Мираж моих воспоминаний

Хотя такое почудиться не могло. У него хороший слух, а это, как всегда, лишь оправдание. Как было и раньше. Его назвали по имени, и он уже с минуту смотрит в лукавое лицо, трепетно смотрящее на него в ожидании реакции. И раз им начали играть по таким правилам, то кто ему запретит установить свои? Его никто не держит. И ему никто не указ. И раз уж этот мужчина возомнил себе, что может играть им, как ему взбредёт в голову, то и он может играть с ним. Тем более, что ему развязали руки абсолютно во всём. А будет ли он жалеть об этом после? Так ли это важно, если «после» может и вовсе не настать? Стоит ли в таком случае поддаться своим желаниям? «Желания, безусловно, важны, но лишь в разумных мерах их соблюдения.» — это были его же слова. Но в них есть маленькая неточность. Кто измеряет эти «разумные меры»? Он? Общество? Хороший вопрос, на который и так понятен ответ. — Мой принц, почему же ты мол- — чувственно шептал блондин, которого тут же прервали. — Катцуки. — Бакуго замер, неверяще смотря на брюнета, которому стоило огромных усилий сказать это слово так, будто это слово не является особенным, — Расскажешь мне, зачем ты мне всё это говоришь таким невинным голосом, а после говоришь это…? Похоже тебе нравится в это играть? — рваным движением он снял пояс с чужого халата и, пока мужчина пребывал в хаосе мыслей, без проблем связал чужие руки на добротный узел, легко заводя их после за чужую голову, и подбираясь ближе. Сжатая челюсть, шумное сглатывание и краснеющие мужские скулы, которые так резонировали с алым как лава взором, неверяще и сбито смотрящим на него в ответ. Будто его не узнали. Будто и не он сейчас сидит пред немеющими устами, не в силах что-либо промолвить. А им и не нужно. Сейчас никакие слова ему не нужны. Все слова, что слетят с этих губ сейчас будут лишними. Лишь мельком оценив свой узел, Изуку кивнул, понимая, что с этого альфа выбраться не сможет. Это вселяло уверенность. — И раз уж в этом заключается наша цель, то я готов подыграть тебе, хорошо? — он нарочито добродушно улыбнулся, потянувшись вперёд и угрожающе процеживая сквозь зубы, — Но больше не говори мне ничего о моих взаимоотношениях с мамой. Ты не имеешь к ним никакого отношения. — сейчас, томно смотря на сухие губы, он хотел сделать кое-что очень глупое. Хотел впервые поцеловать его первым. Кого-либо поцеловать первым. Каким стало бы это хмурое лицо? Удивилось бы или ухмыльнулось бы? Промычало, или просто сжало бы его тело пальцами, боясь отпустить, будто он вмиг испарится, как яростное наваждение. Он приблизился ближе, чувствуя, что даже сосредоточенность на цели не даёт отсрочить своё же смущение, томящееся, как вино на медленном огне. Спирт мог испариться, но он будет витать в воздухе. И глядя на это неверящее лицо, когда он приближался к нему, приспуская веки, Изуку тихо прошептал перед тем, как накрыть сухие губы: — Хочу тебя поцеловать. «Чёрт, надо отдать ему купленный бальзам.» — он улыбнулся в потресканные уста. Губы словно чувствовали жар, что касался тонкой кожи от чужих, ласково отвечающих на целомудренный поцелуй. Он наклонил голову набок, углубляя поцелуй медленно и, закрыв веки, почувствовал, как к нему потянулись навстречу, сразу же завладевая главенством и продолжая смаковать его уже не так трепетно, как в прошлый раз, а будто демонстрируя, что терпение, увы, не безгранично. Бакуго впервые чувствовал такое наслаждение от того, что его поцеловали. Это был первый раз, когда брюнет сделал это сам, пусть и под тучей эмоций, но всё же сам. Сам накрыл его уста, наперво даже доминируя в этом неожиданном поцелуе, но всё же поддаваясь, когда он захотел перехватить его. Покорный и своенравный одновременно. Словно поле из медуниц, по которому он шёл ведомый лёгкой призрачной тенью. Он был стрелой, яд которой парализовал сердце, но позволял жить. И