Мираж моих воспоминаний

— Прошу заметить, что я не безосновательно себя виню. — брызнул омега, и, разводя руками, встал с кресла, а вслед за ним и Бакуго, — Я благодарен тебе за то, что ты… Поддерживаешь меня в такое время. Честно, я это ценю, но говорить, что я себя- — Хорошо, давай я тебе покажу это наглядно. — выдохнул блондин, зная, что эта борьба простой не будет, — Ты винишь себя за свои же эмоции, я не прав? Изуку вскинул бровь, деловито смотря на него и едва ли не топая носком по полу балкона. Пусть в словах этого человека и было зерно правды, но вот так осуждать самого себя Мидория не позволит, учитывая, как много блондин не знает о нём, чтобы делать такие выводы. И мало того, тыкать ему этими выводами как чем-то единственно правильным. Порой казалось, что Бакуго забывал, в каких кругах они крутятся и наивно полагал, что здесь можно показывать свои эмоции так же ярко и безоблачно, как и на обычной улице. Но ведь это глубоко не так. Но и винить его в таком просто не поднималась рука. Они росли с ним в разных мирах. И когда в мире Изуку были только правила, поклоны и манерность, граничащая со скрытым пренебрежением, в мире Катцуки была простота, некая открытость и непринуждённость, пусть и с перипетией обычных человеческих пороков. Хотя конкретно они всегда присутствовали в этом мире. Нельзя винить птицу, что та не знает, каково это — выживать в глубине океана. — Я виню себя в своей некомпетентности и в том, что я… Предстал таким пред тобой, что почёта мне не делает. — недовольно хмыкнув и сложив руки на груди, Изуку отвернулся от проницательного взгляда. Он бы хотел сказать иначе. Но изо рта вырывалось только то, что он привык говорить. «Я идиот… Я последний идиот… Какой смысл даже обсуждать это? Сравнивать нас…?» — он хотел смеяться, но чувствовал, что его смех превратиться в плач, едва ли он даст волю эмоциям. — Как и стыда. — отрицал Катцуки, — Все плачут. Ровно так же, как и смеются, злятся. — Бакуго сделал шаг к Изуку, но тот отвернулся от него, лишь выдыхая и отчего-то улыбаясь, — Постоянно держать в себе это и ни одним мускулом не показывать своё нутро, безусловно, удобный навык, который вызывает уважение, но Брокколи… — блондин положил обе ладони на чужие плечи, — Это делает тебе только хуже. «Как будто я знаю, как жить «по-другому». Я всегда жил так. И всех всё устраивало.» — сердце защемило, а глаза заволок след задумчивости. Да, так и должно быть, — «Рак лёгких… Наверняка это из-за того, что отец много курил. Хори-сан даже пытался ввести ограничения, но это было бесполезно против такого упёртого курильщика. Мой отец всегда был таким, не помню времена, когда он не подносил сигарету к губам при малейшем стрессе.» — он перебирал в памяти осколки прошлого, вспоминая, как на его глазах стареющий отец всегда выкуривал одну-две сигареты в день минимум, но перед ним — поспешно тушил и выкидывал даже едва загоревшиеся окурки. — И если кому-то «неприятно», блять, или «стыдно» смотреть, как ты плачешь, то это, блять, только их проблемы. — прищёлкнул Бакуго, злясь на тех, кого даже нет рядом. И что-то треснуло в самой душе ледяного человека. Или человека, который пытается выглядеть таковым. Что-то такое же ледяное, хрупкое и хрустальное. Словно в его душе, что наполнена целым рядом всевозможных хрустальных фигур — пошла трещина. Большая весомая трещина, которая вот-вот покроется ветвями более мелких, окружая его хрустальный сад узором, что так резво в один момент может разбить его. Сломать одним словом или фразой. А после растоптать осколки так, будто сада и не было вовсе. Будто он изначально был пустым местом. А не разбитым хрусталём. И он боится того дня, когда внутри него всё опустеет. — Тебе ли не знать, в каком мире мы живём, Бакуго. Тут любая эмоция может стать последней. Репутация — это то, чем мы торгуем и её легко можно чем-то подобным разрушить. Да так, что её уже ничего не спасёт, — Мидория развёл руками с усмешкой на лице оборачиваясь одним движением, из-за чего плед небрежно съехал с плеч на локти, оголяя верх пижамной рубашки, — И если постоянно выплёскивать всё, то можно себя похоронить заживо без права на апелляцию. Это я тебе, как юрист говорю. Эти люди тебя загрызут, едва ли им предоставят такую возможность. — по телу прошлись мурашки, виновником которых стал вовсе не холод. Изуку был рад, что звонкое молчание между ними медленно оглашало его победу в этом споре. А его победы были не часты в диалогах с Бакуго, так что этим можно гордиться, но почему-то сейчас гордость ушла на второй план. Он вовсе не чувствовал радости от того, что человек напротив — молчал, сжав кулаки. Вместо неё ощущался лишь противный озноб где-то внутри, который медленно, но верно плыл по всему телу. В каждом слове, произнесённом им самим только что, отыскивалась его рана, которая так долго кровоточила, что покрылась сотнями корок. Потому что всё, что он только что сказал — грязная правда, которую так хорошо заворачивают в яркую обёртку, что все принимают её за мимолётную шутку, которая ничего не значит. Но она значит намного больше, чем можно себе представить. И оба парня, стоящих сейчас вместе — это прекрасно понимают. Он знал, какого это жить такой жизнью постоянно, потому что сам ею жил. Жил и гордился тем, что умело вписывался в предложенные рамки, нося статус «удовлетворительно», как оценку его титановых стараний. Он был прекрасен во всём. В учёбе, в помощи отцу, в игре на пианино, в манерах и в количестве улыбок на всех мероприятиях, куда они были приглашены. Но всё это никогда не было тем, чего он сам хотел добиться. Его сердце всегда было вдалеке от этого, но оно так крепко было привязано к нему, что молча выполняло задачи, разрываясь при малейшей оплошности. Упав в уныние, Изуку с иронией почувствовал себя разбитым такой сущей мелочью. Как же жалко и противно. Он столько делал, чтобы изменить изначальный конец своей жизни, что в итоге самолично привёл себя к нему. Но с каким же лицом. Изуку сам бы хотел взглянуть на себя, когда забирали отца. Наверняка лицо у него было отточено-испуганное, такое идеальное в своём страхе и такое же симметричное в своей решимости. «Чёртов актёришка проплаченного Голливуда.» — хотелось ударить