октябрь 1993
В Москву пришёл октябрь. Анна месяц этот любила, если он был сухим, и терпеть не могла в моменты ливней. Правда, с девяносто первого года она толком не замечала во втором месяце осени плохой погоды — то ли дело было в удачно-теплых сезонах, что друг за другом шли чуть ли не подряд, то ли плохую погоду пережидала не под козырьками остановок, а в салоне Витиной иномарки. Девушка перед зеркалом стояла, одеваясь на работу. Собрала волосы повыше, надела ободок, спустив пару прядок сбоку от лица, когда Пчёла вышел из душа. От него пахло излюбленным и самим Витей, и Аней гелем для душа, на широких плечах, линия которых мягко переходила в перекаты мышц рук, собрались капельки воды. Если бы Князева не была одета в водолазку и юбку, то обязательно бы руками собрала капли, обняла бы мужчину своего. Вместо того она подошла чуть ближе и красными от помады губами мазнула по скуле Пчёлкина. Он только прицокнул языком, посмотрел в зеркало, возле которого собиралась Анна, и стал оттирать след, напоминающий оттенком и размазанностью своей высыпание: — Только помылся ведь!.. — Ну, не прибедняйся, — кинула ему девушка, приподняла локоть, наугад пихаясь им по ребрам. Пчёла с напускной болью скривился, застонал, будто ему сковородкой кости пересчитали, и, только когда Анна засмеялась, брызгая вишневыми духами на шею себе, Витя её чмокнул в макушку. — Какие планы на вечер, красивая? Она в ответ поправила пиджак на груди, чуть покрутилась перед отражением, проверяя, чтобы юбка не задралась. Потом подняла взор, чуть запрокидывая голову на сырое плечо, стараясь укладку не портить, и сказала: — Вроде, не строила. А что, есть идеи? — Идей пока нет, — признал Пчёлкин и Анну развернул к себе так, что прижать бы мог, одним объятьем намочить её водолазку. — Но есть желание. Князева в неприкрытом кокетстве стрельнула глазами куда-то за спину Вити. Он заметил, как у неё в зрачках вспыхнули искорки; прямо-таки новогодняя гирлянда. — Насчёт желания — взаимно. Давай вариантов к вечеру накинем, решим, чем займёмся, — предложила она. Витя подумал недолго, отчего-то особенно сильно слухом зацепившись за «чем-нибудь займёмся», и потом с безобидной усмешкой кивнул. Она наклонила голову вбок, пальчиками провела по русым прядям, какие уже до середины скулы почти доходили, и сказала ему: — Не пора тебе стричься? — и сострила: — Скоро, как Фархад, хвостики сможешь собирать. — Зануда, — кинул ей в ответ Пчёла так, что Анна вдруг довольно рассмеялась. Смех стих, только когда Витя откинул волосы назад, снял с вешалки чёрное пальто Князевой, раскрыл перед ней куртку в самом джентльменском жесте, какой подсмотрел из исторических фильмов. — Может, сейчас и поеду. Девушка просунула руки в рукава, чуть задумалась, когда Пчёлкин поправил плечики ей, и спросила ни то у него, ни то у себя: — Или лучше перед днём рождения? — Ага, чтобы бобриком ходить? — Чего это «бобриком»? — встрепенулась Анна с улыбкой и на мужчину с зеркальной глади посмотрела, не зная, смеяться или удивляться с такого сравнения. Пчёла же дёрнул уголком губ, ехидно наклоняясь к её уху. — Ты ещё спрашиваешь? Сама так зовешь ведь!.. — Это один раз было! — снова встрепенулась Князева, восклицая чуть ли не в возмущении: — Ну, правда, в тот раз тебя очень коротко постригли! Но потом же хороший мастер был, а… — А я всё-равно запомнил, — подметил Пчёла. Анна вдруг подняла на него глаза, в зрачках которых прямо-таки читалась, чуть ли не по буквам, смесь недоразумения и какой-то печали, раскаяния. Она свела брови, на мужчину взглянула и спросила голосом, упавшим и по тону, и по голосу: — Ты почему не говорил, что тебя это обидело? — Потому, что меня это не обидело, — фыркнул, смеясь, Пчёла и наклонился к девушке, целуя её в мочку уха. Девушку от этого щекотно-ласкового касания сразу же атаковали мурашки, и она сжалась вся перед Витей, не зная, куда себя спрятать, чтоб пальто не намочить. — А только развеселило. — Ладно, Пчёлкин, — выдохнула Аня, чуть ли не щекой прижимаясь к лицу мужчины. — До вечера. И освободилась из-под его груди, пролезая под плечом Витиным. Она шарф нашла на верхней полке шкафа, завязала так, чтобы грудь прикрыть, и потом только вспомнила, что забыла обувь надеть. — Уже уходишь? — Работа, — пожала плечами Князева, завязывая пояс, а потом присела на пуфик, зашнуровала ботильоны на толстом каблуке. Справилась с левым ботинком, приподняла голову на подошедшего к ней Пчёлкина и снова колкость отпустила: — У меня, в отличие от некоторых, график строгий. Витя в ответ только вернул ей такую же хитрую усмешку и протянул руку, помогая подняться с мягкого стульчика. Девушка кинула в сумку ключи от квартиры на Остоженке, когда мужчина спросил: — Семь-десять минут не подождешь? — Ты со мной хотел? — поняла Анна, чуть вскинула брови. Пчёлкин кивнул, принялся активно полотенцем растирать волосы, чтоб высохли. Только через какие-то моменты понял только, что Князева его проницательностью, к которой за три года он привыкнуть должен был, уже не в первый раз удивляла. За очередное сокращение пара лишних литров крови ударила в виски, когда девушка с улыбкой нежной, известной ему одному, погладила Пчёлу по щеке: — Спасибо, Вить. Я сама. Он хотел возразить, сказать ей ждать, чтобы самому довести, но Анна, видимо, сама уже всё решила. Она руку, лежащую у него на нижней челюсти, осторожно прижала к губам, а потом так же аккуратно вернула на лицо Пчёлкина, передавая поцелуй путем «посредника», в роли которого выступала ладонь. Отчего-то касание пальцев показалось более трепещущим, чем могло почувствоваться прикосновение губ Князевой. — Пока, — повторила девушка и выпорхнула за дверь, почти не ощущая тяжести от пальто, сумки. Она поймала взгляд Пчёлы, какой проводил её до самых дверей лифта, и услышала его негромкое, теплое даже на слух: — До вечера, Княжна. Аня на самый последок рукой, на пальцах которой остался едва-едва видимый след помады, махнула и в кабину зашла. Нажала кнопку первого этажа, видя, как Витя ей подмигнул. Поехала вниз, готовясь прийти в «Софиты» за десять минут до начала рабочего дня — именно такого срока ей хватало, чтобы подготовить чашку какао и сценарий ближайшей пьесы для главного режиссёра, у которой Анна была, как Космос любил говорить, «на побегушках». Князева вышла на улицу, на которой было приятно свежо, и успела подумать, что день выйдет хорошим.***
