Я заставлю тебя ненавидеть

      Подъём не был ранним, как на то рассчитывала Мэй, которая после вечерних прогулок по магазинам в разных торговых центрах отключилась в детское — особенно по меркам её образа жизни — время. Хотя перед сном она вообще мало на что рассчитывала — была уверена лишь в том, что ноги после подобного у неё будут болеть несколько дней, а кошелёк Харучиё значительно опустел. И если сначала ей было совестно из-за того, что он так просто разбрасывался деньгами, то потом, когда она выслушала несколько лекций о том, что ему плевать на эти «жалкие бумажки» и их количество, все угрызения совести исчезли. «И пусть, — подумала она. — Меньше спустит на наркотики и алкоголь».       Отчасти её мысли оказались правдивы: Харучиё не стал закупать новую партию таблеток и порошков для короткого мига сомнительного удовольствия, но в бутылке виски отказывать себе не стал. Мэй так и не узнала, выпивал ли он без неё, но что-то ей подсказывало — не стал. И это подтверждалось тем, что, когда она открыла глаза, его на другой половине кровати не было, хотя простынь была помята, да и от подушки пахло озоновыми нотами — такими духами он пользовался в последнее время. За те долгие месяцы работы с ним она поняла одну вещь: если он пил, то спал долго и крепко.       Мэй потянулась всем телом и с шумным выдохом перевернулась на другой бок, чувствуя, как правое плечо неприятно потянуло. С трудом разлепив глаза, она осмотрела все пакеты у шкафа и громко простонала, зарываясь носом в подушку, — жутко не хотелось разбирать всё это.       Свесив ноги с кровати, Мэй почувствовала неприятную прохладу. Опустила глаза и увидела, что на ней только безразмерная футболка, хотя она была уверена, что не переодевалась. Она обернулась, чтобы снова осмотреть пустующее место рядом, и цокнула языком от раздражения. Хотелось накричать на этого наглеца как минимум из-за того, что он посмел раздеть её без разрешения, как максимум из-за того, что сделал дубликат ключей от квартиры и теперь мог появляться здесь в любое время. Когда она осмелилась поднять эту тему, шума было столько, что ей на секунду показалось — услышала половина Токио. И хотя подобное нарушение личных границ ей не нравилось, да и становилось не по себе от того, что он пошёл на подобное, убедить его не удалось. В качестве железного аргумента он привёл одно: «Ты бы сама рано или поздно отдала бы мне ключи для удобства. Я лишь ускорил процесс». И попробуй доказать ему обратное — бесполезно. Упрямство он явно позаимствовал у Майки, ведь на человека очень сильно влияет его окружение. Особенно если он слаб духом.       Мэй включила телефон, поглядев на часы, которые показывали чуть больше полудня. В строке уведомлений ничего не было, и она решила не писать Харучиё первой, не желая заводить с ним диалог, который — уже была уверена — ни к чему бы не привёл. Внутри неё зародился интерес, где он был, ведь вещи и его телефон отсутствовали, а в квартире была мёртвая тишина. Тем не менее этот интерес она с лёгкостью смогла подавить, чтобы с пустой головой отправиться в ванную. И даже там старалась не думать и не вспоминать о нём, потому что за последние сутки успела устать от его общества.       Из-за шелеста воды она не услышала, как замок с двумя громкими щелчками открылся; не услышала, как входная дверь хлопнула; не услышала шуршание пакетов и чего-то, напоминающее бумагу или картон. Лишь когда босые ноги переступили порог ванной, до неё донёсся шум. Она приоткрыла дверь и медленно выглянула в небольшую щёлочку и успела разглядеть только фигуру в чёрной одежде и розовые кончики волос. Тихо выдохнула, успокоившись, и как можно тише вышла из спальни, не прикрывая дверь — та ужасно громко и протяжно скрипела время от времени.       