Катцуки захотелось увидеть такого Мидорию ещё. Больше. Ему было мало. Ему всегда будет его мало. «Ничего не говорить? Молчать? И позволять продолжать пользоваться тобой, как тряпичной куклой? Если ты сам не можешь осознать, что в её руках ты — красивая, исполнительная игрушка, и награды за эту роль тебе не дадут, то я тебе помогу это понять.» — сминая чужие губы, Катцуки упивался их сладковатым вкусом, кажется, от чая, и томно смотрел приоткрытыми глазами на Мидорию, чьи руки медленно ослабевали при захвате его собственных. Его связанные кисти были отпущены в «свободное плаванье» и сразу же заманили брюнета в ловушку, сковывая его в кольцо, что вынуждало присесть ещё ближе. Они будто ждали этого момента с самого начала. Но садиться на чужие колени омега не спешил, ведь это было бы уже явной провокацией. Провокацией, которая могла слишком дорого обойтись в цене. Гораздо дороже, чем простая «игра». И нет. На «это» он пойти не готов. В отличии от Катцуки, который не тратил времени на диалоги и прижимал его всё ближе, пользуясь его же попыткой связать его. Хитрый лис. К кому именно из них это адресовано? «К тому же…» — омега опустил взор вниз, усмехаясь и вновь вовлекаясь в поцелуй, — «Кажется, кто-то снова не может держать себя в узде.» — Садись на меня… — Бакуго видел, что Изуку держится буквально на весу, чтобы не завалиться на него всем телом. Пусть сейчас и обращал внимание только на ту ниточку слюны, что осталась между ними. И пока Мидория отчаянно делал всё возможное, дабы не утерять последнюю надежду на их весьма целомудренное уединение — Катцуки желал ощутить тяжесть его утончённого тела, что, извившись как змея, связала его с лукавым смешком в глазах. Даже если эта змея ядовита и, в итоге, его постигнет смерть — он даст себя укусить, дабы в эту ночь увидеть блаженство в этих змеиных зрачках. Он не позволит им вновь сбежать. Не в этот раз. — Что…? — Сядь. — не обратив внимания на встрепенувшегося Изуку, который сразу захотел покинуть его объятья, Бакуго опустил обе руки вниз, подсаживая омегу себе на бёдра, отчего тот запаниковал ещё больше, — Ты говоришь, чтобы я не вмешивался в твои отношения с мамой, но ты ведь сам знаешь, как слеп влюблённый человек. — тихий шёпот развеялся куда-то в затылок, пока Бакуго упёрся подбородком в чужое плечо. Такое изящное и сильное одновременно. Секундная тишина была прорезана фырканьем, и попыткой Изуку сесть ровно даже в таком положении, не понимая, почему блондин так упёрто хочет об этом поговорить. Какое ему дело до его отношений с матерью? Это их семья и их давние проблемы, которые никак мужчины не касаются, так почему он делает вид, что может даже просто рассуждать об этом? Почему он делает вид, что знает об их взаимоотношениях больше, чем о них знает он сам? «Влюблённый человек — слеп, значит?» — до чего иронично слышать это от того, кто влюбился в его красоту и безмятежность спокойного нрава настолько, что не замечает ничего иного, — «Тогда ты тоже слеп, Бакуго. Я столько раз говорил тебе прямо, но каждый раз ты находишь слова, чтобы разубедить меня в моём же мнении о себе. Ты странный.» — Изуку приобнял мужчину за плечи, смотря отрешённо за его спину, — «Может, именно поэтому я в тебя влюблён.» Быть странным порой намного лучше, чем быть «нормальным». — Так ты открывать глаза мне вздумал? И это при учёте, что ты знать не знаешь ничего ни о ней, ни о наших с ней отношениях? — Изуку не видел лица Катцуки, когда тот отвечал, но был уверен, что тот ухмыльнулся. — И чья это вина? — «ах, вот как ты заговорил?» — Бакуго было даже забавно это слушать, — Я, быть может, и не имею права судить или советовать, но говорить о своих наблюдениях способен. Да и ты сам прекрасно знаешь, что она за человек. — Изуку прикусил губу, хмурясь, — Так к чему это благородство? Возможно, ему не следовало рассказывать Бакуго так много о его