Им только принесли первые блюда, как раздался звонок, оповещающий, что подросток уже приехал и ждёт, что его встретят. Недолго думая, Изуку уже привстал, как его остановила мужская рука, жестом прося сесть обратно. Со скептикой покосившись на этот жест, Мидория молча потребовал объяснить подобное поведение, на что Катцуки лишь выдыхая произнёс:
— Я сам малого встречу. Наслаждайся едой.
— Ты же знаешь, что я не люблю есть сам. — досконально убедившись в том, что Катцуки обдумал его слова, омега с выдохом сел обратно, рукой махая, — Хорошо, иди. Я не притронусь к еде.
— …Мы вернёмся быстро. — испарившись в две секунды, альфа пропал из вида, пусть его феромон и остался пылать сладковатым мёдом на всю беседку.
Данная привычка распыляться там, где распыляться не обязательно — вызывала подёргивание брови, но Изуку молчал, потому что попросту не смог бы заставить себя сказать, чтобы альфа прекратил это делать. Этикет этикетом, но этот запах успокаивал его тревожную душу и, постоянно бегающий и следящий за всем на свете, взгляд. Он был его личным успокоительным, которое начинало работать само по себе, без его прямого приказа. И он не хочет обратного.
Изуку подхватил в руку вилку, стукая ею по тарелке с ароматной пастой и попутно рассматривая узор сакуры на кайме посуды. Не то, чтобы его это интересовало, но он привык чем-то занимать тело, когда думает.
«Правильно ли было позволять Бакуго настолько сильно вникать в мою жизнь?» — губы исказились и стиснулись в полоску, — «Мы не так долго встречаемся. Вообще ничего, по сути. А я уже такие карты ему открыл. Неужели настолько хочу довериться?»
Вилка была откинута в сторону, и, уставившись на ароматный букет, Изуку хмыкнул, вспоминая недавнюю фразу, сказанную и прочитанную со стенки. Сейчас она звучала иронично в его голове, где словно эхом раздавалась эта цитата. Старик Хэмингуйей знал толк в красивых словах. Бесспорно.
«Бессмысленно теперь жалеть о сказанном. Слов не вернуть. Нужно просто быть поаккуратнее. И не ожидать слишком многого.» — невольно вспомнив Бакуго, Изуку горестно расплылся взглядом по развивающемуся розовому балдахину их беседке, — «Мои желания это одно, как и влюблённость. Жизнь же научила меня, что нет толку в моих желаниях. Пора уже начинать вникать её учениям. А то все синяки насмарку.» — он фыркнул, вставая с места и встречая подлетевшего к нему подростка, который за спиной держал гитарный чехол.
— Я очень рад вас видеть, Мидория-сан! Вы лишь хорошеете с каждым разом. — искренне сказал Изуми, сразу же ловя в ответ закатывание глаз и с улыбкой сказанное «льстец».
Они сели за стол и Изуку с радостью выступил рекомендующим лицом, предлагая Коте пару-тройку неплохих на вкус блюд. Что-что, а еды разного качества Мидория поел знатное количество за всю свою жизнь, чтобы начать понимать в ней толк. Решив отложить выбор блюд, подросток с горящими глазами уставился на брюнета, который ещё по телефону понял, что Изуми хочет чем-то похвастаться. Уж очень знакомы ему эти интересом горящие глаза.
Он сидел напротив него и, кажется, лишь ждал дозволения начать, и пока Бакуго молчал, так же с упованием смотря на нетерпящего юношу, Изуку кивнул, спрашивая, что же такого хотел Кота рассказать ему.
— Ну… Не совсем рассказать… То есть да, но не совсем. Я хотел бы… — положив чехол на лавку, Кота расстегнул на ней молнию, демонстрируя уж очень знакомую Мидории гитару, — Я хотел бы сыграть кое-что для вас, Мидория-сан.
— Сыграть для меня? И что же? — удивлённо моргнул Мидория, пусть и догадавшись об этом, как только он увидел гитарный чехол.
— Я помню, как вы играли на пианино. Вы же потрясающе играете на нём. — с восторгом плеснул в ладони юноша, невольно отвлекаясь на придвинутое в его сторону меню, — Жаль, что я так редко и давно слышал вашу игру. Но я до сих пор её помню. — проникновенно произнёс Кота, смотря, как ему учтиво открывают меню на нужной странице и буквально без слов говорят, чтобы он выбирал.
— Вот как… — протянул Изуку, чувствуя необъяснимое чувство от слов, которые казались такими желанными когда-то, но в то же время туманными сейчас.