Харучиё стоял спиной к ней и набирал воду; зачем — Мэй поняла тогда, когда взгляд зацепился за большой букет белых и розовых пионов. Она подавила вздох восхищения, но не стала прятать улыбку за маской равнодушия. Рядом с букетом стояла большая коробка, перевязанная розовой ленточкой. Она пригляделась — в это же время поняла, что зрение после травмы головы так и не восстановилось полностью — и увидела витиеватую золотую надпись. Ей не нужно было приглядываться, чтобы понять — он был в ее любимой кондитерской и заказал там что-то сладкое.       — Я слышу, как ты радостно попискиваешь, — неожиданно сказал Санзу. — Это из-за пирожных или цветов?       — Из-за всего, но по большей части — первое. — Он усмехнулся, но ничего не ответил. — Что ты делаешь?       — Набираю в ведро воды. У тебя слишком маленькие вазы — ни один букет не поместится… Ты выспалась?       — Вполне.       Харучиё кивнул и поставил наполненное ведро на пол, рядом со столом. Мэй украдкой посмотрела на него, не понимая, почему он такой умиротворённый. Ей казалось, что он встретит её своей придурью или шуточками. Но он занимался своими небольшими делами молча, даже не глядя в ее сторону. Это пугало — напоминало затишье перед бурей.       — Всё это, — сказал он и обвёл рукой свои подарки, — мои извинения за отвратительные слова. Я тебя обманул — ты правда красивая.       — Надо же, а ведь совсем недавно я была самым страшным человеком на свете, с которым противно не то что целоваться, а просто находиться в одной комнате. Мы делаем успехи, родной!       Харучиё закатил глаза, поражаясь тому, как легко она могла всё испортить. Однако его это не оттолкнуло — лишь сильнее захотелось переубедить её в обратном. Ему было без разницы, какими способами.       — Если бы это действительно было так, если бы ты действительно была самой страшной и противной — хотя характер у тебя то ещё говно, дорогая, — то я бы сейчас с тобой здесь не стоял, а убил бы ещё несколько месяцев назад.       — Мне нужно поблагодарить тебя за такое снисхождение?       Он отчего-то вдруг улыбнулся, с прищуром посмотрел на неё, вгоняя в едва заметную краску, и медленными шагами приблизился к ней. Его рука быстро нашла её затылок, а пальцы зарылись во влажные волосы.       — Зависит от того, как именно ты можешь отблагодарить меня, — прошептал он, опаляя её ухо своим дыханием. — Я предпочитаю действия.       — Боюсь, что даже если я захочу отблагодарить тебя именно действиями, — она особенно выделила последнее слово, — то ты не сможешь принять это, Харучиё. Мы уже пытались не так давно, забыл?        Он громко выдохнул, сжал её бока до слабо ощутимого дискомфорта и притянул к себе. Хотелось накричать, выражая своё недовольство из-за подобных «замечаний», хотелось сказать, что это её вина, хотелось уже плюнуть на всё и просто затащить её в постель и не выпускать из неё до самого вечера. Хотелось, но ничего из этого осуществить не мог: она просто шутила, как и он над ней раньше, это не её вина, и против воли — своей и её — в постель тоже не хотелось. Решил просто обнять, потому что иногда это намного лучше всяких слов.       Если бы они смогли увидеть себя со стороны, то непременно рассмеялись бы, а после сгорели со стыда — прикосновения были настолько неловкими, что возникало ощущение, будто делают это впервые. Они предпринимали неуверенные попытки пойти друг другу навстречу, перешагивая через себя: Мэй пыталась преодолеть свою обиду, Харучиё — страх открыться перед кем-то. И даже он понял, что с первой попытки не выйдет, потому что между ними была огромная пропасть, которую нельзя просто взять и перешагнуть. Требовалось построить крепкий мост, который помог бы преодолеть препятствие.       Мэй похлопала его по спине не то для того, чтобы её отпустили, не то для того, чтобы выразить свою поддержку и благодарность. В любом случае его это задело, потому что такие вольности мог позволить Ран или Риндо, которых он считал своими приятелями, но никак не девушка, к которой он, вроде бы, питал тёплые чувства. Он прикоснулся губами к её виску и посмотрел вдаль, наблюдая за плывущими по небу тучами. Задумался.       — Ты завтракал?       