу; ладони тут же легли ему на талию, и она без какого-либо труда заметила, как напрягся его живот.       — Слушай, — начала она, но была полностью проигнорирована. Щёлкнула застёжка топа, который через секунду отлетел в сторону рубашки. — Да ну стой же ты! — Он с ярким недовольством остановился и вопросительно посмотрел сначала на неё, а потом ниже — на её грудь. И всё, что она пыталась ему сказать, стало бессмысленным. — Хватит пялиться, Харучиё! Я говорю тебе важные вещи: ты ещё не полностью восстановился, твоё ранение…       — Боже, просто заткнись, — на выдохе прошептал он. — Плевать я на всё это хотел.       Её возмущения потонули в очередном поцелуе, из-за чего из неё вырвалось только непродолжительное мычание. Санзу одним движением притянул Мэй ещё ближе к себе и почувствовал, как её холодная кожа прижималась к его, очень горячей, как острые соски касались его груди. И поцелуи стали ещё более жгучими, из-за чего губы уже начинали печь, и требовательными.       Руки девушки неожиданно пропали с мужской талии и так же внезапно оказались на его ремне. Она расстегнула штаны за три быстрых движения, и воображение Харучиё в очередной раз решило сыграть с ним плохую шутку, потому что он вдруг задумался, сколько раз она проделывала это с другими. Её ладонь ловко нырнула под резинку белья и принялась поглаживать член; и это ненадолго помогло отвлечься от собственных мыслей. Но чем больше она целовала его, чем дольше ласкала, тем противнее ему было.       Он правда старался перестать представлять на своём месте Какучё, жмурился до разноцветных пятен, пытался толкаться в сухую руку, но не помогало. Возбуждение, которое он испытывал весь вечер, и желание подмять Мэй под себя, которое обладало им больше месяца, в один миг пропали. Она это почувствовала и вытащила ладонь, вопросительно посмотрев на него.       — И вот надо тебе было потрахаться с Хитто, — прошипел он сквозь зубы.       На секунду ей показалось, что из неё выбили весь воздух; она даже не хотела думать о том, как Харучиё узнал об этом. Но теперь ей стало понятно, почему он так ненавидел Какучё — ревновал. Её губы поджались, а в глазах появился какой-то новый огонёк; это был огонёк ярости.       — Наверное, это мне стоит ревновать тебя к Какучё, раз ты постоянно о нём думаешь. — Санзу сжал край стола руками до неприятных ощущений в области ранения. — Давай тогда и я начну припоминать всех тех, с кем ты спал. Как думаешь, мне хватит тридцати минут для этого?       — Я в душ.       Мэй приоткрыла рот, но так и не смогла найти нужных слов, которые вразумили бы его, ну или хотя бы задели. Он отошёл в сторону шкафа, оставляя её, разгорячённую и неудовлетворённую, позади. Закусив губу, она рывком сняла с себя штаны, кидая их на стул, и плюхнулась на кровать, поворачиваясь к нему спиной. Вся усталость, которая долгое время копилась, тяжёлым бременем потащила её вниз.       — Перед тем, как ты уйдёшь, я хочу кое-что тебе сказать. — Он даже не повернулся в её сторону, продолжая молча раздеваться. — Я могла бы остаться и с Какучё, но я ничего к нему не чувствую, кроме уважения и дружеской симпатии. Я не чувствую к нему того же, что и к тебе… Поэтому я и выбрала тебя, конченого, проблемного идиота.       Все звуки стихли, даже крики в гостиной стали приглушеннее. Санзу тяжело сглотнул и почувствовал, как его сердце начало биться быстрее. Это всё, чего он ожидал услышать всю свою жизнь, — что к нему что-то чувствуют, что выбирают именно его. Не Сенджу, яркую и способную, не Такеоми, у которого есть связи в любом уголке Японии, а именно его, неприметного, разбитого и потерянного.       