***
Как и ожидалось, Изана встретил Сенджу, стоящую у порога с сумками и чемоданом, с недоумением и утюгом в руке. Он гладил вещи в спальне, и, уловив своим раздражающе острым слухом присутствие постороннего человека в квартире, вышел с грозным оружием — стало быть, напридумывал себе всяких ужасов, это в его стиле. — Что это все значит? — Я вас стесню, Изана. Поживу с вами пару дней. Или недель. Смотря сколько продлится моя скорбь. — С хуя ли? — Вспомни, что ты мне должен, а потом уже хуями бросайся. Изана закатил глаза, а Эри с восхищением наблюдала за тем, как Сенджу ловко парировала словесные атаки ее истинного. — Я и не забывал. — На битве трёх небожителей у тебя была возможность вернуть мне долг, но ты не сделал этого. Поэтому считай, что мы квиты. Эри подалась вперед — вспыхнул интерес к подробностям битвы трех небожителей. В прошлом, связывающим Изану и Сенджу, было много тайн, о существовании которых она догадывалась, но вряд ли когда-нибудь ей представилась возможность к ним прикоснуться — Изана отсекал всякие попытки. — А ничего лучше ты не придумала? — недовольно проворчал он, не желавший делить личное пространство с третьим человеком, но прекрасно понимавшим, что отвертеться у него не получится, не в этот раз. — Ты просто не можешь признать, как ловко я пользуюсь случаем — ловче, чем ты, — Сенджу опустила сумки, разулась и, подойдя к нему вплотную, самодовольно ткнула ему пальцем в грудь. — Я займу гостиную. Все необходимое у меня есть с собой. Она похлопала чемоданчик и, перевернув его, уселась сверху в ожидании, пока Изана не выдаст неохотное: «Ладно, гостиная в твоем распоряжении. Будешь шуметь ночью — прихлопну как муху».***
Есть выражение «восстать из мертвых». Теперь Эри убедилась в его правдивости. На следующей неделе после битвы трех небожителей она во время обеда вышла подышать свежим воздухом и заприметила знакомую сгорбленную фигуру на скамейке. Села рядом и, взглянув в лицо незнакомцу, ослабла — упала, если бы незнакомец инстинктивно не схватил ее за локоть, а затем с брезгливостью одернул руку. Эри вскрикнула, сев перед ним на колени, не заботясь о том, что пачкает школьные гольфы. — Асахиро, ты жив. «Да ты прямо-таки капитан очевидность», — говорило выражение его лица, но сам он молчал. Достаточно долго, что Эри решила, что не получит ответ, но неожиданно раздался его незнакомый, осипший голос, словно он выплакал литры слез и накричался в удушливую пустоту, срывая голос: — Пиздец. Сколько наигранной радости. Самой не тошно, не? Эри не могла не расстроиться. Как Сенджу тяжело переживала утрату Харучиё, так и она — Асахиро. Пусть в меньшей степени, но они были знакомы, а никто из знакомых Эри до этих пор не умирал — она жила в относительно безопасном мире. В нем могли травить неугодных, избивать друг друга, рисковать собой, но умирать, наложив на себя руки… это было за гранью понимания. Вчера у Сенджу случился нервный срыв. Через стенку были слышны ее приглушенные рыдания, но Изана ни разу не встал, чтобы отчитать ее, хотя Эри видела — он не спал, тупо пялясь в потолок. «В тебе понимания больше, чем ты показываешь», — подумалось тогда Эри, прежде чем провалиться в сон. — Почему наигранной? — она накрыла ладонь Гото своей и не позволила ему вырваться из хватки. — Ах, точно. Я для тебя не особенная. Асахиро. Я задумалась над твоими словами. — Очень за тебя рад, а теперь отъебись. Взгляд его не был пустым, напротив, в нем кипела своеобразная жизнь — в напоенных тревогой карих глазах словно отражалась вся бренность бытия, а в складке меж бровей угадывался план мести, который он старательно вынашивал. Но кому предназначалась его месть? Он до печального озноба по коже исхудал — впалые щеки и неестественная резкость скул. В самом облике его появилось что-то негативное, даже опасное. В присутствии с новой версией него невозможно не ожидать подвоха. Тем не менее, Эри поборола скрипучую боязливость и, встав с колен, отряхнув прилипшие камушки с кожи, заключила Асахиро в отвратительные для него объятия. Он боднул ее в плечо, но она не отпускала