Князева чуть по времени просчиталась — поезд в метро ушёл с перрона ровно в тот момент, когда Анна прошла через турникет — и порог русско-немецкого театра переступила без трёх минут девять. Спина под пиджаком, пальто чуть вспотела ни то от быстрого шага, каким Анна шла к «Софитам» от Петровского парка, ни то от мыслей, что с ней могла сделать Виктория Дмитриевна Сухорукова — главный театральный режиссер — за опоздание, если бы пребывала в плохом настроении. А последнее, к слову, было совсем не редкостью; начальница относилась к «совам», отчего по утрам от желания спать агрессией своей походила на кошку, которой на хвост наступили. Аня прошлась через пост охраны и на ходу принялась снимать пальто. Невзрачные коридоры, по которым Князева бродила в самом начале своей карьеры в «Софитах», она теперь миновала, смело ходя по центральным лестницам и пролётам, поражающих своим убранством. Всё-таки, к моменту очередного государственного переворота Анна достигла роли далеко не последнего человека в театре, и оттого могла не прятаться в закутках от безликих бандитов, каких боялась в девяносто первом году. Мысли, что и сейчас она их боялась то же, девушка старалась отогнать, думая о необходимости прийти в кабинет раньше Сухоруковой. Да, боится, скрывать того не станет, но за третий год работы в театре Князева видела — и то, мимолётом — только каких-то сопливых гангстеров, которые ну никак не внушали ужаса. Она подошла к знакомой двери, расположенной почти возле пролёта с третьего этажа. Порылась во внутреннем кармане сумки, ища ключ от кабинета, и, на ощупь исследуя содержимое, пробежалась взором по позолоченной табличке. Главный театральный режиссер, Виктория Дмитриевна Сухорукова… Ничего такого, чего Анна не знала, она не увидела, и тогда нашла меж листов сценария пьесы ключ от кабинета. Пальцы дрожали в каком-то неописуемом страхе, что Князева не успеет заварить какао до приезда режиссера, что та вспылит неистово… Замок поддался. Князева влетела в кабинет чуть ли не пулей. За минуту щёлкнул, разогреваясь, чайник, открылись дверцы внизу рабочего стола, нашлась банка с какао, сценарий раскрылся на последней загнутой странице. Анна так и носилась по кабинету, непривычно сильно гремя поверхностями, даже не сняла окончательно пальто. Всё боялась, что Сухорукова зайдёт в момент, когда Князева будет «прохлаждаться», расправляя рукава пальто на вешалке. Начинать утро со скандала никак не хотелось…***
…Но время шло. Виктория Дмитриевна не объявилась ни ровно в девять часов, ни спустя три-пять минут. Анна сидела на диване возле пустующего стола, на котором стояла чашка с заваренным какао, и первое время в напряжении ждала. Потом тихо с самой себя смеялась, представляя, как смешно выглядела со стороны, пока бегала с чашками, банками и ложками, чертыхаясь себе под нос. Когда часы показали полдесятого, Князевой уже было не до смеха. Сухорукова отличалась крайней дисциплиной, относилась к опозданиями более, чем строго, не позволяя задерживаться ни своим подчиненным, ни самой себе. И, что самое главное, Виктория Дмитриевна даже не предупредила об опоздании… Аня так и сидела в стенах кабинета, в котором знала каждую полочку каждого шкафчика, и никак не могла избавиться от чувства, что отсиживалась в стороне. Пережидала что-то, о чём не знала, и пыталась время убить. Прямо как двадцать девятого сентября — сидела в приёмной роддома в Коньково и ждала, когда закончат обстреливать Дом Советов, когда Ольга родит, а Пчёлкин позвонит на телефон. Что за дурость?.. Девушка так и вглядывалась бы, наверно, в бесконечную пустоту, в не отступившем напряжении прикидывая, что вечером с Пчёлой могли поделать. Так бы и сидела, в отстранении почесывая через ткань колготок из плотного капрона небольшое аллергическое покраснение, оставшееся после двух съеденных накануне апельсинов, если бы в какой-то миг не раздался стук по дверному косяку. Два негромких удара чьими-то тонкими пальцами вынудили подскочить на месте, подобно пойманной за руку хулиганке. Но Анна быстро поняла — не Сухорукова. Виктория Дмитриевна не стучалась никогда перед тем, как зайти в свой кабинет. Тогда Князева прямо телом своим почувствовала, как вспыхнули, сгорая, нервные клетки. Откашлялась, прежде чем поправила юбку, и сказала, приведя свой вид в относительный порядок: — Зайдите. Сказала вполне уверенно; должность правой руки главного театрального режиссера то позволяла. Только, к сожалению Аниному, связки голосовые дрогнули, как будто кто-то их натянул, а потом дёрнул, играя на них, как на струнах древнегреческой арфы. В горле запершило. На пороге тяжело открывающихся дверей появилась смутно знакомая девушка, которую Князева видела иногда во «внутренних» коридорах «Софитов», куда далеко не всех пускали. Анна точно помнила, что она сидела в приёмной, исполняя примерно те же обязанности, какие выполняла сидящая в «Курс-Инвесте» Людмила, в последние полгода находящаяся с Космосом в явных контрах, и звали секретаршу, вроде бы, Настей. Анастасия так и топталась на пороге, не решаясь пройти глубже. Когда Аня на ноги поднялась, то она вообще чуть ли не окаменела, становясь похожей на жертву Медузы Горгоны. И только, наверно, тяжелая дверь, закрываясь, подтолкнула Настю в кабинет Сухоруковой. — Здравствуйте, Анна Игоревна, — поздоровалась секретарша и запнулась явно, произнося отчество Князевой. — Здравствуй, — ответила Князева и внимательно посмотрела на Настю. В ожидании дальнейших слов в обоих ушах чуть постреливало, как бывало при простуде. Анна сделала ещё шаг и только потом, через секунды какие-то поняла, что выглядела зверем, загоняющим травоядное в угол. Она раскрыла рот, почти спросив, что Настя хотела. Секретарша раньше того выпалила разом, словно боялась передумать: — Вас хочет видеть герр Вагнер. Анна в первый миг даже не поняла, отчего