***
После девяти часов в парке стало совсем пусто и, к счастью Витиных барабанных перепонок, тихо. Дети ушли со своими мамами под руку, и о ребяческих играх на площадке напоминали только рисунки, оставленные на асфальте. Мелом девчонки и мальчишки начертили классики, мимо которых ни Аня, ни Витя пройти не смогли; рядом малышня нарисовала множество солнышек, цветочков и кошек. Фонари светили, но тускло — даже небо, окрашенное в лилово-красный, сильнее освещало закоулки парков. Пара вышла к озерам. Пчёлкин держал Анну за руку, что за время их прогулки стала почти единым целым с его ладонью. Каблуки девушки распугивали кузнечиков. Князева в спокойствии шла рядом с Витей. Тем для разговора было ещё целое множество, но после весьма посредственного ужина из рожка ванильного мороженого и какой-то импортной дорогущей мармеладки, которую Вите не с первого раза захотели продавать, Ане хотелось чуть помолчать. Пчёла был не против; ему с Княжной хоть преподавателей рижского университета обсуждать, хоть идти в тишине нравилось одинаково сильно. Девушка вздохнула чуть глубже, неосознанно огладила костяшки Вити пальцем. Он посмотрел на Аню, до щеки которой губами мог бы без проблем дотянуться, и спросил: — Ты не замёрзла? — Немного, — кивнула девушка и раньше, чем Пчёлкин успел снять с себя пиджак, надела жакет, предусмотрительно взятый из дома. Белое на чёрной рубашке контрастировало ярко, напоминая Вите своей комбинацией медицинский халат. Он усмехнулся каким-то мыслям, выдал выразительное: — Мерзляка. Раньше, чем девушка успела на него обернуться с напускным возмущением во взгляде и голосе, он перехватил её руку и повел с асфальтированной дорожки к небольшому травяному склону, который кончался у самой кромки воды. — Пойдём, — кинул Витя. Анна чуть воспротивилась, цепляясь за его ладонь так, что, наверно, могла бы Пчёлкина остановить, если бы была в полтора раза сильнее: — Куда? Не говори только, что купаться захотел!.. — Почему бы и нет? Местные только здесь и ныряют! — воскликнул Пчёла почти что невинно, но раньше, чем Анна в нешуточном сомнении рванула обратно на асфальт, руки вскинул в жесте мнимой капитуляции. Уверил с усмешкой, в которую Князева как-то уж слишком быстро для самой себя поверила: — Не буду, не буду. Посидим просто, Анют. — На траве? — со вскинутой бровью уточнила Анна, но шаг всё-таки сделала. Босоножки напоследок цокнули по поребрику, выложенному по бокам асфальтированной дорожки кирпичами, а потом глухо стукнулись о траву. Каблук, к счастью её, был толстым, а земля — сухой, что позволило ногу твердо поставить, не подворачивая себе лодыжку. — Ты хоть знаешь, как тяжело траву с ткани отстирать? Витя с ней ещё шаг сделал, подходя ближе к воде, а потом скинул с себя пиджак. Постелил его тыльной стороной на землю и руку Анны взял, помогая ей усесться поудобнее: — Присаживайся. Князева послушалась, опустилась на пиджак, на Витю посмотрела снизу вверх со смесью сомнения и сожаления, что ему совершенно непонятна была. У Ани неприятно дрогнуло что-то в горле, словно она перед вздохом попыталась проглотить колючую проволоку; девушка уточнила: — А ты? — Нормально, — махнул рукой Витя, размял коротко ноги. Аня, не тратя особого времени на рассуждения, подвинулась в сторону и дёрнула Пчёлкина за ладонь на освободившуюся половину жакета. Тот поддался, вскинул свободную руку в попытке удержать равновесие, и ругнулся, когда его занесло чуть в сторону. У Князевой дыхание в груди спёрло так, словно Витя не на землю упал, а в пропасть полетел. Через секунду же задержанный вздох вырвался наружу смехом, каким, наверно, смеялись только немые — если они в принципе умели хохотать. Анна раскрыла рот, заколыхалась беззвучно, когда Пчёлкин, кряхтя, как старик, приподнялся на локтях. Сам, конечно, улыбался, но, увидев улыбку Князевой, в напускной строгости спросил: — Чего смеешься, а? — Х-хотел как лучше, а п-получилось… — задыхаясь от тихого смеха, просипела Анна, но фразы своей так и не договорила. Она прикрыла лицо руками, спрятала его на подогнутых коленях, так и продолжая давить смех, когда Витя окончательно распрямился и, выдохнув, обхватил её обеими руками, потянул ближе: — Смешно ей… А-ну иди сюда!.. Не стал валять девушку по земле, а положил Анну на себя. Она едва успела ладонь выставить, чтобы макушкой не заехать по подбородку Вити. Хохот, который Аня до последнего пыталась подавить, зазвенел колокольчиком