себя. — Сейчас не такая ситуация… — донеслось до ушей и омега мимо воли вздрогнул, насупившись и переспросив: — Что? — Тут, у себя дома ты в безопасности, слышишь? — взгляд рубинов был опущен в пол, но было видно, как кулаки побелели ещё больше, — Со мной. Никто другой нас не видит. Это не твой старый дом и… И не тюрьма, понимаешь? Это твой дом. — сердце необъяснимо засыпалось холодом на этих словах, а Мидория покачнулся, неловко стоя напротив мужчины, когда тот поднял на него голову, — И здесь ты можешь плакать, когда захочешь. Хотя я буду делать всё, чтобы ты только улыбался. Но ты имеешь право испытывать и показывать всё то, что у тебя внутри. — он стукнулся лицом в тёмную макушку. Жар расплылся по всему телу, когда его эти произнесённые слова обрели смысл в его голове. Хотелось отшутиться, как-то свести на нет вдруг появившийся градус интимности, который, казалось, сегодня уже точно не возникнет между ними. Но вместо быстрой реакции — он молчал. Если быть честным, то брюнет и вовсе думал, что сегодня они поссорятся. Не в состоянии даже найти подходящие слова в ответ, парень ощущал, что его голос будет дрожать и оголит все его странные чувства, как только он приоткроет уста. Неловкость нарастила волну смущения, которая барьером перекрыла всё его хвалённое красноречие. Его обняли, аккуратно и совершенно невесомо, но каждое мелкое движение тёплых рук ощущались молниями по его коже. Изуку, выдохнув, собрал себя вновь, решая всё же пусть и с неловкостью, но подметить, что эти слова звучат довольно странно? Странно ли? — Эти слова… Звучат знаешь… — выставив обе ладони перед собой, отодвигая тело от себя, в который раз повторился Мидория и хотел отойти, но чувствовал ногами, что если он сделает хотя бы один шаг назад, то упадёт в кресло, — Зачем ты мне говоришь всё это? Это всё равно ничего не изме- — он приостановился, когда чужое лицо было прямо перед его и так волнительно смотрело на него, не отрываясь, — Что ты задумал? — Почему я это говорю? «Ничего не изменит»? Ты так веришь в устои своего «правильного выбора», мой принц? А точно ли «правильного»? И правильного для кого? — чересчур тихо и вожделенно прошептал мужчина, останавливаясь в сантиметрах от заалевшего лица. — Ты слишком близко. — не зная, куда себя деть, Мидория разрывался между противоречивых эмоций. С одной стороны те фразы, что говорил Катцуки, обжигали его мёрзлое в столетних льдах сердце, а с другой — все эти недвусмысленные намёки и взгляды на его губы дурманили здравый рассудок и он терялся в своих собственных действиях и словах. Отойти ему некуда и приблизиться он тоже не может, а обойти так подавно. Он заперт, при этом даже не будучи окружённым. И он связан по швам той странной атмосферой, возникшей между ними так внезапно. — Ты так думаешь? — Катцуки поцеловал его щёку, задерживаясь на ней дольше, чем обычно, — Я лишь хотел попросить, чтобы предо мной ты был более честен, хорошо? На остальных плевать, но, когда мы одни, я не хочу чувствовать, будто нас разделяет невидимый барьер. — Не многого ли ты хочешь на второй день наших официальных отношений? — кажется, попытка приспустить пыл альфы не удалась, ведь тот лишь отодвинул его чёлку и поцеловав левый глаз, ответив: — Я просто хочу, чтобы мы были близки во всех смыслах. Неужели это такое несусветное желание, мой драгоценный принц? Кажется, у Изуку перехватило дыхание, которое и так было до ужаса лихорадочным и он со всей силы начал думать над ответом, с удивлением отмечая, что он не знает, что ответить. В его голове пусто. А всё, что его сейчас заботит — жаркое дыхание и плотный феромон мёда, окружающий его со всех сторон. — И почему мы приходим всегда к такому, даже в такой ситуации? — обречённо выдохнул брюнет, специально заваливаясь всем телом в объятья мужчины, думая подшутить над ним, но, кажется, тот вполне ожидал этого, — У тебя что, такая реакция на все случаи жизни по поводу меня? — Ты просто выглядишь измождённым и будто вот-вот в любой момент свалишься на пол. — коротко посмеявшись, Катцуки обнял брюнета поудобнее, через несколько минут спрашивая, — Что будешь делать? — Нужно будет много чего сделать. Поехать в компанию отца, где я не был уже чёрт знает сколько времени. Взять на себя руководство и всё такое… — промямлив сообщил Мидория, замечая, что ему вполне комфортно вот так безвольно лежать на ком-то. В особенности, на Бакуго. Очевидно, что теперь ему придётся взять на себя временные обязанности Главы семьи, и попутно следить за юридической компанией и теми работниками, которые являются охранниками, и за трудягами на фирме отца. Ему будем помогать Хори-сан, но главная ответственность всё равно упадёт именно на его плечи. И что-то ему подсказывает, что уже навсегда. Вряд ли отец, лёжа в больнице, будет забирать у него поводья власти. Изуку не удивится, если этот хитрый лис уже всё переписал на него и в завещании написал, что «все вопросы к сыну, ибо наследство у него». В последнее время, у него было нездоровое желание подставить его, где только можно. Хотя не то, чтобы он его всё-таки подставил хоть раз. — Может можно, чтобы я поехал с тобой, чтобы поддержать тебя? — без особой надежды спросил Катцуки, ловя ошеломлённый взор, когда Изуку «привстал» с него. — Ты хочешь поехать со мной в компанию отца? Это было довольно непривычным предложением, в особенности, ехать тогда, когда положение семьи нестабильно. Мало того, что именно в этот день он, можно сказать, полуофициально возьмёт в руки поводья власти над компанией отца и станет временной Главой семьи, так он ещё и встретится со всеми теми людьми, которые там работают. Спустя столько времени. Наверняка, там уже поменялись работники, которые пусть и наслышаны о нём, но понятия не имеют, кто он. А перед такими показывать отношения с другими — спусковой крючок. Впрочем, почти всё, что он делал и как жил — спусковой крючок. — Если можно, то я бы хотел. Всё-таки это будет огромный стресс для тебя. Я бы хотел в это время быть рядом. — искренне признался мужчина, прижимая брюнета ближе к себе и тихо слушая ответ, произнесённый вскользь: — Это не проблема только в том случае, если мы будем вести себя, как деловые партнёры. — отчеканил Изуку, привычно