Он любил, когда его хвалили. В особенности, когда было за что. Но когда это делали дети, в голове будто что-то щёлкало каждый раз, и он не мог простодушно и с наигранной порой улыбкой принять похвалу, смотря прямо в детские, да даже подростковые глаза. Им не хотелось лгать. Не хотелось притворяться, что он жуть как польщён от этой похвалы. Потому, что как бы он не любил эти простые: «это восхитительно» или «вы настоящий неогранённый алмаз» — сердцем он понимал, что это ничего не значит для него. Хорошие и красивые слова, приятные в моменте. Но как только его пальцы закончат играть — эти фразы испаряться вслед за последними звучаниями нот.
— Да-да. Она была потрясающая и ещё я помню вашу любимую мелодию, которую вы всегда играли, когда я был рядом. — Изуку вздрогнул, в непонимании смотря на подростка, а после непроизвольно стыкаясь взором с рубинами, вздрагивая ещё раз, — Помните? И я решил научиться её играть на гитаре.
«Может, он о другой песне? Я в своё время много что ему играл.» — решил остудить нервы Изуку, радуясь, что им уже принесли заказ и тому, что свой заказ Изуми сделал быстро и без лишних смущающих запинок о том, что ему неудобно.
— Я нашёл аккорды, которые вы когда-то писали мне. Наверное, вы уже не помните об этом. — Изуку напрягся ещё больше, — Там ещё на испанском написано «Para quien algún día me volverá a abrazar» — коряво пытался изобразить испанский Кота, — Переводчик мне перевёл — «Для тех, кто однажды меня снова обнимет». Выучил их и кое-что добавил от себя. — решительно стукнув ладонью себя в грудь, Кота просиял, — Послушаете?
Ох, это действительно была та самая песня. И он отдёрнул себя от мысли прикусить губу от необъяснимого чувства стыда, что возникло перед удивлённо заморгавшим блондином. Надо было давать название неразборчивым почерком, а не нарочитой витиеватой каллиграфией своего собственного. Но он проглотил это.
— Конечно, mon cher. Я послушаю всё, что ты будешь мне играть. — томно и даже как-то чересчур мелодично для себя согласился Изуку, цепляя пальцами принесённое капучино и отпивая глоток.
— Спасибо. — воистину благодарная улыбка, сказал бы Бакуго, если бы сейчас заострял внимание на чём-то подобном.
Но вместо этого он не мог выкинуть из головы французское «mon cher» или «мой дорогой», сказанное Изуку вскользь, но настолько мягко, что альфа позавидовал ни о чём не подозревающему мальцу, который даже не мог в полной мере оценить уровень своего счастья.
Если так подумать, Мидория никогда не давал ему никаких долгоиграющих прозвищ, кроме «Каччана» тогда, на его дне рождения, но это не в счёт, хоть самому Бакуго обращение и показалось милым. Между тем, у самого омеги было уже два, которые в отличие от пресловутого «Бакуго», от которого уже дёргался глаз — не были связаны с фамилией Изуку. Может стоит попробовать поговорить об этом? Катцуки бы не отказался от сладкого «mon cheri» в свой адрес из вишнёвых губ. В особенности, если бы они были сказаны в какой-то щепетильной ситуации, от которой чужая шея бы покрылась румянцем.
Первые аккорды прозвучали утончённо и тихо, будто сам Изуку перебирал пальцами по клавишам пианино где-то в огромном зале, а не Кота отыгрывал их на струнах. Ветер, что подул так вовремя под нежную мелодию — подхватил балдахин, играясь с ним точно так же, как и с волосами сидящих мужчин, слушающих в полной тишине удивительно изящную и, казалось, простую мелодию, вещающую о чём-то скрытом, туманном и печальном. Чего греха таить, если Мидория любил играть именно печальные сонаты? И даже весёлые по своему характеру произведения он умел превращать во что-то печальное, просто завёрнутое в яркую обёртку радости.
Мидория сидел неподвижно, смотря затуманенным взглядом на шустро перебирающие струны пальцы, из-под которых так умело выдавалась пронзительная музыка. Разумеется, он знал эту мелодию. Знал настолько досконально, что даже сейчас, сидя за любым пианино без нот — смог бы её повторить. Он помнил, как изучал похожую музыку, придумывал её, беря за основу, что-то малоизвестное, помнил, как болели от усталости его пальцы, а спина противно гудела после часовых тренировок за инструментом. Изуку даже мог вспомнить, как в первый раз сыграл всё произведение за раз. Но он не мог вспомнить, чтобы кто-то слушал его игру.
