***
Витя не обманул — до Лубянки они добрались быстро. Пчёлкин даже никого не обгонял и не подрезал, когда вел автомобиль уверенно по проспекту, что с каждым проеденным кварталом приближал их к самому центру. Аня сидела справа от Пчёлкина, уже практически привычно занимая это место в его автомобиле. За окнами «бэхи» пролетали здания Москвы, что чуть ли не с каждым годом всё больше и больше напоминала какой-нибудь западный мегаполис, о которых до перестройки никто не имел никакого представления, но перед глазами Князевой отчего-то были возле не постройки на Тверской. Аня глаза закрывала — и вспоминала, как ночью тёмной с Витей целовалась, переползая с сидения пассажирского Пчёлкину на колени. Открывала, думая прогнать морок, но мыслями всё-равно оставалась в прошлом вечере. Воспоминания о тесноте на водительском кресле, дыханиях, одинаково сбившихся в единое, и помаде, скрасившей мазками их щёки, не исчезали и при свете дня. Сердце щемило сладко, отчего Князева улыбалась глупо. Давно же такого не испытывала… Даже приблизительно. Уже как год точно, а то и больше, не крутились так сильно мысли вокруг одного человека. «Не теряй себя только, милая», — тихо у себя попросила Анна. «Себя в нём не потеряй…» — Тебе Белова не говорила, возле какого выхода будет ждать? — спросил Витя, заворачивая с Тверской улицы на Театральный проезд. Аня малость нижними веками вздрогнула, когда за окном показался Большой Театр. На секунду нервные окончания вспыхнули искрами; стало вдруг страшно, что Пчёла мог как-то мысли её услышать, понять. — Нет. — Вижу её, — кинул Пчёлкин и, нарушая всевозможные правила вождения, развернулся на повороте. Анна с громким ахом, который сдержать не успела, вцепилась в общий подлокотник, едва ли не впуская ногти в руку Вити; центробежная сила нещадно занесла их в сторону, и Князева едва ли понимала, как мужчине удалось удержать руль. — Витя! Аккуратнее! — Всё под контролем, Анютка! — весело ответил ей Пчёла, перекрикивая шум Лубянской площади, возле которой круг навернул, и говор магнитолы. Анна в ответ на него недовольно посмотрела, ощущая, как сердце кольнуло — ни то от манёвра Пчёлкина, ни то от этого его «Анютка». Девушка посмотрела в открытое окно. Возле одного из спусков в метрополитен стояла Ольга. Она подпирала плечом фонарный столб и сумочку небольшую перекладывала из руки в руку, словно от её тяжести — вероятно, не сильно большой — у Беловой руки отнимались. Витя подъехал к поребрику неподалёку от площади, остановил машину, с которой по скорости ни один другой советский автомобиль сравниться не мог. Не вынимая ключей, он девушке сказал: — Посиди секунду, Анют. Пчёлкин вышел из авто, обошел его спереди и девушке дверь открыл. Она бы соврала, если бы сказала, что это ей не нравилось, что такое проявление напускных высоких манер раздражало. Анна улыбнулась со смущением, будто Витя впервые ей из авто помогал выбраться, и приняла руку бригадира под удивленным взором заметившей их Ольги. Князева жене Сашиной успела махнуть, поставив ногу на асфальт. Она обернулась лицом к Пчёле, когда поняла, что надо прощаться до самого, дьявол, вечера, и посмотрела Вите в глаза, чуть задирая подбородок. — Спасибо, что подвёз. — Мелочи, — кивнул Пчёлкин, бегло огладил подушечкой большого пальца костяшки ладони Ани. Её от этого действия передёрнуло в приятной щекотке, отчего щёки едва зарумянились. Пчёла на автомобиль облокотился, чуть на себя девушку потянул: — Я заеду, помнишь? — Помню, — кивнула и на лопатках почувствовала взгляд Ольги, от внимательности которого Князева могла неделю назад со стыда сгореть. Обернуться пеплом, похожий на сигаретный, и ветром унестись далеко. У Ани внутренние органы будто в узел затянулись, когда она на Витю, продолжающего руку