его, желая подарить все тепло своего тела. Лишь сейчас она ощутила, насколько холодным он был. — Мацуяма меня раздражал. Конечно, когда умирает кто-то из твоих знакомых, даже если между вами не было тесной дружбы, невозможно оставаться равнодушным. Может, я и не имею морального права говорить эти слова, но я тоже переживаю, и хочу, чтобы ты жил. — Мир клином не сходится на твоих желаниях, Эри. Это я и хотел сказать в прошлый раз. — Я поняла. — Моего отца зовут Фумайо Гото. Он добропорядочный, но злопамятный полицейский. Он не слишком уважает женщин, в особенности омег, но, если тебе понадобится помощь — обратись к нему, упомянув меня — тогда он к твоим услугам. Эри разжала руки и погладила костяшками пальцев щеку Асахиро. — Спасибо тебе. Почему-то он старался помочь ей. И она ценила это как никто другой.***
Сенджу не пошла в школу, ссылаясь на плохое самочувствие, а Изана, не слишком переживавший насчет учебы, пропадал в делах группировки. С тех пор, как он вновь стал гопником, они несколько отдалились, поэтому не он встречал ее после школы. Она решила забежать в аптеку по пути домой и прикупила тучу лекарств — и снотворное, и обезболивающее. Ее нешуточно беспокоила апатия подруги. В их первую встречу после смерти Санзу она была более-менее оживленной, хотя уверяла, что выплакала половину слез, но теперь Эри убедилась в том, что все ее слова обернулись ложью несусветной. Сенджу тяжело переживала утрату близкого человека. У нее подорвалось здоровье. Она плохо ела и плохо спала. Что хуже всего — ее сжирало чувство вины. До этого момента Эри вообразить не могла, насколько подруга склонна к самобичеванию. Нашли друг друга две побитые души — иначе не скажешь. Эри тихо приотворила дверь и осторожной поступью, словно пол — раскаленные угли, вошла в комнату. Сенджу лежала, повернувшись к стене — с виду и не скажешь, спит она или нет. Но когда диван прогнулся под весом опустившейся на него Эри, Сенджу повернулась, улыбнувшись с натугой — садняще больно было видеть эту надтреснутую улыбку. — О чем ты думаешь? — Эри не слишком рассчитывала на вразумительный ответ, но Сенджу приподнялась на локтях и пояснила с чувством, которое сбило Эри с ног — она никак не ожидала подобного всплеска эмоций от человека в хандре. — Я хочу разрушить мир. Хочу уничтожить всех, кто причастен к его смерти. Если они мертвы, то я хочу достать их из могилы и вытрясти душу. Эри, они заслуживают страшной участи… Харучиё… Ну почему именно он? Из всех людей — он? Лучше бы я умерла! Я так перед ним виновата! Понимаешь?! Я очень плохой человек. Я не заслуживаю жизни. — Сенджу, ты… Так нагнетаешь. — Я люблю его. Очень сильно и очень по-разному. — Ты зависима от него. — Нет! Нет, не смей так говорить! Я просто… Мы же брат и сестра. Мы такие отвратительные. Вакаса наверняка меня ненавидит. Я же просто… Да я сама себя ненавижу! Сенджу впилась пальцами в волосы у самых корней так, словно вместе с ними собиралась вырвать кожу, и расхохоталась — боль дребезжала в ее голосе, боль, против которой Эри была беспомощна. — Прости меня, — выровняв дыхание, она посмотрела на Эри с сожалением, за которое ей стало стыдно — Сенджу не должна стесняться своей слабости, она не прогонит, покрутив пальцем у виска. — Прости за тот цирк, что тут развела, за эти слезы, за бред, что я несу… Просто мне никогда не было так больно. Пока он был жив, все можно было исправить, отношения наладить. Мы могли бы стать настоящей семьёй, без всяких извращений, если бы он только был жив… Но он умер, похоронив с собой прощение. Он умер, спасая меня и ненавидя. Он просто не мог позволить мне умереть от рук каких-то мелких сошек. Тут дело в не в благородстве. Благородство и мой брат — понятия несовместимые, уж я-то знаю. Просто… Моя любовь к нему была упоительно сладкой иллюзией. И мне горько себе в этом признаться, ведь иллюзии всегда ложь. — Не всегда. В некоторых иллюзиях есть доля правды, в чистом вранье же — никогда. На этот раз Сенджу не стала давить улыбку. Она лишь дала волю слезам, уснув на коленях подруги. Эри преследовали сомнения: она боялась, что, по временному переезду Сенджу к ним, ее состояние лишь ухудшилось, но теперь все встало на круги своя — Сенджу предвидела каждую из своих истерик. Она приняла правильное решение. Вакасе лучше не видеться с ней, чем изводить себя теми же терзаниями, что Эри — раскаянием от невозможности помочь.***