Кота, по случайности, когда они только познакомились, услышал эту мелодию в его исполнении, а после беззастенчиво просил сыграть ещё, что Мидория и делал, с удовольствием показывая хотя бы кому-то свой упорный труд. Помнится, он хотел сыграть своей маме, но у той не было на это времени, и она всегда откладывала его игру на потом. Стоит ли говорить, что «потом» никогда не наступало? В отличие от выходов в дорогие магазины одежды, цветочные оранжереи и, в особенности, ювелирные магазины, где его маму со временем знали в лицо.
Он не хотел винить её за это, да и не получалось. А отцу он вовсе не имел желания играть, предпочитая попросту становиться невидимым роботом, тихо исполняющим приказы, как только этот человек возвращался с работы. И, однако, был всё же плюс в том, что его не замечали и им не интересовались в этом плане. У него была маленькая свобода.
Когда никого не было дома — он играл. Ночью изучал ноты, а днём отыгрывал перформансы. Он заставил себя полюбить пианино, чтобы хоть что-то приносило ему настоящую радость. И пусть тогда он уже и начал сбегать на гонки и ездить на авто по круговым трассам — изучение этой мелодии он всё никак не мог забыть. Он так искренне хотел, чтобы её кто-то послушал, что совершенно забыл, какого это — слушать её самому.
— Вам понравилось, Мидория-сан? Неплохо же? — с искрами в глазах поинтересовался подросток, видя глубокую складку задумчивости на лице брюнета.
— Очень хорошо. У тебя отлично получается. — похвалил Изуку, с не верящими глазами смотря на струны. Для него всегда было интересным, как они выдавали такие ноты. Техническую часть, он, конечно же, знал. Но ведь не только она важна в музыке? Точнее, в музыке она едва ли будет даже на втором или третьем месте.
— Спасибо… Всё благодаря вам.
— Не нужно отдавать мне свои победы. Ты сам этого добился. Гордись этим. — сразу же остановил его омега, рукой говоря, чтобы он прекратил.
— Но именно вы были моим примером. Я рад, что вы стали для меня… — юноша запнулся и застенчиво опустил взгляд, прикусывая губу.
«Семьёй…» — продолжил он в голове, видя, как любопытный взор утихает и изумруды понимающе опускаются на чашку с кофе. Его не собирались допрашивать. А он бы не смог сказать это сам.
Но Мидория-сан всегда был для него примером. Тем самым, на который без зазрения совести можно равняться, не боясь ошибиться. Словно учитель, он без лишних слов пояснял ему, как живут люди. Как они общаются и как легко можно их читать, как открытую книгу. Что со временем, чего греха таить, подросток стал применять и на друзьях, и на тётушке, и на самом Мидории. Только вот последний всегда догадывался, когда малец его «читал» и всегда по-доброму усмехался. По-родному, будто так и должно быть.
Этот человек никогда не был ему отцом. Изуми просто не мог воспринимать его так. Возможно, потому что у них не такая большая разница в возрасте, но он был ему важен. Он был тем, на кого он смотрел и кем гордился. Каждым его решением, взглядом, словом или безмолвием.
— На самом деле, Мидория-сан. Есть ещё кое-что, о чём я хотел вас попросить… — неуверенно начал Кота, не смотря на ожидающего Изуку.
— Я слушаю.
— Вы не могли бы прийти ко мне… В школу? У нас будет выступление артистов на сцене. Ко многим придут родители и… — Кота запнулся, нахмурившись на свои слова, губы неприятно задрожали, — Тётушка не сможет. Она работает. Я уже спрашивал её об этом. — угольные радужки в ожидании уставились в малахиты, словно ждали смертный приговор, — Не могли бы… Прийти вы?
Он очень хотел, чтобы Мидория присутствовал. Чтобы он увидел, как он умеет играть. Сегодняшнее выступление лишь уличное искусство, а там на сцене он покажет себя, покажет, чему научился у самого Мидории. И увидит, как тот искренне будет за него рад.
Кота любил, когда Мидория рассказывал ему о музыке. Пояснял ноты и играл Баха, Моцарта, Бетховена и остальных краткими зарисовками мелодий, объясняя, чем они отличаются. А отличия, оказывается, были. Хотя в то время Изуми считал, что все эти композиторы на одни и те же ноты. Но оказалось, что музыка умеет говорить. Петь. Дышать. Музыка рассказала ему то, что ни одно слово не сможет донести до его сердца. Именно тогда он захотел играть.