А потом Харучиё ощутил мерзкий приступ стыда, потому что это сказала Мэй — человек, которого он ненавидел без каких-либо причин, который за девять месяцев вынес из-за него столько трудностей, сколько бы не смог нормальный человек. И именно из-за этого она так сильно его раздражала. Он не ровня ей: слишком слабый, слишком разбитый, слишком нестабильный, если сравнивать с ней. После каждой неудачи или потрясения он только срывал свою злость на других, а потом специально окунался в море крови, алкоголя и наркотиков, чтобы унять неприятное тянущее чувство в груди. А она всегда стояла ровно, держала спину, не подавая вида, что что-то не так, не показывая своих слабостей.       Во время очередных бессонных ночей, когда Мэй гремела посудой во время готовки, парень не раз задумывался над тем, почему она вообще согласилась. Он не сомневался в том, что добился бы своего, но всё-таки думал о том, что всё произошло слишком быстро. И в каждую подобную ночь разрушающие мысли посещали его больную голову — нередко задумался над тем, что ей следовало быть с кем-то другим. Поэтому он много раз отталкивал её от себя, когда она шла к нему на подмогу, а потом сам же возвращался, когда не мог оказать себе помощь. А она каждый раз ждала его, упрямого и бестолкового, сидя на диване в гостиной с аптечкой в руках.       Правильно Мэй заметила: Харучиё действительно вёл себя как последняя скотина. И что пугало его больше всего, так это осознание, что он так и продолжит себя вести, потому что по-другому не умел. Он уже знал, что будет уходить или отталкивать её, а потом снова и снова возвращаться, пока кому-то из них не надоест. Но если бы она говорила ему о том, что чувствует, немного чаще, если бы не была такой холодной, то он — сомнений у него не было — тоже постарался бы стать лучше. Ради них.       Вот только ни он, ни она не хотели меняться. В ней говорила обида, которая не была беспочвенной, и упрямство, а в нём — гордость и недоверие, которое только усилилось, когда был получен немой ответ на его предложение.       Не могло так быть — не заслужил.       Мэй почувствовала, как рядом с ней прогнулся матрас, а на плечо легла тёплая рука. Перевернувшись на спину, она столкнулась с потемневшим взглядом Харучиё, который так пристально рассматривал её, что стало как-то неловко. Ладонь переместилась ей на щеку; большой палец выводил круги на тонкой коже под глазом.       — Повтори.       — Ты — конченый, проблемный идиот.       — Не это, Мэй, — терпеливо заметил он. Девушка перехватила его руку, чтобы убрать её со своего лица, но он только переплёл их пальцы и мягко, как-то снисходительно улыбнулся. — Пожалуйста.       — Я всё равно не перестану общаться с мужчинами, потому что работаю с ними. Но ты должен понимать, что мне нужен ты, а не кто-то другой, поэтому усмири свою ревность. — Его улыбка стала только шире, а глаза на секунду прикрылись. Он приблизился к её лицу и почувствовал, как на шею легла рука, удерживая его на расстоянии. — Ты хотел в душ? Вот и иди.       Мэй, будто его маленькая копия, взяла двумя пальцами его подбородок и несильно повернула голову в другую от неё сторону, как это сделал он у лестницы. Она снова повернулась к нему спиной, давай понять — разговор закончен. И всё, что ему оставалось делать, — смиренно пойти в сторону ванной, специально громко хлопнув дверью, чтобы знала — он негодовал. На душе у него было и спокойно, и гадко одновременно; всё, вроде бы, хорошо, но чего-то всё равно не хватало.       Между ними тонкой паутинкой висела недосказанность.       Когда Харучиё вышел из ванной и лёг рядом с ней, то до его слуха донеслось тихое сопение — уже заснула. Он подоткнул одеяло, чтобы точно не замерзла, убрал с её лица волосы, которые мешали рассматривать профиль, и нежно, с какой-то неприсущей ему осторожностью погладил костяшками пальцев скулу. И сам не заметил, как начал едва заметно улыбаться.       За окном снова начал взрываться фейерверк, а за стеной послышались крики: «С Новым годом!»