над гладью озера. И, наверно, звенел бы ещё долго, если бы Князева не поняла вдруг, как они выглядеть могли со стороны — для того же дежурного милиционера, патрулирующего ночные улицы Москвы. «Ещё подумают… невесть чего» Сердце ухнуло так, что, наверно, даже Пчёлкин почувствовал его сокращение через два слоя рубашек, через свои и чужие рёбра. Тогда Княжна откашлялась и, опираясь оголившимся коленом на пиджак меж ног Вити, поднялась обратно, сказала: — Не разлеживайся. Земля остыла, холодно быть может. — Я не мёрзну, — на выдохе подал голос Пчёла, поняв, почему Анна отскочила, как ошпаренная. Он поднялся на локтях, потом и вовсе распрямился, чувствуя в груди что-то, напоминающее прозрачный кол. Вместо того, чтобы Князеву вопросами доставать, Витя на девушку обернулся, на профиль её взглянул, словно улыбки на нём думал найти, и чуть толкнул Незабудку плечом: — Я не люблю тепло так сильно, как ты. Она в ответ только фыркнула и обернулась за плечи, словно боялась, что в тени деревьев за ними шпионить мог кто. Князева взглянула на забор, тропинку, что простиралась чуть выше по склону; единственным живым существом, кто мог их разговор подслушать, был бродячий кот с удивительно блестящей — для бездомного животного — шерстью. Аня повернулась обратно к озеру. Помолчала секунду, а потом сказала едко: — Там, к слову, лавочки были. — Знаю, — кивнул Витя, почувствовал, как под тканями их одинаково чёрных рубашек соприкоснулись плечи. — Потому и повёл тебя подальше от них. Он посмотрел на Анну с коронным своим прищуром и не менее персональной усмешкой, к которым Князева вдруг стала привыкать. В ответ Князева цокнула языком в не менее выразительном жесте, не задевшим Пчёлкина, и рассмеялась — так же звонко, но коротко. — Ход конём? — Скорее, полёт Пчёлой, — подмигнул ей Витя и раньше, чем девушка снова закатила глазки к ночному небу, залез в карман пиджака, на котором они сидели. Достал сигареты, закурил, прокрутив колесико зажигалки. Как хорошо, что спички ушли в небытие!.. Сейчас бы отсырели от влажности озера, потом никак бы ими не воспользоваться было… Вспышка огня отразилась на лице Анны коротким светом, по теплоте своей напоминая лучи заката. Витя убрал зажигалку в карман жакета девушки, сделал первую затяжку. Привычная горечь закружилась на языке. Князева подметила: — В присутвии дамы, как правило, спрашивают, можно ли закурить. Он в первую очередь дымом выдохнул в сторону, переложил сигарету в левую, дальнюю от Ани, руку и потом обернулся. Посмотрел, каким спокойным было тонкое лицо Князевой, и понял, что фраза эта была лишь началом их нового разговора. Никакой обиды или возмущения его желание закурить на самом деле не вызвало. Тогда Пчёлкин сказал: — Не пропахнешь. Ни ты, ни занавески твои. Он положил руку на согнутое колено, сжал-разжал пальцы, словно Князеву подманивал. Аня чуть подумала, посмотрела на него с прищуром, который не напряг, и вложила всё-таки ладонь. На миг какой-то стало тихо. Анна посмотрела на гладь озера, что поздним вечером напоминало какой-то фантастический космический портал, на уток, пережидающих ночь на другом побережье, а потом она чуть притянула к себе руку Вити. Снова рассмотрела перстень Пчёлы. В нём цепляло многое — начиная от одного его присутствия на ладони бригадира и заканчивая тьмой камня, обнимаемого золотыми завитками. Анна щурилась, рассматривая кольцо взглядом ни то опытного ювелира, ни то хитрющей цыганки, подумывающей стянуть перстень с пальца Вити. Он с усмешкой затянулся: — Если думаешь, сколько сможешь получить за него в ломбарде, то могу назвать примерную сумму. — Типун тебя, Пчёлкин! — дёрнула головой Аня. Наверно, если бы камень не зацепил слишком сильно, она бы отвесила шутнику подзатыльник — не сильный, не ощутимее удара, каким наградила Витю на балконе Юрия Ростиславовича. Девушка только перекрутила руки так, чтобы ладонь Пчёлы оказалась сверху. — Понять не могу, что это за камень? — Сам не знаю, — пожал плечами Витя. Раньше, чем Анна вскинула в удивлении голову, пояснил: — Мне всё равно на камни. Я этот перстень купил, когда впервые пришел в ювелирный не просто поглазеть на красоту, а взять то, что действительно понравилось. А там этот… — он чуть дёрнул ладонью, вместе с нею и руку Ани поднимая. — …друг был на витрине. Блестел так ярко, зараза. Сразу взор зацепил. Да ещё и камень этот чёрный… На контрасте мне и понравился, наверно. Девушка закусила