— Я, конечно, могу, но там будут родственники. Не будет ли странно видеть там меня? — неловко посмеявшись предположил Изуку, без надобности мешая кофе ложкой.
— Не будет. — твёрдо настоял Изуми, сверкнув чёрными бриллиантами, — Не будет странно. Я буду рад.
Да. Мидория не был ему отцом. Он был кем-то ближе. Он был ему старшим братом. На которого всегда можно положиться, которому всегда можно всё рассказать, и без осуждения в глазах рассказать о своих поражениях, зная, что тебя обнимут и скажут, что это лишь ступенька к успеху. Всем можно рассказать о своих победах и мало кому о поражениях. Это одно из тех многих качеств, за которые юноша искренне любил своего названного брата. Пусть брат даже понятия не имеет о своей «роли» в его жизни.
— Когда это будет? — услышав точную дату, Изуку даже не стал примерно прикидывать, сможет ли он там быть в такое время или нет, ведь он там будет обязательно, вне зависимости от своего графика, — Хорошо. Я приду.
— Спасибо. — тихой благодарностью ответил подросток.
Бакуго хотел спросить, можно ли ему будет составить компанию брюнету на это мероприятие, но глядя на эту задушевную атмосферу — он попросту не смог сломать её своим резким словом. Да и не место ему там будет. Он-то с подростком видится лишь четвёртый раз. И по сути ничего о нём не знает. Так какое право он имеет присутствовать на таком мероприятии?
— Кстати, я ещё хотел спросить… — всё же отвлёкшись от своих мыслей и первоначальной причины, почему он попросил о встрече, Кота сощурился, — А почему вы с Бакуго-саном в таком месте вдвоём?
— А что не так с этим местом? — Изуку постарался не напрягаться от столь неожиданного вопроса, но по спине всё равно прошёл неприятный холодок.
— Ну просто обычно сюда парочки ходят, Мидория-сан. — простодушно пожал плечами подросток, ясно намекая на вполне очевидную мысль. Иногда Мидория жалел о том, что этот мальчик такой умный.
— Ты мне сам говорил, что приходил сюда с друзьями. Да и меня это мало волнует. Ты ли не знаешь. — демонстративно закатил глаза Изуку, не понимая, почему Бакуго так увлекательно молчит, хотя как раз в этой ситуации стоило бы что-то сказать, — Я об этом даже не знал.
И здесь он не соврал. Вскользь посмотрев на сидящего, и словно Чеширский кот, улыбающегося блондина, Мидория сделал усилие, чтобы не зарядить себе ладонью по лбу от такого дешёвого театра одного актёра. Катцуки похоже и не планировал как-то влезать в перепалку подозрений и намёков, предпочитая быть просто зрителем, которому интересно узнать, чем всё закончится.
— Так у вас здесь что-то вроде «деловой встречи»? — наклонив голову набок, Кота с недоверием всмотрелся в изумруды, которые ответили оттренированной деловой улыбкой, что даже отдавала искренним теплом.
— Mon cher, а на что это ещё похоже? — взяв в ладонь кусочек хлеба, брюнет не спеша размазал по нему сливочное масло, сверху посыпая предложенной стружкой сыра.
— На свидание. — рука не дрогнула и Изуку продолжил, откусывая от сотворённого лакомства кусочек. А вот сердце пропустило удар трижды и почти подавилось кровью.
Решив всё же сбить спесь с подростка, который начал лезть туда, куда ему лезть не требуется, Изуку воспользовался молчанием Катцуки, дабы пристыдить юношу за такие слова. В конце концов, что было бы, если бы у них с Бакуго были не такие отношения, а абсолютно дружеские или даже просто деловые? Как бы ему пришлось это объяснять, краснея, извиваясь в речи и аргументируя возрастом и несмышлёностью парнишки? Никто не был бы от такого в восторге в обычных обстоятельствах. А значит пора заканчивать этот скрытый допрос с пристрастием.
— …Я всё понимаю, шутка шуткой, но с нами ещё один человек сидит. И ему может быть как минимум неприятно. — отчётливо стукнув дном стакана по столу, Мидория блеснул омутами, весомо давя на Изуми, — Кота, следи за словами. Мне и так уже придётся объясняться после того, как ты уйдёшь.
— Не думаю, что Бакуго-сан сильно против моих слов. — пожал плечами Кота, скосив взор на пусть и хмурого, как обычно, но вполне в хорошем расположении духа мужчину, смотрящего лишь на сидящего напротив Мидорию. Всё было слишком очевидно.
