***
— Какой смысл во всём этом, если я уже написал отказ от госпитализации? — его негодованию не было предела, учитывая, что его отправили вновь по врачам, хотя он вышел на свою добровольно-принудительную пенсию. Своими бы руками этого упрямца рядом удушил. Зачем так усложнять жизнь и так больному ему? Лучше бы Изуку помогал, чем с ним таскался, зыркая на врачей так, будто они повесили на него восемь кредитов. Хизаши всегда знал, что у Акайо есть такая противная, но довольно приятная сторона. Он упёртый как баран в особо тяжёлых случаях. И в них его даже цунами с места не собьёт, пока он своего не добьётся. Сейчас он, например, бурчит себе под нос что-то про его безответственность, пока они спускаются по бледной лестнице больницы, а ранее пинал стену в раздумьях над тем, где же он, видимо, так провинился перед Богом, что тот послал ему такого друга. Это всё выглядело именно так. — Хизаши, да хоть похоронную себе организуй. — вновь отмахнулся мужчина, читая новые результаты анализа крови, — Пока я рядом, чёрта с два ты будешь медленно умирать. — Хори. Ты же знаешь, что это — бесполезно? — спорить — дело неблагодарное, но если он будет молчать, то его задушит не только это противное место с запахом спирта, но и красноречиво недовольный Акайо. — Всегда есть шанс на чудо. Сколько я знаю невероятных историй, когда людей буквально с того света вытягивали. — они спустились на нижний этаж и на выход, и Мидория наконец смог вдохнуть воздух, — Знаешь же, что «надежда умирает последней». На такое было грех не хмыкнуть. «Надежда умирает последней»? Ох, да. Он ведь сам когда-то это говорил. Когда-то, когда у него была «надежда» на безоблачное будущее, где он всего добьётся честно и встанет на Олимпе плечом к плечу с «сильным и великим». Он был наивен. До жути наивен в том, что думал, что вообще сможет там стоять, хотя бы продержаться. И в том, что эти «сильные и великие» действительно будут таковыми, коими он себе их представил в голове. Но нет. Так не было и не будет. У него изначально не было шанса на победу. И пока он пытался своими руками выковать себе золотые медали — это расплавленное золото капало шрамами на его маленького сына. Он пытался чего-то добиться честно. Хотел. Выводил на чистую воду тех, на которых равнялись, но эти «те» показали ему его место. И если бы он не пошёл по «правильному» пути, оправдывая даже бесов — его сын не смог бы открыть свою компанию. Всему нужны деньги. Деньги, деньги и ещё больше. Они и только они важны. Казалось бы. Где в формуле изъян? Он его нашёл. Но уже слишком поздно переписывать. — Оттого и бьётся в агонии она намного дольше. Хватит. — идя по тропе вдоль двора, Хизаши присел на лавочку, поднимая голову к облакам, — Мы оба знаем, что ни эти уколы, ни следующие ничего не изменят. Я ходячий труп, Хори. И тебе пора уже с этим смириться. — жутко хотелось закурить, но он знал, что если сейчас возьмёт с горя запрятанную сигарету в губы, то его ударят. По темечку. — Не говори так, Хизаши. А как же твоя жизнь? Мечта? Сын, в конце концов? — Хори не мог понять, как он мог так быстро опустить руки, даже если ситуация патовая, — Ты хотел попасть к нему на гонки, помнишь? Или Великий Хизаши сдался-таки? — он напыщенно ухмыльнулся и подстрекнул, ударяя лёгким кулачком в плечо, а после застыл, сжав зубы, — Не молчи! Нет. Он не мог притворяться, что верит в это. Все анализы были плохими. Опухоль распространилась и на другие органы. Уже страдает печень, которая и так была не в лучшем состоянии. Лёгкие в ужасном состоянии, даже после недолгой прогулки — он уже устал и сидит, пытаясь отдышаться. Смотря на своего друга, Хори видел уставшего человека. Уставшего, одинокого и крайне несчастного. И он был таковым даже не взирая на мрачность вечернего фонаря, где они сидели и который бил на обсидиановую макушку белым светом. Тот молчал какое-то время, прежде чем опустить взгляд на него. Облака в тени ночной