В четверг после дождя токийское небо озарила дивная, на редкость длинная радужная дуга. Сенджу любовалась природным явлением, а Эри ей. «Она идёт на поправку, это не может не радовать». Изана читает какую-то брошюру и доедает салат. Когда комната наполнена тишиной, но ее населяет несколько человек, погруженных в свои мысли, это создаёт особую, уютную атмосферу. Пока Изана читал, а Сенджу любовалась, Эри внимательно наблюдала за ними, стараясь запечатлеть в памяти этот прекрасный в своей краткости и неповторимости миг. Изана — обычно крайне аккуратный — задел локтем соль. Крышка откупорилась, просыпалось на удивление много. Эри жестом показала, что сама уберет, Изана нахмурился и выпалил что-то о том, что он не бытовой инвалид, и их маленькая перепалка вырвала Сенджу из грёз. Почувствовав неладное, Эри позволила Изане справиться со своей оплошностью самостоятельно, как он того и хотел, а сама тем временем подошла к Сенджу, на глазах которой уже накрапывали слезы. Одними губами она просит: — Уведи его. Уточнять, кого именно, не нужно. И Эри честно пытается увести Изану — пытается настолько, насколько позволяет ее умение изворачиваться, и когда она неосознанно сжимает локоть Изаны, он сбрасывает ее руку, как опавший кленовый лист, и не сводит дотошного взгляда с Сенджу. — Думаешь, я не видел твоих слез? Думаешь, это роняет тебя в моих глазах? Ты больше не глава Брахманов, но по-прежнему цепляешься за хрупкий авторитет. Именно то, что ты так отчаянно скрываешь свои слабости, и делает тебя такой жалкой. Эри испуганно посмотрела на место, где недавно просыпалась соль. Плохая примета — и Сенджу с Изаной делали все, чтобы это подтвердить. Сенджу поднялась со стула: гневно раздувались ее ноздри и поджимались губы. — Кто бы говорил! Ты… подонок. — Скорее всего ты права. Но если бы я был подонком настолько, чтобы высмеять твои слезы, то я бы не ушел сейчас, а продолжал измываться. А я — ты только посмотри! — уже на пороге. И правда: Изана попятился. Сенджу рассмеялась с деланным облегчением, но в тоне ее угадывались тысячи осколков боли. — И, Сенджу, на будущее. О таких вещах можно попросить меня прямо. — Не думай, что ты еще хоть раз увидишь меня такой. — Все может быть, — пожав плечами, Изана крутанулся на пятках и вышел из квартиры. «Опять дела группировки», — Эри проводила его фигуру взглядом, полным обречённости. Тяжело сказать, когда было лучше: когда он не состоял в банде, но продавал наркоту, или сейчас. Но одно осталось неизменным – несмотря на заверения истинного она совершенно точно не чувствовала себя в безопасности. — И как ты с ним живёшь? — Выживаю, — с лёгкой улыбкой поправила Эри, — сама не знаю как. И на следующий день Сенджу собирает вещи и выметается — по-другому это не назовешь. Она прибирается, целует Эри в лоб и несётся по ступенькам, как вихрь. Эри — следом. Эри не хочет ее отпускать. Эри переживает, что Сенджу не полностью оправилась. Но напоследок подруга произносит фразу, словно специально выбившую ее из колеи: «Если ты его не боишься, это не значит, что все в порядке. Изменилось твое отношение к нему, а не он сам. Не путай это».***