окунаясь в деловой стиль речи, — Скажем, якобы мы сразу после совместной встречи приехали на осмотр компании, а после вместе и уедем, якобы, на следующую встречу. Проблем возникнуть не должно. А люди там работающие сразу поймут, какой трудоголик приехал ими руководить. — брюнет кивнул себе, сразу решая, что это вполне рабочий план. Сказать, что альфа никогда не восхищался умениями Мидории — значит соврать, причём грязно. Омега действительно был нечто по сравнению с многими, коих знал блондин в лицо. Возможно, этим он и привлёк его когда-то. Возможно, именно из-за этой черты в первое время Бакуго так остро начал симпатизировать обычному брюнету. Катцуки знал много хороших качеств, которые могли бы его зацепить, но ум и хитрость восседали на пике этого «трона предпочтений». «Королевская кобра… Может ли быть, что этот символ придумали специально под тебя?» — ухмыльнувшись, Катцуки лишь сказал: — Я в самом деле восхищаюсь твоей скорости составлять планы. — он фыркнул, с истинным желанием и восхищением смотря на чуть зардевшегося Изуку. — Я просто всю жизнь этим занимаюсь. — выпутываясь из чужих объятий, Мидория пожал плечами, не понимая, почему у него не получается выбраться. «Просто на разные темы. Но смысл-то один и тот же. — он нахмурился и с вызовом посмотрел в спокойное золотистое лицо, в радужках которого не было даже в планах отпускать его сейчас, — «И почему все так восхищаются моим умением вранья?» Он долго ворочался в сильных руках, не в состоянии разжать их, крутясь на месте, поочерёдно пытаясь вынуть руки из хвата, который стальной сеткой поймал его — глупого — быстро и без особого труда. Брови сдвинулись, а Изуку уже планировал укусить загорелую кожу, как Бакуго, вдоволь насмотревшись на все безуспешные попытки покинуть его объятья, тихо и влюблённо спросил: — Закончил? — Что? — Ты закончил говорить? — спокойно повторил Катцуки, видя, что брюнет хоть и не сдавался, но уже надумал что-то болезненное. — Я… — заторможенно отвечал Изуку, вскрикивая, когда его обняли ещё крепче, прижимая к себе и спускаясь чуть ниже поясницы, тем самым отпуская его руки в «свободное плаванье», — Погоди! Что ты- «Какого чёрта происходит?!» Почему его не отпускают? Разве они не закончили разговор? И даже если нет, то неужели никак нельзя закончить этот диалог как-то по-нормальному? Как взрослые люди, а не подростки, что заперлись в раздевалке, чтобы потрогать друг друга! Почему каждый раз всё заканчивается чем-то таким? Не то, чтобы он это ненавидел, но разве это не перебор? — А теперь просто обними меня, и мы будем стоять так, пока ты не успокоишься. — шёпотом проговорил Катцуки, но Изуку прекрасно его услышал даже на фоне разыгравшегося сильного ветра. — Но я-! — хотелось добавить «успокоился», но его наотрез отказывались слушать. — Я не хочу знать, что когда я уйду, то ты опять будешь плакать. А я знаю, что так и будет. — что ж на это ему ответить было нечего, брюнет с досадой это признал. Замирая на месте, он замолчал. Мужчина попал прямо в точку. И, стоя сейчас в тёплых объятьях и расслабляющем мёде — вдвоём было значительно теплее, несмотря на пронизывающий холод осеннего ветра, который развевал его халат, словно сетчатые занавески. И пока он колыхался волнами в плене воздуха, тело не замерзало из-за того, что его грели высоким телом напротив, пряча от ненавистного холода. Изуку улыбнулся. Сейчас холод — последнее, что его интересовало.

***

Выдумать историю о затянувшейся встрече, о близком друге, которому можно доверять и о следующей встрече — было даже слишком просто. Возможно потому, что Хори-сану отчасти не было особого дела до личных отношений Мидории с кем-то, а возможно потому, что сама история невероятно дополняла ауру трудоголизма, которой Изуку себя окружил и которой уже неосознанно поклонялся, поддерживая имидж. Он заставил Акайо встречать их уже у входа в отцовскую компанию, дабы не быть в оковах наблюдения серых глаз раньше времени и спокойно доехать до места в тишине и относительном спокойствии. Не то, чтобы он не мог вести себя перед Хори-саном обычно — просто он слишком уважает этого человека, чтобы вести себя в его компании так, как он привык себя везти в близком окружении без камер и вспышек фотоаппаратов. — Я говорил, что люблю твою машину, в особенности, когда ты её ведёшь? — вскользь сказал мужчина, ловя экстаз оттого, как крепко, одетые в кружевные перчатки, руки держат руль, умело поворачивая его серединой ладони. — Нет, но если это непрямой укор тому, что ты хотел быть за рулём — то даже не думай. — не отвлекаясь от дороги, сосредоточено промолвил брюнет, попутно с закатыванием глаз смотря, как люди перебегают дорогу уже почти на красный свет, — Сегодня не тот день, когда ты можешь делать всё, что хочешь. Плечи были напряжены, а руки хоть и расслабленно водили, всё же сильно впились в руль, сворачивая на прямую дорогу к компании. Изуку давно не ездил по этим трассам с целью заехать в эту юридическую гробницу, где, если ничего не поменяли до сих пор, стоит странная, но до дрожи привычная атмосфера мрачной строгости и роскоши. Там нельзя было даже вдохнуть воздуха слишком шумно, ибо все сразу же оборачивались на тебя и смотрели с удивлением. Там всегда было настолько тихо, что собственные шаги казались до неприличия громкими, оттого всегда хотелось ходить как можно беззвучнее. А напыщенное убранство мозолило глаз, да так, что ты со страхом ни к чему лишний раз не прикасался. В особенности, если знал, сколько какая вещь стоит. — А остальные дни были такими? — чуть игриво ухмыльнулся Катцуки, видя, что парень буквально забывает дышать перед тем, как заезжает на прямую парковку, — Ты сильно переживаешь. Расслабься. Дать тебе успокоительное? — предложил Бакуго, но уже открыл свою борсетку. — …Давай. — согласился Изуку, протягивая руку и с удивлением замечая в ней зелёный пакет, — Это же желейные медведи…? — Я знаю, что ты их любишь. Хорошее успокоительное, не правда ли? — улыбнулся блондин, и с трепетом смотрел на растерянную, но уже менее напряжённую улыбку. — Спасибо… — прошептал парень, сразу же смотря на подошедшего к их машине охранника, кивнувшего на номера и с почтением кивнув проезжающему брюнету. — Добро пожаловать, мистер