Карандаши не нашлись даже через несколько долгих минут поиска. Анна проверила заново всю сумку, даже в узкие карманы пальто забралась, перерыла ящики рабочего стола, в которых то и дело натыкалась на вещи Виктории Дмитриевны. Мелочёвку по типу крабиков для волос, перчаток и многочисленных ежедневников, вероятно, надо будет передать дочери Сухоруковой, у которой ближайшие сорок дней сердце будет разрываться от скорби — искренней, а не такой, какую ей пыталась продемонстрировать сегодняшним утром Диана Ларина.
Когда Князева перерыла всю подставку под канцелярские принадлежности, стоящую в левом углу стола, и не нашла в ней даже простого карандаша, то решила использовать чёрную ручку. Можно подумать, что такая большая разница!..
В конце концов, карандашами работала Сухорукова. Она, в таком случае, пометки будет делать ручкой.
Девушка взглянула на часы, какие висели над диваном её кабинета с одним узким прямоугольным окном. Стрелки, образовав почти идеальный развёрнутый угол, показывали десять двадцать две.
Анна позволила себе лишь на секунду задержаться в кресле, в каком сидела Сухорукова, и быстро собралась, поднимаясь на ноги.
Режиссёру, даже временному, не пристало приходить на репетиции позже всей остальной труппы.
Девушка поправила рубашку с красивым ажурным воротником и подошла к двери.
Стоило толкнуть дверь от себя, так с той стороны порога кто-то охнул. У Анны рухнуло сердце в мысли, что она задела случайно кого-то, попав по колену, плечу или, того лучше, голове. Выглянула из-за косяка, приготовившись сыпать извинениями.
Но Князева взглядом столкнулась с толстой, бритой наголо головой.
Тогда просьбы простить её застряли в горле комом, а сердце рухнуло во второй раз, чуть ли не разрываясь в падении.
Бек стоял перед дверью кабинета со всё той же старой свитой. Но усмехались они теперь куда враждебней и Анну оглядывали в разы бесстыднее. Вслед их взорам кожа становилась мёрзлой, как у хладнокровного животного в преддверии анабиоза.
Князева, хоть и была на «своей» территории, стала чувствовать себя кошкой, нарвавшейся на стаю бешеных собак.
Главный наркодилер дёрнул уголком удивительно толстых губ:
— Ну, привет,
фрау Князева.
Вежливое обращение, каким пользовались в Германии, он выплюнул, почти смеясь. Жук, покачивающийся за спиной Бека косой тенью, изогнул губы в нехорошей усмешке и опять спустился взглядом по телу Ани.
На этот раз задержал взор на подоле юбки, какой, чтоб до колен достать, нужно было ещё сантиметров десять-пятнадцать.
Это стало для Князевой пощечиной. Она убрала ладонь с ручки двери, распрямила плечи и подбородок приподняла, становясь выше Бека — к её сожалению, только физически.
— Ну, чего замерла, сладкая? — спросил Жук, какого Диана за глаза называла Дуремаром. — Так и будем на пороге разговаривать?
Она почти ответила, но потом воспоминание, одно среди миллиона других мыслей, безостановочно кружащихся в голове, будто током ударило.
Анна ведь в кабинете Вагнера при бандитах на русском и слова не сказала…
«Может, на немецком что проговорить?» — спросила у себя девушка. Почти рот раскрыла, произнося хорошо изученные конструкции, но вдогонку первой мысли её молнией, ударом грозы накрыла вторая дума. Куда менее радостная, чем первая.
Бек назвал её по фамилии. Значит, знал и имя, и явно понимал, что девушка, зовущаяся «Анной Князевой» не могла по-русски не говорить совсем.
А они, видимо, и не хотели с ней разговаривать.
Хотели, чтобы слушала.
Девушка поджала губы; притворяться стало бесполезным. Отвратительно ощущалась собственная беспомощность, неосведомленность о внезапных «посетителях», но Князева поделать ничего не могла.
По крайне мере — прямо в тот момент.
Она отошла в сторону от двери, шире ту раскрывая. Бек, хоть и понял всё, уставился на неё выжидающе.
«Дьявол»
— Проходите, — выдавила из себя Анна под хвалящий смех Жука.
Тогда-то бандиты и отмерли; перешли порог кабинета, переговариваясь ни то между собой, ни то с Князевой, что на их колкости старалась внимания не обращать.
Она прикрыла дверь за бандитами, оглянулась на кабинет, в котором сразу стало тесно. Сердце каждым сокращением меняло положение — то в груди стучало, отбивая почти что танцевальный ритм по рёбрам, то к горлу поднималось, то летело в пятки, осколками планируя рассыпаться в каблуки.
Бек сел на стул, на котором ещё неделю назад сидела сама Анна, записывающая указы Сухоруковой. Бандюган с неизвестной ей кличкой развалился на диване, а Жук встал за креслом, куда, по тонкому намёку дилеров, должна была сесть сама Князева.
Она дала себе лишь секунду на то, чтобы собраться, сжать кулаки до следов полулунок на ладонях. Потом прошлась к оставленному для неё месту.