секретарша так переживала, а потом осознание её догнало. Земля под ногами дрогнула, крошась, когда Князева кивнула в каком-то отрешении и приказала Насте идти тоном, вероятно, слишком властным для её положения. Секретарша послушно юркнула за дверь, напоследок махнув девушке хвостом, в который собрала длинные волосы, крашенные гранатовым цветом. Тогда Князева позволила себе перевести дыхание. Она на ногах держалась, что не радовать Анну не могло, но картина перед глазами малость кружилась, как после долгого вальсирования в одну и ту же сторону. Она растёрла себе шею, спрятанную за высоким горлом водолазки, прежде чем поняла, что видела Кристиана Вагнера один раз — в середине июля девяносто первого года, когда впервые перешла порог «Софитов» с Сашиного тычка. А после она босса не видела. Даже на премьерах пьес, какие раньше под запись озвучивала, какие чуть позже стала вручную переводить, какие с прошлого года на пару с Сухоруковой ставила, не видела герра Вагнера. Всё считала, что генеральный директор, театром прикрывающий мутные схемы, в которые Анна носа никогда не совала, во время спектаклей решал свои «вопросы». И оттого встреча с начальством была ощутимым ударом куда-то в переносицу, выбивая из головы Князевой какие-либо мысли и только оставляя под рёбрами иррациональное — или, всё-таки, объяснимое? — волнение. Анна вздохнула, отказав себе в глотке воды, и развернулась к дверям. Насколько ей помнилось, герр Кристиан был чем-то похож на Сухорукову. Тоже не любил опозданий.***
На пути ей никто не встретился, что в равной степени успокаивало и напрягало. Князева шла по коридорам, спускаясь на второй этаж и заворачивая сразу от пролёта направо, входя в специальный служебный коридор. В дни постановок возле неприметной двери ставили громилу, пускающего туда только работников «Софитов» и людей, приехавших в театр не культурно просвещаться, а «работать» на свой страх и риск. Утром первого октября Князеву у двери никто не встретил. Анна зашла внутрь и оказалась в коридоре, в котором бывала только с Викторией Дмитриевной — и то, крайне редко. Стены, обшитые вульгарно дорогим красным деревом, делали пространство вокруг Князевой слишком тёмным; буро-алая ковровая дорожка под ногами напоминала пропасть. Лампы, выполненные в виде подсвечников, висели на стенах каждые пять метров, что для такого узкого и тёмного коридора явно было слишком большим расстоянием. Она вдруг отстраненно подумала, что именно такой интерьер и представляла себе во всём театре, когда впервые от Белова услышала про «Софиты», и, передёрнув плечами, ускорилась. Поторопилась по коридору, приказывая себе не цепляться мыслями за то, что сейчас, перед спонтанной встречей с герром Вагнером не имело никакого веса, значения и смысла. Одна из дальних дверей была открыта, и в ней Анна увидела сидящую за столом Анастасию. В приёмной она уже не дёргалась панично, будто в своей среде была. Девушка сидела за столом, по всей видимости, из дуба, и перебирала какие-то документы, не переживая за их содержимое. Подняла голову, чутко заметив на себе чьё-то наблюдение, и встретила взор помощницы режиссёра. Подозвала девушку к столу, свободной рукой нажала кнопочку на телефоне, соединяющим её с генеральным директором, и проговорила: — Герр Вагнер, к вам фрау Князева. Анна от такого обращения мысленно усмехнулась; надо же, какая статусность! Её Вагнер, интересно, так же назвал, когда требовал к себе позвать? Глупый, поверхностный интерес пропал, когда Князева услышала искаженный динамиками телефона голос Кристиана: — Пусть проходит. И, если сравнить этот голос можно было бы с чем, то Анна обязательно бы вспомнила озвучку «Крёстного отца», которого просто обожал Валера Филатов. Дон Корлеоне так важно и статусно не говорил, как тот же Вагнер, позволивший Князевой зайти в его кабинет. Ане признавать того не хотелось, чтобы саму себя на страхе не поймать, но лёгкие сузились, став объемом не больше кулака. Один вздох стал максимумом возможностей Князевой, когда секретарша подошла к двери и открыла её перед Анной, приглашая ту внутрь. Хотя за спиной Князевой и был длинный пустой коридор, она, увидев за столом босса, поняла, что отступать ей стало некуда. Так, как Вагнер, выглядеть могли бы в будущем дети, родившиеся с золотой ложкой во рту и кутавшиеся в шёлково-атласные пелёнки. Видно было, что Кристиан при себе имел деньги большие, грязные, и понимал это, отчего и не отказывал себе ни в каких прихотях. Герр сидел в окружении дорогой мебели, в достойном костюме, какой без жалости сможет выбросить, если случайно плеснёт коньяком на пиджак. — Проходите, Анна, — позвал её Вагнер. Девушка с электрическим щелчком в своей голове вдруг поняла, что слишком долго стояла на пороге, слишком прямо рассматривала босса, которого видела в первый — и последний — раз больше двух лет назад. Челюсти поджались вплоть до тупой боли, когда Князева, отругав себя коротко за такую роскошь, шагнула всё-таки внутрь кабинета. Настя, что так и держала для неё дверь, с внимательно-напуганным выражением лица проводила Анну взором, а потом вернулась на своё место. Помощница режиссера остановилась в полутора метрах от стола Кристиана Вагнера, мысленно приметила, что дверь не закрылась на замок. Ком в горле, пульсацией своей напоминающей гнойник, стал чуть меньше. Она посмотрела в лицо Вагнеру, чуть наклонила голову, подобно представителю Виндзорской династии. Поздоровалась сдержанно в надежде, что Кристиана не заинтересуют излишне крепко сжатые перед грудью руки: — Доброе утро, герр Вагнер. — Здравствуйте, Анна, — повторил её полное имя мужчина, отчего девушку чуть передёрнуло, как от неприятной щекотки. Полную форму имени своего Князева любила, но голосом Вагнера та звучала… отталкивающе. Она не исключала, что дело в самом боссе, который после дежурного приветствия снова затих, вперяя в неё взор. Аня в ответ так же дежурно держала уголки губ чуть-чуть выше их привычного положения, и перекрёстом взяла пальцы. Кристиан с некой задумчивостью поправил запонки, а потом заговорил одновременно так, что Князева и расслабилась, и напряглась: — Понимаю