Мидория. Изуку промолчал, лишь кивнув на это, проезжая дальше вглубь парковки. На то место, которое всегда пустовало вне зависимости, сколько машин стояло в рядах и насколько забитым было это место. Ибо это место его отец персонально забронировал для себя и, возможно, для редко приезжающего сына, который, наоборот, всеми способами открещивался от того, чтобы пребывать здесь. Припарковавшись, Изуку кивнул блондину, без слов говоря ему, что пора выходить и быстро поставил автомобиль на сигнализацию, хотя в этом не было особой надобности, ибо это место охранялось лучше, чем некоторые светские учреждения. Его отец, как и он сам, чего кривить душой, невероятно ценил безопасность и ощущение приватности. Порой до невообразимости, но тут Изуку на него сетовать бы просто не посмел. Поправив воротник собственного пиджака, Катцуки упёрся взором в пришедшую к ним фигуру мужчины лет пятидесяти на вид, которого он часто до этого замечал в компании отца Мидории, да и в целом, казалось, что с Изуку этот человек был весьма близок. Вспомнить хотя бы день рождения брюнета. Не зная, как правильно поздороваться с, очевидно, альфой, Бакуго просто повторил за омегой, сразу же принимая решение пока лишний раз ничего не говорить, чтобы понять, как следует разговаривать. Здесь, по словам брюнета, это было слишком важно. — Приветствую, мистер Мидория. Вы, как всегда, приехали раньше, — услышав в ответ, что он сам пришёл раньше, Хори-сан улыбнулся этому доброму упрёку, он взглянул на компаньона юного главы, — Этот джентльмен — Бакуго Катцуки, я так понимаю? Будем знакомы. Я — Хори Акайо. Правая рука Хизаши Мидории и исполнительный директор этой компании. — протянув руку для рукопожатия, мужчина сразу же почувствовал, как её умеренно сжимают. — Рад познакомиться с вами, мистер Акайо. Вы правы, я Бакуго Катцуки. Совладелец компании «Diamond». — представившись, альфа в почтении поклонился, сразу же смотря на взгляд Изуку, что лишь равнодушно покосился на их любезности с нескрытной раздражённостью смотря на мрачное здание за спиной Хори-сана. Сам омега был одет весьма необычно для самого себя. В этот раз обычный деловой наряд заменился даже не роскошной блузкой с рюшами или сеткой, а нарочито сдержанной и подчёркнутой «мужественностью». На нём было всё преимущественно серого цвета. Плечо украшал мех, который хоть и был небольшого размера — полностью скрывал верхнюю правую сторону от подбородка до ключиц. Концы же этого меха были царственно окрашены в бордовый. Костюмные штаны из плотной ткани, похожей на велюр, и светло-серая полностью закрытая то ли рубашка, то ли блуза, с более тёмным пальто, которое просто висело на плечах, ровно так же, как и мех. Кожаные туфли и перчатки, которые всегда бросались в глаза, дополняли бесцветный образ, единственным оттенком яркости которого были ядовито-проницательные глаза, смотрящие с пренебрежением. Бакуго даже не понял, отчего именно ему стало жарко. От красивого статного наряда, или от этих величественных глаз, что одним своим видом показывали превосходство. Впрочем, именно из-за них альфа так быстро проиграл и влюбился. — Я знаю, что вы не хотите этого делать, мистер Мидория, но- — выдыхая, согласился Акайо, которого тут же прервали саркастичным и напряжённо-раздражённым тоном: — Но есть слово «надо». Да-да, я прекрасно помню. — сделав паузу, Мидория усмехнулся, кивая сопровождающим его людям, — Я знаю… Идёмте. — ступая первым, Изуку поёжился, смотря на огромную размашистую лестницу из тёмного камня, которая сразу же встретила его перед центральным входом. Она чем-то напоминала мрамор, но это был явно не он, а лишь качественная имитация. Само здание было возвышенной структурой из темного камня, которое одновременно испускала силу и резкий холод, что противными щупальцами облеплял тело брюнета. Колонны с резными декоративными элементами на манер эпохи Ренессанса удивительно органично вписанные в этот прошловековой стиль современные окна, и люди, что то входили, то выходили из компании, но все как один были одеты в костюмы одного и того же цвета. Бордовый. Верхние этажи украшала изящно выполненная резьба в виде символов правосудия, на которые Изуку хмыкнул, проходя вглубь колоннады и не заостряя взгляд. Пока всё было таким же, как и раньше. «Надеюсь, они убрали ту позорную статую из главного холла?» — прищёлкнул он языком, глядя, как Бакуго перед ним открывает тяжёлую дверь. Он был искренне за это благодарен, ибо всякий раз, когда он делал это сам — со стороны он выглядел несуразно. Тяжёлые двери с лёгким скрипом открылись в звонкую тишину огромного холла с ресепшеном посередине у противостоящей дальней стены. В той же стене было два прохода с лестницами наверх и в этом же зале были проходы вправо и влево, деловито украшенные лептой и выполненные в чёрном, бордовом и бежевом оттенках. Но даже золотистые светильники, изящная люстра, украшенная хрусталём и воистину огромные масштабы высоких потолков — меркли на фоне огромной статуи, стоящей посреди зала. Это была женщина, сотворённая из белого камня и укрытая классическим древнегреческим нарядом. Она держала в одной руке весы правосудия, в чашах которых были изображены человек и деньги. Самое ироничное, что они держали гармонию. Другая же рука просто свисала вниз, в то время как глаза небезызвестной богини справедливости Артемиды — были завязаны тканью, чтобы ничто не влияло на её выбор. — Никогда не думал, что увижу такое греческое сооружение внутри современного здания. — зачарованно и со скептицизмом произнёс Бакуго, на что Изуку фыркнул, слушая, как и блондин, ответ Акайо: — Как вы уже видели, мистер Бакуго, эта компания выполнена в стиле классицизма с примесью эпохи Возрождения, со всеми из этого вытекающими витражами. — проходя мимо животрепещущей статуи, мужчина с удовольствием смотрел на неё, как на восьмое чудо света, — Эта статуя изначально не должна была стоять здесь, но нынешний глава компании посчитал, что будет уместным сделать акцент на ироничности современных идеалов в юридической сфере. — он развёл руками, с усмешкой вспоминая, как молодой Хизаши в своё время предлагал ему эту идею со жгучим энтузиазмом в глазах. После его убеждения насчёт этой статуи