вуали, кажется, перестали его волновать. — …Хори. Дружище. — начал он, натянуто приподнимая уголки губ, — Нет уже никакой жизни. Да и мечты нет. А сын… — замолкнув, Хизаши отвёл взгляд, со скромной улыбкой продолжая, будто говоря себе самому, — Я всегда смогу понаблюдать за ним оттуда. Если так подумать, то он бы сам никогда бы не захотел, чтобы я смотрел на его гонки. Наверняка до сих пор думает, что я не знаю об этом. Хори старался не обращать внимания на этот обречённый тон, но у него это скверно получалось, в особенности, когда он видел, что Хизаши вновь заходился противным, грубым кашлем, пусть и нарочито не обращая на это внимания, будто так и должно было быть. Он действительно пытался не смотреть на почти известняковое лицо друга, который пустым взглядом наблюдал за мимо проходящими людьми, внимательно осматривая их и задерживаясь, если среди этих фигур были дети. Там же задерживался и взор Хори. Смотреть на больных детей — всегда было болезненно для Акайо — счастливого отца маленькой девочки, которой совсем недавно стукнуло десять лет. Он отвёл взгляд, смотря на Мидорию, который молчал, но продолжал смотреть, лишь тихо выдавая что-то наподобие «какая жестокая судьба», видя, как те малютки вместе с родителями заходят в онкологический центр, порой едва ли научившись ходить. — Я не готов жить там, где не будет твоей противной, курящей морды. — тихо проговорил Хори, прямо смотря на друга, который расселся на лавке, не обращая на него должного внимания и будто вообще не отдавая себе отчёт о том, в какой ситуации они сейчас находятся. — Мне тоже будет тебя не хватать, Хори. — хмыкнул мужчина, всё-таки не сумев совладать с желанием, а оттого сразу же вытаскивая сигарету из портсигара под злобный серый взгляд, — Прости меня за всё, что я натворил, ладно? — Бог простит, а я запомню. — фыркнул на это Акайо, садясь рядом с тяжёлым выдохом и смотря, как он вновь выкуривает сигарету. Дурачок. Хотя что ему остаётся, если так подумать? Ему нет смысла держать себя в руках, и одна сигарета не сделает хуже ходячему трупу. Нет… Не так. Просто больному человеку. Бесполезно было отговаривать его — он никогда его не слушал. И хоть мог кивнуть в согласии, но всегда делал по-своему. Прямо как сейчас, когда серый дым окутывал его чуть вспотевший лоб и прилипшие чёрные волосы, играясь с ветром и рассеиваясь там вензелями. Резкий кашель пронзил тихий воздух молчаливого двора, и он увидел, как Хизаши представил руку ко рту, словно это было обыденное действие, и долго кашлял. Всё бы ничего, Хори уже привык к этому, однако, сквозь прижатые плотно друг к другу пальцы начала просвечиваться красная жидкость, скрывать которую было уже бесполезно. Однако, когда Мидория потянулся за платком, он посмотрел на руку друга, протягивающую ему серый носовой платок. Приняв его, мужчина, вытерев кровь, сказал, что постирает его и лишь потом отдаст и на все возражения друга лишь отмахнулся, кладя грязную ткань в карман брюк. — И как долго у тебя уже это? — Не долго. — сказал Хизаши, легко соврав и чувствуя на себе прожигающий взгляд. — Слушай, может пойдём проветриться? Тебе нужен свежий воздух. — предложил Хори, помня, что Мидория был отчасти домоседом, не любившим где-то бесцельно гулять или шататься по шумным местам. Туда он заходил только в особенные случаи, когда ему были нужны женщины на ночь или выпивка в атмосфере, что не напоминала бы ему ни рабочую, ни домашнюю. И когда Акайо забирал его, а это было довольно часто в года отсутствии Мидории-младшего, тот выходил едва шатаясь, хватался за его руку, как за спасательный круг, и почти сразу падал в обморок, пьяно мямля благодарности и признательность напоследок. Сейчас такое редкость. Кажется, его перестала интересовать такая жизнь. И пусть сам Хори никогда и не верил, что она его когда-либо интересовала, но Изуку не разделял его такого мнения. И каждый раз слушая, где на этот раз пропадал его отец — лишь вынужденно закрывал на это глаза, стискивая зубы и говоря, что «он всё понял». Он не понимал. Он даже не пытался. Он и не мог понять. — Тебе так хочется бесцельно гулять по Токио? — вроде бы осуждающий вопрос, но Акайо не услышал и тени порицания в нём, и позволил лишь усмехнуться себе на этот полуриторический вопрос. Похоже, прогулка была не такой уж и безнадёжной идеей. — А когда ещё тебе выпадет такой шанс, Хизаши? — одним рывком он встал с неудобной лавки, сразу же потянувшись и обернувшись назад, протягивая руку другу, — И выпадет ли вообще? Мужчина усмехнулся, щуря глаза и лукаво взглянул на хитрую, хоть и печальную ухмылку, которая меркла под его взглядом. Яркий свет уличного фонаря отбивался серебром на чужих прядях, а память, как назло, рисовала в голове мгновения прошлого, которое вызывали в нём чувство дежавю, ведь этот человек уже не раз подавал ему руку помощи. В разных случаях. При разных обстоятельствах. Но он всегда был рядом с ним. И Хизаши был ему искренне благодарен за это. Будучи недостойным человеком, он смог обрести верного человека рядом. Который стал ему надёжной опорой, и он надеется, что станет такой же опорой и его сыну. — Ты прав. — он встал вслед за ним, опираясь на руку и вновь заходясь в кашле, неловко пытаясь его унять. Не получалось. Конечно, он бы мог согласиться на то, чтобы провести свои последние дни в больнице, мог согласиться и на то, чтобы ему сделали химиотерапию, и он бы лишился волос значительно раньше срока. Но он не хотел, чтобы его увидели таким. Да, гордости в нём уже почти не осталось, но те крупицы, которые живут в нём — их хотелось бы сохранить. Хотя бы, чтобы перед сыном он не ударил в грязь лицом. Не стал слабаком. Не вынудил его скривиться, но промолчать. Он должен быть для него примером. Всё-таки умирают и рождаются люди среди белых стен. А он… А он не хотел в них умирать. Они ему уже порядком осточертели. Для смерти ему не нужны бесцветные стены, что запахом препаратов будут напоминать ему его любимые сигары. Схожесть отдалённая, её даже нет, если быть честным, но именно этот противный запашок ассоциируется у него со въедливым дымом его личного яда. Самого памятного, самого подлого. Того, который он принимал сам, зная задолго до результата, чем это закончится. Хотел ли он этого? Кто знает. Он точно не имеет на это ответ. Точнее, он не хочет на это отвечать.***
Промёрзлые улицы средь неописуемо высоких зданий, светящиеся рекламой и неоновыми названиями, торговые центры, и даже тихие парки, которые навевали странную тоску. Хизаши не верил, что время так быстро может лететь. Вот там, где сейчас круглосуточный магазин, раньше стоял небольшой киоск, где он всегда после работы покупал себе соджу и несколько закусок, которые после они с Хори с весельем выпивали и закусывали ночью. А чуть слева, там, где сейчас аллея с вымощенными гальковыми дорожками, раньше всегда находилась его постоянная утренняя кофейня, чей кофе больше даже он сам никогда не мог повторить. Возможно потому, что больше не пил второсортный. Токио не был ему родным. Изначально он родился и жил в детском доме в Киото, где и вырос, и впервые нашёл там работу на какой-то стройке. А после насобирав маломальский капитал — приехал покорять столицу, наивно предполагая, что она покорится каждому, кто захочет взобраться на её вершину. Когда-то давно он бы и предположить не смог, что этот город станет ему первым в его жизни настоящим домом. Здесь он рос, по сути, воспитался и познал первую сладость и горесть взрослой жизни. Кто-то его отверг, а кто-то стал другом на годы, ни разу его не подводя. Даже звёзды над головой, казалось, были холодными как лёд, когда впервые его молодые глаза поднялись на них, а теперь горячее их — только его печаль. — Хизаши, пошли зайдём куда-то? Согреемся, а то я подмёрз. — быстро пройдясь ладонями по рукам, Хори заприметил один средний ресторанчик неподалёку, кивая на