её крепко держать, смотреть внимательно, снова взглянула и шепотом, близким к напуганному, сказала: — Меня ждут, Вить. — Я знаю, — так же тихо сказал ей Пчёлкин. Она какие-то секунды еще помолчала, не понимая, почему Витя не отпускал, почему сама не пыталась уйти, — ведь вырваться бы смогла, если бы захотела. Анна в немом ответе на все свои вопросы закусила внутреннюю сторону щеки, а потом на тихом выдохе к Ольге с улыбкой обернулась. Князева сделала шаг навстречу Беловой, и ровно в тот миг, что их с Пчёлкиным руки, сошедшиеся в неразрывном объятии, натянулись вплоть до напряжения в мышцах локтей, Витя Анну опять на себя потянул. Развернул к себе и за щёки девушку обнял, целуя глубоко. Витя сделал это так уверенно, что у Анны наверно, ноги бы подкосились, если бы она ладонями не повисла на локтях бригадира. Шум Москвы стих за тяжелым вздохом Пчёлкина, который Князева на коже лица почувствовала — чуть ли не каждой клеткой. Под рёбрами стало легко, да и во всем теле вдруг появилась невесомость. Словно кровь в венах и артериях заменили гелием. Девушка замерла, а потом, понимая, что помаду ей, хоть и светлую, но, в любом случае, уже смазали, губами подалась вперед. Мягко, нежно, совсем не так, как Пчёла её целовал — совершенно полярно. У Анны венка на шее заколыхалась заметно, кровяными толчками могла бы в пальцы мужчине отдать, если б он руки вниз по лицу её пустил. Звук разъединившихся мокрых губ на миг оглушил. Князева ухитрилась оставить поцелуй возле самой ямочки на щеке Пчёлкина, и тогда он сказал с усмешкой доброй: — Беги, Незабудка. Она не сдержала взгляда, который в годы студенчества Князевой Инте откровенно называла «страшным» — метнулась быстро сверху-вниз по лицу Пчёлы, словно пыталась понять, что он из себя представлял. Какую игру вёл? Знала ли она её правила, был ли у Анны шанс на победу? Она понимала явно, что Витя не просто так поцеловал её у Ольги на виду — это лежало на поверхности. Но причины Князевой были более, чем неясны. От чувства некой… мысленной слепоты, беспомощности — или от обращения Пчёлкина — сердце сократилось странно. Некоторые мышцы спины прострелило короткой болью, от которой на миг невозможным стало шевелиться. Анна на Витю посмотрела со всё таким же прищуром внимательным, и он напоследок руку девушке поцеловал. На ладони Князевой остался слабый след собственной помады. Она развернулась и несколько шагов сделала, думая, не схватит ли её Витя снова, но отошла от автомобиля Пчёлкина на несколько метров и поняла, что он останавливать не станет. Что-то внутри поджалось, как в попытке сдержать действие, не ясное самой Князевой, и вместе с тем вынудило шире шаг делать, как в извинении за задержку, о причине которой Белова, вероятно, уже сама догадалась. Аня старалась прямо на Ольгу смотреть, но взгляд в непослушании бегал по сторонам: то по лицу Беловой, то по красной букве «М» за её спиной, то по безликой толпе. Когда между ней и женой Сашкиной осталось чуть меньше двух метров, девушка остановилась. Каблуки босоножек стукнули глухо и звонко одновременно, ноги напряглись так, что, вероятно, могли стать единым целым с плитами, какими была выложена площадь Лубянки. Князева на Белову посмотрела так, словно была подростком, которого мама застала с сигаретой между пальцев. — Привет, Оля. — Здравствуй, Князева, — протянула она, но не на Анну смотрела, а за спину её, и, заинтересовано растягивая гласные, кинула: — Ни за что бы не подумала, что ты… и он… — Ольга, — Князева, вскинув ладонь в страхе услышать окончание мысли, которую ни она сама, ни, вероятно, сам Витя, ещё озвучить не были готовы. Даже сердце сжалось больно, превращаясь в мелкий комок окровавленных мышц, забившихся куда-то под ребра, когда Аня предупреждающе произнесла: — Ты