семье. Хотя не было ни одного раза, когда он делал это не в угоду обстоятельствам, так что можно сказать, что в те моменты иначе он поступить и не смог бы. По крайней мере, поступить иначе и по-честному. Соврать он успел бы в любом случае, но врать отчего-то вовсе не хотелось. Возможно, от того, что сам альфа относился к нему с искренностью? Он привык отвечать на доброту добротой. Но «благородство»? Его считают дворянином, что ли? Ещё бы завели речь о чести, и он бы и вовсе рассмеялся. Он не был благородным. По крайней мере, себя он так назвать не мог — язык не поворачивался. Потому что себя то он знает лучше кого бы то ни было. Он никогда не был таким человеком, за которого себя выдаёт. В юности он даже подсыпал отцу различные вещества, дабы у того не возникало желания и эрекции из-за мигрени или ещё чего-то, а после преспокойно пил молочный улун, когда любовницы с тихими проклятьями сбегали из спальни, куда они шли, чтобы «поговорить о работе». Шептал о том, насколько часто к отцу приходят женщины и о его плохом характере новым пассиям, когда те приходили к ним «выпить чаю», а он вызывался играть им на пианино, тихо ворча и сетуя на правило, что «ребёнок бы не стал врать». И большинство ему верило. Некоторые даже уходили, боясь подхватить какую-то болячку. Он врал отцу, прикрывая мать и врал матери, прикрывая отца. Так где здесь названное «благородство»? Он словно разменная монета, решающая постоянно быть на одной из сторон реверса или аверса. Но никогда на грани. Он не играет рыцаря, что спасает принцессу от дракона. В этой сказке… Ему и вовсе нет места. — Какой бы она не была… Она моя мама. — воспротивился Изуку, встряхивая головой и протягивая монотонно и словно заезженной цитатой, — И как её сын, я обязан её защищать, понимать и всячески оберегать, и поддерживать. Это мой долг. — Бакуго едва ли не брызнул на эти слова о невообразимом «долге». Какой долг у ребёнка может быть перед родителем в таком возрасте? И откуда позже должен возникнуть этот «долг», если родители так и не выполнили свой? — Всё, что ты только что описал — это родительский долг. — отодвинувшись, Бакуго взглянул в чужие глаза, ловко удерживая парня за талию и горькой улыбкой вопрошая, безотрывно наблюдая, как внутри ярких родных малахитов рвутся звёзды, — Неужели нравится играть для неё отца или мужа? Мириться с её характером и действиями, только потому что ты «обязан» её защищать? — «а кто сказал тебе, что ты обязан?» хотелось спросить, но он выбрал куда более ёмкую фразу, — А кто защитил тебя? Играть мужа…? Отца…? О чём он чёрт возьми говорит! Он заботился о ней, потому что он — любит её и больше всего на свете желает, чтобы та была счастлива рядом с ним. Ведь с ним никто и никогда не посмеет её больше обидеть. Все сыновья защищают своих матерей. И что, теперь они считаются «мужем» или «отцом»? Что за идиотизм? Он исполняет «родительский долг»? Разве это не обычное стремление дать ей то, чего она заслуживает? Он просто хочет, чтобы она… Нет. Чтобы хотя бы она была счастлива. И тогда он сможет с лёгкостью сказать, что выполнил то, что хотел. Но что, если… Просто на мгновение предположить, что Бакуго — прав? Смешно. Воистину смешно. Тогда бы весь этот цирк оказался бы весьма дешёвым представленьем. С ним в главной его роли. В роли всей его жизни. — Да что ты знаешь! — случайно ударив мужчину в грудь, Изуку ухмыльнулся, процеживая и яростно кидая молнии пленительными глазами, — Ты не имеешь никакого права мне говорить, как я должен поступа- — «что он сказал в конце?» — А? Что ты сказал…? — Кто защитил тебя, когда ты — защищал её? — повторил Катцуки, даже не обращая внимания на тупую боль, саднящую в груди от неплохого удара, — Кто позволял тебе быть ребёнком, пока ты играл роль взрослого? Кто утешал тебя, когда ты плакал, Изуку…? — Мидория услышал звук рвущейся ткани и на секунду