***
Первого октября Анна узнала о временном переходе обязанностей Сухоруковой к ней, а второе число, согласно указу Ельцина, в полномочиях которого после расстрела Дома Советов вряд ли бы кто-то рискнул усомниться, стало днём общенационального траура. Князева, утром сидя на кухне и поедая творог с джемом, Пчёле сказала, что устраивать траур в честь людей, погибших, в какой-то степени, по вине самого Бориса Николаевича, было просто верхом лицемерия. Витя очищал сваренное вкрутую яйцо от скорлупы и, головой качнув вбок, парировал в ответ: — Сделать вид, что ничего не произошло, он тоже не мог. Аня промолчала, не думая соглашаться, но и не в состоянии правоту Пчёлы отрицать. Сутки прошли за домашними хлопотами в первой половине дня и поездками по магазинам в поисках подарка на крестины Вани во второй. Князева едва не разрывалась в неведении; вопрос «Что дарить?» встал остро, коля не на шутку. Пчёлкин предлагал просто дать Беловым денег, и к третьему часу походов по «Детскому миру» Анна, до того выступающая сильно против, была уже готова согласиться. Но всё равно продолжала высматривать среди многочисленных полок какой-то подарок. Ходунки? Одежда? Ванночка для купания? Набор погремушек? Какой-нибудь большой плюшевый медведь? — Дьявол, — чуть ли не в досаде плюнула Анна, когда заметила очередной брак на уже шестом по счёту чепчике нежно-голубого цвета, попадавшего ей в руки. Шапочка в целлофановой упаковке полетела обратно на полку. Пчёла оттолкнулся от стены, на которой висел плакат с веселым жирафом, помогающий мамочкам и их деткам определять рост малышей, и подошёл к Князевой со спины. Руки его — большие, не мерзнущие без перчаток даже в промозглую осень — коснулись живота, скулистая щека прижалась к виску Анны. Она прикрыла глаза, переводя дыхание. — Ну? Чего ты бесишься, Ань? — Не могу, — проскрежетала, так и не поворачиваясь лицом к мужчине. Князева ещё раз глубоко вздохнула-выдохнула, как перед прыжком в омут, и, не бросая настырных попыток найти хорошо прошитый чепчик, снова полезла к полке. — Не люблю подобные мероприятия, ты же сам знаешь. — Какие «подобные»? — уточнил Пчёла, направился на помощь к стенду. Аня боковым зрением заметила на красивом ровном профиле мужчины усмешку: — Устраиваемые Беловыми? — Я про церковные праздники. Больная для Анны тема, Витя это за два года совместной жизни хорошо уяснил. Князева сама много раз об своем отношении к вере говорила, но, задев тему религии, в очередной раз выдала заученный чуть ли не на зубок монолог собственного авторства: — Как вообще можно крестить ребенка в таком возрасте? Вера должна быть по собственному желанию, а не по «умолчанию». Вот где, скажи мне, вероятность, что захочет новорожденный верить в Бога? Или что ему другая религия не окажется ближе? Но, нет, молодым родителям капают на мозги, что «надо покрестить», и те бегут, закинув язык на плечо, в церковь, — фыркнула. — Глупость какая!.. До сих пор «традиция» живёт из-за таких дурных устоев. — Ты ж сама крещеная, — подметил тонко Витя, почти не задетый словами Аниными о вере, которой сам придерживался почти искренне. В ответ Князева только сильнее вспыхнула, будто масла в огонь кто подлил, и перебрала ещё несколько шапочек. — В том-то и дело, что крещеная. Потому, что мать сразу после роддома в церковь пошла, за крестины договариваться. И что мы теперь имеем? Я в Бога не верю, хотя крест ношу, — в жаре она развернулась лицом к Пчёле и моргнула глазами, подводя очевидный итог: — А это ведь грех. — Так если ты не веришь, то чего за грехи беспокоишься? — Хочется чистую карму, — сарказмом девушка поставила точку и под смешок Пчёлкина потянулась чуть ли не в самый дальний конец полки. Успела самой себе поклясться, что попросту в конверт вложит хорошую половину от грядущего аванса, если не найдёт достойного чепчика в течение минуты, и взяла ещё несколько упаковок с мелкими шапочками, на которых вышивкой «плавали» кораблики. Витя приобнял её за пояс, придерживая. Анна меньше, чем на миг, замерла, вместе