изменились, но её отсюда уже никто не убирал, так как она сумела, как ни что иное, безупречно дополнить экстравагантный для нынешних времён интерьер здания. Ещё больше погрузила его в тихую, но явственную невооружённым глазом, роскошь, подчёркивая своего владельца. Впрочем, не Акайо отрицать, что старший Мидория воистину любил дорогие вещи. Коллекционировал их, размещал по всем углам и рассматривал, пока скуривал сигареты. Он был ценителем всего прекрасного, но между тем не делился своими мнениями слишком много, лишь вскользь упоминая, что ему нравится эта картина или статуя. Он был из тех людей, кто любил показывать своё богатство так, что ему все завидовали, но вслух не говоря о нём ни слова. Впрочем, он и сам о нём не любил говорить. — Как красиво вы описали любовь моего отца к различным напыщенным и не уместным стилям прошлых веков, Хори-сан. — идя следом, Изуку вырвался вперёд, скептично и быстро обводя статую взором и косясь на пустой ресепшн, — Они совершенно не к месту в модерне построенного вокруг Токио. — Разве вашему отцу когда-то это было интересно? — с лёгкой улыбкой Хори-сан, восхищённо осмотрел холл, который бы напоминал ему музей, если бы он не проработал здесь всю свою жизнь и не видел, как строилось всё это великолепие, — Он всегда действовал по личным убеждениям. — Тут вы правы. — закатив глаза, нехотя согласился брюнет, сразу же озираясь на пустынный как никогда зал, — Кстати, а где все работники? Или они не в курсе о моём сегодняшнем прибытии? Ведь в другом случае его бы встречали, пусть и не с улыбками на лицах, но хотя бы в неком строю и с уважительными поклонами. А сейчас даже за ресепшном было пусто. Не то, чтобы сам Изуку сильно хотел их всех видеть, смотреть с укором и сдержанно кивать на каждое представление, но это вроде как обязательная вещь при, даже временной, передачи полномочий. — В курсе, разумеется. — чуть улыбнувшись, Хори отвёл туманные глаза от, ожидающего в нетерпении ответа, лица, смотря на тихого блондина, который рассматривал статую, — Но я подумал, что было бы лучше, чтобы вы сперва сами прошлись по коридорам компании и заглянули в личный кабинет перед тем, как устраивать официальное знакомство. — он вежливо улыбнулся и услышав обречённое выдыхание по-родительски понимающе хмыкнул, — Или вернее сказать, уведомлять обо всём. Ясное дело, что ребёнок бы не захотел оставаться в таком месте, как это, учитывая сколько негативных воспоминаний оно для него несёт. Никто бы не захотел. И пусть Мидория уже давно перестал быть ребёнком, для него он всегда будет таковым. Возможно, это потому, что он видел, как он рос, видел его первые шаги, пусть и на видео, и поздравлял его с каждым праздником, с удовольствием видя, как детские глаза смотрят на принесённые в подарок сладости. А Изуку их очень любил. Акайо привык видеть в этом напыщенном пингвинёнке того самого умилительно-самостоятельного мальца, который просил научить его готовить, стоя на стульчике у плиты в большом фартуке. Но с решительными, нахмуренными бровками. — Вы же не забыли, что у нас после этого всего ещё есть встреча? — с ясным намёком вопрошал омега, недоумевая, как Бакуго ещё не надоело рассматривать эту безвкусицу вокруг, — Вы управитесь? — Я не служил бы столько лет вашему отцу, если бы не был способен на что-то подобное, мистер Мидория. — простодушно ответил мужчина, пожимая плечами и поспешно отдавая ключи от кабинета Хизаши, едва ли посмотрел на свои наручные часы, — Прошу, уведомите меня, когда вы закончите осматривать здание, чтобы я всех собрал. — Разумеется. И провожать не надо. — сразу же отрезал Изуку, видя, как Акайо стремится самолично проводить его наверх, — Я до сих пор весьма прекрасно помню планировку этого épuisant et dégoûtant «изнурительного и противного» здания. — иногда был весьма удобным тот факт, что Хори-сан не знал французского языка. В отличии от вездесущего блондина, который почуяв конец их беседы — вмиг потерял весь интерес к статуе, интерьеру и, в целом, к зданию. Акайо кивнул и, поклонившись, ушёл в правое крыло компании, оставив их двоих у левой лестницы наверх, которая также была выполнена из серо-чёрного камня. Выдохнув на такую поспешность, Мидория сжал в руке ключи, не спеша подходя к лестнице и берясь за поручень, невесомо и удивительно галантно, по мнению Катцуки, взбираясь наверх по, словно отполированным ступенькам. Он шёл так, будто он единственный хозяин положения. Вальяжно, властно отбивая шаги от твёрдых ступеней, смотря с гордостью вперёд и не пытаясь идти бесследно и ужасно тихо. Глядя на него, можно было сразу сказать, кто здесь всем заправляет. И безапелляционно ответить, что здесь — главный Он. Мидория не оборачивался, и лишь поднявшись на третий этаж, быстро свернул в следующий коридор, идя прямо к увесистой, ещё более тёмной, казалось, двери, чем остальные коридоры и комнаты. Все, кто встречались у них на пути, с уважением кланялись ему, здоровались, но отчуждённо и с некой опаской проходили мимо быстрее, не позволяя себе ни одного лишнего слова. Изуку лишь выдыхал на такое, предпочитая игнорировать и просто шёл вперёд. — Входи. Здесь наверняка всё в сигаретном дыме, так что нужно проветрить комнату. — раздражённо прищёлкнул языком омега, входя и морщась на плотный флёр сигаретного смога, — Ещё и розы здесь повыставлял, красные свои. Как они в вазе стоять должны, когда всё в этом démoniaque «дьявольском» тумане? — Может, давай я всё уберу, а потом ты зайдешь? — предложил блондин, на самом деле уже выпихивая омегу из этого, будто насквозь пропитанного чёрным шоколадом и сигаретами, кабинета, — Здесь цветы, да и сигаретный дым вреден для… Мужчина почесал голову, радуясь уже тому, что пыльца ещё не вызвала аллергическую реакцию и омега мог пока твёрдо стоять на земле. Но даже так вся комната была прокурена и омерзительный запах оседал не только на стоящую рядом мебель, но и на вошедших людей. Бакуго оглянулся на стоящего возле него омегу, упрямо, но нежно подвигая того к двери, дабы минимизировать время, которое брюнет проведёт здесь, пока всё в таком состоянии. — …Спасибо, но не нужно. Я знал куда я еду и выпил таблетки. — чуть смутившись, Изуку умело увернулся и, пройдя вглубь