ваше удивление, вызванное моим внезапным желанием увидеться. Но, Анна, можете не переживать. Просто я только сейчас осознал, что, несмотря на хорошие дружеские взаимоотношения с фрау Сухоруковой и её удовлетворение вашей работой, с вами лично я не встречался ни разу. Анна кивнула в вежливости, но ухо старалась держать востро. Вагнер говорил мягко, почти обволакивающе, чем, вероятно, не одну даму обворожил, но Князева уже хорошо знала, что обычно скрывалось за такими ладными речами. Мягко стелют для того, чтобы потом очень жёстко опрокинуть. Кристиан взглянул на неё опять, будто в попытке понять, как Князева на его слова отреагировала, и подвёл какой-то итог, самой Ане не ясный. С всё той же задумчивостью посидел в тишине, а потом, вместо того, чтобы девушке предложить сесть, встал с места своего. У Князевой на миг упало сердце. — А это, я считаю, просто оскорбительно. Как минимум, для вас, — кинул Вагнер, но сразу же, будто поняв, как звучал, поправился. — По крайней мере, в моём понимании. Ведь вы заслужили доверие главного режиссёра, а, поверьте, от неё сложно того добиться. Она высоко оценивает ваши организаторские способности и уровень ответственности. Анна мысленно хмыкнула — да, попав в подчинение Сухоруковой, пришлось до идеала оттачивать, как раньше думала, и без того хорошо развитую пунктуальность, практичность и многие другие качества, какими Виктория Дмитриевна обладала сама и каких добивалась от правой руки. Она взглянула на Вагнера и по улыбке его довольной, напоминающей отчего-то улыбку Саши Белого, поняла с каким-то ужасом, что лесть её растопила. Причём унизительно быстро. Дьявол, Князева, какой позор!.. — И, признаться, я всё понять не мог, кто же вы такая. Откуда взялись?.. Когда я посмотрел выписку из вашего дела, то вспомнил то наше небольшое собеседование… Вы ведь приходитесь родственницей Александру Николаевичу? Анна посмотрела на него внимательно и решила, что Вагнер обладал какой-нибудь мистической способностью, в названиях и тонкостях которых она совершенно не разбиралась. Герр чуть ли не мысли её читал; только она о Саше вспомнила, и он сразу, молвив ей в такт, упоминает Белова. — Вы ведь знаете ответ, герр Вагнер, — подметила Аня. С такой аккуратностью не ходили даже по тонкому-тонкому талому льду, прощупывая сколы глыб, с какой она говорила. Она посмотрела на Кристиана в попытке понять, найдёт ли её дерзость место в их беседе, и чуть перевела дыхание, когда увидела в зрачках генерального директора блеск, напоминающий пересвет драгоценностей. — Правильно, Анна, — подметил Вагнер и раскрыл часть своих карт, припрятанных в рукавах: — Я по первому звонку криминального авторитета Саши Белого, ещё в девяносто первом понял, что он не будет пытаться устроить чужую ему женщину в структуру, которая кормит, поит и одевает не только его, но и жену Александра, мать Белова, а с недавних пор, и сына. Князева стояла на месте, даже не поворачивая голову. Вагнер, напротив, всё крутил в неторопливости лицом то справа, то слева от неё. Он мелькал постоянно по бокам, отчего Аня ощущала себя выпавшим за борт человеком, возле которого наворачивала круги, в преддверии сытного ужина, кровожадная акула. Генеральный директор театра, в котором проворачивались тёмные дела, многие вещи знал о многих людях, она это и до того понимала прекрасно. Но теперь, когда сама столкнулась с его излишними знаниями, едва удерживала выражение бесстрастия на лице. Это было страшно. Наверно, так же страшно, как было бы жутко получить самое полное досье со всеми страшными преступлениями, какие пытался скрыть. — Он говорил, что вы крайне умны, — всё продолжал Вагнер. — Хорошо говорите по-немецки, а, признаться, дикторам этого навыка хватало за глаза. А если учесть, Анна, что за вас вступился Александр Николаевич, сомнений в ваших способностях у меня не возникло; он, всё-таки, не из тех людей, которые любят разбрасываться словами. Мне… только интересно было, отчего Белов вами так заинтересован? Он вдруг оказался за её спиной, но не задержался там; протянул только из-под руки Ани свою ладонь, забирая с раскрытого портсигара самокрутку с крепко пахнущим табаком, и снова принялся круги наворачивать. — Первой мыслью было, что вы — его любовница. Каюсь, — признался Вагнер, как на исповеди прижимая ладонь к груди, когда Анна в возмущении вскинулась и на мужчину посмотрела так, будто они на равных были, будто взором убить могла. Герр только продолжил благочестиво лепетать, сверкая гранями православного кольца: — Каюсь перед вами, Александром и его женой, с которой он тогда только-только обручился!.. Но, увы, именно такая мысль посещает в первую очередь, и это не к вам претензия. И даже не ко мне, вот поверьте. Всё дело в менталитете… Но упустим, верно? — вдруг предложил Кристиан и наклонил к ней чуть голову. Анна совсем запуталась, что для неё было и оскорбительно. Сердце билось о рёбра подобно птице, заточенной в клетку, но птице слишком умной, пытающейся понять, где дверца находилась, и оттого ударялось о рёбра сильно, но с большими перерывами. Она кивнула, понимая ясно, что Кристиан играл с ней в какую-то игру, правил которой Князева не знала даже примерно. Это злило, потому что сильно Анну ограничивало в её попытках хоть как-то просчитать свой следующий ход. — Мало того, что вы оказались родственницей Белова, вы только сильнее укрепили свои позиции тем, что вступили в отношения с другим криминальным авторитетом, чью важность преуменьшать тоже ни за что нельзя, — протянул Вагнер. Князевой те слова горло сдавили руками крепкого каторжника. Анна снова посмотрела на Кристиана, не поднимая голову, и уже нисколько бы не удивилась, если бы Вагнер сказал, чем она сегодня завтракала. Колени едва не выгнулись в обратную сторону, когда герр произнёс с особым давлением хорошо знакомое, любимое ею имя: — Виктор Павлович Пчёлкин, бесспорно, одна из важнейших фигур современной криминальной Москвы. Будучи избранницей Пчёлы, двоюродной сестрой Белого, вы стали чуть ли не неприкасаемой персоной, способной жить, как за каменной стеной. Но вместо того, чтобы листать новомодные