не о том подумала, — и, быстро поняв, как смешно звучит почти клишированное оправдание, добавила: — Я сама ещё ни о чем не знаю. — Было бы, в чём разбираться, — хитро кинула бывшая Сурикова. У Князевой щёки с новой силой вспыхнули — как ей хотелось самой верить, не очень заметно — в каком-то неясном смущении. Под рёбрами затрепыхался, ударяясь о грудину изнутри, бикфордов шнур. Анна вскинула голову, перевела дыхание, себе приказывая держать лицо, и сказала на выдохе: — Пойдём. Где твоё кафе? Ольга на девушку посмотрела долгие секунды немигающим взглядом. Князева этот взор приняла за проверку нервов на прочность, потому чуть ли не все силы приложила, чтобы не отвернуться, ногой не задёргать, пальцами не хрустнуть. Только потом Сурикова, что-то для себя отметив, подошла к новоявленной подруге и обняла под лопаткой. До Анны дошёл запах ягодных духов и какой-то сладкой сосательной конфетки, когда Ольга протянула: — Пошли. Нам в сторону Китай-города. Аня распрямила плечи, словно касание Беловой собою заменило немой указ спину ровно держать, и застучала каблуками босоножек по Лубянке. Ольга, шедшая чуть за её спиной, повесила сумку на плечо, извернулась умело и посмотрела мимолётом на Витю Пчёлкина, который не отъезжал, всё время за девушками наблюдал. Белова головой мотнула в сторону Ани с понятным Пчёле вопросом. Он ей кивнул. Ольга на Витю снова оборачиваться не стала, всё уяснив более, чем хорошо; она лишь вскинула брови и пару раз моргнула голубо-серыми глазками, куда-то перед собой смотря. Саша, наверно, в шоке будет, когда узнает, с кем его сестрёнка двоюродная решила «поближе познакомиться»!.. Витя проводил Князеву взглядом до момента, когда её спина скрылась за стенами высоких построек, какими с недавних пор кишела Москва. Потом Пчёла выдохнул, облизнул губы, пробуя на вкус блеск Анин, и достал сигареты. Закурил, опираясь о машину, поднял голову наверх. Никотин на губах отчего-то отдал вкусом шампанского, каким наполняли свои кубки чемпионы.***
Вежливая официантка с ухоженными руками поставила перед Анной тарелку с греческим салатом и ушла, напоследок пожелав девушкам хорошего дня. Князева кивнула чуть заторможено, когда белокожая девица в фартуке уже убежала обслуживать другой столик, и взялась за вилку. Она подняла взгляд на Ольгу. В попытке отогнать от себя тяжелые мысли, какие никак не хотели вылезать из её головы, Князева сказала: — Давай, рассказывай! Как тебе супружеская жизнь? — и с натянутой улыбкой, от которой саму Анну, вероятно, затошнило бы, уточнила кокетливо: — Бытовуха ещё не убила всю романтику? Белова в ответ высоко рассмеялась и размешала листья пекинской капусты, политые соусом Цезарь. Сухарики в её тарелке захрустели, ломая края о фаянс. Оля улыбнулась и призналась: — Супружеская жизнь… Мне нравится. Сашка меня Беловой ещё с прошлого года называл, когда он с Урала вернулся, но тогда… это было не то, понимаешь? Князева кивнула, на самом деле не понимая, а лишь догадываясь, что Ольга хотела сказать. — Только теперь, всё-таки, по-настоящему Белова! — с приятной и самой Оле, и Ане безмятежностью протянула девушка. — Всё по-семейному. Как у людей: вместе живём, завтракаем, спать ложимся. «Всё, как у людей» — про себя повторила Князева и незаметно усмехнулась, но не так, как Пчёлкину усмехалась. Улыбка эта, наверно, Ольгу могла ранить, если бы Аня рискнула в ней губы сложить. Можно ли сказать, что у них с Сашкой всё, «как у всех», если учесть, что Белов, как бы мягче сказать, не совсем законными вещами занимался? Что, у всех, что ли, криминальные связи есть в Москве, все ли столичные мужчины завязаны в нелегале? Навряд ли. «Хотя, кто бы это ещё говорил, Князева. Сама не лучше — по рэкетиру сохнешь!..» — заговорил откровенно едкий голосок