— Значит, по-русски ты всё-таки шпрехаешь, — вынес вердикт Бек.
Анна кивнула безлико, подумав в отстранении, что наркобарон даже не догадывался, что «говорить» по-немецки и будет «sprechen».
Девушка опустилась в кресло. Жук стоял за ней тенью и, вероятно, мог выстрелить в любого, кто рискнёт прервать их «диалог». Анна оттого вдруг совсем не вовремя себя почувствовала важным звеном в криминальной системе Москвы. Примерно таким же, каким был её двоюродный брат.
Только вот она слабо верила, что Саша в такую засаду хоть раз попадал, позволял недругам своим стоять за спиной.
Она напускно-властным жестом, каким думала огорошить, с толку сбить, положила локти на подлокотники, пальцы при этом сложив в «купол», и посмотрела на Бека. Рёбра становились у́же чуть ли не с каждой секундой немого диалога, отчего и трахея сжималась в узкую трубку, не способную воздух до лёгких доносить.
Князева наклонила голову к наркодилеру, подставляя заднюю часть шеи, где позвонки просматривались, под дуло пистолета. Жук мог прощупать кости её позвонков мушкой, но Бек знака не давал.
Потому бандиты и стояли, молча, капая на мозги своей тишиной.
И девушка приняла правила этой игры, закрыв глаза на то, что нервы натянулись до состояния струн, на каких можно было бы сыграть композиции Барцевича. Молчать, вероятно, всё равно было проще, чем каждое слово своё продумывать, как перед шагом на минном поле.
Анна поклясться могла, что прошла целая зима, пока она с Беком играла в гляделки. Минутная стрелка, вопреки ощущениям, сместилась лишь на одно деление. Лысый усмехнулся, но уже не так довольно, как усмехался на пороге, и сказал, наконец, проигрывая в этой незначительной игре:
— Здорово же ты, Анька, устроилась!..
Князева пощечину себе мысленную залепила, чтобы не скривиться в отвращении; подобной формой имени она позволяла пользоваться только Саше Белову, который всегда её с братской любовью так кликал, и маме, которую отучать от дурной привычки было попросту бесполезно.
Бек продолжил, не заметив на лице её каких-то бросающихся в глаза изменений:
— Мы изначально подумали, что Вагнер себе очередную штучку из борделя притащил. А он, оказывается, с высоко поставленным лицом базарил!..
— Да ладно бы просто представитель режиссуры… — поддакнул безымянный бандит и, не спрашивая разрешения Князевой, достал из кармана кожаной куртки пачку сигарет. Анна мельком зацепилась за название — «Беломорканал».
Ну и дрянь.
Мужик чиркнул зажигалкой и сделал первую затяжку, отравляя воздух горьким дымом. Девушка рук, сложенных вместе, не разъединила, но так и захотела сжать меж пальцев лист бумаги или зубочистку, какую разломала бы напополам.
— Она ещё и Белому родня, — закончил мысль свою бандюган и взором скользким, будто проверяющим, посмотрел в лицо Анны.
У той дрогнули поджилки, отчего колено дёрнулось, будто ломаясь; она всеми силами впилась зубами во внутреннюю сторону щеки.
Значит, они не только имя её знали. Они куда более серьезную информацию нашли, какая была чуть ли не главным козырем Князевой.
Они знали о Саше. И, вероятно, о Вите тоже знали…
«Вот паскуды!..»
Курящий бандит опять затянулся, табачным дымом пропитывая ткани дивана, и оглянулся в поисках пепельницы. На Князеву повернулся, спросил почти буднично:
— Бычковальница есть?
Анна выдержала, как для приличия, в ответном напряжении паузу. Во рту изнутри щека заболела, когда девушка расслабила-таки челюсти и произнесла голосом, какого бы себе не приписала никогда:
— Нет.
— Жаль, — отпятил нижнюю губу бандит без особого разочарования и стряхнул пепел в чашку, из которой Аня пила утренний кофе. Прогоревший табак поплыл «брусочком» в остывшем напитке, и Князеву отчего-то передёрнуло.
Изнутри будто кнутом огладило.
— Да, тот ещё раритет, — хмыкнул Бек, подыгрывая своей «шестёрке» в импровизированном спектакле. — Ты, Анька, скажи, в кого пошла — в мамку или батьку? — и до того, как девушка хоть что успела подумать, что будет правильнее сказать, махнул рукой:
— Не говори только, что в Белого, не поверю. Он чёрт, каких в Аду не сыщешь. А ты не похожа на него.
Князева помолчала недолго в попытке понять, к чему её подвести хотели, но мысли были слишком быстры, слишком проворны. Какие-либо причинно-следственные связи вылетали из головы девушки ровно за секунду до того, как она за них успевала схватиться.
Она проговорила, как листья не шелестели:
— В отца пошла.
— А, в мёртвого мента-то, Игоря Князева? — уточнил Жук за её спиной так, что Анна на миг окаменела.
Упоминание смерти отца уже как лет пятнадцать не вызывало истерики и слёз, бегущих по щекам, но в тот миг было ударом под дых, от которого Князева чуть ли пополам не согнулась.
Они, сука, знали даже
это.