вздрогнул, оборачиваясь и видя, что пояс уже практически спал с крупных кистей, — Она ведь ничего не давала тебе в ответ на твою любовь, не так ли? — Для любви нет товарного понятия. — ощетинился омега, морщась в презрении, — «Я тебе это, а ты мне то». Что это за любовь? Для любви такого понятия нет, но ему давненько так объяснили, что дела обстоят несколько иначе, и в жизни за каждую сладость в ответ редко дают такую же сладость. А за горькоту — горечь. Причём с последним примером, зачастую, работало намного лучше. Но в их отношениях с мамой он никогда не преследовал мысли о том, что она ему что-то должна за его отношение к ней. Единственное, что он хотел от неё получить — это внимание. Простое человеческое внимание. Чтобы она хотя бы раз услышала его игру той песни на пианино, которую он давно сочинил для её улыбки. Для той улыбки, которую он до сих пор лишь ждёт. — Да. Именно. — подтвердил Бакуго, кивая и щурясь, заглядывая в постепенно меркнувшие глаза, — А теперь вспомни. Был ли момент, когда твоя мама любила тебя просто за то, что ты у неё есть? — мужчина услышал, как брюнет шумно сглотнул, отворачиваясь и поджимая губы, — А не за то, что ты «гордость семьи» и «прекрасный сын»? Конечно, ему не было, что на это ответить. Потому что Катцуки знал, что он прав. Потому что это было понятно с самого начала. Вопрос был лишь в том, почему сам Изуку так отчаянно игнорировал этот факт, душа себя мнимыми надеждами на светлое будущее, которое, скорее всего, никогда его не постигнет? Насколько же человек может желать верить в придуманный им же мираж, дабы просто ощутить такие простые чувства? Насколько далеко ради этого мог бы зайти Мидория…? — Она… — вовремя опомнившись, Изуку прикусил губу, — Пустые слова. Какая разница? Это было в прошлом и этого уже не вернуть. — он встряхнул головой, вновь находясь лицом к лицу с альфой, но так и не посмотрев на него, — Мы в настоящем… И нам нужно жить настоящим. — в эту истину даже он сам не верит, что говорить о выдохнувшем блондине, смотрящем на него с некой тоской. Почему он смотрит на него с таким выражением лица? — Не нашёл ответ, не так ли? — фраза уколола прямо меж рёбер, заставляя вновь стукнуть кулаком по крепкому плечу, но уже специально, смотря после этого вниз, хмурясь. «Почему я думаю, что здесь только ты — её любишь?» — пригладив чужую щёку, Бакуго вернул к себе изумруды, тоскливо наблюдая в них беспросветный туман того вороха мыслей, который всегда скрывался где-то внутри. Сейчас он был виден более отчётливо, чем раньше. И вместе с ним была видна злость. Довольно редкая эмоция, в особенности, когда она направлена на него. — Закрой рот, будь добр. — выдыхая, Мидория хмыкнул, потухнувшими хризолитами туша и пылающие радужки, что смотрели так, будто ожидали этого поворота событий, — У меня даже настроение пропало. Отпусти меня. — он попытался встать, но мужские ладони тут же сжали его крепче, удерживая на месте намного лучше, чем перевязанные ничтожным и явно не крепким поясом. Его просчёт. Он часто начал просчитываться, когда они наедине. — Я лишь хочу, чтобы ты перестал жить иллюзией, что сможешь заслужить её любовь. Или любовь своего отца. — брюнет застыл в его руках, смотря с искренним недоумением, и даже не моргая, — Их гордость или похвалу. Ты не обязан жить так лишь для того, чтобы когда-то услышать «Я тоже тебя люблю, Изуку». — поднимая руки с поясницы на талию, Бакуго, потупил взгляд, зная, что Изуку поймёт его последнюю недосказанность, — Потому что, возможно… «Ты и вовсе никогда этого не услышишь…» — «я и вовсе никогда этого не услышу» — тихим шепотом добавилось омегой, говоря то, что он вслух сказать не осмелился. Где-то в недрах того ледяного места, где он жил — он уже знал, что никогда не заслужит этих слов. Знал, что если до сих пор ему так и не сказали о любви, то, возможно, уже и не скажут. Он всё