журналы и примерять платья, вы выбрали работу. Тем более, в сфере искусства, в котором любое проявление инициативы жёстко критикуется ценителями… Смело, похвально! — вдруг чуть громче обычного сказал Вагнер, отчего у Анны в напряжении, в котором находилась непривычно долго, дрогнули ресницы. Герр затянулся, «смачивая» горло дымом, когда Князева поняла, что инициатива была полностью в руках босса. Он крутил их разговором, как хотел, не давая ей толком и слова вставить, менял темы, как то было угодно. Потому, что имел власть — как и «по документам», так и по самоощущениям. Анне это не нравилось совершенно. Она отвела взгляд в сторону гобелена, какой, как ей казалось, не вписывался в строгий интерьер кабинета обилием орнамента, и приказала себе срочно собраться. Перестать быть бесхребетной соплячкой, пластилином, какой Вагнер сминал, как ему было надо. «Покажи зубы, Князева, ты же это умеешь!..» Аня морально подготовилась ставить Вагнеру ультиматум, — или он говорит, чего хочет от неё, или Князева прекращает заслушивать своё максимально полное досье — но Вагнер вдруг сказал: — За это, думаю, вы и нравились Сухоруковой. А вместе с тем — и мне, — и раньше, чем Анна уже более, чем основательно, успела подумать «не то», поправился: — Вы не представляете, Анна Игоревна, как мало сейчас людей, отдающих всех себя работе. Тем более, работе такой творческой!.. — Вы не выглядите человеком, которого искренне волнуют творческие успехи «Софитов», — сказала девушка мысль, крутящуюся в голове ещё с первого рабочего дня, и по резко оборвавшемуся говору Вагнера поняла, что не просто зубы показала. Она хорошо укусила директора. На миг Анна напугалась, что из кабинета не выйдет, что ей в голову выстрелят сейчас, и единственным свидетелем убийства будет секретарша, сидящая по ту сторону двери. Но Вагнер вдруг дёрнул уголком потресканых губ. Князевой показалось, что этим жестом он попытался скрыть удовольствие: — Откуда у вас такое убеждение? — спросил совершенно спокойно. Анна встретила взгляд босса, пояснила: — Вы никогда не появляетесь на пьесах, — и, поняв вдруг с ужасом, что это был единственный её аргумент, принялась говорить-говорить-говорить. Всё, что только в голову приходило, чтобы только не молчать, не вернуть Вагнеру инициативу: — Вы даёте деньги на развитие театра, но, признаться, создаётся видимость, что вы этим занимаетесь только для того, чтобы… «отвязаться», сделать бухгалтерию чистой. А на самом деле «теневая» сторона «Софитов» приносит вам куда больше… удовольствия. — Потому, что на «теневой» стороне «Софитов» у меня — одна из главных ролей? — вдруг подхватил Вагнер, обрывая Анну. Хмыкнул, кивнул, снова сделал улыбку Саши Белого: — Да, в чём-то вы правы; изначально театр создавался в качестве прикрытия одного из основных теневых каналов северо-западных районов Москвы. Анна не удержалась и дёрнула уголком губ в усмешке; подумаешь тоже, Америку открыл!.. Кристиан стряхнул пепел и вопреки её стараниям снова вернул себе роль всезнающего рассказчика: — Но в милиции, как бы я её не любил, в последнее время работают не совсем дураки. И явно бы районы управления внутренних дел заинтересовались театром, в котором не идут постановки. Пришлось создавать, имидж, прикидываться, что «Софиты» — не более, чем принадлежащий частнику театр. — И они поверили? — Первые полгода кошмарили проверками, — признался, дёрнув щекой, Вагнер. — А потом успокоились; бухгалтерия у меня всегда была чистой, спектакли шли, даже исправно набирали три четверти зрителей от общего зала. Иными словами, нет повода для подозрений и облав. Но и, признаться, к тому времени я прикипел к сотворённому детищу. К девяностому году в «Софитах» появились толковые люди, любящее своё дело — такие, как Сухорукова. Тогда театр и заиграл красками. В особенности, для меня. Герр говорил всё так же мягко, но потом взор вдруг поднял, на Анну смотря с совершенными льдами в зрачках. И тогда девушку озноб прошил от холода металлической тени, мелькнувшей во взгляде Кристиана: — Потому, Анна, не стоит думать, что «Софиты» для меня — лишь дойная корова. Следовало бы, вероятно, склонить голову, подобно провинившейся крепостной крестьянке, и залепетать извинения многочисленные. Только подобное проявление диалога Князева считала унизительным и для себя, и для герра; его бы явно утомил поток бескрайних «простите», «я была не права», «вы совершенно не такой»… Аня встретила взор Вагнера и пошла почти что ва-банк: — Я думала, что вам тоже будет интересно узнать, какое первое впечатление вы на меня произвели, герр Вагнер. Кристиан посмотрел на девушку, словно ослышался, но моргнул глазами — помощница Сухоруковой смотрела так же прямо, так же сдержанно. Она словами крайне умело вернула ему собственную отравленную стрелу. И тогда он усмехнулся. Почти что с гордостью. — Вы знаете, почему я пригласил вас? — спросил Вагнер, резко сменяя тему разговора. Анна тому, хоть и удивилась, но следующий выдох сделала с лёгкостью; видимо, «прелюдия» кончились, и теперь Кристиан, наигравшись с Князевой, перешёл к делу. — Не знаю. — Сухорукова мертва. Девушка вскинула голову, подобно животному, услышавшему в осеннем пустом лесу выстрел ружья браконьера. Она взглянула на герра, ожидая, — хотя, не ожидая, а мечтая, — что он с её реакции рассмеется, признается в несмешной шутке. Только вот генеральный директор смотрел всё так же прямо и спокойно. Словно сказал совершенно о чужом человеке, словно каждый день говорил такие утверждения. — Как «мертва»? — уточнила Анна совсем глупую вещь, на которую сразу же обозлилась; мертва — значит, мертва, и всё тут. Но голос стал сухим в предательстве, какого Князева от себя не ожидала, и, откашлявшись в себя, проговорила: — Виктория Дмитриевна хорошо себя чувствовала, когда я видела её в последний раз… — Виктория Дмитриевна действительно была здорова, — согласно кивнул Вагнер. — Но, Анна, скажите. Когда вы видели Сухорукову в последний раз? Она задумалась лишь на секунду. Догадка щёлкнула тихим хлопком в спинном мозге, когда Князева отчеканила: — Двадцать девятого сентября. В день разгона Дома