— В него, — ответила девушка. Какой-то особо чувствительный нерв разорвался, оставив после себя тысячи искрящих дендритов, и она тогда резко откинулась на спинку кресла.
Жук переглянулся с Кроной. Оба друг друга поняли.
— Ну, в это верю, — благосклонно кивнул Бек. — Может, и похожа, сравнить мы уже не сможем. Красавица, — вдруг в почти искренней ласке протянул мужчина, чем качнул здорово Анино сознание, вынудив чуть ли не впервые искренне напугаться банального домогательства.
Нутро скрутилось в узел, что по крепости и запутанности своей напоминал морской.
— Фигурка сладенькая, личико милое, с изюминкой… — цокал, как в удовольствии языком, главарь, а потом вдруг в лоб ей выстрелил словами:
— Не удивительно, что Пчёла тебя себе урвал. Он на баб симпатичных
очень падок.
Князева продолжала молчать, хотя и чувствовала, что в груди зажёгся бикфордов шнур, какой трясся, как под напряжением, и на рёбра изнутри бросал снопы искр вкупе с пеплом. Длину фитиля она сама не знала, оттого и ощущала себя смертником, курящим папиросу на пороховой бочке.
Ещё миг, казалось, и на воздух взлетит. А вместе с ней — и бандиты эти, какие под рубашкой держали пистолеты, а в карманах кожанок — пакетики с дурью.
Она приказала себе молчать, хотя на языке так и крутился вопрос из серии: «Что вы ещё знаете?». Ещё, того гляди, психанут, настоящее дуло ей в лоб ткнут, и всё, поминай, как звали.
Вместо того Анна, щёки себе искусывая так, что на них следы оставались, вдавила подушечки пальцев друг в друга, будто проверить хотела, какое напряжение выдержать могли ладони.
А Бек злился с того сильнее, чем мог из себя выйти от любого её вопроса. Молчание это, какого он от Князевой не ждал никак, бесило откровенно. Он готов был к покладистости, к плачу и соплям, даже на дерзость знал, что ответить мог.
Но тишина сбила с толку, вынуждая думать, что он со стеной разговаривал, а не с сестрицей Белова, что дураком был, психом с Кащенко, какому никто не ответит.
А он никому не позволял себя за глупца держать.
— Ну, чё молчишь, краса, а? — воскликнул вдруг он, так, что его, вероятно, секретарша Вагнера услышать могла.
Анна от громкости дёрнулась, подобралась в кресле, стараясь зрительного контакта не прерывать.
«Правда, чего молчишь? Они такими темпами из себя выйдут, ещё навечно заткнут» — проговорила Князева вещь, какую только что отрицала. Не хотелось по правилам чужим играть никак, но выхода не было.
Её в тот миг никто, кроме самой себя, защитить не мог. И, видимо, лучшей защитой вышло послушание.
— Я жду ваших условий.
Она сказала это так, что Крона аж поперхнулся затяжкой. Вот, оказывается, какие формулировки режиссура знает? Как интересно!.. Анна за этим кашлем спрятала нервное поджатие губ, а Жук переглянулся в заинтересованности с Беком, для которого фраза эта была лучше подарка под новогоднюю ёлку.
— А ты из смышленых!
Князева не ответила. Застучало в висках и подвздошной вене, отчего живот скрутило в боли, но Анна не позволила себе отвести взгляда от Бека. Она почувствовала, как Жук двумя локтями упёрся на спинку её кресла, чуть девушку назад откидывая.
Пальцы на левой ладони от напряжения отказались сгибаться.
Бек чуть посидел, потом забрал сигарету у Кроны. Сделал две затяжки, обе облаком выпуская в сторону от Анны, и уже затушил ту в кофе. Потом заговорил, чем Князевой чуть сердце не разорвал в каком-то больном предвкушении, смешанным со страхом и напряжением:
— Твой хахаль, Анька, на пару с братаном на связь с нами выходить никак не хочет. Всё игнорят… А зря. Нам не нужны конкуренты, а им, думаю, проблемы ни к чему.
— Белов не связан с наркотиками, — сказала она уверенно, но сразу же поняла, что дела Сашиного не знала толком. Понятия не имела,
чем именно он на хлеб себе зарабатывал, и, вероятно, глупость полную сболтнула.
Хохот Кроны эту мысль только подтвердил. Анне захотелось схватиться за голову.
А Бек, на удивление, не стал юлить и усмехаться. Он, на миг посмотрев куда-то в пустоту, кивнул:
— По сути, сам Белов, да, не связан. Только косвенно, прикрывал по своим каналам, чтобы не попались. А вот друган его армейский, с Душанбе, кокс толкает только так!.. — бандит усмехнулся весело, будто в восхищении, зависти какой-то, но за секунду вернул себе холод, пугающий Анну до мурашек, до желудка, поднявшимся содержимым своим к горлу, и сказал:
— Только вот мне это не нравится.
Девушка выдержала взор, кивнула в понимании, какого сама не чувствовала, не разделяла. Отчего-то она ощутила себя мозгоправом, пытающимся помочь клиенту своему с кашей в голове разобраться.