него. — Ты же хотел прогуляться? Давай гулять. — ему показывать и намекать дважды не нужно, он понимает всё с первого раза. Но понять и сделать — всё-таки разные вещи. — Хизаши! — буркнул мужчина, неловко пихая его в плечо. Совсем не больно. Безымянное, в глазах Хизаши, заведение встретило их большими панорамными окнами, через которые было видно почти всех посетителей, что расслабленно сидели за столами, общаясь и иногда поглядывая на шумный рой города, будто могли увидеть там что-то новое. Акайо увидел, как в бесконечных глазах зажёгся интерес и так же быстро потух, когда те наткнулись на что-то внутри зала. Точнее кого-то, кого увидел со временем и поиском и Хори, замирая на месте и растерянно оглянувшись на молчаливого друга — положил свою руку тому на плечо. Мужчина не отреагировал на это, и после долгого молчания просто развернулся, уходя от ресторана подальше. Их не заметили, а значит можно было уйти. Это значительно удивило серовласого, который засеменил следом, оглядываясь назад и щурясь в попытке разглядеть ошибку в силуэте той женщины, которая сидела за широким столом и ярко смеялась с рассказов сидящего блондина рядом, который был чуть старше её. Утончённое бордовое платье, прекрасная причёска с, видимо, бриллиантовыми заколками и дорогие туфли с блестящей фурнитурой на острых носках. Несомненно, ошибки быть не могло. Омега, сидящая за этим столом — госпожа Мидория. Хотя Мидория ли теперь, когда Хизаши увидел её за столом с другим? Его реакция, если быть честным, удивила Хори, который привык к бурной реакции. — Хизаши… — он хотел бы его утешить, но любое утешение воспринималось Мидорией, как жалость, а её он ненавидел больше всего, — Отвезти тебя в отель? Или пойдём в другое место? То, что госпожа никак не остерегалась быть застуканной мужем за таким ужином — вполне логичное поведение, ведь обычно её муж в такое время либо работал, либо проводил время с кем-то в постели, не утруждая себя лишним слежением за ней. Но раньше она всё-таки не позволяла себе подобного, боясь реакции. Сейчас же что-то изменилось. «Возможно, это из-за нашего недавнего диалога? Она что-то узнала? Но каким образом?» — помрачнел мужчина, сразу же тряся головой, — «Нет. Несмотря на всё, она не могла за столь маленький промежуток времени начать столь близкие отношения с Тошинори Яги. Значит ли это, что это не первая их встреча?» — он посмотрел на тихого, как никогда, Хизаши, что явно не думал об ответе на его вопрос и видимо мыслями уже был далеко не с ним. Между ними давно погасла хоть какая-нибудь любовь, если таковая вообще была. Они жили вместе, но порознь и даже не скрывали этого, пусть и кидали пыль глаза всем интересующимся, что Инко просто имеет слабое здоровье. Эта история была придумала в тот день, когда её приложили о стену сильнее, чем обычно, и она пролежала в кровати целую неделю. Тогда выступил и Изуку, не желая видеть мать в таком состоянии из-за чьей бы то ни было ревности. Они договорились и избиения закончились с того дня. Одному лишь Богу известно, на каких условиях. И Хизаши сдержал своё слово, даже когда за исполнение его некому было вонзить ему в шею нож. Она не представляла для него такого большого интереса, чтобы за ней следить. Однако, то, что Хизаши прямо сейчас не ворвался в зал с криками об измене — удивляло не на шутку. Такого никогда не было. Такой безразличности к столь любимой ранее девушке. Хотя, возможно, Хори просто забыл её распознать. — Мы едем в отель. У меня пропало всякое желание куда-то идти. Хотя не то, чтобы оно было. — он выдохнул, потянувшись к сигарете и поджигая её, не заботясь сейчас ни о чём, — Я сильно устал сегодня. Что там у Изуку? Как он справляется? Какой смысл горевать о той, которая никогда не была его? Которую он и раньше видел в других объятьях? Видел в те годы, когда ещё любил её. Единственное, что держало его с ней — их сын. — Он работает не покладая рук, старается и проверяет