— Это, в любом случае, некультурно. Разве я этому тебя учил? — скептично поднял бровь Изуку, недовольно зыркая на то, как брызнул полусмехом Катцуки, который сразу же извинился за это. И снова брызнул от смеха.
— Вы учили меня прямолинейности. — важно парировал Изуми, и развёл руками, — Собственно, вот.
Бакуго смотрел на это всё слишком любовно и привычно не вникал в такие нравоучительные перепалки, томясь в ожидании её окончания. Он всегда в таких вещах брал пример с собственной семьи, а конкретнее — со своего папы, который всегда смиренно и с лёгкой улыбкой молчал в моменты, когда у них со старухой начинался спор. Он никогда не влезал в них, потому что не было необходимости. Но между тем всегда скрыто был на стороне мамы, если та была права. А права она была практически всегда.
Заказ юноше принесли так же быстро, как и другим и, посмотрев на принесённое блюдо, Изуку проверил издалека, что всё в порядке и, выдохнув, чувствуя, что этому смущающему разговору пришёл таки конец, и теперь подросток будет занят поеданием гарнира.
— …Приятного аппетита. — мягче, чем нужно пожелал, блондин, смотря с неким отцовским любованием, как юнец с резвостью подхватил свои столовые приборы.
— Спасибо. Я смиренно получаю. — поклонившись с соединёнными ладонями, Изуми принялся за еду.
— Тебя этому Мидория научил?
— Он просто всегда так делает. Я и сам привык. — не задумываясь ответил подросток, — Правда делает Мидория-сан это только в домашней обстановке.
— Простая привычка. Ты же уже меня спрашивал об этом. — с лёгким непониманием озвучил Изуку, выдыхая и медленно продолжая есть.
— Я просто не думал, что это и на сорванцов распространяется. — с хитрой улыбкой произнёс мужчина, подмигивая застывшему, но вмиг понявшему коварность замысла, брюнету.
— Я не сорванец! — ожидаемо вспыхнул Кота, на сей раз промолчал уже Мидория.
— Конечно-конечно. — с иронией проговорил Катцуки, ощущая, как чья-то туфля легко пнула его под столом и добродушно рассмеялся, теребя чёрную макушку волос под боком, — Как скажешь, малой.
Скосив взор на Изуку, Бакуго даже на секунду расстроился, что сейчас они были не одни и открыто подшутить над этим, скорее спонтанным милым движением — не представлялось возможным, и приходилось терпеть. Но едва ли малой уедет, а они сами переместятся из-за стола в иное, подготовленное место — Бакуго припомнит всё, что только можно.
Тем временем время шло мимолётно. Быстро оканчивая часы витками и позволяя вечеру не спеша закрадываться к ним закатными лучами, играясь с нежной кожей рук. Сидящий за столом Мидория оканчивал свой десерт — желе из османтуса, не обратив ни малейшего внимания на два взгляда, устремлённых на него.
Один из них открыто им восхищался, второй же мечтал прикоснуться к нему и томно поцеловать.
***
Подросток уехал так же внезапно и скоропостижно, как и уведомил о своём желании посидеть сегодня с ними. Кота лишь сказал, что у него ещё есть дела, связанные со школой и выступлением, и улыбнувшись на прощание — ушёл, попутно не забыв всё же уточнить, нужно ли ему оставлять деньги за еду. В два голоса ему ответили, что необходимости в этом нет и он может спокойно уходить. Заставлять платить ребёнка никто не собирался, но как только подросток ушёл, то острым лезвием встал вопрос, кто будет платить за его заказ. Точнее в голове Бакуго вопроса не было изначально, но Мидория так не считал.
— По-моему, мы это уже обсудили, нет? — с лёгким намёком вопрошал омега, провожая официантку, которую послали за счётом.
В целом, не было бы смысла делать это, если они собирались продолжать отдыхать в этом месте. Здесь была устроена слегка другая система расчёта: за ресторан — отдельно. А что их ждёт после ресторана — Мидория ещё не знал, смиряясь, что на все его вопросы об этом блондин отвечал пожимание плеч и многозначительным «увидишь».
— То, что я промолчал, не значит, что я согласен. — поднял взор карминов мужчина, стараясь смотреть безоговорочно, но не гневно. У него часто были с этим проблемы. Хотя точнее сказать, были проблемы у тех, кто с ним общался.
— Тогда, что это значит? — фыркнул брюнет, с неудовлетворением стирая салфеткой не только лишние остатки еды, но и косметику. На это он выдохнул, смирившись довольно быстро.