прекрасно знал. И если подумать головой, то стоило бы уже отбросить эти глупые надежды и не ждать невозможного, но… Он не мог. Не мог так просто закрыть глаза и уйти от того человека, ради которого жил. И живёт до сих пор. Он не смог бы забыть ту маму, ради которой он скрывал перед отцом свою аллергию, дабы цветочная лавка продолжала благоухать. Пусть позже это и вскрылось. Не мог забыть, как когда-то давно она обнимала его, нашёптывая, что, когда он вырастет — всё будет по-другому, ведь он станет сильнее. Не мог заставить себя забыть ту улыбку на червлёных губах, сияющую в его глазах в тысячи раз ярче, чем бриллианты, что она носила. Конечно, разумом он понимал, что вскоре нагрянет тупик. И едва ли отец отойдёт в мир иной — всё кардинально изменится. Но надежда, таящаяся в его сердце, перерезанная в клочья, трясясь, шептала: «Что, возможно, тогда, мы будем счастливы?» «Contra spem spero» — «Без надежды надеюсь». Старая латинская фраза, написанная, словно специально для него. Он надеется, что всё станет, как раньше. — …Чего ты хочешь от меня? Зачем говоришь всё это…? — Изуку попытался выбраться ещё раз, но с поражением устало плюхнулся альфе на ноги, устало рассуждая, — Зачем вообще тебе пытаться «открыть мне глаза»? Что это тебе дас- — Потому что ты мне очень дорог. И я не хочу молча смотреть, как ты страдаешь. — пронеслось словно гром среди ясного неба, на который Изуку замер, не смотря в глаза, но ощущая, как мурашки скачут по спине, ровно так же, как и скользящие по ней пальцы. «Дорог? Я? О каких страданиях ты говоришь сейчас, Бакуго?» — его ли мысли сейчас звучали в голове? Или кто-то за него так рассуждал? Мидория не мог знать. Да и не желал. Даже осознавать сложно, что кто-то сказал столь ласковые слова ему. Ему, а не кому-то другому, пока он стал бы невольным слушателем. Он смотрел на альфу вскользь, лишь собравшись с силами сумев взглянуть тому в глаза, которые выжидающе смотрели на него, но будто бы знали ответ, что слетит с его губ. Как бы к нему не подошли и какими бы стрелами не пронзали сердце — он не поколеблется вырвать эти стрелы из себя и уйти. Но то, что он слышит сейчас… С каким лицом, полным мягкого признания, это было сказано… Точно ли речь всё ещё идёт о симпатии? О влюблённости…? Бакуго нравится ему. Безусловно. Но о чём-то таком он говорить не посмеет. Не благодарное это дело, как оказалось. Он не хочет потом собирать себя по осколкам. Вновь. Он устал это делать. Это может быть хорошим временем вместе, и прекрасным воспоминанием в старости, но ему не стоит… Не стоит. Да. Думать, что когда-то он услышит большее. Не услышит. Ровно так же, как и ото всех остальных. Он может даже не надеяться на любовь. И поэтому не позволит себе полюбить так, как он может это сделать. — Ха… А был бы я тебе дорог безо всех моих достижений и подвигов…? — А ты уверен, что являлся бы таким, какой есть сейчас без своих достижений и подвигов? — иногда Мидория искренне не любил тот факт, что блондин отнюдь не был глупым, — Ты знаешь… Я влюбился в тебя не потому, что ты — большая шишка и такой весь из себя «идеальный». — сделав «кавычки» правой рукой, Бакуго честно рассмеялся, вспоминая то даже немного постыдное прошлое, — В начале меня влекла твоя красота, я даже спорить не буду, но после она — отошла на второй план. — он сразу заметил разочарование на веснушчатом лице и сглотнул на величавое закатывание глаз. Мило. «Опять в психологию ударился… Что ж, у меня даже нет желания удивляться. Вполне очевидным был тот факт, что ему понравилось моё ли-» — мысль оборвалась, когда щёки Изуку взяли в ладони, чуть оттягивая в стороны и угрожающе-ласково улыбались, якобы говоря, что «стоит дослушать, что тебе, чёрт возьми, говорят, а потом уже копаться в своей мысленной библиотеке». — Но я дорожу тобой, в первую очередь, не за красоту, а потому что ты даришь мне ощущение