в её голове. Явно, мол, на скользкую дорожку Аню начинает заносить. Девушка собственные переживания заглушила дальнейшими речами Ольги: — …вчера закончили. Теперь такая ванная стала — я о такой мечтала, ещё будучи девочкой зелёной. Знаешь, чтоб все-все полочки заставить духами, косметикой, шампунями!.. Сурикова махнула в восторге рукой, словно не верила сама, какой теперь у неё был роскошный санузел, что в ванной комнате соорудит целый полк из кремов, гелей и тюбиков, и зацепила вилкой жареную курочку. Прикрыла в удовольствии глаза, а потом на Аню посмотрела. Точнее, на тарелку греческого салата, к которому девушка ещё не притронулась. — Ты чего не кушаешь? — Твои рассказы куда интереснее, — кокетливо наклонила голову Князева и, исправляясь, вложила в рот маслину. Та оказалась чуть вяжущей, но от того не менее вкусной. Оля чуть покраснела, наклонила голову так, что подвеска, подаренная, вероятно, Сашей, скользнула за линию декольте девушки. — Да ладно тебе. Было бы, что особо рассказывать! Дома сижу целыми днями, лишь иногда рабочих встречаю и в комнату, где обои поклеить или мебель собрать надо, провожу. Даже бесит эта рутина. — Как я тебя понимаю! — уверенно поддакнула Анна, наверно, впервые за всё время их беседы говоря настолько искренне. Она зацепила кусочек сыра с болгарским перцем, прожевала наспех, и проговорила: — Меня банально злит, что ничем не занимаюсь!.. — Ты про что? — спросила вдруг Оля, нахмурила угловатые бровки. От вопроса её Князева на миг даже запнулась и в синхронном непонимании опустила уголки губ; Сурикова не поняла? Может, она про другую раздражающую «рутину» говорила?.. А про какую тогда? — Про работу. Я дома сижу уже почти что месяц; это просто невозможно столько бездельничать, Оля. Только и делаю, что книжки читаю и готовлю себе что-нибудь на завтраки и обеды из продуктов, которые Космос, бедный, постоянно привозит. — Почему это он «бедный»? — с улыбкой уточнила Ольга и подбородок положила на руки, сложенные в замок. На Аню она посмотрела так, как, наверно, на детей смотрели их родители, которых малыши доказывали какую-то глупость, какая, на самом деле, не могла никак бы сбыться, воплотиться в реальность. — Уж Космос то-очно не беден, Анютик. — Я не в этом плане. И ты понимаешь, Оля, про что я говорю на самом деле. Явно уж Холмогоров ко мне не по собственному желанию катается с пакетами через день-два. Белова, разумеется, понимала: и мысли Анны, и её стремление саму себя обеспечить — хоть как-то, хоть чуть-чуть. Даже если б денег, полученных своими кровью, по́том и слезами, не хватило даже на минимальные нужды, Анне, казалось, проще было бы — как минимум, на душе. Солнце грело ноги, лучиком забираясь под стол; Оля, вероятно, тоже злилась бы ужасно, если за все её прихоти бы расплачивался брат широчайшей души. О такой жизни без явных забот куча людей и мечтала, но Князевой этого было не надо, что Беловой и нравилось. Прям до задержанного дыхания. До мурашек. Оля на выдохе положила руку на стол и обняла пальцы Анины так, словно ладони Князевой намертво замёрзли: — Сашка просто хочет, чтобы ты ни в чём себе не отказывала… — попыталась бывшая Сурикова всё-таки девушку хоть чуть успокоить. Только Анна хмыкнула, перемешала салат, на вилку цепляя овощи, и с поджавшимся нутром высвободила руку. — Я знаю, Оль. Только вот, понимаешь… Слова, что Анна, подачки от брата двоюродного принимая исправно, все сильнее рисковала с Беловым не расплатиться, встали в горле комом. Князева запнулась; сказать такое в лицо Ольге было выше её сил. Одно дело матери, что непробиваемостью своего характера напоминала бронетанк, говорить о «возмещении убытков», и совершенно другое — пытаться сказать такое жене Саши, походившую на хрустальную статуэтку не только