— Что я не хочу с тобой ссориться из-за таких мелочей. — покачал в отрицании Катцуки, видя, что девушка, которая их обслуживает, уже пришла с сундучком и чеком в нём.
— Так сколько там получилось? — ставя борсетку на колени спросил Изуку, ища свой кошелёк.
— Ты один пойдёшь на выступление мальца? — обыденно произнёс Бакуго, кладя всю сумму в сундук и закрывая его на замок, пока омега отвечал, продолжая искать своё портмоне.
— А? Ну, вообще планировал один. — резко подняв аквамарины, Мидория усмехнулся, — А ты со мной хочешь, раз спрашиваешь?
— Я бы хотел посмотреть, как он играет. У парнишки действительно есть талант. — непринуждённо размышлял Катцуки, с лёгким раздражением замечая, что омега уже нашёл кошелёк, а сундук всё ещё не забран.
— …Я спрошу его об этом, но ничего обещать не могу. Но я согласен с тобой. — Изуку родительски улыбнулся, отсчивая примерную сумму с расчётом тех цен, что он видел за эти блюда и остальное планируя отдать на щедрые чаевые, — Он здорово развился в музыке за то долгое время, что я его не видел. Дети быстро растут. — он уже достал деньги, как из-под его носа забрали сундук, с лёгким кивком Бакуго, нахмурившись, посмотрел на хитрого мужчину, смотрящего на него в ответ.
— Ему было десять? — с лёгкой горечью и пониманием чужой тон ужалил в сердце и то, будто долгое время пребывающее во льдах — вдруг забилось.
— Да… Ему было десять. — с поражением выдохнул брюнет, кладя купюры обратно, и невольно в который раз окунаясь в свои воспоминания.
Этот омут не покидал его, сколько бы он не пытался отпустить своё прошлое, но оно лишь новыми волнами мечтало его затопить. И вот опять, словно он переместился в тот злополучный день: перед ним стоит маленький Кота, а ему нужно сказать, что его посадят в тюрьму.
***
Сомнений в оглашённом в будущем выговоре — не было с самого начала. Он знал, на что он идёт и знал, что пути назад он может даже не искать. Глазами он его не найдёт, а ощутить, как окажется позже, не захочет. Он гордый и кто знает, хорошая это или плохая черта. Обычно люди считают гордость чем-то противным, но Мидория же всегда считал, что без неё кто знает, где бы он сейчас был. И был ли вообще.
— Гордый… А какая разница? Я всё равно туда попаду и не время думать, «а что было бы, если бы я не согласился». — невесёлый смешок выдал его настроение со всеми пожитками, пока он выходил из машины прямо у чужого дома. Его уже ждали, — Вопрос в другом… До суда осталось всего ничего, но как мне об этом… — Изуку замолк, смотря, как перед ним открывает дверь ребёнок, — Сказать ему…?
— Здравствуйте, Мидория-сан. Тёти нет дома. Она сказала, что вы можете входить. — проговорил Кота, явно нервничая, но лишь нахмурившись, с готовностью смотря в распалённые горечью хризолиты. И за что ему все эти сердечные муки?
— Привет, mon cher. Давно не виделись. — подходя к двери и неловко заходя в дом, Изуку невольно поёжился от тишины в нём, — Простите за вторжение.
Понятное дело, что в доме будет тихо, раз тётушки нет дома, но у самого брюнета личные счёты с такой всепоглощающей тишиной. Как таковую тихость жизни Мидория любил и уважал, но вот моменты, когда тишь становилась попутным проклятием одиночества — готов был бы разрезать на куски, если бы мог хоть как-то взбунтоваться против них. Тишина из углов комнат, кухни, зала, спальной. Она была везде. Всё молчало, кроме него и кроме этого, жившего в этой тишине слишком часто, ребёнка. Сердце дрогнуло. Ему это что-то напоминало.
Он же выдержит это? Он же сможет ему сказать?
— Вы будете чай, Мидория-сан? Тётя недавно купила молочный улун. Это же ваш любимый, верно? — заинтересованно вскинул брови малец, и вовсю продолжал хозяйничать на кухне.
— Да, это мой любимый. Давай я тебе помогу, — видя, что мальчик не может нормально достать до сахарницы, Изуку подошёл и плавным движением отдал тому причудливую ёмкость с крышкой в форме жабки, — На самом деле я пришёл кое-что сказать тебе. По-хорошему, я хотел это рассказать и твоей тёте, но мне не повезло застать её дома.