внутреннюю сторону щеки. Она на камень в перстне посмотрела так, словно от прикосновения к тьме с ней могло случиться что-нибудь страшное, и тогда предположила: — Возможно, это разновидность чёрного алмаза, — но быстро поправилась. — Точнее, бриллианта. — А есть разница? — Конечно, — с видом знатока качнула головой Аня. — Алмаз — драгоценный камень. А бриллиант — уже обработанный для ювелирии алмаз. Пчёла фыркнул; вот и весь маркетинг!.. Он стряхнул пепел на траву, потом обернулся обратно к Князевой и покрутил немного перстнем так, чтобы черные грани поймали свет фонаря, а вместе с ним и последние отблески заката. Сказал: — Саня предположил, что это… вспомнить бы название… Серендибит, вроде. — Кстати, вероятно! — поддакнула Анна. Снова прищурилась, будто возле глаза была линза, увеличивающая в разы, а потом вдруг вскинула голову: — А Сашка-то откуда в минералах разбирается? Пчёла рукой махнул, будто девушке объяснял вещи очевидные: — Он же по возвращении с армии на вулканолога хотел пойти. Читал много… Вот и блеснул оставшимися знаниями. — Саша хотел учиться… — повторила Аня так, словно самой себе эти слова пыталась в голову вбить. Пыталась, но получалось слабо, не верила. Сейчас, когда с именем Александра Белова ассоциировалась криминальная группировка, мысль об его обучении в горном институте казалась такой безумной!.. Даже сложно было того Сашу представить учёным-вулканологом, которого можно было бы ночью разбудить и узнать, чем стромболианский тип извержения отличался от гавайского. У неё непонятно что-то сжалось в районе левого предсердия, отчего по рукам прошлись мурашки. К счастью Князевой, рукава рубашки скрыли порыв некой сентиментальности. Она отвела взгляд от кольца и вдруг круто перевела стрелки: — Почему ты не пошёл в университет? — А зачем он мне? — вместо ответа спросил Пчёла и посмотрел на Аню так, словно из них двоих именно он умнее в разы был. — Как же?.. Без высшего сейчас никуда. — Брось, — махнул свободной рукой Пчёлкин; пепел с сигареты рухнул на рукав пиджака, оставил после себя лишь небольшую грязь. — Только разве что для галочки, — он затянулся ещё раз, но сделал это быстро, почти что нервно, и потом сразу же затушил сигарету, отбросил бычок в сторону. Секунду помолчал. Потом заговорил с жаром: — Я сейчас только пятый курс бы закончил. Представляешь? — он к ней обернулся, посмотрел удивительно серьёзно для Вити Пчёлкина, отчего у Ани как-то холодно стало под диафрагмой. — Только выпустился бы, не работал толком. А если и работал бы, то пропадал бы на заводе, перебивался от получки до получки… Врагу не пожелаешь. — Вышка для работы по специальности необходима, — подметила девушка и, не заметив, как пальцем огладила ладонь Вити, задала явно риторический вопрос. — Ты с детства мечтал стать рэкетиром? Пчёла чуть помолчал в попытках вспомнить о давних своих мечтах, и усмехнулся. Да, в чём-то права она была; не о карьере бандита он грёзил лет в пять… Витя на озеро посмотрел, думая на его поверхности прочитать ответ на вопрос Князевой. Признался: — Я в детстве аквалангистом хотел быть. Знаешь, на глубину нырять, флору-фауну озёр и морей смотреть… Вероятно, интересно. — И что помешало? Витя коротко посмотрел на ноги свои, постучал ими по земле, а потом вздохнул-выдохнул глубоко, пальцем свободной руки указывая на горло. Анна всё поняла — лёгкие слабые. «Надо же…» На мгновение ей стало грустно; кто знает, вдруг, если бы у Пчёлкина с дыхательной системой всё хорошо было, он бы не мутил всю эту тему сомнительную, не лез в бандитские разборки? Вдруг сейчас бы лазил на глубину, или даже был пилотом подводной лодки? Судьба — самый безжалостный шутник; так посмеяться может, что вся жизнь с ног на голову рискнёт перевернуться. — Потому, значит, ты решил курить? Чтобы и без того никакую дыхалку убить? — Сигареты… — хмыкнул в задумчивости Витя, оборачиваясь. Лицо Ани стало казаться ему ближе, чем было несколько минут назад, хотя Пчёлкин и не заметил, чтобы Князева подбиралась к нему. Тогда, вероятно, сам подсел?.. Отчего-то того тоже не помнил. Это не помешало Пчёле решить вдруг, что он Незабудку хочет поцеловать. Хочет. И поцелует. Поцелует, да, потому, что скучал. Ведь всё-равно Князеву с размазанными губами только он и увидит, а Аня ему и с красными щеками нравится. Да и от мороженого остался шоколад, уже «портящий» макияж её. Терять всё-равно нечего. Витя коротко взглядом от губ до глаз