Харучиё не ответил, и она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он некоторое время так и смотрел в окно, а после вдруг улыбнулся, скосил глаза в её сторону и сказал:       — Нет, но планирую сейчас.       Мэй вопросительно выгнула бровь и через мгновение вскрикнула, когда он без какого-либо труда закинул её на плечо. Она не могла не сказать ему, что кухня находилась в противоположной стороне от спальни, к которой они перемещались. И ощутила странное волнение, что заполнило каждую клеточку её тела — он снова не ответил и был подозрительно тихим.       Подумать об этом не успела, потому что раздался громкий скрип, и они оказались в спальне. Харучиё скинул её на не заправленную кровать — от этого у него непроизвольно дёрнулся глаз, — и одним быстрым движением снял с себя кофту. Мэй широко раскрыла глаза от неожиданности и слегка покачала головой, немо спрашивая у него, что происходит. Он в который раз промолчал, игнорируя её, и стянул уже штаны.       — Просто молчи.       Он быстро и смазано поцеловал её, заглушая все недовольства, дёрнул за пояс халата, отчего он распахнулся, приоткрывая вид на тощую фигуру, и шумно выдохнул. В голове был целый ураган мыслей, которые он пытался как-то заглушить, чтобы в очередной раз всё не испортить. Думал о ней. Внимательно рассматривал тело под ним, замечая каждую родинку, каждое пятнышко. Целовал в шею и чувствовал, как она сжимает его затылок рукой, как жмётся к нему. Запоминал каждое слабое место, чтобы в последующие разы заставить её выгибаться ему навстречу за считанные секунды. Он нашёл всего несколько: шея, местечко между грудью и немного ниже, живот и внутренняя поверхность бедра.       Мэй прикрыла глаза, доверяясь ему, и мечтала о том, чтобы он не смел прекращать, чтобы всё дошло до логического завершения. Она ощущала каждое невесомое прикосновение, каждый поцелуй. Изредка вздрагивала, когда он щекотал чувствительную кожу своим горячим дыханием, иногда позволяла себе зарыться в его на удивление мягких волосах руками. Но не позволяла себе лишний раз громко вздохнуть или выдохнуть, дышала размеренно и почти неслышно, чтобы заставить его помучиться — знала, что это заденет его самолюбие, и он сделает всё, чтобы она сдалась. Однако она не знала, какими методами Харучиё воспользуется, чтобы услышать её голосок.       По комнате разлетелся громкий вскрик; Харучиё тихо засмеялся, смотря на разгневанную Мэй исподлобья. Он попытался оставить поцелуй в том месте, где красовались чёткие следы от его зубов, но не мог, чувствуя, как она упёрлась стопой ему в грудь, чтобы оттолкнуть. Это лишь сильнее раззадорило его, и он просто закинул ногу себе на плечо, получая доступ к повреждённому месту, которое незамедлительно поцеловал. Провёл носом немного дальше, втягивая аромат ванили, и оставил лёгкое прикосновение губами на промежности. Она едва заметно дёрнулась и тихо выдохнула, с опаской поглядывая на него из-под опущенных ресниц — боялась, что опять укусит. И только через минуту до неё дошло — что-то не так.       Мэй закусила губу, чтобы не рассмеяться, и, обхватив его затылок руками, переместила лицо повыше, куда следовало прижиматься языком изначально. Харучиё особой разницы не заметил, поэтому даже не стал возмущаться, только поудобнее обхватил её бёдра руками и сжал их до белых отпечатков ладоней.       Доверить ему своё тело было нелегко — он слишком непредсказуем и опасен, — но открыть при этом ещё и свою душу было чем-то невозможным. Она чувствовала, как он старался ей угодить, даже в неправильных или чересчур сильных и жёстких прикосновениях выражалось желание показать своё влечение, а не обыкновенная жажда завладеть кем-то, как это было для него принято. Она старалась сильно не давить и не критиковать его — уже поняла, что он, несмотря на свою твёрдую скорлупу, ранимый. Одно малейшее движение — и вся его работа над собой могла кануть в пропасть. И ей было страшно увидеть нечто подобное.       