кабинета, скривился, — А к сигарам и тому подобному — я уже давно привык. — он пожал плечами, подходя к стоящей вазе с бордово-чёрным орнаментом, что стояла на полу, в углу комнаты, — Сразу видно, что он сам покупал эти цветы. С возрастом ни цвет, ни форма не меняется. Его отец любил цветы. Возможно, это была одна из тех неловких страстей, которую альфа скрывал, расставляя цветы по кабинету и невольно душа ими и так застоявшееся пространство. После, когда сам Изуку стал частым гостем в компании, эти цветы стали сами по себе убираться из кабинета. И он не помнил, когда в последний раз видел их на этих местах. Казалось, что они исчезают из-за него, но он быстро отмёл эту теорию, решив не верить понапрасну во что-то настолько невозможное. Отец не заботился о его здоровье. И он слишком любил цветы. Как и сам брюнет. Именно на этой почве он когда-то познакомился с матерью, когда та ещё работала в цветочной лавке. По рассказам Инко, да и бабушки, которая тоже знала эти истории — в тот день они долго разговаривали о различных значениях, символах и смыслах у цветов — они буквально нашли друг друга в этом невинном понятии. Возможно, именно эти растения и послужили началом их отношений. Он не мог не вспомнить, глядя на эти цветы в вазе, как однажды его мама сказала ему, при рассказе подобной истории, что первым букетом, который ей подарил, отец были красные французские розы. Позже оказалось, что это его любимые цветы. Он хотел подарить те, что любила его мама, но та нарочно не говорила о своих фаворитах, дабы он сам преподнёс букет, какой бы посчитал нужным. Так и произошло. — Французские красные розы… — протянул Бакуго, первым открывая все окна нараспашку, чтобы хоть как-то убрать запах, — Их так много. — Он просто их обожает. Вот и скупает партиями. — фыркнул омега, складывая руки на груди, но с удивлением подмечая, что они, стоя в такой комнате, выглядели вполне свежими, — Дьявол, наконец, хоть свежий воздух зайдёт. Мидория с упоением вдохнул прохладный воздух, сразу же подходя к бумагам, которые лежали в стопках на столе, дабы убрать их, заранее спасая себя от возможного хаоса, если те разлетятся по комнате или ветром улетят в окно. Собирать по всей территории бумажки в планы не входило, поэтому как бы противно не было прикасаться к, пропахшим насквозь чёрным шоколадом, документам — омега, сжав губы, упорно продолжал прятать всё по полочкам. В целом, в этом кабинете, столь привычном для его глаз — ничего не изменилось за эти года, что он здесь не был. Та же мебель и те же предметы роскоши, которые никак не могли поменяться. Единственное, что хоть немного выбивало из колеи — это розы, стоящие в вазе, и бордовое покрывало, повешенное на чём-то и скрывающее большую часть боковой стены. На него смотрел и Бакуго, подметив, что оно никак не вязалось с интерьером комнаты и явно было лишним. Недолго думая, Катцуки лишь раз обернулся на Мидорию, аккуратно сбрасывая ткань на землю, из-за чего сразу же вверх взлетела пыль. Кашель разразился на весь кабинет, но стих и на вопрос Изуку, что это было и откуда появилось во мгновение столько пыли, Катцуки ответил красноречиво, демонстрируя огромный портрет статного человека и кивая на него, как на что-то невозможное: — У твоего отца довольно изощрённые вкусы. Картина почти во весь рост. — видя в любимых изумрудах удивление на обрыве усталости, Катцуки подошёл к Мидории, невольно вслушиваясь в шёпот: — Помилуйте мою грешную душу… Где ж я так провинился, что мне дали такого себялюба? — потирая виски, брюнет сделал несколько шагов в сторону висящего полотна, не понимая всего одну вещь. Зная характер своего отца и его неизменную тягу к подобным пристрастиям, которая не угасала даже спустя десятилетия, для омеги кое-что показалось странным. Для такого гордого и себялюбивого человека то, что его собственный портрет был бы завешен — было бы преступлением. Ладно бы, если бы картина была изуродована или дёшево выглядела на фоне общей аристократичности помещения из массивной деревянной мебели и бархатной оббивки, но нет. Ни одного изъяна не было видно при внимательном осмотре малахитами, из-за чего Мидория ощетинился, ладонью держа подбородок. «Почему он завесил свой портрет? На него не похоже.» — Изуку поставив руку в бок, услышал шаги, которые медленно приближались к нему сзади и остановились по правую сторону. — Она вполне красива. Видно, что выполнена профессионалом своего дела. — признался альфа, сразу же жалея, — Жаль, что здесь нет твоей картины. — Ну не знаю, я не фанат подобного. — нахмурился Изуку, не разделяя такой помешанности на своей внешности, — Смотреть на своё же лицо, когда работаешь, ещё и за такие деньги? Зеркало поставить проще, раз есть такие замашки. — взмахнув рукой и резко развернувшись, он вновь последовал к столу, на котором ещё остались документы, которые следовало разобрать. Читал он когда-то книгу о человеке, который смотрел, как портрет стареет вместо него. Конец был весьма печален. Такая сосредоточенность на своей же внешности или, возможно, молодости в его голове выглядела болезнью и глупой боязнью человека стареть, когда сам омега видел в старости некую роскошность и истинную красоту времени. На лице видны твои жизненные переживания, эмоции, которые были с тобой на протяжении жизни чаще всего, на твоём лице в старости виден сам Ты. Настоящий, а не которым пытался казаться всю жизнь. И ничего ценнее этой правдивости перед зеркалом и людьми Мидория не признаёт. — Но на картине твоему отцу явно лет тридцать. Не больше. — продолжая рассматривать искусство перед собой, Катцуки поражался краскам картины и их яркости, — Зеркало показывает настоящее, а вот картина демонстрирует прошлое. — он горестно хмыкнул. На полотне перед ним был молодой и полный сил молодой человек, который томным, но ясным взглядом, словно настоящей бездной всматривался с картины в смотрящего на него. Тёмные, угольные локоны вились так же, как у омеги, но были исключительно одного оттенка, никак не играя на нарисованных солнечных лучах, а фигура была властной. Он стоял как король, средь хрустальных стен с необыкновенно решительным взором, будто ни одна гора не колыхнёт его непоколебимость. Он создавал впечатления отчаянного