с неподвижностью тела и дышать переставая, и, погладив по чувственному изгибу талии, который за твидовым пальто не прощупывался толком, Пчёла пожал плечами: — Не знаю. А я верю, что Бог есть. Князева сдержалась, чтобы не спросить в ехидстве, отчего же он тогда не живет по десяти заповедям. Вместо того она повела плечом, не желая Витю задеть, и развернулась к нему. Рука, лежащая у неё на талии, теперь покоилась на пояснице. Анна выдохнула, мыслями туша пламя спора, который предупредить, остановить было лишь в её силах, посмотрела на Пчёлу, чуть запрокинула голову. Свет от высоких ламп играл на волосах, чуть блестящих от капли геля. — Хорошо, что ты действительно веришь. Это здорово, — и, идя наперекор своим установкам, сказала: — Я буду только рада, если Ване вера что-то хорошее даст. А не как мне, злобу одну. Витя кивнул в понимании её всех мыслей, которые Князева не любила менять, и притянул девушку к себе, руки складывая в замок на пояснице возлюбленной. Приятно дрогнуло в горле. Аня выдохнула, считая конфликт исчерпанным, и носом уткнулась в грудь Пчёлы. Почти в крест, болтающийся на шее. Как символично-то!.. Она стояла в кольце рук мужчины, не зная, куда свои ладони спрятать, и чуть ли не всем телом ощущала, как замедлялся стук сердца. С каждым вздохом — всё размереннее, как после многокилометрового марафона пульс возвращался в норму. Вместе с ним обратно по полочкам и раскладывались её мысли. Тема религии, от какой Князева или в презрении воротила нос, или спорила до хрипа в горле, ушла в дальний ящик. К дьяволу. Сейчас — совсем лишнее. Витя правую руку освободил, левой Анну всё так же крепко держа, и чмокнул её в макушку. Князева ближе к нему притёрлась, просовывая руки под ткань песчаного пальто, прикрыла глаза. Возвращаться к вопросу подарка на крестины не хотелось ужасно. Только стоять рядом, дышать одеколоном Витиным. Пчёла чуть присмотрелся к обилию шапочек и выбрал наугад какую-то упаковку. Посмотрел, покрутил, помял, чуть раскрывая шов через целлофан. Чепчик оказался годным. — Давай мобиль посмотрим и поедем. — Это что? — спросила Князева, в согласии берясь за руку Пчёлкина. Ладошка в ладошку, как влюбившиеся в первый раз восьмиклассники, они пошли к другому стенду. Анна нащупала пальцем привычный перстень из золота с чёрным камнем, какой Витя не снимал никогда. — Мобиль? Та штучка, которая над кроваткой висит. На ней машинки там качаются, звездочки, прочая лабуда… Девушка кивнула. Витя передал ей чепчик, вероятно, не стоящий такого количества нервов, и под усмешку Анину оставил на щеке поцелуй.***
Третьего октября Анна почти полноправно вступила в должность временно исполняющей обязанности главного театрального режиссёра. На самом входе её торжественно встретила Сухорукова. Князева нутром дёрнулась, увидев почти у порога стихийный мемориал в память Виктории Дмитриевны. Сухорукова смотрела на Аню с фотографии, правый нижний угол которой пересекался чёрной лентой. Даже со снимка, сделанным за года два или три до её смерти, взгляд покойного режиссёра ощущался привычно строго, почти что осуждающе. Девушке показалось, что за спиной призраком метнулась женщина, которой она таскала какао, помечала мелкими комментариями сценарии пьес, и просипела Ане загробным шепотом: «Стерва. Ты только и рада… Но ты недостойна!..» Анна подошла ближе, прекрасно понимая, что роль «призрака» досталась её страхам, какие Князева старательно топила, сжигала, прятала, заглушала другими мыслями. На столе, на тёмно-красном куске бархата, оставшимся от ткани обновленных прошлым летом кулис, лежало несколько цветов, принесённых кем-то из труппы или работников самого театра. Слева от фотографии, на одной из колонн, подпирающей потолок, висел лист со словами, написанными искусным, витиеватым почерком:«Двадцать девятого сентября в возрасте сорока восьми лет из жизни ушла Виктория Дмитриевна Сухорукова — главный театральный режиссер, любящая мать и обаятельная женщина. Руководство «Soffittenlampen» скорбит по такой потере и приносит свои соболезнования близким людям фрау Сухоруковой»