Советов. — Верно, — с теми же интонациями повторил Кристиан и внимательнее посмотрел на Анну, дожидаясь, видимо, того, чтобы она сама сопоставила два простых факта. Князева это сделала. Быстро поняла, к чему подводил её генеральный директор, и в странной, не до конца осознанной скорби перехватило дыхание до неприятной рези в глазах. Герр распрямился и пояснил всё-таки, чтобы точно избежать недопонимания: — Вы знали Сухорукову хорошо — не исключено, что лучше меня — и, уверен, были в курсе её активной политической позиции. Виктория была ярой капиталисткой, — он хмыкнул, позволяя себе остроту: — Уверен, пока все в период распада Союза хватались за головы, она на радостях размахивала флагом Соединенных Штатов. Он взглянул на лицо Анны и затих ненадолго. Взял под локоть и усадил на стул. Князева кивнула ему в отдалении, и в таких же эмоциях снова на себя ругнулась за то, что лица не смогла удержать. По всей видимости, она побелела смертельно, раз Вагнер усомнился в её способности стоять твёрдо на ногах. Девушка ощутила, какими нечувствительными стали подушечки пальцев. Вагнер вернулся за свой стол, на дорогой стул не садясь: — Вчера, ближе к полуночи мне позвонила дочь Сухоруковой. Сказала, что нашего режиссёра насмерть задавили в толпе зевак и бунтующих. По всей видимости, пока другие москвичи посбегали с рабочих мест домой, чтобы прилипнуть к экранам телевизоров, Виктория Дмитриевна понеслась к Дому Советов, чтоб вживую увидеть падение последнего оплота коммунистов. — И там её не стало, — закончила за него Князева всё тем же голосом, какой стал чужим для самой девушки. Вагнер кивнул так сдержанно, что Анна на миг восхитилась самоконтролю мужчины, какой ей нужно было воспитывать в себе годами. Не смогла понять, был ли гендиректор опечален смертью режиссера, и тогда в горле встал ком размером с брекчию. — Теперь вы понимаете, для чего я встретился с вами? Она понимала. Ведь была главной помощницей режиссёра, от которой теперь в стенах «Софитов» остались только мелочи по типу случайно оставленных заколок, чашек и чехла из-под очков. На плечи к Князевой перешёл груз дел Сухоруковой. Вагнер, стоящий к Анне вполоборота, ответа не услышал и потому заговорил голосом почти механическим: — До новой постановки остаётся почти ровно две недели. Четырнадцатого октября на сцену должны выйти актеры, знающие каждую реплику на зубок. Должно быть идеальное музыкальное сопровождение, подшитые постиранные костюмы. И вы, Анна, должны представить мне, другим гостям безукоризненную постановку. Она слушала внимательно, чуть ли не кожей ощущая, как с каждым прилагательным, на который герр Кристиан делал особый упор, её било, будто в мелком ознобе — смесь страха и… удовольствия. Анна поднялась на ноги, всем видом показывая, что этой новостью Князеву было не сломать. Девушка чуть откинула плечи назад. — Я переживаю за каждую постановку, фрау Князева, но конкретно «Vergeltung» — пьеса, от которой жду особого триумфа. Её написал далеко не чужой мне человек; мы с Карлой учились вместе в Лейпциге во времена, когда Германия была ещё разделена… Потому, Анна. Он снова позвал её по полному имени, подошёл ближе. Указательным пальцем чуть покачал перед лицом, но не в угрозе, и произнёс: — На вас — огромная ответственность. Князева посмотрела на гендиректора, выжидая момента, когда стоило кивнуть, чтобы не показаться трусливой или глупой. Анна знала суть ответственности: многие её боялись, но только те, кто рисковал брать на себя те или иные обязательства, достигали высот и уважения. И оттого девушка не собиралась даже ныть гендиректору, что боится, что не справится… «Справлюсь. Я не для того столько лет карабкалась по карьерной лестнице «Софитов», чтоб струхнуть в, вероятно, важнейший момент» Князева осознала, что никакого ответа не дала Вагнеру, и почти встрепенулась. Но увидела на лице у босса удовольствие. Анна быстро поняла — он всё прочёл по её глазам. Недовольство от плохого контроля оказалось перекрыто какой-то холодной, почти что расчетливой радостью. Кристиан проговорил: — С сегодняшнего дня вы назначаетесь исполняющей обязанности главного театрального режиссёра. Если «Возмездие» встретится залом на «бис», то вы останетесь на должности, какую занимала Сухорукова. Аня кивнула. Стоило, вероятно, спросить, что было бы с ней, если бы облажалась, но Князева себя быстро одёрнула, не позволяя даже в «перспективе» рассматривать подобные вещи. Потому, что справится. Должна справиться. С другой стороны кабинета раздался чей-то говор. Она только приподняла в гордости подбородок, готовясь любое условие Кристиана принять, когда телефон, соединяющий Вагнера с приёмной, отозвался трелью и последующим восклицанием через динамики: — Герр Вагнер, к вам посетители!.. Ни Настя не успела сказать, кто к Кристиану пожаловал, ни сам гендиректор не смог ответить на звонок. Очень быстро голос секретарши возмущенным криком раздался у самой двери, отчего Анну бросило вдруг в липкий жар. Она всё-таки обернулась на порог и вздрогнула заметно, когда механизм незапертой двери щёлкнул, и внутрь вошли люди. Люди, ей незнакомые и выглядевшие так, что Князева сразу поняла — бандиты. Настоящие бандиты, а не те «зелёные» мальчишки, какие иногда на ржавой «Волге» дожидались Вагнера, но разбегались после первого выстрела в воздух. Девушка взглянула на «посетителей» и, метнувшись взором по преступникам, зашедших клином, тайком сглотнула. У вышедшего вперед мужчины было крупное лицо, наголо побритая голова. Густые брови над тяжелыми глазами добавляли теней взгляду, какой и без того казался более чем мрачным. Несмотря на относительно теплую погоду за окном, бандит зашёл в театр с кожаной куртке с меховой подкладкой; Анна поняла быстро, — слишком быстро — что под косухой мог скрываться крупным ствол, какой за менее плотными одеждами выглядывал сильно. Хотя, вероятно, с охраной, сопровождающей незнакомца, ему самому ружье и не было нужно. Двое выходцев с ближней Азии стояли за спиной главного, не качаясь из стороны в сторону, даже взором не бегая по кабинету Вагнера, и хранили молчание, что было тяжелее