А в субботу происходит нечто неожиданное. Настолько, что в это тяжело поверить при ясном рассудке. Пока Эри учит уроки, а Изана разбирается с бумажной волокитой (Эри была в ужасе, что группировкам необходимо составлять отчёты) он неожиданно поднимает на нее спокойные глаза и ошеломляет предложением: — Сходим на свидание? Домашнее. Я все организую прямо тут. — В честь чего? — она старательно изображает невозмутимость, но, кажется, плохо получается — щеки обжигает пламень стеснения. — Отпразднуем уход Сенджу. — Это некрасиво. Ей нужна была поддержка. — И она ее получила. Ты вечно будешь отказываться от радостей жизни потому, что это некрасиво по отношению к кому-то? — Ладно, уговорил. Эри откинулась на спинку дивана. Изане действительно сложно отказать, он всегда добивается желаемого — будь то уборка или их свадьба. Не только щеки, но и уши пошли красными пятнами. Когда-нибудь они поженятся, правда ведь? Как себя будет ощущать Эри в этот момент? Приятна ли на ощупь ткань подвенечного платья? — По-другому быть и не могло, — самодовольная, совсем мальчишеская улыбка касается губ Изаны и тонет в кровоподтеке на подбородке. Эри забыла бы, к какому миру принадлежит Изана, если бы не его изувеченное лицо. Не настолько, чтобы беспокоиться, но достаточно, чтобы служить наглядным напоминанием — Во сколько? — Восемь вечера. Не опаздывай. Эри качает и головой и смеётся в мыслях: «Если я опоздаю хоть на минуту, ты на порог меня погреться больше не пустишь, мистер пунктуальность».***
До свидания Эри коротает время в доме семьи Акаши. Сенджу стала молчаливой, как рыба — из нее словечка не выудишь ни провокацией, ни поддразниваниями. Но это, быть может, и к лучшему. Эри сидела за просмотром телевизора в одном из своих милейших платьев — делать ей было больше нечего. Но, пройдя в туалет, она услышала знакомые голоса, и прильнула к стене. Подслушивать — нехорошо, однако, когда очень хочется — можно. — Ну, не смотри на меня так. Я знаю, что ты не одобряешь. — Я ничего такого не говорил. — А тебе и не нужно говорить, за тебя всё скажет взгляд. — И каким же ты видишь мой взгляд? — Осуждающим. Холодным, как лёд. — Острым, как кинжал, горьким, как васаби. — Я, между прочим, серьезно. — Я, в общем-то, не уступаю тебе в искренности намерений. Присядь. На какое-то время наступило молчание. Грузное для Эри, но задумчивое для возлюбленных. — Что ты хотела этим сказать? — Ничего. — Можешь не беспокоиться о лжи. Я не юный сорванец, чтобы ты провела меня, надавив на чувство вины. — Да просто я не хотела, чтобы ты видел меня такой! Я боялась, что мои страдания покажутся тебе глупыми, детскими. «Как и ожидалось, Вакаса не поймет желание Сенджу закрыться от него в своем горе. Он хочет сделать всевозможное, чтобы помочь, но она отвергает его, и это не может не обижать, или, как минимум, не вызывать вопросов». — В этом дело? Тебя обижало, что я называл тебя ребенком? — Ну, конечно! А какой девушке такое будет приятно? — Сенджу, мне жаль, что ты настолько плохого обо мне мнения. Твой брат погиб — как и ты, я скорбел. Кем бы я был, если бы насмехался над своими чувствами? — Альфой, разумеется. Таким, каким тебе надлежит быть. — Надлежит кем? Господом богом? Лёд стены холодил лопатки, а жаркое любопытство разгоралось все сильнее. — Я бы хотел, чтобы ты говорила о своих чувствах напрямую, а не решала все за нас двоих. — Я подумаю об этом. — Вот и славно. Щемящей тоской обливалось сердце. Эри не могла бы ответить, что в ней преобладает — радость за подругу или черная, сметающая все на своем пути зависть. Если бы они с Изаной с такой же лёгкостью смогли прийти к понимаю, она была бы самой счастливой омегой, нет, женщиной на всем земном шаре.***
С тех пор, как Эри вошла в метро, ее не покидали жуткие спазмы внизу живота. Тошнота, агония и ломка суставов — похоже, у нее поднялась температура. Людской гул заглушал здравые мысли. Эри решила, что подумает об этом позже, когда выйдет из метро. Но, оказавшись на улице, она не испытала облегчения, лишь разочарование. У витрины ювелирного магазина она поняла, в чем дело. У нее началась течка. Она забыла принять лекарства — и сейчас ослабленное тело требовало отдаться истинному. Оно изнывало вовсе не из-за болезни, а из-за неконтролируемого желания. «Проклятие!» — взбеленилась Эри и скрутилась от нового прилива дрожи, прокатившийся ударной волной вдоль ее тела. Она не подозревала, что Тодо наблюдал за ней даже сейчас и хотел помочь ей дойти до дома, но его опередила женщина, вышедшая из ювелирного. Она помогла Эри подняться и провела ее до дома. Тодо следовал за ними как в прострации, не слишком скрываясь. «Что ты вынюхиваешь здесь, мама?»