Ниже был перевод текста на немецкий язык, написанный уже не таким закругленным почерком. Отчего-то Анна подумала, что писал эти слова мужчина. Не исключено, что сам герр Вагнер; если он не врал Князевой, то с Сухоруковой Кристиан был дружен, и, вероятно, всё-таки опечален оказался её смертью, хотя и скрывал то старательно. «Ну и фарс!..» — подумала, едва не хмыкая вслух, что было бы слишком громко для пустого холла. Повела плечом, словно на него с хлопком, роняющим сердце, упала чья-то невидимая рука. Желудок Ани сжался под взглядом Виктории Дмитриевны с фотографии, который вдруг стал казаться злым и грустным, подбадривающим и смиренным одновременным. Жуткое зрелище. Она скрестила руки на груди, пряча за рукавами пальто запястья, на которых выступили мурашки неприятные, и снова перечитала текст, будто думала найти в нём грамматическую ошибку. А потом опять посмотрела на фото Сухоруковой. Приоткрыла рот, но слов никаких вслух не сказала. Едва шевеля губами, девушка проговорила беззвучно: «Я покажу вам, что вы не ошиблись, сделав меня правой рукой. Вот увидите, покажу… Что достойна. И даже не исключено, что достойна больше вашего» За спиной раздался стук тонких шпилек, которым сама Анна предпочитала более толстые каблуки. Девушка обернулась через плечо, почти не напугавшись тому, что её застукали у «места памяти», и увидела подходящую к столу Диану — девушку из театральной труппы, мастерство которой Князева не думала оспаривать. Ларина ловко шла на шпильках, смотря под ноги себе. Вся в чёрном, как показатель траура — каблуки тёмные, платье из хлопка прятало грудь до самых ключиц. В руках у девушки были две гвоздики. Почти искренне, почти трогательно. Актриса кивнула Анне, едва разомкнув губы, и дрожащей рукой положила цветы к остальным, поддерживая их общее чётное количество. Князева крепче скрестила руки; мышцы сердца сжались, отчего оно, сердце, меньше стало, размером становясь схожим с горошинкой. И горошинка эта стала по телу кататься, стуча то в висках Ани, то в горле, то с пульсом, сходным дрожью, устремляясь в пятки. Диана покачала головой, спрятала нижнюю губу, оттопырившуюся от слёз, за ладонью и просипела, спрашивая ни то у себя, ни то у Князевой: — Что теперь будет?.. — Ничего, — повела плечом Князева. — Всё так же будем делать: пьесы переводить, костюмы шить… Играть. — Да как? — махнула рукой актриса, в грядущем спектакле играющая главную женскую роль. — Как без Виктории Дмитриевны следить-то за всем? Анна затихла, давая девушке секунды понять, что умудрилась сморозить. Губы поджались, а голова, будто сама по себе, запрокинулась выше, удерживая на темени невидимую диадему. Собственный указ «держать подбородок параллельно полу» звучал в черепной коробке, отскакивая от внутренних её стенок, и ослушаться девушка не могла. Князева взглянула на Сухорукову, которая вдруг стала усмехаться ей, вторя: «Видишь, тебя в расчёт даже не берёт никто! Ты тенью моей была — и будешь…» — У Виктории Дмитриевны была помощница, Диана, — подсказала девушка ни то Лариной, ни то бывшему режиссёру, смотрящей на Аню с фото. Она сама себе удивилась, когда тон позвучал холодно, погружая пространство в округе в туман: — Если ты вдруг забыла. Ларина перестала содрогаться, как по щелчку пальцев, и Анну озарило явно. Да она же прикидывалась!.. Не скорбит ни капли, а всё произошедшее перед «мемориалом» — не больше, чем показуха. Причём такая, какую Диана не удосужилась до конца довести. Князева задалась вопросом, для кого тогда спектакль был, если актриса бросила откровенно хорошую игру на половине пути, но ответа не нашла. Под взглядом Лариной — внимательным, удивленным и хитрым разом — у Ани губы сложились в усмешке, суть которой даже Князева понять не смогла. Временный режиссёр думала уйти в кабинет, что, вероятно, теперь тоже ей принадлежал — как минимум, до вечера четырнадцатого октября. Но Диана за ней кинулась собачкой, когда Анна, в последний раз посмотрев в лицо мёртвой Сухоруковой, развернулась. Ларина почти ухватилась за её локоть: — Теперь вы?.. Анна не удосужила её ответом. Только двинулась к лестнице, что была слева от главного входа, к кабинету, оставляя актрису наедине со всеми догадками. Князева не увидела, как Ларина, тихо ругнувшись себе под нос, поспешила, зацокала тонкими каблуками к раздевалкам, к которым уже должна была подтянуться труппа, играющая в «Возмездии». Ребята, вероятно, очень обрадуются такой новости!.. В спины обоим девушкам смотрела покойная Виктория Дмитриевна.***