Анны пробежался, словно понять не мог, что для него привлекательнее было в тот момент, и, ослепнув на миг от искорок в её взгляде, добавил: — Сигареты — это, так. Для статуса. Князева успела хмыкнуть, прежде чем Пчёлкин рукой освободившейся обхватил её за шею, к себе совсем близко притягивая, и поцеловал в самый уголок губ. Носом уткнулся в щёку, под самый глаз Ани, когда почувствовал, как сильно вдруг всколыхнулась венка Князевой под его ладонью. И в голову ему что-то торкнуло. Как при опьянении, при каком тяжело держаться было. Девушка выдохнула тихо-тихо, словно боялась прозвучать распутно, и сказала хитро, когда поцелуй Пчёлы скользнул вниз по щеке, к скуле: — Ты ведь не хотел мне помаду стирать. — У тебя после мороженого уже контур смазался, — шёпотом признался Витя. Аня усмехнулась, на мгновение себе позволив мысль, что Пчёлкин врал, что отмазки придумывал, дабы её поцеловать. Так же быстро вернула, что, «не слишком ли высоко себя оценивает», и, дрогнув, кинула: — И молчал!.. — Вот же, сказал, — и вернул губы свои на губы Анны. Остатки красной помады отдали на кончик языка привкусом сладкой химии. Князева сопротивляться не стала. Гормоны выбросились разом в кровь, как от взрыва. Стало жарко, хотя и не особо тёплой была ночь, вместе с тем задрожали кончики пальцев. Девушка губы расслабила, позволяя Вите любое желание, дерзость, и едва ахнула в поцелуй, когда Пчёлкин ей руку в волосы запустил. Движение простое, но в тот миг на Князеву подействовало так, словно кожа головы была скрытой, самой эрогенной её зоной, до которой нельзя было дотрагиваться никому. Но не Вите. У него, видимо, в привычке, делать себя исключением из всех её правил и установок. Рука, лежащая на шее Ани, спустилась к пояснице, а язык Вити скользнул вдоль кончиков зубов Князевой. Она вздрогнула в его руках от наслаждения, что тремором проходило по телу, коже. Пчёлкин бы мог перекинуть девушку себе на бедра, так, что, сделай Анна два-три движения в попытке усесться поудобнее — и оба бы сорвались, вероятно, прямо тогда. Прямо в парке, прямо у кромки озера, не боясь быть пойманными, забывшись в уверенности, что в тот миг весь космос вокруг них сжался. Рэкетир спросил, от губ толком не отрываясь: — Хочешь на руки ко мне? Она думала, пока Витя губами её губы зажимал в крепком поцелуе, и ответила, когда рука Пчёлы погладила поясницу девушки. — Ты понимаешь, что мы можем под администравку попасть? Он почти ответил ей какой-то остротой, но в последний миг девушка, размазывая и по своим, и по его щекам помаду, в незнакомой самой себе смелости провела языком промеж губ Пчёлы. Трепетно, но так же смело, как и сам Витя Анну целовал, она обняла мужчину за шею, отчего ему под лёгкими стало совершенно воздушно. Желание усадить Князеву на себя перерастало в потребность. — Маленькая зануда, — фыркнул в ответ Витя и оторвался. На миг у Анны внутри что-то дрогнуло, обращаясь в хрупкий фарфор, способный разбиться от мысли, что она снова сделала что-то не так. Пчёлкин девушку в кончик носа поцеловал, проверяя, насколько она замёрзла. — В Воронцовский поедем? — Домой хочу, — прошептала Аня, вдруг ощутив себя невероятно усталой. Она голову на плечо Вите положила жестом, за который, вероятно, утром, перед встречей с Ольгой, себя винить будет, но тогда необходимо было почувствовать его руку своей ладонью, чтобы совсем не расклеиться от порыва внезапной слабости. Наверно, Анна так домой хотела только потому, что помнила, что вчерашней ночью Пчёлкин с ней остался, и надеялась следующее утро встретить все тем же завтраком, чаем медовым с липой и обилием поцелуев на подоконнике. Пчёла усмехнулся. Чуть посидел, а потом девушку двумя руками обхватил, словно она убежать пыталась, и протянул тоном смиренно-сетующим: — Эх, ты, гуляка!.. Поехали, Княжна!***