внешне. Анна быстро себя поправила и закончила мысль раньше, чем Сурикова успела понять, что Князева хотела, но откровенно побоялась сказать: — …я получала высшее образование не для того, чтобы ничем не заниматься. — Тебе сейчас с дипломом рижским непросто будет устроиться, — подметила совершенно точно Ольга. Девушка дёрнула щекой, будто слова Беловой боль настоящую причиняли, когда жена Саши сказала: — В связи с… последними событиями… — Я не устроюсь толком никуда, — закончила за Белову Аня. Оля свела брови в жалости, словно Князева не должна была этого вслух говорить, и у девушки неприятно засосало под ложечкой от этого взгляда. Она продолжила правду-матку рубить: — Из-за гражданской в Латвии местные работодатели теперь с пренебрежением будут относиться к моему образованию — это понятно. Если и рассчитывать на место, то только в какой-нибудь частной компании. В сферах, проплаченных государством, всё уже схвачено. — И всем плевать, что ещё полтора месяца назад всё было тихо да мирно… — поддакнула Ольга. Аня на женщину посмотрела прямо, в себя откашлялась, решив промолчать. Она не стала Белову разочаровывать, сбивать с неё розовые очки, говоря, что в Риге полтора месяца назад точно было не особо мирно. В начале-середине мая достигли своих пиков бунты в Таллине, и новости о возмущениях соседской республики быстро через границу перебрались в Латвию, население которой ещё с начала девяносто первого года решило вдруг копаться в истории. Спустя добрые сорок лет в составе СССР прибалты опомнились, что не должны быть в составе Союза; тоже мне, озарение!.. Когда с полок стали пропадать товары, при Брежневе считавшиеся основными, и вернулись талоны на еду, когда инфляция поползла вверх с резвостью дикого животного, а сами рижане увидели по дорогам, ведущим из Москвы в Таллин, войска, то стычки и мародёрства стали чуть ли не постоянными. Ни дня не было с самого апреля, чтобы в новостной сводке по радио не упомянули об ограбленном магазине или оскверненном памятнике. Анна это прекрасно помнила. В какой-то степени она злость Балтики даже понимала и, удивительное дело, разделяла — видно, сказалось окружение в лице супружеской пары Берзиньш, Инте, Андриса… Князева, наверно, знала, что не вернётся в город, на улицах которого за время её недельной поездки в Москву развернётся гражданская война. Знала, что Белов, так сильно изменившийся с восемьдесят седьмого года, правду говорил: в брусчатку Бривибаса впитается кровь мирных. Она просто… не хотела в это верить. До последнего отгоняла мысли о перевороте в Прибалтике, мечтая искренне вернуться в Ригу после свадьбы Беловых, и пройтись по улицам, ставших родными, не боясь попасть в уличную перестрелку. Но всё равно понимала, что не вернётся. Аня Князева ведь, чёрт возьми, девочка умная — она сама так считала, ей так все говорили!.. — и не верит в то, что никак не сбудется. Она дёрнула щекой, когда поняла, что молчала слишком долго, и мыслями своими разбередила рану, которая, казалось, только-только затянулась коричнево-красной плёнкой застывших лейкоцитов. Дура. Ольга чуть к столу наклонилась, заглядывая в глаза Ани в страхе, что девушка плакала. Тогда Князева улыбнулась бывшей Суриковой, но, вероятно, крайне грустно, что Белова ей ответила взглядом почти что стеклянным: — Я в порядке. Что-нибудь придумаю. — Это ведь такой труд! — в бессильном возмущении воскликнула Ольга. — Ты, выходит, два языка в университете выучила? — Упор был на французский и немецкий, да; у меня по ним диплом. — Это ведь… невероятно! За четыре года, по сути, стала полиглотом. А ведь на филологическом и другие, даже мёртвые языки учат. Не так основательно, конечно, но ведь изучают! Говорят, понимают… что-то там! Аня не заметила, как усмехнулась; в тот