Новый рабочий день для большинства актёров и работников «Софитов» начался со скандальных по громкости новостей: меньше, чем за две недели до премьеры новой пьесы, на которую генеральный директор возлагал особые надежды, произошла «рокировка» режиссёра. Анна злилась, что тратила драгоценные часы своего рабочего дня на объяснения и успокоения гримёров и костюмеров, звукооператоров и актёров. Она старательно лицо держала, выслушивая восклицания труппы, близкие к паничным; актёры, узнав о смене режиссёра, утверждали, что «не справятся», что «их ждёт провал». Аня дала им время чуть поистерить, но на второй час разговоров, как считала, ни о чём, терпение Князевой стало иссякать. С актёрами она говорила примерно так же строго, как в привычке с ними разговаривала сама Сухорукова. Старалась даже чуть жёстче звучать, чтобы никто явно не посчитал её излишне мягкотелой. Недостойной должности главного театрального режиссёра. Жалкой. Анна дёрнула щекой и приподняла подбородок в ответ на шум-гам, созданный усилиями перенервничавшей труппы. Сказала на полтона громче привычного, перекрывая говор актёров массовки, паникующих сильнее артистов главных ролей: — Я понимаю, что смерть Виктории Дмитриевны сродни с ударом под дых. Она наступила крайне неожиданно для всех нас и, вероятно, далеко не в самый… удачный момент, — стелила мягко Князева, старательно заглядывая в глаза многоликой толпе. По доле секунды, но каждому Анна в лицо смотрела со скорбно-доброй улыбкой, какой старалась расположить. Вышло неплохо. Диана с сомнением хмурила брови, но молчала. Остальные актёры переглядывались то между собой, то с самой Князевой играли в гляделки. Миша Призовин, которому досталась одна из главных в «Возмездии» ролей, вообще на Анну смотрел с откровенной поддержкой — вроде, Сухорукова парнишу кошмарила ужасно, так что, не удивительно. Князеву добрый взор не растопил. Она, напротив, лишь твёрже отчеканила, играя на контрасте: — Но вы, думаю, все взрослые люди. И понимаете прекрасно, что любой человек, в принципе, смертен. И это нормально. Главный зал, стены которого слышали много оваций, погрузился в тишину. Актёры толпились у ступеней, у сидений, но лишнего звука и движения себе позволить не смогли. Строга была в словах и взглядах девушка, какая меньше часу назад представилась им исполняющей обязанности Сухоруковой, и ощущалась её речь словами классного руководителя, вбивающего в тридцать две головы какие-то простые жизненные истины, против которых не попрёшь. Но этой строгостью Анна и обратила к себе чужое внимание и какое-то подобие уважения. Конечно, никто не любил излишне требовательных и строгих начальников. Но бесхребетных людей, занимающих высокие посты этих самых начальников, не любили ещё сильнее. — Я не буду отрицать, что гибель фрау Сухоруковой выбила у некоторых землю из-под ног, — признала Анна, создавая видимость «демократии», но в следующие секунды подметила сдержанно: — Но и вы, тогда, согласитесь: смерть одного человека, даже такого важного, как Виктория Дмитриевна, не должна быть поводом бросить всё. — Мы работаем в прошлом ритме? — уточнил Миша, какой в труппе был с момента основания «Софитов» и точно помнил Князеву ещё переводчицей, появляющейся исключительно в звукозаписывающей студии и то, на считанные часы. — Мы работаем старательнее, чем до того. В тишине зала кто-то ахнул, как в возмущении, но стих спешно, не высказывая недовольства вслух. Аня скосила взгляд на