BMW, вероятно, стоило всё-таки заглушить, чтобы бензин не жечь. И Витя так бы и поступил. Только ведь не думал даже, что Анна, прощаясь с ним поцелуем, так втянется, что останется в машине на долгие десять минут, какие они потратили на ласки губ, языков и рук. У Князевой окончательно помада вся смазалась по щекам своим и Витиным, а у Пчёлкина губы опухли; их что-то изнутри покалывало мелкими иголочками, но подобное было приятно. Так же приятно, как и поглаживания ладоней Ани, её волосы, сминающиеся в его кулаке, и скрип сидений под их телами. Дьявол. Как она ему нравилась!.. — Ненасытная, — шепнул ей в губы Пчёлкин и двумя руками обнял девушку за шею. Левую ладонь поднял к волосам, в них зарываясь, а правую ниже потянул, к ключицам, проглядывающим из-под рубашки Ани. Князева украдкой оставила поцелуй на выемке верхней губы Вити, в ответ так же тихо сказала: — Кто бы говорил. И в выразительной «обиде» она наклонилась. Губами прижалась к шее Пчёлкина, чуть втянула в рот удивительно тонкую — для мужчин — кожу, обтягивающую кадык, и перекатила ту между зубами. Не больно совершенно. Витя откинулся на своё кресло, прикрыл глаза и ругательством перевёл дыхание, чтобы не сквозь зубы не прорычать. — Твою мать… Завтра, вероятно, на месте укуса Ани останется засос — такой, при взгляде на который у Сани Белого появятся вполне резонные вопросы и подозрения. Знал бы только Саша, что это не Витя с бабами-«одноразками» развлекался вопреки собственным клятвам, а что Князева в тайне от излишне опекающего двоюродного брата могла с мальчиками типа Пчёлкина творить, то очень бы Белый, наверно, удивился. Как минимум. Мужчина почти хмыкнул, но ухмылка застряла в горле костью, комом, когда девушка провела кончиком языка по укусу. Пчёлу передернуло в сладости; он, не в состоянии сдержать какое-то утробное рычание, ощутил, как дрогнувшие руки подхватили Анну под бёдрами. Она ахнула ему в шею, когда Витя пересадил девушку к себе на колени, и вцепилась ногтями в плечи под рубашкой. Кровь неслась по венам, ускоряясь и нагреваясь в равной степени сильно как от взглядов, так и от касаний рук и губ. Князева на бёдра Пчёлкину опустилась, случайно ногой с толстым каблуком попала по рулю. Тот дёрнулся на ручнике — машина не сдвинулась, но Анна, в автомобилях не разбирающаяся особо, вздрогнула, боясь, что, если не сейчас, так через секунду-другую дорогущая иномарка Вити развернется и мордой въедет в ствол ближайшей березы. Сердце в груди ощутимо ухнуло ни то от рук Пчёлкина, что крепко держали Аню под самыми ягодицами, ни то от собственных глупостей. Она рассмеялась тихо, выдыхая, и наклонила голову, лбом столкнулась с Витей. — Вот бы соседи обрадовались, если бы я гудок задела. Пчёлкин глаза поднял, не зная, хотел ли поправлять волосы Анины, что подобно шторам заслонили правую половину его лица, или не нужно было их трогать, позволить самого себя спрятать от тусклого света лампочки в салоне авто. — Если бы они и проснулись, то значит, не так сильно бы спать хотели. — Ты невыносим, — хмыкнула безобидно Князева и посмотрела на подъезд. Небольшая лампочка над самой дверью освещала слабо, но достаточно, чтобы увидеть серый прямоугольник домофона. Ночь отчего-то не напрягала темнотой своей так, как напрягала обычно. Ей не хотелось уходить. Но звать Пчёлкина к себе было бы моветоном… Она перехватила клатч с заднего сидения, куда закинула сумку ещё возле самого парка, и представила вдруг, как выглядела бы, вылезая с водительского сидения и оставляя за собой Витю. Чуть улыбнулась, заправила волосы. «Не глупи, Князева.. О чём ты думаешь? Чего добиваешься?» Он заглушил автомобиль, закрыл все окна. Анна на своё сидение перебралась, постоянно задевая ступнями рычаги, в зеркало посмотрела. Князева поправила нещадно стёртую помаду, — точнее, её остатки — как Витя вышел из иномарки. Пчёлкин не сомневался в решении своём, когда раскрыл перед девушкой дверь и, подобно джентльмену, какому вдруг стал подражать в манерах, поведении и самоуверенности, протянул руку. Под удивленным, но заинтересованным взглядом Князевой у Вити нервы дёрнулись, подобно канатам. — Помнится, ты с мамой пирожки делала? Она быстро сложила два и два и едва сдержалась, чтобы не засмеяться мужчине в лицо. Подумать только, под предлогом перекуса он, уверенный ловелас и сердцеед, напрашивается к Князевой в квартиру!.. А Анна сама только радуется этому. Отчего так? Она промолчала, не зная, что ответить на вопрос Пчёлкина, на свой, и тогда Витя протянул в выразительной хитрости: — Знаешь, как интересно попробовать? Девушка усмехнулась, поправила юбку, разрез которой ушел сильно в бок, и направилась к дверям подъезда. На ходу она достала ключи, а когда подняла голову, открывая домофон, Витя уже плечом прижимался к стене дома. Анна с прищуром спросила, придержала дверь: — Перед сном мучное? Фигуру не бережешь, Витенька! — и сама не заметила, как ни то в шутке, ни то в серьёзной нежности сорвалось с языка это уменьшительно-ласкательное. — А я днём сгоняю всё! — нашел, что ответить, Витя. Девушка так и продолжала улыбаться, понимая, что на не особо убедительный её довод Пчёлкин смог найти контраргумент, который сама Князева уже не нашлась, чем оспорить. Какой-то отголосок разума сказал Ане, что она легкомысленно поступает, но девушка не услышала ничего за скрипом петель двери подъезда. Искусанные и оцелованные губы изогнулись в улыбке хитрой, когда Князева за спиной услышала стук ботинок Вити. Сердце дрогнуло, как в предвкушении чего-то сладкого.***