склепного. Анна подумала, что на стул бы осела в бессилии, если б эта «свита» не на Кристиана смотрела, а на Князеву. У неё попросту ноги стали не толще спичек, не способных выдержать вес собственного тела. Секретарша влетела в кабинет чуть ли не ракетой, на ходу тараторя оправдания: — Герр Вагнер, я не хотела их пускать, они сами!.. — Ну, чё ты жалуешься? — вдруг подал голос один из людей незнакомого бандита и за локоть схватил Настю. Она воздух в себя втянула, аханьем переводя дыхание, но затихла быстро, когда мужик прижал её спиной к себе, перехватывая под локтями так, что девушка в сторону рвануть не смогла бы. А если бы рискнула — то руки бы себе растянула. — Босс твой и без тебя решит всё, — прошипел в отвратительной манере телохранитель, наклоняясь к уху девушки. Длинная, колючая даже на вид борода оцарапала лицо Анастасии, когда она в более, чем понятном Князевой страхе сжала губы, веки плотно-плотно. Будто думала так от кошмара себя оградить. В голосе Вагнера услышался космический холод, какой даже Анну вынудил бы повиноваться, когда он произнёс, не позволяя себя и грамма волнения: — Скажи своим людям, Бек, отпустить мою секретаршу. Названный Беком, тот, который был лысым и толстым, только посмотрел на гендиректора и улыбнулся так, что полная щека пошла складками. Князева всё так же стояла, даже рук не опуская, и себе вдруг напомнила ледяную статую. Не только неподвижностью себя с холодным изваянием могла сравнить, но и температурой рук, ног и нутра. Настя, вроде как, всхлипнула, лицом покраснев от задержанного дыхания, когда главарь всё-таки кивнул. Бек с неимоверной величавостью головой качнул, словно оказывал невероятную честь ни то Вагнеру, ни то секретарше. — Жук, пусти сучку. В возмущении Анастасия раскрыла рот, но быстро поникла, разумно решив не возникать. Анне сдавило лёгкие, словно к ней ругательством обратились, руки предварительно зажав; внутренности обмазали мерзкой холодной слизью. Мужик, захватывающий локти секретарше, вздохнул в разочаровании, суть которого Князева поняла омерзительно быстро, но Настю всё-таки отпустил. Она сразу же растёрла запястья и, взглянув коротко на герра, как в извинении за созданную проблему, юркнула к себе за пост. Ане казалось, что вокруг шеи кружились змеи, обнимающие горло в почти смертельном хвате, когда Бек вдруг переместил взор с Вагнера на неё. Пальцы дрогнули, крепче друг в друга впиваясь; она не успела понять, стоило ли ей играть с главарём в гляделки, или лучше было отвернуться. Мужик спросил только с всё такой же пренебрежительно-высокомерной манерой: — А мы-то думали, чё Вагнер на связь не выходит? А он, оказывается, немок у себя в кабинете тискает! Анну будто ведром ледяной воды окатили с ног до головы. Бандиты за спиной Бека сально заулыбались, а девушка, поняв, к чему главарь клонил, только подобралась сильнее; уязвленная гордость в возмущении вопила, но Князева велела ей заткнуться. Не сейчас ей требовать извинений. Не перед людьми, пришедшими качать права перед Кристианом. Гендиректор на это полу-обвинение-полу-подкол даже ухом не повёл. Он в равнодушии, какому Князевой стоило поучиться, моргнул глазами — почти убийственно медленно — и сказал тоном таким, что одновременно и каждое слово точно чеканил, и говорил, почти растягивая гласные: — Извинись. Я не позволю тебе оскорблять моих сотрудников. — О как! — хмыкнул Бек. — Вот это теперь как называется? Не «подстилка», не «шлюха» и даже не «любовница», а «сотрудник»? — Никак не похоже на извинение, — заметил Кристиан, что Анна буквально услышала, как шипела неясная ей злоба Бека, сталкиваясь с ледяной сдержанностью герра Вагнера. Князева посмотрела на него, вдруг осознав, что голос, ещё меньше десяти минут назад её пугавший, теперь звучал в защиту Анину. Оттого стало чуть спокойнее. Видимо, Саша правду говорил, когда, уговаривая сестру на собеседование пойти, утверждал, что Вагнер за своих людей горой стоит. Да и Виктория Дмитриевна, Земля ей будет пухом, не врала… — Не стоит любую женщину воспринимать исключительно как представительницу древнейшей профессии, Бек. Как минимум, это чести тебе не делает. А, как максимум, ты в один миг рискуешь нарваться на барышню, которая за подобные слова не побоится морду тебе исполосовать. Бандит хмыкнул, оставляя его слова без какого-либо комментария. Быстро взглядом метнулся в сторону Анны, будто думал увидеть в случайном её взоре, жесте или усмешке повод пререкаться дальше. Князева же в попытке быть тише воды, ниже травы взора не отрывала от гобелена, неидеальность которого уже не была такой страшной, как минуты две назад. И Бек тогда всё-таки прошипел: — Поговорить надо, — и, скосив недоверчиво-злобный взор на девушку, добавил: — «Сотрудницу» свою спровадь. Нечего бабе уши греть. — Вы не поняли, к чему мы пришли в последний раз? — спросил Кристиан, в раздражении распрямляя плечи. Князева с каким-то разочарованием поняла, что ледяное самообладание герра дало трещину. А точнее — подплавилось. — Я ясно дал понять, Бек, что в «Софитах» вы дела решать больше не будете. Говорить не о чем. — Говорить всегда есть о чём. Просто ты того не хочешь делать, немец, — подал вдруг голос второй телохранитель Бека. Жук в почти полном равнодушии, какое изначально можно было спутать с внимательностью, вперил взгляд в пустой стакан от виски на столе Кристиана. Бек рот своему прихвостню не заткнул, а, наоборот, кивнул, не поворачиваясь к нему лицом. И это стало каплей горючего, попавшего на кончик спички; босс с ещё бо́льшей злобой, какую скрывать уже не мог, — или, может, намеренно не стал — хмыкнул и признал: — Да, не хочу. Потому, что считаю вопрос решенным. — Для тебя, но не для нас, — снова выступил Бек и вдруг вышел сильно вперед, подходя к столу. Анна отшатнулась, держа дистанцию, и очутилась двумя-тремя шагами почти за спиной бандита. Сразу же снова отошла к стене. Кристиан не шевельнулся, когда на стол с грохотом опустили спортивную сумку. Князева могла поклясться, что услышала в ней перестукивание корпусов огнестрельного оружия. — Ты пойми, немец, что нам сейчас с арены уходить нельзя. Мы клиентов