Кота уже засыпал чай в маленькую чайную сеточку, но вздёрнул подбородок и посмотрел вверх на парня, невольно хмурясь. Не нравился ему этот бесцветный взгляд и опущенные плечи, а поджатые губы и вовсе наталкивали на мысли, что диалог будет очень серьёзным. Мальчик не любил серьёзные разговоры. Обычно в них ему сообщали что-то ужасающее. О переезде или вовсе чьей-то смерти, но не слушать он их не мог.
— Это что-то плохое, да? Вы уезжаете? — понимающе спросил ребёнок, из-за чего Изуку непроизвольно дёрнулся, не ожидая, что его так быстро возьмут в капкан. Впрочем, этот ребёнок всегда был довольно проницательным.
— Можно и так сказать… — смирился с предложенным вариантом замены Мидория, хмыкнув под нос и молча продолжив стоять около кухонный столешницы, наблюдая, как настаивается чай.
Настой слили три раза, прежде чем чаинки наконец запахли их воздушным молочным ароматом. Изуку бесшумно вдохнул, с наслаждением вдыхая этот запах, но лишь до тех пор, пока напиток не стал разливаться по чашкам, обозначая что вскоре они сядут за стол. Впрочем, он уже соврал, так что поздно было пытаться сказать правду.
Сидя на мягком коричневом диване, Изуку молча пил чай, боковым зрением замечая, как с него не сводят угольных глаз. Изуми ждал, пока омега сам продолжит этот диалог, а брюнет же надеялся на то, что его можно будет оттянуть как можно дальше.
Где-то над головой били стрелками часы, а светлые обои с бесцветными, серебряными цветами дарили непонятное ощущение спокойствия. От него вовсе не хотелось уходить. Поэтому он лишь пил чай, со временем весьма неуклюже добавляя туда сахар. Хотя обычно такое количество для него считается приторностью. Но на вкус казалось, что сладости постоянно не хватает и что чайные листья внезапно потеряли весь свой благоухающий привкус. И хотя он знал, что они остались теми же и что это, вероятно, у него самого проблемы — он не мог в который раз не взять в ложку сахара, нервозно размешивая его в глади янтаря. Ибо чай отдавал сегодня горечью.
— Мидория-сан, чай испортится, если постоянно класть туда сахар. Его станет невозможно пить. — проговорил ребёнок и ненавязчиво убрал подальше сахарницу, смотря на бледного человека перед собой, — Вы обычно так себя не ведёте. Насколько вы уезжаете? Надолго?
Малыш сглотнул, в некотором роде кляня себя за такой вопрос. Хотя, скорее всего, он боялся услышать на него ответ. Человек напротив нервничал, хотя обычно представлял из себя нерушимую глыбу камня, которую, казалось, не мог сместить даже ураган или землетрясение. А это означало, что дело действительно важное и сложное. Но почему этот человек так переживает из-за обычной поездки? Что его там ждёт? Что-то страшное? И если не страшное, то почему так побледнели эти руки, спрятанные в перчатки?
«Ох, кажется, я вижу все его мысли в голове.» — Изуку туманно глянул в окно, где сейчас стоял уже вечер, а после скосил взор на опустившего веки ребёнка, и, кажется, тот о чём-то напряжённо думал, — «Он ещё не умеет их скрывать. Дети такие честные…»
— Я уезжаю на пять лет. Пока известно так, но кто знает, может я буду там и дольше. — признался брюнет, выдыхая и слыша, как собственное сердце сжимается в тиски, когда он всё же решает взглянуть в эти взросло-детские омуты. У него когда-то тоже были такие глаза. Он знает цену такому взгляду.
— На п-пять…? Почему так долго? И почему может быть ещё дольше? — запинаясь вопрошал тонкий голос, пока руки отвели чашку в сторону, не интересуясь больше почти остывшим напитком.
— Так получилось… Это по работе, и никто кроме меня не сможет туда поехать и решить все дела. — словно для него ничего не стоили эти слова промолвил безучастно Мидория, смотря в потолок, но поджимая губы, слыша, как крупно ребёнок сдавленно вдохнул, — Ты сильно расстроен…?
«Конечно, ты расстроен. Ты расстроен, хотя я тебе соврал. Что было бы, если бы я сказал правду?» — парень прикрыл глаза, но отчётливо слышал каждый неровный вдох и выдох. Малыш держался, чтобы не заплакать. Как же он чертовски понимает это чувство.