правильности. — продолжил Катцуки, сглатывая, ведь он сам не ожидал от себя такой откровенности, — Ощущение, что в этот раз всё действительно серьёзно. — Изуку чуть виновато смотрел на него в ответ, и с лёгкой улыбкой мужчина пригладил чёрные волосы, играясь с завитком у лица, — Ты можешь ничего мне не отвечать сейчас. Я просто хочу, чтобы ты знал, что ты не один и ты можешь быть кому-то дорог просто потому, что ты такой есть. Этого достаточно. — он кивнул, донося эти слова Мидории и кивнул себе, донося эти слова до себя. «Мне кажется, или есть какой-то иной смысл в слове «дорог»…?» — он смотрел, как стекленеют алые радужки. «Я просто хочу, чтобы ты знал, что ты не один и ты можешь быть кому-то дорог просто потому, что ты такой есть. Этого достаточно.» Сказали бы ему эти слова года три назад, и Бакуго бы знатно затрясло. В те годы, когда он начал и закончил встречаться с малиновой бестией. Мина нашла его очень быстро. В каком-то баре, ночью и нетрезвого. Плюс на минус, и у них закрутился роман, начинающийся с одной ночи и его повышения на работе, где он, купив акции компании Дерьмоволосого, стал совладельцем. Перед этим батрача на десяти подработках и в дорогущем, мать вашу, баре. Но зато с хорошими чаевыми. Впрочем, на деньгах их встреча и завязалась. У неё не было якобы денег на коктейль — а он ебать какой олигарх. Не суть. Потом год очень странных отношений, которые были самые ублюдские из тех, в которых он был. Вечные шумы и скандалы, где она увидела его в компании своей подружки-модели и подумала, что теперь он, мудозвон конченный, должен на коленях ей доказывать, что это не так. Потом затишье, когда она не отвечала на его ебучие звонки ни днём, ни ночью, зато прекрасно шаталась по клубам и закрытым вечеринкам, откуда её забирал даже не он, а вроде как её «хороший друг. Бета». Потом же оказалось, что нихера это был не бета и уж тем более не её «друг». Она изменила ему. И в слезах доказывала, что это было ошибкой, случайностью, она не хотела и вообще ей не оставили выбора. Был ли он идиотом, когда поверил, а потом узнал о второй измене? Конечно. Именно тогда он порвал с ней окончательно, и выйдя из этих проклятых отношений — с омерзением смотрел на всех, в чьих алчных глазах читался калькулятор, подбивающий цену его костюма. А Мидория… Что ж. Мидория тоже смотрел на его костюм. Но он считал не цену за него, а сколько обладатель этого костюма может принести денег ему. При этом даже не рассматривая его, как потенциального «sugar daddy» или как там называется это дерьмо…? А как приятную инвестицию в будущее и равноценное бизнес-знакомство. Он был акулой в бизнесе, но Катцуки не сразу это смог понять. И тогда… Тогда это купило его. — Ха… Я… — замялся парень, бросая взгляд на бутыль вина, стоящий всю их «ролевую» сцену на тумбе, — Давай выпьем? Мне нужен алкоголь. Не удивительно. Бакуго и сам с удовольствием выпьет после такого. Диалог вышел весьма тяжёлым, и глядя на встревоженное фарфоровое лицо — он лишь ещё раз убедился в этом. Однако как же ему не хотелось, чтобы всё закончилось рядовым распитием спиртного. Тем более, что за всё это время его стояк ничуть не уменьшился в размерах, отчасти из-за того, что омега не мог ровно усидеть на одном месте и постоянно ёрзал. И пусть специально тот не делал ничего такого — это не отменяет того факта, что в штанах уже не то, что тесно. Там мокро. «Одно неловкое движение и пиздец.» — это было весьма неловким осознанием, но если задуматься, то это — именно то, чего он хотел, — «Он наверняка уже всё давным-давно заметил, но почему молчал? Так был увлечён нашим диалогом или… Не хотел вновь меня смущать?» — захотелось ухмыльнуться. — Мы можем выпить вместе, но с одним условием. — обняв руками чужую талию, Бакуго легко развязал жёлтый халат, оставляя пояс непроизвольно свисать по бокам. — Каким ещё условием? Э-эй! — спросил