нашли, через неделю-другую должны были груз отдать. — Почему это меня должно волновать? — пожал плечами Кристиан. — Раз клиенты есть, то вы в шоколаде просто! — почти по-доброму усмехнулся босс, а потом за какую-то секунду, какую Анна проморгала, вернул себе былую холодность: — Вот, Бек, и решай вопросы со своей клиентурой вне «Софитов»; мест в Москве для «переговоров» предостаточно. А в моём театре я не позволю дурь толкать. Сердце рухнуло вниз, в падении разрываясь от осознания, за что пришёл договариваться Бек. С детства Аня помнила жуткие рассказы учителей, на классных часах повествующих о наркозависимых, об их тяжелых ломках и смертях в муках. Во времена студенчества от друзей узнавала, что «торчащие» были и в её окружении. И равно, что в школе, что в университете, что сейчас — Князеву от одного упоминания наркотиков трясло, как от электрического тока, сжигающего нервные окончания в пепел. Она метнулась взглядом от Вагнера до Жука, от Жука до Бека и собралась спиной пятиться к входу, за которым, вероятно, согнувшись в три погибели и не дыша, сидела Настя, растирающая ноющие запястья. Только ноги в предательстве одубели. Будто вены и артерии икр, бедёр опломбировали сталью, сделав их неподвижными протезами, способными только прямыми оставаться. Бек в ответ на отказ хмыкнул, уголком губ дёрнул в жесте куда более грубым, какой Анна зачастую наблюдала от Пчёлы или того же Саши. Лысый проговорил почти гортанно: — Чё, в святого решил поиграть? Ружьё, значит, ресурсы в твоём театре можно толкать, в карты проигрывать «лямы» тоже разрешено, а килограмм кокса, который с руками отрывают за бабки бешеные, нельзя? Анна представила килограмм смерти, растёртой в белый порошок. Дыхание перехватило так, словно в носовую полость попала пара наркотических пылинок. — Нельзя, — согласился Вагнер. — Потому что это, как ты правильно подметил, моя территория. И здесь я устанавливаю правила. — Ага, так мы и поняли. Только чё-то правила у тебя не для всех действуют. Таджиков с их кокаином ты принимаешь чуть ли не с распростертыми объятьями. — Они с наркотиками завязали ещё в прошлом году. — Это они тебе сказали? И ты поверил? — вскинул мохнатые брови, Бек, и, не дождавшись ответа, хмыкнул так, словно они с Кристианом были давними друзьями, для которых издёвка стала привычной манерой диалога: — Эх ты, святая простота!.. Они, к твоему сведению, сюда… — Сука так и будет тут стоять, уши греть? — вдруг подал голос Жук. Анна встрепенулась, только через какие-то секунды осознав, что больше её напрягло не «обращение», а внимание, вернувшееся к её персоне. Желудок скрутился в узел, становясь меньше в размерах, и чуть ли не комом подобрался к горлу, когда Князева заметила на себе четыре взгляда, каждый из которых пугал. Уязвленная гордость вынуждала показать зубы, но девушка чуть ли не до крови прикусила язык, приказывая себе заткнуться, дабы врагов не нажить. Она не знала, какой реакции от неё ждали, и посмотрела на Вагнера взглядом, за который через секунду стало стыдно. Босс взглянул на Жука так, что для Анны осталось загадкой, как бандюган не сгорбился под тяжелым взором немца, и проговорил: — Выбирай слова, Жук. И немедленно извинись перед ней. Бородатый в явном недовольстве, какое не понять смог бы только последний тупица, нахмурился. На миг Князевой показалось, что в воздухе от напряжения вспыхнули электрические искры, подпалившие кончики волос. Рука бандита потянулась в карман куртки — вероятно, за пистолетом. — Herr Vagner, nein. Сразу же сердце Анны рухнуло в пятки от осознания, что Князева огромную ошибку совершила, заговорив на другом языке. Бек хмуро оглянулся на неё так, что связки обратных сторон колен затряслись в натяжении. Они же теперь только сильнее в ней заинтересуются, подумав, что на другом языке Кристиану о чём-то важном скажет… «Но отступать некуда», — подсказала себе девушка и позволила только плечом повести, будто стряхивая с пояса верхних конечностей страхи и сомнения. Вышло паршиво; у Анны голос дрожал, когда она проговорила на немецком: — Они не послушают вас. Прекратите меня защищать. — Вы хотите уйти? — Хочу, — сказала девушка, даже не задумываясь. Вагнер кивнул с эмоцией, Ане не понятной. На миг ей даже захотелось усмехнуться ядовито от мысли, что Кристиан, возможно, был разочарован. Но отчего? Неужели ждал другого ответа? Хотел, чтобы Князева влезла в структуру, в которой и без того уже повязана — частично, но крепко? Ещё чего. Ссоры с наркодилерами — последнее, к чему бы хотелось иметь отношение. Босс снова качнул головой, что-то для себя повторяя, и внимания не обратил на буравящий взгляд Бека. — Тогда вы свободны. Только, Анна… Она вскинула брови в заинтересованности, какая на миг перекрыла липкий страх, запечатывающий гортань. — Сухорукова видела в вас потенциал, раз сделала правой рукой, и я не смею сомневаться в её компетентности, — будто подводя итог, проговорил Кристиан. Он не торопился, говорил медленно, совершенно равнодушный к трём бандитам, которые то на Князеву смотрели, то на босса её, то просто между собой в дурости переглядывались. Аня взгляда не отвела от лица Вагнера. Только икры напряглись, когда генеральный директор сказал: — Не дайте мне повода разочароваться в вас, фрау Князева. Девушка выдержала его взор, что на плечи возложил недюжинную ответственность, а потом кивнула. Ноги слушались плохо, когда развернулась и прошлась к двери, не прощаясь ни с гендиректором, ни с наркодилерами, с которыми Князева больше встречаться и не планировала. Она вышла из кабинета босса, куда заходила меньше десяти минут назад в полном неведении. Мысли проносились в голове со скоростью, характерной только космическим объектам, и метались от: «Ну, и жуткий же этот Бек…» до «Вагнер, по сути, ничем не лучше, всё тот же бандит», от «Сухорукова мертва» до «Я теперь на её месте, подумать только, я театральный режиссёр!..». Дверь за спиной Анны закрылась. Сама девушка чувствовала тяжесть — как меж лопаток от внимательных взглядов бандитов, какие можно было сравнить с прицелом оптической винтовки, так и на голове от появившейся на ней короны.