Но только, вот незадача, психиатры за работу свою брались, чтобы деньги получить. А Анна выслушивала все эти слова только для того, чтоб выжить.
Бек почти не шевелился, когда Князевой в глаза заглянул и спросил:
— Ты, значит, условий ждёшь?
— Жду.
Он кивнул, и девушка вдруг услышала какой-то быстрый ритм. Словно кто-то ногой стучал по полу в попытке скрыть напряжение. Анна обрадовалась было почти, что Бек сам переживает, но быстро поняла, что это — не страх.
Это жест хаотичный, какой не контролировали при активном размышлении.
«Ещё бы, чего ему-то бояться с такой охраной? Да и от девушки вряд ли ждут проблем…»
— Ты, вроде как, Анька, девка умная, — выдал вдруг Жук. Князева едва сдержалась, чтобы на бандита не обернуться в нервах, но в последний момент себе приказала не шевелиться, обещая волосы с корнем вырвать в случае, если дёрнется, взгляд от Бека отведёт.
— По крайней мере, производишь такое впечатление. Так что, надеемся, ты нас не подведешь.
— Сделаю, что в моих силах, — сказала девушка, думая лестью расслабить бандюганов.
Но сама, того не догадываясь, ступила в капкан.
Жук за мгновения какие-то, что Князева даже сосчитать бы не успела, наклонился к ней и с силой схватил за запястья, разрывая хват пальцев. Анна ахнула от удивления, боли и пульса, подскочившего по частоте в два, а то и три раза, по вискам давшего грохотом военной канонады.
— Нет, красотка, — чуть ли не прорычал Жук, колючей бородой утыкаясь ей в голую шею. Анна мыслями запястья на себя рвала, рыча и ругаясь крепкой бранью, но руки бандита, что держали крепкими оковами, не давали даже думать о том, чтобы попытки освобождения воплотить в реальность.
— Ты не сделаешь того, что в твоих силах. Ты сделаешь
больше.
— Белому скажи, чтобы он дружка своего черножопого не слушал, — громче сказал Бек, возвращая на себя внимание Князевой, какое сосредоточиться не могло на словах чужих. Она взглянула на главаря, стараясь не утонуть в страхе домогательства, но сердце качало кровь десятками литров за удар, отчего картина перед глазами плыла, алея.
— Таджикской наркоты в Москве нам не надо. Здесь
мы дурью крутим, а Фара, если хочет кокаин толкать, пусть прорабам на стройках его продаёт. В столице ему нехер делать!
— Я передам, — прохрипела Анна, не узнав своего голоса. Если бы она не видела пальцы Жука на своих запястьях, то подумала бы обязательно, что это он душил её, отчего горло сдавило в тяготе кандалов.
Но виной подкосившемуся голосу — нервы, натянутые в страхе чуть ли не лучной тетивой, и подкатившие к горлу слёзы.
Сука… Сука-сука-сука!!!
— Конечно, передашь, — кивнул Бек почти с благосклонностью. Девушка на миг подумала чуть ли не в истеричном облегчении, что сейчас он скажет Жуку отпустить, что поднимется и уйдёт, более, чем довольный итогом их «переговоров», но главарь только сам к столу наклонился.
— Потому, что если Белый по-нашему не сделает, то я в первую очередь на тебя думать буду, что по
твоей вине, по
твоим словам он неправильно наши условия понял. И тогда уже тебе не поздоровится, фрау ты наша драгоценная. Знаешь, что сделаем с тобой?
Князева, разумеется, не знала. И не хотела того, потому что подозревала, что даже самые страшные её мысли, «фантазии» для бандитов были вершиной айсберга. Она посмотрела на Бека, а он, заметив в глазах напротив что-то, что на него действовало круче кокаина, каким торговал и сам баловался, проговорил.
Медленно. Тягуче. Почти нараспев.
— Мы встретим тебя после работы. Увезём в овраг, где ни одна поисковая собака не найдёт, и затолкаем в тебя грамма… два кокса. Это
ахереть какая большая доза, чтоб ты поняла. И по кругу тебя, нихрена не соображающую, пустим. Прямо на глазах у твоего хахаля, во все щели трахнем.
Все — сначала по очереди, а потом разом.
Он приподнялся с места, рукой опёрся о стол, ладонь кладя плашмя на сценарий «Возмездия». Анна чуть не задохнулась в всхлипе, когда Бек обернулся к самому молчаливому бандиту и чуть ли рявкнул, спрашивая:
— Крон, сколько у тебя тёлки не было? Год?
— Полтора, — поправил его со спокойным лицом бандит.
Князева сглотнула слюну, что на вкус стала отдавать сильно железным привкусом. Сердце превратилось в кусок льда, какой кровь вынуждал густеть, застревать в венах и артериях, когда Бек чуть ли не с восторженной улыбкой обернулся опять к Анне.
— Полтора года — это срок серьёзный. Представляешь,
как он оторвётся на тебе, если Белый всё-таки за Джураева вступится?
Она ничего не ответила. Язык будто стал бесполезной плотью в её рту, лишенной связок и только и делающей, что перекрывающей дыхание. Анне смертельно захотелось сжать крепко-крепко веки, чтобы не видеть этих взоров — довольных, глумящихся, будто голодных до проявления любой её эмоции.