каждого на выполнение нового рабочего плана. — обыденно рассказал Хори, зная, что это лишь жалкая попытка сменить тему. — И правильно. Тем стервятникам давно нужно было повысить объём работы. — фыркнул Мидория, идя по дороге к припаркованной ими ранее машине. Она была припаркована достаточно далеко от места их прогулки, ибо близстоящие парковки, даже не официальные, были доверху заставлены автомобилями. И он бы хотел пройтись в тишине, но кто его будет спрашивать? — Хизаши… Твоя жена… — Хори. Я тоже ей изменял, намного больше, чем она. — пресёк на корню мужчина, ведь молчать об этом было бы уже бессмысленно, очень давно бессмысленно, — Мне кажется нелогично требовать от неё теперь безоговорочной верности. Она даже смогла заинтересовать Тошинори Яги. Тут я удивлён. — он кратко рассмеялся, пусть смехом это можно было бы назвать в последнюю очередь, — Может они даже поженятся после моей смерти. — он пожал плечами. Акайо вздрогнул, удивляясь такому ответу, и чувствуя горечь от собственных мыслей, где он никогда даже припустить не мог таких событий. — …Изуку не даст разрешение на брак. Так что я очень сомневаюсь. — спокойно сообщил он, не понимая, для кого именно больше были сказаны эти слова. — О-о-о, ты ли не знаешь моего сына, Хори? В особенности, если это касается его матери. — Хизаши с лёгкостью подошёл к машине, садясь в неё, едва ли Хори разблокировал двери, — Эта змея смогла сделать из него прекрасную куклу для себя. Он всё для неё сделает. — он обречённо выдохнул, слыша, как заводится машина и на заднем фоне включается тихий шансон, — И даже если он изначально будет против, она его убедит. Верность, верность, верность. Прекрасная черта личности, достойная его сына. Он унаследовал её явно не от родителей, судя по всему. Но сложно судить, что верность — это только положительное качество. Конечно, оно ценится в обществе, но зачастую оно очень часто хоронит своего обладателя. Быть верным для кого-то одного — это благородно, но его сын часто верен всем подряд. Он даже не может допустить мыслей о том, чтобы подвести кого-то. Он скорее пойдёт следом, чем восстанет против. Такие люди прекрасные друзья и надёжные соратники, но быть одним верным среди предателей — это вручить косу в руки смерти и подставить свою голову, надеясь, что она никогда не ударит. Кто-то говорил цитату на эту тему… Был бы здесь его сын — то он узнал бы кто. — Мы же оба понимаем, что с новым замужеством Инко выйдет из семьи. — выруливая из парковочного места, Хори поставил навигатор, следя за дорогой, — Изуку больше всего хотел, чтобы в этой семье она осталась вместе с ним. — он зыркнул на бледное лицо, — Хоть и без тебя. — Да… Но ты кое-что забыл, Хори. — видя вопросительно поднятую бровь, Хизаши позволил себе саркастично рассмеяться, — «Мои желания при обещаниях не учитываются» — это его слова. Как бы сильно он чего-то не желал, но в любви и привязанности — он не привык кого-то держать только из-за своего эгоизма. — Хизаши порой вспоминал решение своего сына в тот злополучный день. Он знал, что это ни к чему не приведёт. Что-то случилось между ним и Тодороки и в изумрудных глазах больше не виднелась надежда на безоблачное будущее. «Свободное» будущее. Но, даже несмотря на это, он не стал себя оправдывать и в суде был признан виновным, хоть и не имел даже понятия о том, какую сумму и откуда он, якобы «украл». Ему было неинтересно. Он просто дал обещание. И он сдержал его. Даже не глядя на то, что срок этому обещанию были его пять лет. — Всякой жертвенности есть предел, Хизаши. Он жил ради этой идеи. — надавил Хори, уже едя по дороге и проезжая светофор, сжимая руль покрепче, — Я уверен, что свадьбы не будет. Да и почему ты вообще об этом говоришь? — он не узнавал своего друга. — Я просто знаю своего сына. После меня эта семья распадётся. — выдыхая, мужчина отвернулся к тонированному окну, смотря через него на полумесяц, холодный и острый словно сталь, но как же легко он мог убаюкать, если ему того потребуется, — Но Изуку отстроит её заново. Да. Он знает своего сына. Но даже с этими знаниями он не смог стать для него настоящим отцом. Это действительно проигрыш.***