Рубашка, какую Пчёла помять не хотел, висела, прямо как утром, на спине стула. Кобура пистолета уже знакомо легла на кофейный столик в гостиной Анны. Сам Витя стоял возле излюбленного окна, с которого открывался вид на никогда не спящую, но дремлющую в тот час Москву, и ел разогретый на сухой сковороде пирожок с малиной. В мышцах чувствовалась приятная усталость. На лице ощущались, будто тлея, следы от поцелуев, а на языке был сладкий привкус ягод. Пчёла о чём-то незначительном в тот миг думал. Вроде, рассуждал, по каким дорогам завтра добраться быстрее до «Курс-Инвеста» будет. Потом вспоминал о сегодняшних перешептываниях Люды и Космоса; секретарша была белее полотна, за локоть Холмогорова держалась, когда Пчёлкин вышел из кабинета Белова, а Кос ей что-то тараторил успокаивающее. Неужто космическое чудовище решило окучить девчонку, что на побегушках у Лапшина бегала?.. Вот так тандем! Хотя, кто бы говорил. Сзади раздались шаги; босые ступни Анны с полом соприкасались глухо, но в тишине прозвучали так, что Пчёлу выдернули из мыслей, по тягучести напоминающие зыбучие пески. Девушка размазывала по рукам крем с какими-то маслами, когда подошла к окну. Она спиной прижалась к стене, чтобы лицо Витино видеть, и чуть помолчала. Слова были не к месту, но по итогу Анна, дав тишине не больше десяти секунд, подбородком указала на пирожок в руке у Пчёлы. — Что скажешь? — Вкусно, — мужчина кивнул так, словно знатоком особым в выпечке был. Анна кивнула понимающе, едва сдерживаясь, чтобы не отпустить шутку какую-нибудь острую, и отвернулась в сторону стойки с растением. За окном шумела тихо автомагистраль, когда Пчёлкин перевел дыхание; как спокойно и хорошо!.. Не хотелось уезжать. Совсем. Он снова вздохнул глубоко — как, наверно, только горькие затяжки делал — и на спокойный профиль Анны посмотрел. Девушка уже косметику смыла, волосы перед сном расчесала, и перед ним в халате спальном стояла. Ощущение какой-то «бытовухи» не напрягало Князеву, и эта её простота к их полуобнаженности, к неспешности Вити, так Пчёлу привлекала… Он решил рискнуть. Прозрачно намекнул: — За завтраком отлично пойдут! Анна усмехнулась; за смешком её диафрагма сжалась в напряжении, как обычно бывало при пневмонии. Девушка по рукам растирала крем, и без того хорошо впитавшийся в кожу, когда в горле точно образовался узел; намекал Витя на обычную ночевку, или думал в два-три часа к ней постучаться с целью другой?.. Князева вдруг со смесью удивления и смирения поняла, что мысли не напугали. Они… казались нереальными, но никак не отталкивающими. Так ощущались фантазии о том, что навряд ли сбыться могло. А если бы и сбылось, то нескоро. Девушка дала ответ, ощущая, как с каждым словом подъязычная уздечка становилась сухой, как пустынный песок: — Ясное дело, тебе ехать никуда уже не захочется. Как и у себя дома завтракать? — Княжна, я даже уже разделся, — подмигнул ей Витя так, что у Анны щеки загорелись. Как, дьявол, по щелчку пальца, горячим стало лицо, словно к нему опасно близко поднесли огонь. Только бы не покраснели!.. По крайней мере, чтоб не совсем сильно. — Это, как я понимаю, честь? Она постаралась спросить остро, чтобы совсем стеснительной не показаться, — хотя, сложно, наверно, при взгляде на ситуацию со стороны Анну, губы и шею Вите кусающую, «стеснительной» назвать, — и скосила взгляд на тело Пчёлкина. Оно привлекало не меньше самого Вити; особенно Анне нравился мягко выраженный пресс и россыпь родинок в районе левых рёбер. Князева бы, наверно, если бы пьяна была, то провела пальцами по коже Вити. Анна посмотрела на Пчёлу и, поняв, что ответа не дождётся, рискнула позволить себе последнюю в ту ночь дерзость: — Ещё немного, Пчёлкин, и мне покажется, что я тебе приглянулась. — А это разве не ясно? — спросил Витя и взглянул на неё так, будто не стеснялся совсем. И только сердце чуть чаще постучало по ребрам в попытке вырваться, убежать куда-то прочь, когда Князева вдруг