Князева из последних сил сдержалась, поняв в жаре собственных больных дум, что она, если закроет глаза, то увидит только картину, какую Бек описывал с таким восторгом.
А этого она хотела меньше всего.
— Я… всё перед-дам.
Голос в предательстве дрогнул, и Анне неимоверно стало стыдно за проявление слабости. Она себе приказала из последних сил сдержаться, чтобы не разрыдаться в страхе перед ними, не дать очередного рычага давления, но картина перед глазами стала размываться, словно Князева смотрела через очки с изляпанными стёклами.
Ресницы стали тяжелыми, когда Бек кивнул.
— Я надеюсь, — а потом потянулся в карман утепленной кожаной куртки. Достал оттуда небольшой прямоугольник фотографии и бросил в небрежности на стол.
— Это ещё отдай Белому. Скажи, что сам в похожей позе лечь может, если на попятную не пойдет.
И раньше, чем Князева с духом собралась взглянуть на перевёрнутое фото, он махнул Жуку. Тот не медлил ни секунды, отпустил Анины запястья, чуть даже от себя отбросив. Борода напоследок оцарапала кожу возле самого изгиба плеча, пуская по спине отвратительнейшие мурашки, и потом… Всё кончилось.
Дверь закрылась за спиной молчаливого Кроны.
Девушке почудилось, что ком, стоящий у неё в горле, стал рассасываться чуть ли не болотной тиной, от одного запаха которой желудок выворачивался на изнанку. Только вот вздох спокойный был слишком желанен.
Анна едва удержалась, чтобы не уронить головы на стол и не разрыдаться в немом спазме.
Всё перед глазами бегало, плясало, троилось, искря, будто на кончик языка Князевой попали-таки щепотки наркотического порошка, мир искажающие, как через кривое зеркало. Она растёрла запястья, дыша исключительно через рот, и посмотрела на руки.
Следы от пальцев Жука остались на запястьях браслетами из красных вмятин.
В коридоре было тихо, но Князевой отчего-то казалось, что бандиты просто выжидали момента, в который услышать бы могли слёзный вскрик Анны. И от мысли этой она чуть ли не силой себе же рот заткнула.
«По кругу пустим… На глазах у хахаля твоего… По очереди, а потом разом…»
Девушка в паническом тумане взялась за фото. Развернула его картинкой к себе. Вздох застрял в горле острозаточенным кунаем, способным глотку распороть и весь кабинет кровью залить.
Примерно такой же тёмной, какая текла по подбородку смутно знакомого Князевой человека.
Анна отбросила фотоснимок убитого Фархада Джураева в сторону. Пустой взгляд, к тому моменту уже окончательно остекленевший, пронзил девушку насквозь и напугал куда сильнее взора покойной Сухоруковой.
Стрелки часов показали ровно половину одиннадцатого. Репетиция началась. Князева спрятала лицо в ладонях и задохнулась в слезах.
***
Анна помнила репетицию поверхностно. В памяти чётко отпечаталось, что она, ударив себя с силой по щекам, собралась, вернулась в зал, в котором уже собралась труппа. Всё время, что Князева спускалась по ступеням к залу, к излюбленному десятому ряду, мысли в голове шумели, жужжа, и затихли только на секунду, какую новый режиссёр потратила на односложное:
— Начинаем.
А потом думы снова утянули Анну в кабинет, какой мог при одном её неосторожном слове кровь в стены вобрать.
Мысли крутились, как в центрифуге, отчего Князева на репетиции не сосредотачивалась, хотя и пыталась. Она помнила, что пару раз хвалила Ларину, которая в ответ только поджимала губы и кивала, что второе действие три раза подряд прогнала, пока Аля не выдала свой текст на одном дыхании.
И всё. Большего не запомнила. Ни стараний остальных актёров, ни их знания текста.
Плохо. Режиссёр, ни временный, ни основной не мог себе такого позволить!..
Но Анна дала себе карт-бланш до конца третьего октября на слабость, страх и плохую концентрацию, за что чуть ли не к середине репетиции возненавидела себя за откровенно хреновые попытки собраться.
А когда отвратительные по жалости своей старания кончались полным крахом, злоба на саму себя становилась такой, что хотелось в угол забиться.
Минутная стрелка совершила девяносто оборотов, когда Диана и Миша, Вася и Даша, чуть подгладывая в сценарий, доиграли третье действие. Вася достал из-за пазухи воображаемый пистолет, которым выстрелил в Мишу.
Призовин упал очень реалистично, отчего Анна против воли представила сразу падение тела Фархада Джураева, который обратился к тому часу в окоченевший труп.
Князева дёрнула головой в наивнейшей попытке выкинуть из головы дурные мысли, а потом поднялась на точно ватные ноги и сказала громко, ударив в ладоши:
— Репетиция закончена. Все свободны. Учите тексты! Завтра всё с начала прогоним.