Диану. Она смотрела всё так же внимательно. Княжна удержала в мысли своей уголки губ на привычном для них уровне, не позволяя себе ни хмуриться, ни улыбаться. Какая-то актриса перешагнула с ноги на ногу, стуча каблуками по спинке кресла перед ней. Анна, держа подбородок параллельно полу, потянулась за сценарием. — Сегодня проводим стандартную репетицию. С завтрашнего дня будем задерживаться на полтора часа, — сказала Князева так, что ни Ларина, ни другой член труппы спорить не стал. — Учтите это при планировании своих дел и встреч. Девушка пролистала страницы в оценивании, проверке количества сценок, какие бы пришлось играть, не прерываясь на антракт. Двадцать три листа были напечатаны не больно крупным шрифтом; на самом последнем листе, где кончался первый акт, внизу рукой уже покойной Сухоруковой выведена была одна фраза. «Конец пьесы» — «Возмездие» — постановка небольшая. Труппа о чём-то зашепталась, и Князева не стала их затыкать. Только пролистала снова сценарий, проверяя, всё ли верно поняла, не упустила ли среди строк реплик начала второго акта. Нет, верно; перерыва на антракт не планировалось. Она подумала недолго, взвешивая какие-то мысли в своей голове: — На прошлой репетиции вы, вроде как, играли, уже зная текст первого действия, — проговорила девушка. Не найдя ответа, Анна подняла голову на Ларину и Призовина; первая как-то медленно кивнула, а Миша, словно обрадовавшись немому вопросу Князевой, произнес: — Да. — Второе действие очень короткое, на пять минут максимум, — словно с собой разговаривая, вдумчиво произнесла девушка. Полистала страницы, смотря на главные действующие лица той части пьесы, чуть постучала в задумчивости по губам. — Диана, Аля, Тоня. Выучили текст? Актрисы переглянулись между собой, пока Ларина с непонятной Анне эмоцией передёрнула плечом. — Пока нет. Сухорукова не говорила об этом на последней репетиции… — Вы сами не догадались, что надо учить слова? Или планировали выходить и играть вместе со сценарием? — усмехнулась Князева в остроте, от которой Алевтина Маркова, сидящая в мягком кресле, вся подобралась и будто скукожилась. Губы, накрашенные благородно красным — цвет красивый, Княжне самой такая помада нравилась — стали вдруг очень ярко контрастировать с побелевшим лицом актрисы. Анна собрала листы свои и устремилась к десятому ряду, с которого сцена виделась идеально, проговорила жёстко: — На следующую репетицию первое и второе действие должны отскакивать от зубов. Третье тоже выучить уже не помешает. Ларина скривила губы, и под взором Миши, который одними губами говорил ей сделать лицо попроще, словно в отместку, сильнее нахмурила лоб. Оглянулась на труппу, которая, поняв явный намёк Князевой на начало репетиции, подтянулась к сцене, и вдруг почувствовала себя так, что разорваться была готова от злобы. Что она, зря, что ли, вечно с матерью ходила к Сухоруковой, подарки делая?.. Теперь всё решать другая будет — девчонка, которой плевать на бабки, украшения и заграничные шмотки, от каких Виктория Дмитриевна не отказывалась никогда? Ларина не раз видела мужика, который Анну на премьерах сопровождал, тачку его видела. Он — бандит, она — его пассия, которая не надоедает долгое время, которую криминальный элемент холит и лелеет. Ухажёр её в достатке содержит, руки по локоть в крови марая, но сам не позволяет мадмуазель своей узнать горечи. Не будь Князева новым театральным режиссёром, отныне решающим чуть ли не все вопросы творческой деятельности «Софитов», то Диана бы даже за неё порадовалась. По-чёрному. Но, вот ведь… Анну Князеву не купить подачками, на которые была падка Виктория Дмитриевна, не проложить дорогу на сцену заграничными духами, хорошим алкоголем и банальными взятками. У неё всё есть, чего она захочет только, за что благодарить надо того светло-русого мужика. Оттого Анна Игоревна — «чёрт возьми, не слишком ли статусно для бандитской подстилки?!» — вдоволь наиграется властью, попавшей в её руки. И, наверно, правильно сделает. Диана на часы на запястье Миши