миг Ольга, заведенная настигнувшим её осознанием, напоминала Князевой маму. Обе женщины говорили эмоционально, но Белова чуть сдержаннее была — вероятно, в силу возраста и нахождения в публичном месте. Новоявленная супруга Саши коротко взмахнула руками, словно этим могла Князевой с трудоустройством помочь, но через секунды перевела дыхание, уже спокойнее заговорила: — Ты же… столько знаешь, Анютик. — Как и любой выпускник филологического, по твоим рассуждениям, — подметила девушка, но щёки приятно зажгло в смущении. Князева, может, и острила малость, но она обожала до невозможности, когда с ней обсуждали учёбу. Для Ани эта тема была глотком свежего воздуха в любых разговорах, компаниях и ситуациях. Вот как это было ей близко — до огня в глазах, до дрожи в голосе!.. — Насчёт других говорить не буду, я их никого не знаю. Но, Аня, твои знания не должны пропадать! — Саша так же говорил, — поддакнула девушка и сама вдруг поверить не могла, что первый разговор с Беловым был лишь месяц — самый долгий в её жизни — назад. — И, Оля, я нисколько не хочу, чтоб мои умения остались неиспользованными. Только вот боюсь, что на бирже труда перед моим рижским дипломом будут только разводить руками — по крайней мере, в ближайшие месяцы. «А то и года» Белова задумалась. Ситуация более, чем мерзкая и банально обидная; ну, в самом деле, почему из-за политики, какой-то там «независимости» Латвии должны страдать обычные люди типа Анны Князевой? Это ведь равно тому, если бы Белова, закончив… эстонскую, например, музыкальную школу, приехала бы в Москву играть в симфоническом оркестре и получила бы отказ из-за таллиннского диплома. Ольга вздрогнула; она бы была вне себя от злости. Аня как-то голову холодной держит, рассуждает, думает… Надо Саше сказать. Может, он придумает что? Для жены и сестры двоюродной, всё-таки, он постарается найти место, где Князеву примут не за диплом, подписанный рижскими учеными-профессорами, а за полученные в Латвии знания. Белова решила точно — да, так и сделает — и, пройдясь взглядом по лицу девушки, посмотрела на губы Ани. На самом уголке блестела капелька оливкового масла, заметная только на солнечном свете, но кроме того Ольга заметила явно смазанную у контура верхней губы помаду. И тогда её точно молнией шарахнуло. Оля вспомнила, чья это была заслуга, и почти что затухший интерес вспыхнул с новой силой. Будто почти прогоревшие полена разворошили кочергой, поднимая температуру трухлявых огней на десятки, а то и сотни градусов. Сурикова недолго думала, как разговор в другое русло перевести. Она зацепила помидор, обильно присыпанный сыром, в рот себе положила и произнесла потом: — Ладно… Анечка, не грузись. Поверь, ты работу уж себе точно найти сможешь. Потом ещё будешь думать, почему свободное время не ценила!.. — уверила женщина, хотя фразе этой своей мало поверила. Ей Белый такие же слова говорил после случайной встречи в ресторане, на сцене которого Ольга играла на скрипке. Сама Сурикова ему в ответ только глаза закатывала, понимая, что Саша говорил сплошными клише. И если бы Анна Беловой цокнула языком, Оля бы её поняла. Она от себя эти мысли и воспоминания отогнала. В последний раз взвесив все «за» и «против», Оля протянула: — Работа никуда не убежит, Анютик. Не важнее ли будет сейчас о чём-то… более высоком подумать? Аня всё поняла и захотела сразу, прямо до начала разговора этого, провалиться куда-то под землю. Она терпеть не могла посторонних мыслей, рассуждений о своей личной жизни. А всё потому, что понимала — подобные беседы в компании подруг могли спутать мысли Князевой с чужими мнениями. Что её решение, на самом деле, самой Ане не принадлежало, что она по-другому бы поступила, если б с друзьями не поделилась. Девушка сама не раз за собой