Анна ушла из зала, сразу же подхватив с соседнего стула чёрное пальто и сумку, взятые из кабинета заранее. Она запахнула одежду, накрутила в небрежности, которую не терпела никогда, шарф возле шеи, и не обернулась на актёров.
Диана, так и не успевшая переодеться из платья в удобную для репетиций одежду, стояла на каблуках, упираясь ладонями в колени и дыша тяжело. Привыкла выкладываться на максимум даже на коротких «прогонах», отчего и плакалась в ногах у Васи Сеченникова, играющего роль излишне принципиального убийцы, почти искренне, едва ли не захлебываясь в искуссно имитируемых слезах.
Актриса чуть ли не плюнула в злобе на сцену и под нос себе кинула:
— Мне, что, сдохнуть в этом театре?
— Пошли уже, — чуть ли не рявкнул Призовин, который, нового режиссёра взглядом внимательным и уж больно понимающим проводив, схватил девушку под локоть.
Диана возмущалась громко, но ни Анна Игоревна, уже ушедшая далеко к дверям, ни Призовин, ни труппа, привыкшая к склокам Миши и Лариной, на её восклицания внимания должного не обратили.
***
Анна не помнила, как добиралась до дома. Вроде, она спустилась в неуверенности со ступенек «Софитов», но, только очутившись ступнями на асфальте, побоялась сделать шагу. Признание собственной слабости было в разы отвратительнее самого страха, и переступить через себя тоже не выходило.
Между Сциллой и Харибдой. Молотом и наковальней. Адом и Преисподней.
Идти пешком до ближайшей станции метро около пятисот метров по дворам, какие раньше Анну не пугали так сильно, Князева была не в состоянии. Вызывать к «Софитам» Макса или любого другого человека Белова было ещё более рискованно — ведь сразу бы пошли вопросы, что случилось, чего дёрганная такая…
Вопросы, от которых ей не убежать, но к каким пока не готова.
Никак не готова.
Тогда она стала ловить такси, тратя чуть ли не все наличные, какие были у неё в карманах пальто.
Квартира на Остоженке встретила её пустотой и тишиной. Пчёлкин, вероятно, ещё на «работе» был, но Анна тому вдруг обрадовалась. Чуть ли не впервые за все сутки искренне улыбнулась осознанию, что была одна.
Сердце билось ощутимо, но будто находилось в чёрной дыре, какая разверзлась в грудине у Князевой. Она чувствовала отдачу крови в мышцы, вены, но сама будто в вакууме была, какой всё, что за пределами его было, делал нереальным. И оттого Аня, очутившись в двушке, в какую в девяносто первом году переехала, подумала даже на миг, что в кабинете у неё действительно не было никого.
Что произошедшее — издёвка собственной нервной системы, что в напряжении глупости творила. Что Бек не приходил, угрожая по кругу пустить, предварительно накачав наркотиками, что Фархада не убили, что… ложь всё.
Князева почти поверила в собственные мысли, заглушив боль, страх за уборкой и готовкой, какие всегда отвлекали. Но в тот раз извечный способ перекинуть мысли на что-то другое себя не оправдал; макароны, варясь, слиплись, а сливочный соус, под которым девушка на ужин думала подать фрикадельки, подгорел.
Аня глаза на то закрыть не смогла, равно как и не смогла поверить в свои липовые утешения.
Хреново приготовленный гарнир отправился в мусорку понапрасну переведёнными продуктами.
Мысли продолжали в лихорадке носиться в голове, отчего плохо выстроенное самообладание трещало по швам. Вакуум разрывался, стоило Князевой посмотреть на руки свои, на которых от крепких касаний Жука уже не осталось ничего, кроме воспоминаний, и воспроизвести в памяти мерзким кошмаром, как острая борода колола ей шею, пока Бек словами не менее ощутимо колол нутро.
Пустят. По кругу. На глаза у Пчёлы.. Вероятно, правда. Они Фархада убили за то, что он им дорогу перешёл, и, видно, не особо руки замарали. И проучить девчонку, что для них стала звеном, связующим с Беловым, групповым изнасилованием не станет проблематичным.
Анна вздрогнула, представив только на миг, как голова от дури потяжелела, как руки не смогли сопротивляться чужим лапающим «ласкам», рвущим одежду и нижнее белье.
Сердце разом кольнуло сильно-сильно, до боли в лёгких и во всем теле сразу, будто перед Князевой стоял опытный фехтовальщик, за секунду ранивший её смертельно.
Нет, нельзя того допустить. Костями лечь, но не допустить!..
Князева сидела с ногами на стуле с мягкой спинкой, стоящем в коридоре. Справа от неё — столик, на котором мигала зелёным огоньком телефонная база. Трубка пиликанием звала где-то в гостиной, но Анна так и не шла. Ждала, пока высохнет вымытый пол.
А, может, боялась, что это Бек, о ней узнавший, наверно, всё, решил звонками на мозги капать.
Возле зарядки для беспроводного телефона лежало фото мёртвого Фархада, какой, ставши трупом, девушку взглядом пронзал даже со снимка. Даже в моменты, когда Князева настойчиво смотрела в сторону от прямоугольника последней фотографии Джураева.