посмотрела на него без прищура. Так серьёзно в глаза всматривалась, словно думала всю душу из него вытянуть. У Пчёлкина что-то дрогнуло под ребрами, — сильно, что, наверно, даже Анна бы могла резкое поднятие грудной клетки заметить — и он всё-таки сказал: — Я думал, очевидно, что ты мне нравишься. На миг даже стихла автомагистраль. Князевой показалось, что слова её оглушили, раз она ничего сказать не смогла. Только сердце пару раз ударилось о ребра с такой болью, словно грудина изнутри шипами была покрыта, и потом тоже затихло. Витя на девушку смотрел так же прямо, как какие-то секунды назад смотрела она. Пчёлкин чуть раскачался на стопе взад-вперёд, думая спокойным показаться, но этим лишь сильнее себя выдал. Если у Ани сердце стихло, будто думало притвориться нерабочим, то у Пчёлы внутри всё забилось с тактом взрывного механизма. Не молчи же, Анюта… Князева в мыслях облизнула высохшую губу, чем Витю едва ли из себя не вывела. Ему до скручивания лёгких захотелось поцеловать Аню, чтобы слов от неё не дожидаться, действиями дать ответить, но в последний миг себя сдержал. Молчание стало серьёзной проверкой нервов на прочность. Казалось, прошли сутки, прежде чем девушка спросила: — Давно? — С Сашиной свадьбы точно. — С момента, когда я тебе пощёчину дала, вероятно? Она усмехнулась. Острила, по крайней мере, пыталась. Пчёла посмотрел на Анну, ожидая увидеть в её глазах суровую сдержанность, но девушка улыбалась самым уголком губ. Дьявол, как же тянет!.. Точно Незабудка. — Наверно, раньше, — протянул Витя, думая, вспоминая конец мая, который, казалось, был совсем недавно, но в то же время казался удивительно далёким, почти что непостижимым. — Ты когда за нами в подъезд побежала, после взрыва. Когда нас с Сашей уже растащили, ты присела передо мной… Он запнулся, вдруг поняв, что откровеннее говорил, чем на любой исповеди, на какой, вероятно, ему бы долго пришлось грехи замаливать. Витя посмотрел на Анну, на её внимательно-заинтересованный взор, что прошивал, подобно иголке, воткнутой в куклу Вуду, и решил, что терять нечего. Пан или пропал. — Я думал, что головой ударился, и ты мне мерещишься. Потому что сказал тебе ждать внизу, не бежать за мной. Но ты пошла. — Пошла, — как зачарованная вторила Анна. Витя отложил несчастный кусок теста с малиной в сторону. Мать твою. Минуту назад они обсуждали пирожки, а сейчас он ей душу раскрывает!.. — Я злился. Думал, «вот безумная, что, у неё, девять жизней, что ли, чего здесь забыла?..». Но у тебя глаза такие огромные были, напуганные. И ладонь дрожала. И… — поджал зубы. — …блять, переклинило. Не смог ругаться на тебя. Витя коротко дёрнул щекой в попытке заткнуть волнение, крутящее горло до спазма, и с усмешкой, смеющейся над своей сентиментальностью, постучал пальцами по грудине: — Что-то щёлкнуло. И у Ани тогда тоже что-то щёлкнуло. Она приложила немало усилий, чтобы взгляда в сторону от Витиного лица не отвести. Сглотнула слюну, что по консистенции больше походила на пену; слов в голове не осталось. Вот так, что ли, и осознавался на самом деле момент, становящейся кульминацией любого романтического романа? В неловкости, пустоте в голове и недоеденном пирожке с малиной? П-хах!.. Ремарк, выходит, врал, описывая терзания души многочисленными абзацами? Всё на деле так просто?.. Или, может, устала, и симпатию сравнила с… чем-то бо́льшим? А может, до сих пор боится быть обманутой, за что себя потом корить станет безбожно? Столько вопросов, и не на один не было ответа. Анна, тоже ставя всё на кон, мотнула головой: — Поздно уже, — она смогла саму себя в последний миг исправить и закончила мысль с замершим сердцем: — Пойдём. — Куда? Он девушку взглядом проводил, когда Князева на полуваттных ногах дошла до дверной арки гостиной, и развернулся. Поджилки дрогнули так, что, наверно, держал бы Витя что-то в руках, то уронил бы обязательно. Анна меньше, чем на миг, подумала, что слишком высоко саму себя оценила. Взявшись за косяк, чтобы не упасть, почти спокойно мотнула головой: — Спать. Отдыхать. Поздно ведь. — Ты в одной кровати со мной будешь спать? — спросил Пчёла и голоса своего не сразу узнал. Слишком низко прозвучал тембр, привычный с восемьдесят восьмого года. Князева почувствовала, как кровь, прибившаяся к щекам, по температуре стала сходной с кипятком, но в упрямстве, которое только сама смогла понять, сказала: — Не будешь же ты спать, как пёс дворовый?.. Витя всё