Харучиё старался из всех сил, лишь бы она была довольна: опустился перед ней на колени, хотя подобное позволял только при выражении уважения и преданности Майки, позволил руководить собой, направлять, пытался считывать каждый вдох и выдох. Наградой ему служили стоны; для неё они были бесстыдно громкими, для него — непозволительно тихими. Но он не давил, потому что не хотелось заканчивать всё именно так, как несколько дней назад — недопониманием. Было тяжело не показать свой характер. Но если он может проглотить свои недовольства при Короле, то почему не может и при своей Королеве?       Мэй расслабила тело и только тогда поняла, насколько оно было напряжено. Неумелые ласки не доставляли ей огромного физического удовольствия, а иногда и вовсе приносили дискомфорт, но всё это меркло от удовольствия уже душевного. Харучиё почувствовал, как её мышцы перестали быть твёрдыми, словно камень, и оторвался от неё, чтобы снова прильнуть, но уже к внутренней части бедра. Он оставил несколько мокрых следов недалеко от укуса, а после одного резкого движения его лицо оказалось напротив её. Она на мгновение затаила дыхание, падая в глубокий омут голубых глаз. И только в тот момент поняла, что в них есть крапинки зеленоватого оттенка.       Щёки Харучиё неожиданно вспыхнули ярче прежнего, и он поспешил перевести взгляд на её губы, которые растянулись в насмешливой полуулыбке. Она отвернулась от него и закинула ногу ему на поясницу, а руки — на шею, притягивая ближе к себе, не боясь принять на себя всю тяжесть его удивительно горячего тела. А он позволял, опускался на неё медленно, а не как вчера, когда чуть не раздавил её, прыгнув с небольшого разбега. Но не мог допустить этой издёвки. Он цепко ухватился за её подбородок, поворачивая голову в свою сторону, и медленно, будто хотел поддразнить, наклонялся к ней. Она приподняла брови, делая вид, что боится его «угрожающего» и «свирепого» взгляда, и пискнула, когда он прильнул к её губам безжалостным и небрежным поцелуем. Отвечала неохотно, чтобы не вступить с ним в борьбу за доминирование. Игр, в которых был велик шанс проиграть, она предпочитала избегать.       — Больно! — крикнула Мэй, когда почувствовала сильный укус за нижнюю губу. На языке почувствовался солоноватый привкус. — Больно, чтоб тебя!       Он погладил её нижнюю губу большим пальцем, специально надавливая на ранку. И эта слабая боль принесла ей небольшое удовольствие, которого она испугалась — раньше её подобное не привлекало.       — Знаешь, что сейчас может быть больнее этого? — она невольно сжалась, с опаской глядя на его хмурое лицо. — У меня нет с собой презервативов.       Мэй громко цокнула языком и закатила глаза, когда поняла, что в постели ей попадались недальновидные партнёры: сначала Какучё, а теперь Харучиё, который точь-в-точь повторил фразу первого.       — Не бесись, я сейчас схожу в ближайшую аптеку.       — В таком виде? — Она взглядом указала на его эрекцию и вздохнула. — Возьми в тумбочке, в первом ящике, у противоположной стороны кровати.       Харучиё сглотнул и отвернулся, сжимая зубы до скрипа. В голове невольно начали крутиться сценарии того, как она приглашала к себе мужчин, с которыми потом творила такие непотребства, какие ему не удавалось увидеть даже на старых кассетах Такеоми, когда он был подростком. Он приподнялся, не отрывая взгляда от двери, однако тоненькие, но невероятно сильные руки обвили его шею, не позволяя ему позорно сбежать.       — Если ты сейчас повторишь новогоднюю ночь, то я оторву твой член и засуну его тебе в задницу, — жёстко сказала Мэй; и по суровому взгляду он понял, что в её словах уже не было и доли шутки. — Первый ящик, Санзу. И без твоих закидонов.       — Неужели так не терпится?       Она смерила его колючим взглядом и одним кивком головы заставила подчиниться. Харучиё смиренно подошёл к прикроватной тумбе, изредка кидая на девушку недовольные взгляды, которые быстро сменялись на жадные и влюблённые, стоило ему только увидеть её расправленные плечи и обнажённую спину с выпирающими лопатками. Он открыл первый ящик и не сдержал короткого хохотка: рядом с упаковкой презервативов лежал её излюбленный Desert Eagle — Пустынный Орёл, незаменимый товарищ на поле боя.       — Когда я к тебе приезжал в первый раз, ты встретила меня с этим пистолетом. Сейчас он опять попадается мне на глаза. Это такой намёк? Мне следует озаботиться своей безопасностью?       Харучиё кинул в неё нераскрытую пачку и увидел на её лице слабую улыбку, а в глазах — хитрый блеск. Любой нормальный человек должен был обеспокоиться, но они в принципе были далеки от этого противного чувства, что возникало в их душе всего несколько раз.       Мэй поудобнее устроилась на подушке, призывно разводя ноги в стороны, и внимательно рассматривала тело напротив, невероятно худое и со слабыми очертаниями мышц, которые появились только тогда, когда ему пришлось заняться спортом. Наблюдала за ним и запоминала всякие детали, даже самые незначительные, как он несколько минут назад, но старательно избегала красного шрама на груди. Он же делал вид, что его совсем не смущают подобные разглядывания, но моментами у него всплывала одна тревожная мысль: достаточно ли он хорош собой для неё? У него сомнений не было: она видела куда более хорошо сложенных парней — того же Какучё, — а он к таким явно не относился.       — Ну что опять случилось? — протянула Мэй, жалобно выгибая брови. — Почему ты так много думаешь и сомневаешься, когда это не нужно?       Решил не отвечать — было совсем неподходящее время для душевных разговоров и признаний.       Харучиё большими пальцами погладил выпирающие тазобедренные косточки, шумно выдохнул и одним резким движением вошёл в неё. Мэй поморщилась от неприятных ощущений и почувствовала, как он медленно опустился на неё, сразу же остервенело припадая к её распухшим губам, которые уже начинали ныть от его напора и укусов. Но он не пощадил их и в этот раз — целовал рьяно, прикусывал нижнюю губу, цепляя ранку, и остановился только тогда, когда она, разозлившись, укусила его до крови в ответ. Это отрезвило. Однако поцеловать себя она больше не позволяла, отворачиваясь в сторону. И если сначала это злило так сильно, что хотелось проучить её, так и не начав двигаться, то потом, когда его взгляд зацепился за алые губы, хотелось сделать всё для того, чтобы ей не было так неприятно.       Первые толчки он делал медленно и осторожно, целовал в горячие щёки — пытался показать ей, что способен не только на грубость, но и на жалкое подобие нежности и чувственности. Она оценила и сдалась достаточно быстро, полностью раскрываясь для его жёстких касаний и угловатых объятий, которые казались таким сокровенным и интимным даром, что появилось непреодолимое желание продлить этот момент, застыть в нём. Но он не позволил: выпрямился, возвышаясь над ней, и расправил острые плечи. Его глаза ничего не выражали, а на губах не играла привычная насмешка. И даже когда фрикции возобновились и ускорились, его лицо так и осталось нечитаемым, а пристальный взгляд был прикован к ней.       Смотреть на такое бесстрастие не хотелось, поэтому Мэй закрыла глаза, не догадываясь, что его это лишь сильнее злило. Ему хотелось, чтобы она смотрела и наконец-то начала понимать, что теперь пути назад точно не будет. Как минимум потому, что наблюдать за тем, как она с его помощью доводила себя до исступления, делая круговые движения пальцами по клитору, как другой рукой сжимала подушку, как шумно дышала и поджимала губы, пытаясь сдержать стоны, было великим удовольствием, от которого он уже не смог бы отказаться.       Мэй изящно выгнулась в спине, а с уст слетел едва слышный стон, который Харучиё всё же успел услышать. Перед глазами заплясали яркие огни, нарушающие мрак, что появился из-за опущенных век. Она зажмурилась до очередных белых точек, когда он не сбавил темп даже во время сильных сокращений мышц во время её оргазма, и ощутила несколько шлепков по бедру. Стоило ей приоткрыть глаза, как он сразу прильнул к её губам в мимолётном поцелуе.       — Теперь счастлива? — с нотками недовольства поинтересовался он.       