бойца, который видит весь мир у себя на ладони. И нигде больше. Когда Бакуго видел отца Изуку, он не мог сопоставить его с этим образом с полотна. Они были разными. Ни того огонька, ни решительности. Ничего из этого не осталось во всё таких же тёмных глазах, где не видно даже зрачков. Но сами зрачки будто стали непроницаемыми безднами. Пропавшими во временных переживаниях. Как же человек меняется. Ни одна фотография не смогла бы этого передать. Ни одно зеркало. А картина смогла. — Тебе нравится? — с интересом спросил Изуку, складывая последние документы в ящик. — Я редко видел в своей жизни что-то эдакое у людей. А такие массивные полотна, в основном, лишь в музеях в наше время. — разворачиваясь к Мидории, Бакуго увидел, как тот приближается к кофейной машине, запуская её и ставя, чтобы сделать себе капучино, — Так что в этом есть что-то завораживающее. Каким человеком являлся твой отец в эти годы? — влюблённо смотря на эту повседневность, Бакуго подошёл к брюнету, становясь рядом и просто ожидая его напиток, как и он сам. — Он-то? Слово «ужасный» не может описать всей трагедии его характера. — усмешка сама прорезала лицо, как будто бы он рассказывал что-то смешное, — Но вместе с тем, оно и не сильно ему подходит. У него были хорошие черты. — он облокотился на стеллажи рядом, чуть «приседая» и скрещивая ладони на коленях, смотря вниз, — Но я их скудно помню за всем тем, что происходило в то время. Время тянулось медленно, но не создавало ощущение неправильности. Как будто всё так и должно быть. Изуку никому ещё не рассказывал о своём отце вот так. В этом не было надобности. Ведь его либо об этом и вовсе не спрашивали, либо уже знали о его отце всю нужную информацию, а большим не интересовались. А теперь вот так обо всём рассказывать своему парню было чем-то странным и настолько чужим, что Изуку невольно начал избегать внимательного изучения глазами со стороны блондина и его мимолётные движение, чтобы быть ближе к нему. — Он много работал. Дома его практически не бывало, да и хвала Дьяволу, что не бывало. Я не любил, когда он находился дома. Обычно, в такие моменты становилось слишком шумно. — он нахмурился, вспоминая те дни, когда отец приходил не в лучшем распоряжении духа и когда нужно было на носочках ходить мимо него, дабы ненароком не спровоцировать шквал негатива и криков в свою сторону, — И хоть сам он шум не любит, создавать его у него получается мастерски. Он меня учил всему, и я за это, только за это, наверное, ему и благодарен. Эти знания мне во многом помогли. — грустно улыбнувшись, Изуку забрал свой кофе, вместе с круглой кружкой. — Но метод обучения мог быть и другим. — нежно, но твёрдо сказал Катцуки, сжав кулаки оттого, что видел, насколько Изуку поник, окунувшись в воспоминания своего детства. А ведь те должны быть абсолютно не такими. — …Конечно, мог быть. В любом случае, это не тот человек, на которого я равнялся. — выровняв по привычке спину, Изуку попытался сделать непроницаемое лицо и отпить капучино, но вместо этого чуть истерично захохотал, — Хотя кого я обманываю… Бакуго неслышно вдохнул такой чарующий запах вишни, что сейчас отдавал приторно-кислым, будто вдобавок ещё и залитым сорокаградусной водкой. Не стоило долго размышлять, отчего появился такой запах. Когда речь заходила об отце — у Мидории всегда портилось настроение. Вне зависимости, что именно они обсуждали. Казалось, что даже упоминание этого мужчины вселяло в омегу дрожь и неприятное покалывание в груди, а руки, хоть и проницательно скрыты перчатками, потели, с лёгкостью выдавая эмоциональное нутро своего хозяина. Сейчас его хотелось обнять, прижать к себе и нежно и долго держать в руках, не отпуская, пока тот не успокоится. И Бакуго даже мог пойти на этот шаг, если бы они только не были в такой щекотливой ситуации. Пусть омега и не оглашал этого напрямую, но он ясно дал понять, что не приветствует публичные отношения. И лучше никому сейчас не знать, насколько они изменились. Тем более, в этих стенах. Катцуки понимал это очень чётко, и пойти вразрез чужому желанию не мог, хоть и безусловно этого желал. Он много чего желал. И глядя на молчаливого Мидорию, который без задней мысли пил капучино, альфа лишь утвердился, что поступал правильно. — Кстати, ты никогда мне не говорил о своих вторых бабушке и дедушке. Они живы? — решив засеять словами образовавшуюся тишину, блондин сменил тему. — Я не знаю. Мой отец сирота. — заключил Изуку, видя, как распахнулись глаза закатного солнца, и спокойно продолжил, — И он никогда не искал своих родителей, считая, что те, кто его бросил, не должны иметь второго шанса появиться в его жизни. — иронично хмыкая, Мидория упёрся затылком в деревянную панель стеллажа, — Но если быть честным, он всегда хотел, чтобы его нашли. — Но этого так и не произошло. — понимающе громко прошептал мужчина, выдыхая и закидывая руки за голову, — Даже жаль как-то. Беззвучно поставив чашку возле кофемашины, Изуку поднялся, вновь подходя к столу, где теперь уже было относительно чисто, но до сих пор много пыли и грязных пепельниц. Кажется, содержимое последних убирали очень редко, из-за чего на них образовалось много пепла и окурков. Не то чтобы он был слишком удивлён этому факту. Его отец особо никогда не тревожился о чистоте и порядке, предпочитая хаос, где мог разобраться только он сам и те, кто хоть немного знаком с этим хаосом. Но между тем, указывать на подобные замашки сына он не переставал, постоянно тыкая его в очередную грязную чашку кофе, которая не была убрана вовремя. — В пепельнице гора окурков. Как можно так много курить? — на риторический вопрос всё же ответили, и, скептично подняв бровь, Изуку взглядом разрезал собеседника. — Возможно от стресса. — Хоть убирать за собой можно? У него нет уборщиц? — Он никого не подпускает к личному кабинету, кроме самых приближённых. — устало вдохнув и тут же закашлявшись, Изуку вытер выступившие слёзы, улыбаясь, — Боится, что кто-то что-то важное заберёт. «Параноик чёртов.» — прищёлкнув языком, Изуку продолжил выкидывать всё содержимое около трёх пепельниц в специальное маленькое ведро для мусора. «Такой же аккуратный и осторожный… В этом вы с ним похожи, Брокколи. Хоть ты, я уверен, и не