понял. Ему показалось, что где-то далеко-высоко над Москвой бахнул салют, какой обычно не запускали ни для какого праздника. Он коротко сжал кулаки, позволяя себе только такую роскошь, и за девушкой пошел, параллельно ударив по выключателю. В гостиной стало темно. Когда он подошёл к двери спальни, то Князева уже собрала покрывало в единую баррикаду, какую положила по середине кровати. Пчёлкин на миг дар речи потерял, желая только усмехнуться; мама, да так дети в детском саду уже не делали лет как десять!.. На деле Витя прошелся к Анне со спины. Она распрямилась и раньше, чем бригадир спросил что-либо, сказала совершенно спокойно: — Кровать большая. Места двоим сразу хватит, даже с «границей». Тогда Пчёле ещё сильнее захотелось расхохотаться. Сказал бы ему кто три месяца назад, что он будет с девчонкой, которая ему нравилась сильно, в одной кровати лежать, но с баррикадой из подушек и одеял, то покрутил бы пальцем у виска. Потому, что Витя, как правило, в постель с дамами укладывался для совершенно иных целей. Но теперь, видимо, действительно, будет жизненный опыт такой. — Надежнее защиты, конечно, не придумать, — поддакнул Пчёлкин и, проведя кончиками пальцев по изгибу Аниной талии, направился к левой половине кровати. Смеяться хотелось чуть ли не в истеричном припадке от осознания, что он действительно собирался спать с Анной, но спать в самом безобидном смысле этого слова. Князева усмехнулась ему в ответ, чувствуя, как порохом взрывались нервы от короткой ласки мужской ладони. Она проверила окно, развязала узелки халата мелко трясущимися пальцами. Она повела плечами, снимая с себя халат, в майке и шортах оставаясь. Сидящий на кровати Витя смотрел на неё, на Княжну свою так, наверно, ни один мужчина не смотрел — с замершим взором, расширившимся зрачком и руками, пальцы которых сжались на каркасе кровати. На сердце, несмотря на переживания, волнения, стало вдруг сладко от этого взора. Так ощущалась смесь дёгтя с мёдом. Аня прошлась к кровати и залезла под одеяло, что кончалось ровно у баррикады из покрывала. Пчёлкин вздохнул, откровенно не понимая, как его жизнь вообще к такому привела, и вытянул из шлевок ремень. Брюки снимать не стал, чтобы девушку совсем не смущать, и лёг в постель. Подушка под его головой пахла духами Князевой. Витя посмотрел в потолок, что вдруг стал казаться недосягаемым, и вздохнул снова. Он чуть помолчал, а потом мыслям своим усмехнулся так выразительно, что Анна спросила сразу: — Что смешного? — Да так, — мотнул головой Пчёла, но, услышав скрип каркаса слева от себя, пояснил обернувшейся на него девушке. — Просто интересно получается! Девчонки обычно на первом свидании не целуются, а мы с тобой в одной кровати спать будем. Анна на миг затихла, а потом осознание происходящего настигло её холодом, отступая жаром. Ведь, по сути, Пчёлкин прав — он только сказал, что Князева нравится ему, и та уже пригласила в спальню. «Твою же ж мать…» Ей захотелось вдруг Витю придушить. Или, наоборот, чтобы он Ане воздуха глотнуть не дал. Девушка чуть помолчала под внимательно-шутливым взглядом бригадира и, ощутив, как вспыхнула кожа под одеялом, кинула: — Да ну тебя, Пчёлкин! Он рассмеялся в звонкости, что собственная шутка особо порадовала, но быстро затих. Пчёла посмотрел на плечи Ани, что к нему развернулась спиной. Бо́льшего за баррикадой не увидел. Витя перевёл дыхание. Шепнул: — Спокойной ночи, милая. Князева не ответила в первые секунды, но потом, носом зарывшись в подушку свою, сказала всё-таки с сердцем, стучащим где-то в горле: — Сладких снов… Девушка сдержалась, чтоб наволочку не закусить, чтоб не назвать Пчёлкина каким-нибудь мягким прилагательным, и лицо спрятала в руках. Витя того не увидел, и Анна, этим радостная, попыталась уснуть. Пчёла же за спиной её долго лежал, в ночи разглядывая разбросанные по подушке волосы Князевой. И тогда ему всё равно стало на смехотворность пледа, что лежал между ними стеной. Всё равно на осознание, что Князева в ответ в чувствах не призналась, что просто уснула, не целуя Пчёлу ночь на пролёт. Ведь Витя лежал в кровати с девушкой, которая успела поселиться в его голове, ароматов духов и воспоминаниями попасть в мысли, вплетаясь в молекулу ДНК. И это в какой-то степени было куда интимнее секса, который Витя любил, откровеннее жарких движений и финалов, какие его только настигали. Пчёлкин повернулся на другой бок. В сорок третьей квартире стало тихо.