замечала подобное. Да о чём было говорить, если даже сейчас, спустя два, дьявол, года Князева постоянно вспомнила слова покойной Инте, которая спьяну предположила, что Ане любить нельзя? Вспоминала и думала, думала, думала до тех пор, пока собственные мысли изнутри не сожрут, не опустошат до состояния худого папье-маше. Такое уже было. Помнила, проходили. У девушки неприятно кольнуло под сердцем, словно кто-то тыкал между ребёр кончиком рыцарского меча. Смурая Аня отвела взгляд в сторону от задорно улыбающейся Ольги. Отворачиваться от всех, возводить вокруг себя высоченные стены не стоило, разумеется, если Князева не хотела совсем без общения одичать. Только вот, раз Анна так поддавалась влиянию чужому в делах «более высоких», как выразилась сама Сурикова, это, вероятно, было лучшей тактикой. Все лучше, чем потом на Витю смотреть и не понимать, чего бы сама Аня от него хотела. — Оль, я не хочу быть грубой… — начала девушка, подобралась в кресле жестом, достойным любого строгого политика. Князева не успела закончить мысль свою, как вдруг супруга Сашина с понимающей печалью уточнила: — …но «это не моё дело»? — и даже вдруг улыбнулась так, что на мгновение Анне стало стыдно за резкость свою. Наверно, если бы Ольга их с Витей не увидела на площади у Лубянки, то Князева заговорила бы иначе. Выложила бы ей как на духу мысли, о которых, наверно, сама даже не догадывалась. Девушка себя остановила раньше, чем раскрыла рот. Белова видела, как Пчёла её утром привозил. Белова видела, как бригадир девушку целовал. Что-то ей рассказывать было лишним — ведь явно Ольга не глупа. Умеет сопоставлять мысли и факты. — Да, не твоё. Ничего личного, Оля. Не смей принимать на свой счёт, но я не хочу обсуждать с кем-либо то, что касается исключительно меня. На миг девушки скрестились взглядами так, что Анна, если бы со стороны наблюдала, то поклялась бы на своей коллекции иностранной классики, что услышала скрежет мечей. Князева не отдала себе отчёта, как прищурилась. Бывшая Сурикова перевела дыхание и опустила голову, разглядывая свой Цезарь. А у самой Ани под лёгкими что-то раскрылось, подобно второму дыханию, от гордости, что свои границы отстояла. Мама бы, вероятно, фыркнула, смеясь, утверждая, что дочь «глупостей напридумала, чё-то какие-то границы себе нафантазировала!..», если б Князева с ней так говорила. Но Белова, к счастью девушки, походила на тётю Катю только эмоциональностью: — Ладно, — кивнула женщина; золотая полоска на безымянном пальце Суриковой поймала на себе солнечный свет, какой зайчиком отразился на Анино платье. Ольга подняла голову с улыбкой почти что спокойной и сказала: — Я понимаю. Меня, если честно, тоже злило, когда Алла про Сашу постоянно спрашивала. Князева улыбнулась ей в ответ благодарно, но всё-равно что-то сжалось под рёбрами в неясном пробуждении совести. Сурикова отпила чёрного чаю с чабрецом, напоследок добавила с улыбкой: — Одну только вещь скажу. Можно? — Попробуй. — Вы хорошо смотритесь со стороны. Что на свадьбе такие милые были, что сейчас, пока целова… — Оля, я же попросила! — воскликнула Анна с напускным возмущением, Сердце же кольнуло более, чем натурально — уже не больно, почти приятно. Так, что на ресницах могла выступить влага, способной смазать Князевой тушь. Белова рассмеялась весело, звонко, как, наверно, смеяться могли только старшеклассницы, впервые выбравшиеся на дискотеку. — Молчу-молчу! Прогуляемся потом по парку? — По какому? Женщина в кокетстве отвела взгляд в сторону, откинулась на спинку кресла, и с улыбкой, какой в далёком восемьдесят девятом году Сашу очаровала, сказала: — Тут близко, возле музея политехники есть один скверик. Знаешь, как там красиво? Знала бы, взяла фотоаппарат, потом бы в альбоме такие снимки были бы!..