очень доволен этому.» — брызнул альфа, подходя к столу и упираясь обеими ладонями в столешницу, спросил: — Давай я чем-то помогу. Мне не по себе просто стоять здесь, видя, как ты убираешь. — красноречивый взор Мидории можно было бы описать словами «ты серьёзно, сейчас?», но Бакуго не стал, слушая, как ему объясняют моментально появившуюся специально для него задачу. Изуку не особо льстила мысль, что приглашённый гость будет убираться в кабинете, однако, поскольку он сам на этом настоял, Изуку также не видел причин отказывать. Да и та пыль на полке давно мозолила ему глаза. С той самой секунды, когда они только вошли. По-хорошему, это дело уборщиц, однако, на этой полке, по воспоминаниям парня, всегда лежали личные документы и вещи его отца, и последний очень бы не хотел, чтобы к ним притрагивался кто-то посторонний. Не то, чтобы Бакуго кто-то особо близкий, но уж точно не чужой человек. Да и его высокий рост позволит протереть вверху без особых усилий, а парень бы всячески изощрялся, чтобы это осуществить. Катцуки же чутко следил за действиями Изуку, что с момента объяснения задания — замолчал, попутно переставляя всё по своему желанию и подобию, наводя собственный порядок. Но даже не это бросилось в глаза, а то, что Мидория за всё это время даже не попробовал сесть в воистину роскошное кресло, которое было отставлено вместо этого вбок. Разве в таких ситуациях «приемники» не хотели испытать на себе некий «триумф» предшественника? Посидеть за его столом и вдоволь насладиться подаренной властью? Да и даже если отбросить эти предрассудки, он весьма заметно устал, пусть и держался ровно, и предпочитал отсиживаться на местах для гостей и деловых партнёров. Будто бы он нарочно избегал этого места. Обходил его, и лишний раз даже не смотрел. Между тем, кресло было под стать интерьеру. Резные ножки в форме голов змей, что казалось, те оплетали всю деревянную раму кресла, обнимая её своими мощными хвостами. А чёрная, как опал, оббивка у изголовья обретала то образы роз, то ползучих змей, что сверкали своими ядовитыми клыками. — Не хочешь никуда съездить после этого обязательного мероприятия? — участливо предложил блондин, не в силах смотреть на потухшие глаза, что на автомате следили за, будто вмиг уставшим, Мидорией. — Что? Ты чего это вдруг? — Я вижу, что тебе не нравится здесь. И я хочу как-то облегчить эту ношу. — смотря в ответ на поднятую голову, Катцуки лукаво сверкнул глазами, медленно подходя ближе и растягивая слова, — Да и я знаю одно место, куда я уже давно хочу тебя сводить. Но там только недавно открылся новый сезон. Не спеша подходя ближе, Катцуки с упованием наблюдал, что каждый его шаг внимательно осматривается нефритовыми глазами, которые всячески избегали прямого зрительного контакта. Кажется, Мидория до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что они теперь вместе. Пусть и давал себе отчёт об этом, но глядя на эти неловкие взгляды, нервные подёргивания собственных перчаток, можно было ясно предположить, что омега смущён даже такими, сравнительно, невинными действиями. — Новый сезон? Интересно. — хмыкнул брюнет, с простодушием отвечая, — Я не против, в целом. Что за место? Мидория резко замолчал. Он крупно вздрогнул, когда в дверь неожиданно громко постучали, говоря о том, что работники уже собрались в главном холле и лишь ждут приказа и момента, когда Мидории будет удобно, чтобы его поприветствовали. Сделав вывод, что безымянного человека попросил ему сообщить эту информацию Акайо, Изуку отпустил его, наспех говоря, что они через минут десять придут. И выдохнул, когда услышал согласие, а после и поспешные шаги. Работник быстро ретировался, видимо, по-детски переживая перед новым главным управляющим. Бакуго утешающе положил руки ему на плечи, как-то соблазнительно зарываясь в тёплый мех на плече, что так и не был скинут даже в помещении. Изуку насупился и грациозно обходя его со стороны направился к ранее обсуждаемой ими картине. — Отвечая на твой вопрос. Это «Хрустальный дворик». — ухмыльнувшись, Бакуго стал наблюдать за тем, как омега начал рассматривать лежащую на полу, небрежно брошенную ткань, — Слышал о нём? — Впервые слышу. — Но название тебе видимо понравилось. — игриво закончил Катцуки, томным взглядом следя за грациозными, даже в этой ситуации, движениями Мидории. Одёрнув бордовую ткань, брюнет вновь закинул её поверх картины, скрывая её, как и было, от чужих глаз. Раз так хотел его отец, то не ему делать обратное. Для него это большой роли не играло, а вот для названного перфекциониста — вполне себе. Отойдя от стены, он ещё раз осмотрел кабинет, пытаясь понять, ничего ли он не забыл. Не хотелось бы потерять здесь какую-то важную вещь. Не найдя ничего такого, он развернулся к закрытой двери. Его остановила рука, не давшая как следует открыть дверь, пока вторая заправила его волосы за ухо, нежно и настолько заботливо, что Изуку невольно начал плавиться под этими движениями. — Здесь просто душно. — неизвестно зачем объяснился он, когда почувствовал, что начали багроветь его уши, — Пошли, нас ждут. Ложь была наглой, ведь в комнате было свежо и даже прохладно, учитывая, что на Токио уже давно опустилась осень. Но Катцуки решил никак не развеивать эту маленькую ложь, с искренним восторгом и желанием смотря на брюнета, который намеревался открыть дверь, ведь рука с неё, что не давала ему это сделать, уже исчезла. — Надеюсь они поприветствуют меня как следует. — послышалось из тёмных губ со сладкой, но такой хитрой улыбкой, которую альфа полюбил всем своим существом, — А ты не вздумай делать ничего лишнего перед ними. — Разумеется, мой принц. Je n'obéis qu'à tes ordres. «Повинуюсь только вашим приказам». — шёпотом сладострастно обмолвился мужчина, сразу же отходя от Изуку, едва ли приоткрылась деревянная, тяжёлая дверь. Идя позади такого величия в виде Мидории, Катцуки невольно засматривался на него. Него, который, проходя сквозь окна, залитые солнечным светом, постоянно смотрелся в них, будто желая увидеть в отражении самого себя. Но окна, ожидаемо, показывали ему лишь город и безучастный холодный солнечный свет. Насколько же божественным выглядел такой же, вновь холодный, лик Мидории, в таких ледяных лучах.