Анна с Фархадом говорила от силы два раза. В родильном доме, когда он с бригадой приехал Ольгу с рождением сына поздравлять, и на выписке Беловой. Но двух встреч хватило, чтобы сложить об армейском друге Саши хорошее впечатление.
Джураев смотрел на неё вежливо, говорил так же почтительно, как, заметила, со всеми девушками разговаривал. Пару раз, подмигивая дружелюбно, шептал Ане, как великую тайну, что Пчёлкин, когда бригада в Бутырке сидела, про Княжну говорил с горящими глазами и улыбкой во все тридцать два.
Анна верила, смеялась и откидывала голову на плечо подходящего к ней Пчёлы, который вместо какого-то либо приветствия в губы целовал.
Джураев сказал как-то, собирая руки Виктора и Анны в единый замок своими ладонями большими, что они — пара красивая. Счастья им желал.
А теперь Фархад вообще ничего сказать не мог.
Его гибель разрывала Князевой душу сильнее, чем смерть Сухоруковой, с которой Анна работала вместе. Девушка сидела в коридоре у самого порога Витиного кабинета, в который не заходила никогда, и прокручивала короткие минуты их разговоров в голове снова и снова.
Будто больно себе хотела сделать. Воспоминаниями пустить слёзы по щекам, чтобы хоть как-то тоску, стирающую кости в порошок, ослабить.
Но не выходило.
Ни-хре-на.
Люди Бека убили Фархада. Убили, вероятно, не его одного, но и подельников Джураева — потому, что бессмысленно было убивать только главаря, Анна за годы жизни с Пчёлой что-то, да уяснила в тонкостях бандитских разборок.
За убитого лидера группировка всегда мстит серьёзно. Бек, конечно, знал это прекрасно. Потому, видимо, не только друга Сашиного застрелили, но и всех остальных его людей, какие трупами лежали за границами «подаренного» Князевой фотоснимка.
Бек сам ей угрожал вещами, какие напугать могли любого человека, женщину — в особенности. И всё ради того, чтобы не пустить на «арену» других наркоторговцев.
Он
уже сильно испачкался в крови. Беку, видимо, отступать некуда, раз он Князеву решил пешкой своей сделать, через неё принялся решать вопросы, какие должны были касаться лишь его с Беловым.
Девушка чуть раскачалась на стуле, спустила одну ногу, проверяя сухость ламината. Но удержаться не смогла, принялась туда-сюда наклоняться, чувствуя себя сродни психу, умотанному в смирительную рубашку.
Ступни похолодели мертвенно, будто Анна их в прорубь макнула.
Бек многое поставил на кон. И точно не смирится с итогом, какой ему будет неугоден.
«Они ещё придут» — поняла вдруг Аня. На животе будто сделали разрез Харакири, вытаскивая наружу кишки, а за ними и другие жизненно важные органы. Стало пусто и до ужаса холодно внутри, отчего картина перед глазами качнулась, а потом раздвоилась и поплыла, сменяя оледенение конечностей на жар лица, крови, сочившейся чуть ли не с нёба.
«Они придут, и я никак не смогу им противостоять. Никак!..»
Девушка поднялась на ноги, чувствуя, что не сама повернулась вбок. На её запястьях и лодыжках словно затянулись ниточки опытного кукловода, какой, хихикая в мерзости, Анну толкнул к двери кабинета криминального авторитета, с которым Князева жила под одной крышей и спала в одной кровати уже как третий год.
Князева зашла в кабинет Пчёлкина.
***
Относительно небольшое квадратное пространство не запиралось на замок — ведь Пчёла знал, что Аня в «обитель зла» бы не полезла. А теперь она сама почти что добровольно зашла внутрь, оглядываясь так, точно впервые очутилась.
Окна выходили, как и в столовой, на центр Москвы. Если прищуриться, можно увидеть вдалеке, точно призраком, обгоревший от недавнего штурма Дом Советов. Анна взором не задержалась на сереющей в октябрьских дождях столице, обошла стол из тёмного дерева, полостями обитый темно-зелёным бархатом.
За хорошим кожаным креслом в стене прятался сейф, код от которого Князева знала. Простенькая комбинация из чётырех цифр, в какую Пчёла не вкладывал никакого глубокого смысла.
У Анны смешок вырвался в осознании, что она действительно собралась сейф Витин обшарить в поисках пистолета, каким пользоваться не могла ни по закону, ни на деле. Ладонь, хоть и дрогнула так, словно её сломать кто пытался, к ручке всё-равно потянулась.
Князева сама не понимала, что и зачем делала.
Пальцы не сами, всё так же перемещались под силой, Ане непонятной. Кукловод продолжал хохотать, протягивая руку девушки к клавишам с цифрами.
Она почти одёрнула себя, почти схватила саму себя за запястье в попытке откинуть руку прочь от близости совершаемой ошибки. Но чувства, к стыду самой Князевой, оказались сильнее. В десятки, сотни раз мощнее доводов логики, что с каждой секундой размышления звучала всё тише и тише.
«Эта… встреча показала всё ясно. Загнать меня в угол в театре нет проблем. И в углу этом у меня нет никакой защиты. Пчёле по пробкам до «Софитов» добираться минут тридцать, Вагнер, по слухам, в театре только в день премьер появляется, да и какое ему до меня дело?..»