— Снова ужин? Серьёзно? Откуда он знает, что я не дома, например? — тихо рассуждал Изуку, идя с шумным эхом по пустым коридорам компании, неся в руках бумажный пакет с брендом одного простого ресторанчика, который ему только что принесли, говоря, что уже всё «оплачено», — Хотя, учитывая, как часто я остаюсь в ночь в последнее время — его догадливость не удивительна. Он дошёл до кабинета и, уже закрыв за собой дверь, поставил еду на стол, не спеша раскрывая пакет. Запахло вкусной курочкой в каком-то соусе и варенными овощами с рисом, а в дополнении был ещё и чай с молоком, который заботливо упаковали в воздушную плёнку. И по обычаю их таких «слепых» встреч — тут же лежала и записка, написанная печатным текстом, но явно Бакуго. Надо же, он даже не знал, что там есть такая функция. — «Приятного ужина, мой принц. Надеюсь, что ты съешь всё до последней крошки, ибо ты наверняка голоден, как чёрт. Хотел бы я сейчас поужинать с тобой, но если бы я приехал в такое время, то ты бы меня выгнал.» — с лёгким юмором начинались первые строки, заставившие его улыбнуться и сесть в кресло за стол, продолжая пробегаться по следующим словам, — «Но я всё равно приглашаю тебя на ужин. Мы давно не виделись, не так ли? Детали можно обговорить и позже. Главное поешь и не засиживайся допоздна, моя ты полуночная змейка.» — в конце было чуть глуповато поставлен смайлик сердечка. — Змейка? — глупо повторил Мидория, кратко рассмеявшись и отчего-то покраснев, отворачиваясь от записки и подхватывая еду со стола, — Свидание значит…? Мы и правда долго с ним не выбирались никуда. — он посмотрел на календарь. Тот в свою очередь учтиво напоминал о скорой зиме. — Я смиренно получаю. — произнёс он, съедая первую порцию риса. Он стоял около своего панорамного окна, смотря, как гаснут огни в жилых домах, вдыхая вкусный аромат и запивая его не менее вкусным чаем. Приятно было знать, что кто-то заботится о нём. Очень приятно. Он, оказывается, очень скучал по этим ощущениям тепла внутри, которое волнами разливалось по всему его телу, всколыхав его прошлые образы, где он так же пил коричневый чай с молоком, данный рукой бабушки, что ворчала на него, что он слишком холодно одет для Ноября. Сейчас как раз Ноябрь. Он хотел бы вновь выпить с ней того чая. — Я совсем расклеился. Хотя плохо ли это? — подумал он, прежде чем услышал, как ворота в компанию известили его о госте. И это в двенадцать часов ночи. Кого могли принести проклятые дороги к нему в такое время? Шинсо, что ли, решил удивить и похвастаться, какие у него нынче большие синяки под глазами? Так Изуку давно уже выигрывает в их негласной битве. Он нажал на кнопку, отвечая на входной звонок, хотя обычно тот был отключен в его кабинете. И даже если были входные, то он их не слышал, предпочитая отдавать контроль над этим специально нанятым людям. Но ночью, когда он оставался один, он не мог игнорировать эту кнопку как обычно — тревожность съедала его с костями, промывая их кровью и малооправданной паранойей. — Да? Кто это? — с небольшим беспокойством спросил Изуку, боясь услышать в ответ незнакомый странный голос. — Не бойся, мой принц. Это всего лишь я. — Бакуго?! — вскрикнул Мидория, едва ли не поперхнувшись выпитым в тревоге ожидания чаем, — Ты же только что писа- — он оглянулся на еду, стыдливо закрывая глаза и вопрошая, — Что ты делаешь тут так поздно? — Я просто страшно соскучился за тобой. — правдиво ответил блондин и спустя пару секунд дверь врат перед ним отворилась, и он нежно поблагодарил брюнета, смотря на того через окно, где сразу же скрылась утончённая тень, видимо, идя открывать ему вторую дверь. А в руках у него были красные эустомы, ожидавшие, когда их хозяин спустится вниз.