Знает он и как это сложно. Вот так сидеть и молча сдерживать порывы слёз, стараясь при этом сделать это настолько беззвучно и неуловимо, чтобы ни одна живая душа не догадалась, что ты хотел плакать. Поджимать губы до побеления, дабы те не выдали всхлипы, и ногтями впиваться в свои колени через одежду, чтобы хоть где-то выплеснуть свои эмоции. Но самое страшное было тогда, когда при всём этом тебе нужно было вести себя как обычно. Не горячо и не холодно. Словно тебя ничего не задело. Чтобы в следующий раз этим дряблым мостом слабости не воспользовались.
Это было одно из высших искусств, которому он смог обучиться за свою короткую жизнь и которым мог гордиться. Но видеть, как ему обучается кто-то ещё… Было невыносимым. Он будто смотрел на себя через призму лет, а сам был на месте тех людей, от которых он так отчаянно ждал руку помощи, но так и не получил её в нужный момент.
— А вы не сможете приехать раньше? — с надеждой, Кота встал с места, подбегая к нему и хватая в ледяные ладошки чужую руку.
«Приехать раньше…? Конечно, они могли бы выпустить меня раньше за хорошее поведение, но разве семья Тодороки позволит этому случиться? У них наверняка свои друзья в этой стези.» — болезненно улыбнувшись, Изуку вынул руку из чужой хватки, сгребая мальчика в объятьях, — «Я лишь подопытная рыбка в грязном аквариуме.»
— Вряд ли. Меня оттуда так просто не отпустят, — горестный смех приглушённо раздался по кухне, и мгновенно стих, — Я не мог уехать и ничего тебе не сказать. Прости, если теперь тебе слишком грустно.
— Но разве вы не говорили, что будете меня учить музыке? Я даже раздобыл гитару! — Мидория выпустил Коту из объятий, через несколько секунд видя, как тот тащит в руках большую гитару, демонстрируя всю её красу. Она была на вид изношенной и довольно старой и к тому же, видимо, не стоила дорого, судя по своему изнеможённому виду. Но он трепетно держал её, пусть и вес был больше, чем он бы мог легко поднять.
— Кота, тебе тяжело, не стои-
— Вот! Смотрите! Хорошая, правда? Я у друга взял его старую. — хвалился Изуми, не обратив внимания на сочувствующий изумрудный взгляд в ответ. Но его руки дрожали, а в глазах вновь начали полыхать горькие озёра, — Он сказал, что учился играть на ней. Ему купили новую и эта оказалась не нужна. Вы же обещали, что научите меня…
— Я приеду и научу тебя обязательно. — проникновенно дрогнувшим голосом прошептал Мидория, в то время как его веки стали тяжёлыми, а после следующей фразы хотелось и вовсе их закрыть, чтобы не видеть этот животрепещущий образ ребёнка.
Он не выдерживает.
— Но мне тогда уже будет пятнадцать! — воскликнул мальчик, подходя ближе и вручая гитару в чужие руки, которые неловко взяли её, но даже не успели взглянуть, — Разве… Разве не слишком поздно будет учиться играть? И я хотел сейчас. — он шмыгнул носом, и Изуку всё же запустил руку во внутренний карман пиджака, чтобы взять платок.
— Учиться никогда не поздно. Мы учимся чему-то всю жизнь и бывает так, что так и не научимся. — с грустной улыбкой вещал мелодичный размеренный голос, чему даже Мидория удивился, пока вытирал дорожки слёз на пухлых щёчках, — Ну же, иди ко мне. Не плачь. Мы ещё обязательно увидимся. — он кивнул, и, развернув объятия, вновь приобнял ребёнка, который прижался к нему изо всех сил.
— Но пять лет… Разве вы не забудете кого-то вроде меня за это время? — тихо спросил он, даже не зная, сколько сейчас иголок пронзает холодное с виду сердце, — У меня есть только вы и тётя. А вы уезжаете.
— Mon cher, я никогда тебя не забуду. — обняв того ещё крепче, Изуку выдохнул куда-то ему за спину, ощущая, как собственные глаза начинает застилать влага.
— Обещаете?
— Обещаю. — шёпот громко отбился от бледных стен.
Когда Изуми вышел его провожать, Изуку обернулся всего раз, помахав ему рукой, и хоть был уверен, что ребёнок ждёт, что он обернётся ещё раз — не смог найти в себе силы посмотреть в эти глаза дважды. Красные от слёз и наполненные горечью — они сильно напоминали ему его глаза. Отличался только цвет и то, что свой подобный взгляд он ненавидел, когда смотрел в зеркало.
Позже он скажет Хитоши, чтобы тот так и продолжал присылать деньги этой семье, даже когда он сам не будет способен это выполнять.