посмотрела, хватаясь за любую попытку перевести дух. Чуть не вздрогнула; до половины одиннадцатого — привычного времени начала репетиции — было ещё пятнадцать минут. — Анна Игоревна! — кинула Ларина и только через секунды какие-то заметила, как исказились губы в злобе собственных мыслей. Князева даже ухом не повела, не отворачиваясь от сцены: — До репетиции ещё время есть! Девушка почти сказала актрисе, что «раньше начнут — раньше закончат», но потянулась в сумку за карандашами, какими обычно делала пометки на страницах, и не нашла коробки в карманах. Князева поднялась на ноги: — Идите, переоденьтесь. Скоро начнём. И сама направилась вверх по лестнице, гремя ключами от бывшего кабинета Сухоруковой. Аля и Тоня, какие в глаза не видели слов второго действия, быстрее всей остальной труппы кинулись в раздевалку, к сумкам своим, в которых лежали сценарии. Анна не обернулась на актёров, когда скрылась за дверьми, ведущими к главному холлу, и не увидела, как от всей труппы отделилась Ларина. Призовин задержался ненадолго, постояв между двух огней, — в обоих смыслах — и направился, по итогу, за Дианой, ругаясь под нос на истеричку.***
На улице было уже холодно для одного хлопкового платья, но Ларина вышла к главным дверям «Софитов», не боясь замерзнуть. Из сумки, болтающейся на плече и бьющей по бедру при ходьбе, актриса вытащила пачку тонких сигарет, какие стала курить с прошлой недели. Под рёбрами всё хрустело, ломаясь, прямо в такт щёлчку колесику зажигалки. Табак на кончике затлел, только когда двери открылись, выпуская из театра Мишу, который так, кажется, и матерился всё время, что шёл до главного входа в театр. Призовину в лицо ударил сырой октябрьский ветер, затыкающий, тушащий злобу на Ларину, устроившую спектакль раньше времени, когда он увидел курящую Диану. Красивая не смутилась даже, выпустила против ветра клуб дыма, что сразу впечатался запахом в волосы, в ткань платья. — И чего это было такое? — Ничего, — соврала Диана, но сразу же, не сдержав сарказма, каким так и сочилось каждое слово, кинула: — Ты лучше у Князевой спроси это. Её ответ более интересным, думаю, будет. — Заболеешь, — подметил Миша. Ларина только сильнее загорелась, подумав, что огонь под рёбрами, нервные клетки простреливающий, точно не даст замёрзнуть, и огрызнулась: — И пусть! Пусть побегает, замену мне поищет за неделю до премьеры, за которую Вагнер так трясётся. Сразу понты свои спрячет. Призовин закутался в пуловер, какой явно бы не спас от холода, пробирающего под одежду. Диана сделала новую затяжку. Она махнула рукой, отчего пепел почти под туфли ей попал, и заговорила дальше, уже не с актёром беседуя, а с самой собой: — Тоже мне, подумаешь, авторитет!.. — фыркнула Ларина, рассматривая подъезжающую к «Софитам» машину. Парковаться перед театром было запрещено самим Кристианом Вагнером, но водителя чёрного авто это вряд ли волновало. — Молоко на губах ещё не обсохло, а она раскомандовалась… Да если бы Виктория Дмитриевна не окочурилась, то сидела бы и дальше в тряпочку помалкивала! А тут, посмотрите только, голосок прорезался. — Хорош верещать, а. Ларина обернулась так резко, что волосы прошлись по лицу Призовина, пощечиной оглаживая щёки. Глаза чёрные-чёрные, что редко у кого встретишь, горели злобой, какой тлел кончик сигареты. — Ты чего сказал? — встала она на чуть ли не дыбы, готовая даже в рукопашную схватиться. Хотя Миша и намного сильнее был, и весовые категории у них отличались кардинально, Диана чувствовала, что недовольство могло дать ей множество преимуществ. — Что слышала, — ответил ей Призовин со странной смесью холода и жара одновременно. Он будто лицо старался держать, чтобы из рук Лариной сигарету не вырвать, за лицо её красивое, какое, будучи пьяным, целовал несколько раз, не схватиться, и проговорил, не оборачиваясь на резкий скрип шин остановившегося чёрного «гелика»: — Ты чего хотела? Чтобы у нас не режиссёр был, а тряпка половая, о которую ноги могли вытирать? Правильно она сделала всё, что сразу всем — и в первую очередь тебе — показала, как с ней обращаться надо. — А чего это «мне в первую очередь»? — проскрежетала зубами Диана и прямо перед каменным лицом Миши затянулась. Так близко была, что могла сигарету о щёку Призовина потушить; и грим бы на постановку не пришлось бы ему делать. — Да привыкла ты, что Сухорукова дышала к тебе не ровно за все твои подарочки, что проталкивала на главные роли. А теперь бесишься. Потому что знаешь, что Князева ни на ювелирию не поведётся, ни на конвертики с бабками. Всё! — он хлопнул в ладоши перед её лицом, подобно фокуснику, который ловкостью рук спрятал куда-то в пустоту колоду игральных карт. — Кончилась лафа твоя, Ларина!.. — Нихрена подобного, — прошипела ему в лицо чёрноглазая. — Она у меня ещё попляшет. — Лучше бы ты за собой следила, — парировал Призовин. — Раз ты у нас «лучшая актриса», то докажи это — не мне, не самой себе, а новому нашему режиссёру, — а потом усмехнулся так, словно был праведником, видящим насквозь людские пороки: — Кто знает, вдруг приглянёшься ей не мамкиными подачками, а игрой? Того гляди, и бабки не придётся больше тратить на подношения. Ларина взорваться могла. И взорвалась бы, вероятно, если бы не затянулась, глуша злобу на Мишу, что уже оказалась сильнее злобы на Князеву. Она никому не позволяла тыкать себе в лицо состоятельностью матери, которая, желая дочери прекрасной актёрской карьеры, на многое могла пойти. Никому не позволяла!.. Особенно её несостоявшемуся любовнику, с которым сдуру переспала после фантастической апрельской премьеры «Рассвета», и теперь отвязаться никак не могла от Призовина. Ларина кинула ему ядовитое от никотина и отвратительных воспоминаний: — Да скорее Земля схлопнется, чем я этой суке хоть слово доброе скажу. — Докуривай, — кинул ей Призовин. Диана выразительно ему прямо в лицо выдохнула, заметив вдруг, что он колкость её мимо ушей почти пропустил, когда Миша внимательно посмотрел куда-то в горизонт. — И пошли. Тебе ещё переодеться надо. — Отвали, Призовин. Она услышала, как сбоку Миша тяжело выдохнул, но не позволила себе усмехнуться. Хотя и хотелось; места стало мало в рёбрах от осознания, что на самую её неказистую реплику актёр ответа не нашёл. Диана стряхнула пепел на ступени, попав прямо в лужу, оставшуюся от вчерашнего дождя, и почти до фильтра докурила. Призовин никуда не уходил. Перед ними выросли фигуры, на каких ни Ларина, ни Миша внимания не обращали, слишком увлечённые своей перепалкой. — Уважаемые!.. Диана вздрогнула, не пытаясь списать внезапно выступившие на коже мурашки на холод, какой ощутила только сейчас. Она вскинула голову — очередная затяжка сильно-сильно ментолом загорчила кончик языка — и посмотрела в лицо говорящему; им оказался долговязый мужик с неухоженной торчащей бородой. Если бы не смуглая кожа, характерная «чуркам», и растительность на лице, Ларина бы сравнила дядьку с Дуремаром из «Буратино». Выходец с Ближней Азии стоял за спиной низкого, толстого, лысого русского авторитета, которого Миша видел иногда возле кабинета Вагнера. Незнакомец посмотрел на актрису приторным взглядом: почти вежливый, почти угодный, но Диана разглядела за этой напускной доброжелательностью нехороший, почти больной блеск. Так блестела пролитая кровь. Ларина снова вздрогнула. В этот раз — от прикосновения Миши, который её за свободное запястье за себя дёрнул, пряча Диану с сигаретой за спиной. — В чём дело? — спросил Призовин голосом, какой актрисе показался чужим, незнакомым. Нехорошо сжалась трахея, не пуская к лёгким ни дыму табачного, ни вздоха свежего воздуха, когда она отвернулась в сторону от мужиков к тачке, на которой они приехали. Она быстро поняла: бандиты. «Решать» сейчас кого-то будут. «Дуремар», приехавший в Москву откуда-то из Киргизии, зажевал обрюзгшие губы и спросил у Миши, не пытаясь более вежливым казаться: — Нам бы с мадам одной встретиться… Князева Анна. Знаете такую? В голове у Дианы что-то щёлкнуло, отчего губы сразу изогнулись в недоброй усмешке, и она обернулась к