Девушка приоткрыла рот, но так и не смогла найти достойный ответ. Ей не нравились эти эмоциональные аттракционы, которые добрались уже и до постели: то он закрытый и задумчивый, то чувственный и нежный, то невероятно грубый и жестокий, то и вовсе равнодушный и холодный. В её глазах без каких-либо трудностей читался укор и досада, в его — нотки веселья, наслаждения и похоти.       Харучиё без лишних слов выскользнул из неё и одним быстрым движением перевернул её на живот. Она ахнула от неожиданности, но быстро собралась и вытянулась в позу щенка. Он снова вошёл в неё, но не так резко, как в первый раз, и рукой огладил ягодицы — ударить не решился.       — Долго собираешься делать вид, что ты статуя? — прошипела она и сама двинулась назад, насаживаясь на него.       — А может это и к лучшему? Сорвусь сейчас с цепи, оттрахаю так, что не сможешь ходить, а потом буду слушать твой скулёж. Да и губы тебе закусывать нельзя, выдержишь ли?       — Единственное, что я не могу выдержать, — это твой пустой трёп, — даже не попыталась скрыть издёвку и вызов в голосе.       — Я тебя предупредил.       Санзу сразу задал дикий темп, от которого у неё внутри что-то дрогнуло от предвкушения и приятного волнения, и раздражённо цокнул языком — в этой позе он обожал наматывать волосы на кулак, а сейчас этой возможности не было. Тогда он придумал кое-что получше. Левая рука змеёй заскользила по спине, легла на шею, слегка придушив, и через мгновение её лицо находилось примерно на одном уровне с его. К его удовольствию, она даже не пикнула, будто бы знала, что это случится. Другая рука накрыла подпрыгивающую в такт толчкам грудь, скользнула ниже, где бешено билось сердце, пробежалась по выпирающим рёбрам; тонкие пальцы легли туда, где минуту назад были её, и нажали. Он вспоминал все её движения, повторял их и понимал, что всё делал правильно, потому что стоны стали срываться с манящих губ чаще и становились всё громче и громче. И вдруг для себя понял, что до этого момента он никогда так не заботился об удовольствии девушки.       Она накрыла его руки своими, вцепилась короткими ноготками в бледную кожу, оставляя красные полумесяцы, и попыталась откинуть голову ему на грудь — не позволил, крепко удерживая её за шею. От недостатка кислорода все ощущения обострились, наслаждение, распространяющееся под кожей, стало нестерпимым. И Харучиё наблюдал за этим с необъяснимо головокружительным удовольствием; эстет внутри него ликовал, когда он видел её раскрасневшиеся щёки, полуприкрытые глаза с трепещущими ресницами, покусанные губы, между которыми расположился его большой палец, свою стальную хватку на тонкой шее. Он не сдержался и сам коротко простонал ей на ушко, чувствуя приятное ощущение внизу живота. Удовлетворение лавиной растеклось по нему, причиняя небольшую физическую боль.       Мэй всё же откинула голову назад, когда поняла, что рука с шеи исчезла и оказалась у неё на животе, и начала вслушиваться в их шумное дыхание. Приятное недомогание распространилось по всему её телу, и она поспешила прилечь на кровать.       Санзу скривился, брезгливо скинул использованный презерватив на пол и лёг позади девушки, прижимаясь к ней как можно ближе. В его голове не было ни одной мысли, а внутри — полное спокойствие, которого он так долго не чувствовал. Он дышал медленно и тихо, проводил кончиками пальцев невесомые линии на влажном от пота плече, вызывая у неё табун мурашек, и пытался разглядеть на её лице хоть какие-нибудь эмоции. Не увидел ничего, кроме умиротворения.       — Куда ты дел презерватив? — спросила Мэй хриплым голосом.       — Сбросил на пол. — Она медленно перевела на него многоговорящий и испепеляющий взгляд, и Харучиё натянул милую улыбочку, после этого пролепетав: — Я всё уберу.       Мэй только покачала головой и уткнулась лбом ему в грудь, понимая, что вся суть отношений с ним заключалась в боли и удовольствии одновременно. Он же понял, что все страхи и сомнения ушли, а вместо этого появилась твёрдая уверенность того, что в своём выборе он всё-таки не ошибся.