Пальцы пробежались над кнопками. Три-два, восемь-восемь.
«Я могу полагаться только на саму себя»
Натянутые нервы сыграли злую шутку. У Анны сердце замерло, чуть ли не инеем покрываясь, когда она дверцу сейфа на себя потянула. Почудилось, что из глубины металлической коробкой, спрятанной в стене, на Князеву дыхнуло холодом.
Она перестала дышать. На неё смотрели пачки крупных купюр, — как российских, так и иностранных валют — собранные резинками в аккуратные высокие стопки. Между тремя пачками, состоящих сплошняком из банкнот с лицами Бенджамина Франклина, лежал какой-то мешочек из плотной ткани бархата.
Анна, как во сне, в анабиозе, наклонилась глубже, ища пистолет.
Поиски были недолгими. Только Князева, оглянувшись на прикрытую дверь, одеревеневшей ладонью наклонила стопку с грязными деньгами, так увидела у задней стенки так называемый «ТТ-шник».
Что-то дрогнуло внутри, крутя в больном удушении гортань. Аня сглотнула слюну, отдающую сильно кровавым привкусом, и посмотрела на пистолет, в тьме сейфа казавшийся ещё более опасным, чем был на самом деле.
Страх в схватке с желанием, что в ярости рвало Князевой глотку, что напоминало о словах, обещаниях Бека криком рупора в ушах, оказался сильнее. Сильнее какого-то темного соблазна, от которого Анна ещё неделю назад избавилась всеми правдами-неправдами.
Но это было бы неделю назад.
Она почти вытерла руки о ткань домашних клетчатых брюк, но в последний миг себя одёрнула — отпечатки пальцев с голых ладоней ей всё равно не стереть. А потом на выдохе потянулась к Тульскому-Токареву, будто боялась передумать, и сжала рукоять.
Потянула на себя пистолет.
Холодный от стен железного сейфа, тяжелый, намного тяжелее, чем казался на первый взгляд, почти килограмм чистого веса, огнестрел Анне не понравился. Он чувствовался каким-то чужим, сторонним — таким, что Князевой принадлежать не должно было.
Тремор пошёл по рукам; Пчёла, вероятно, ни холода рукояти, ни тяжести ствола не замечал уже давно, привычно носил за поясницей примерно такую же модель оружия, готовый в любой момент с предохранителя дёрнуть пистолет и выстрелить.
Девушка провела пальцами левой руки по декоративной резьбе рукоятки — чуть ли не единственная деталь оружия, какая точностью работы привлекала чем-то запретно-красивым и Анне явно чужим.
В отстранении, как в угаре от токсичного дыма, в голове представила себя, держащую ТТ напротив лица Бека.
Картинка воедино не собралась. Будто Князева представляла вещь безумную, о какой могла додуматься только с хмельной головой.
Она не знала даже, как удержать на ровной руке эту махину, какая тяжестью сразу бы забила мышцы руки. Не знала, как проверить наличие патронов в магазине. Что уж было говорить про тонкости спуска предохранителя, перезарядки и самого решения выстрелить, всё-таки, в живого человека?..
Захотелось разрыдаться.
«Не человек это», — рыкнула сквозь плотно сжатые зубы Князева и, убрав палец со спускового крючка, посмотрела на пистолет с другой стороны. С видом весьма посредственного эксперта, знающего только, где дуло, а где ручка расположена, она как в тумане провела самым кончиком пальца по металлу, по детали, названия которой не знала.
«Не человек, а паскуда. Убийца, для которого ничего святого нет. Таких резать надо, но не добивать, оставлять на смертном одре кровью захлёбываться за всё, что сотворили…»
Анна попыталась осмотреть рукоятку. Вроде как Витя, когда пистолет разбирал, в гостиной сидел, держа на своих ногах колени Князевой, с… той части доставал пули. Девушка смотрела за чисткой оружия, но не особо отмечала тонкости, не запоминала, где какой зазор выступал в роли крючка, открывающего ударно-спусковый механизм.
Теперь жалела. Мало того, что дурой себя ощущала, так и отпечатки оставила на оружии, в котором не смыслила ничего.
Щёки вспыхнули ни то от признания собственной глупости, ни то от злости, что прекрасно справлялась с ролью быстрого горючего — легко вспыхивала, моментально испарялась, оставляя после себя лишь языки тухнущего пламени.
Князевой будто в слесарные тиски сердце засунули, разрывая мышцы, вены и капилляры, когда пульс подскочил, наверно, до полутора сотен ударов.
А потом пульс за миг вообще пропал. Анна почувствовала, как замерла статуей, как нервы взорвались гнойными нарывами, когда на её руку, сжимая сильно, не давая больше ни действия, упала крепкая ладонь.
Она бы закричала в слепом страхе, что люди Бека квартиру вскрыли, что с ней кончать приехали, если бы перед помутневшими глазами не мелькнул чёрный камень в объятьях витков золотого перстня.
«Витя…»
Тогда кричать захотелось ещё сильнее.