бандюганам раньше, чем Призовин успел им соврать. — Ой, — Ларина заговорила мягко-мягко, будто роль доверчивой школьницы играла, и хлопнула в очаровании глазами: — Знаем-знаем! Миша обернулся на неё, сумев удержать перед бандитами лицо относительно спокойное, но на Диану взглянул так, что она на миг испугалась. Но секунда прошла, и Ларина, поймав недобрый взгляд, по всей видимости, босса этой шайки-лейки, улыбнулась говорящему. — Не подскажете, милейшая, она сейчас свободна? — У Анны Игоревны отныне дел невпроворот! — задорно рассмеялась Диана, отдавая полностью мысли свои в руки недобро хихикающих демонят, и махнула рукой. — Она ведь теперь такой пост занимает!.. «Ну и стерва ты, Ларина!..» — Какой? — жадно спросил мужик. — Она же стала новым театральным режиссёром! Столько всего на плечи ей упало теперь, бедняга… Не ясно, когда теперь ей жить успевать! Рука Миши, сжимающая до сих пор её запястье, сжалась сильнее, приказывая замолчать. Диана успела ладонь вырвать до того момента, когда пальцы Призовина сошлись вокруг руки Лариной кольцом наручников, и выкинула со ступеней сигарету. Двумя руками поправила платье, чего делать не стоило перед мужиками без принципов, зато с «Кольтами» под рубашками. «Дуремар» в напускной горечи поцокал часто-часто языком, но быстро о печали своей забыл, когда Ларину пронзил суровым взглядом, никак не располагающим к вранью: — Мы где её можем найти? — Не можете, — вдруг подал голос Миша. Он завел руки на спину, вскинул подбородок, жестами пытаясь непоколебимость свою продемонстрировать, и отчеканил раньше, чем ему голову пулей продырявили: — У нас репетиция уже началась. А потом Анна Игоревна уезжает. Сразу же. «Ах ты сука, Призовин!..» — Но, возможно, она зайдёт в свой кабинет за сумкой! — не желая уступать актёру, протараторила в очаровании Ларина. Она обняла себя за плечи, что стали замерзать ни то от октябрьской сырости, ни то от выразительного взора Миши; на спине от странного азарта и предвкушения выступила жаркая испарина. Русский, молчащий всё время, наконец подал голос, что звучал прокурено: — Где кабинет? — На третьем этаже, вторая дверь от пролёта. Через левую лестницу поднимайтесь! — выпалила девушка раньше, чем Миша сказал бандитам другую дорогу, по которой можно было бы дойти до поста охраны. Призовин обернулся на актрису ровно в тот момент, когда бандиты, не благодаря даже за интересную информацию, зашли в «Софиты». Диана с секунду постояла, не двигаясь, а потом лёгкие разорвались от желания расхохотаться в мерзости. Миша скривился весь; он взял её за обе руки крепко, как не держал ни на одной репетиции, ни на одной премьере, и чуть ли не пригвоздил к стене. В глазах Призовина горело злобой пламя, Лариной хорошо знакомое, а в зрачках, напротив, простирался космический холод: — Ты чего сделала, дура? — прошипел ей актёр в манере гадюки, наворачивающей круги вокруг мыши, какую собиралась проглотить заживо. Диана дёрнула ладонями, чувствуя сильное трение в запястьях, но не пискнула даже. Она поджала губы; злорадство, нездоровое веселье на пару с оскорблением, какое не так сильно задевало за живое, как предыдущие слова Миши, дало ей сил вырваться. И сразу актриса усмехнулась в странной смеси равнодушия и грубости: — Ничего страшного. За Князеву всё равно есть, кому заступаться. Так что, не пропадёт. Осознание пришло к Призовину вместе с очередным порывом ветра, какой холодом своим мог кожу покрыть ледяной коркой. Миша взглянул на Ларину внимательно, словно думал взором расколоть эту её мерзкую натуру, за которой Диана прятала настоящую себя. Но у него не вышло. Только с губ сорвалось фатальное: — Я тебя не узнаю, Ларина. Девушка изогнула губы в никотиновой усмешке. Опять. Миша не держал её, но Диана всё-равно руками в грудь ему упёрлась, отталкивая Мишу в сторону от колонн, возле которых курила: — Иди-иди, Призовин! — воскликнула ему актриса. — Чего прохлаждаешься? Кто знает, вдруг твоей Князевой тапки надо подать? А-то как же она без своего пёсика-то справится?!