Изуку, с шоком наблюдая, как со в миг взятой в руки бутылки откручивают крышку, отпивая содержимое — приближаются к нему, — М-мх?! — послышались шумные глотки, а по подбородку потекла сладковато-горькая струйка бордовой жидкости. В уголках глаз выступили слёзы, и брюнет зажмурился, выпивая предложенное ему вино до последнего глотка, и продолжая поцелуй даже после того, как сладковатая горечь осталась лишь послевкусием на кончиках их языков. Разомкнув губы и смазано посмотрев на ухмыльнувшегося блондина, что с непонятной парню игривостью смотрел куда-то вниз — Изуку поднял бровь и закатив глаза, хотел рукой вытереть те остатки алкоголя, что неприятно стекали по его подбородку и шее. Но даже не успев прикоснуться к коже, он почувствовал, как теряет равновесие и его резко, но безболезненно укладывают на кровать, нависая сверху, в одной из рук держа его же атласный пояс. Натянутый и перемотанный на одной из рук, он мерцал при свете лампы, странно будоража хрупкое сердце, что билось в груди как сумасшедшее. «Когда он успел его снять?» — пронеслось и сразу было откинуто в сторону, когда его вновь притянули к себе за заднюю часть шеи. — Мы закончим поцелуями? — выдохнул Катцуки, понижая голос, и бережно слизывая в сотни раз более вкусное вино с чужого лица, спускаясь ниже и оставляя влажную дорожку, вплоть до начала ключиц, — Я бы… Хотел, чтобы ты позволил мне чуть больше. — Больше…? Например, что? — отодвинувшись и усмехнувшись прямо в распахнутые глаза, Бакуго аккуратно расправил пояс, накладывая его на раскосые, ещё более шокированные, глаза, — Зачем ты завязываешь мне глаза? — сразу же донеслось снизу. — Не задавай сейчас вопросов. — Предлагаешь мне молчать, учитывая, что я ничего сейчас не вижу? — Я могу помочь тебе в этом. — после этого омега всё же замолчал. «С закрытыми глазами ощущения в разы острее, мой принц.» — удовлетворённо смотря на смущённое лицо, Катцуки не мог отказать себе в ещё большем удовольствии подразнить брюнета, прикасаясь к нему мимолётно, нежно, вызывая предвкушающий трепет бледного тела. Глаза безотрывно следили за каждым действием, и брюнет, похоже, это ощущал, каждый раз дёргаясь, даже если к нему не прикасались. А если прикасались, то лишь задавал всё больше и больше вопросов. Бессмысленных в своём содержании и зачастую имеющие односложные ответы, на которые фыркали, хмурились и требовательно вынуждали ответить серьёзно. Хорошо даже, что брюнет не мог увидеть его лукавой улыбки, каждый раз расплывающейся ещё шире, когда он отвечал на очередное «дьявол, что ты делаешь?»… Иначе его бы уже ударили. Пусть и в шутку, но больно было бы всё равно. — Я хочу сделать тебе приятно. — прошептал он, аккуратно, расстёгивая первую пуговицу ночной рубашки, под которой всё ещё находилось вино, — Отпусти. Тебя нужно вытереть. — Я могу просто сходить в душ. — удерживая чужую руку вслепую, Изуку затаил дыхание, когда его же ладонь перехватили, и аккуратно отвели от себя, впечатывая в кровать, — Только не говори мне, что ты собрался меня раздевать. — Не полностью. — …Говори прямо. — Мидория чувствовал, что его лицо вновь начинает пылать как сумасшедшее и отвернувшись, прикусил свою же губу, и не остановился, пока не почувствовал солоноватый вкус на языке, — Что за странные формулировки…? — «чёрт, что я творю?» «Я должен остановить его.» — подумал он, но продолжал смыленным взглядом смотреть вбок и видеть там ту же светлую ткань, что и раньше. Чёртова повязка даже забирала возможность отвлечься на что-либо. — Мой принц, посмотрите на меня. — что ж, ему не ответили, и даже не повернули лица, — Неужели вы так смущены, что не можете повернуться? — вновь молчание и лишь тихо произнесённое: «я не в состоянии сейчас говорить». Как же под стать ему было сказать в такой момент что-то подобное. Бакуго усмехнулся, разглядывая беззащитно лежавшего перед ним омегу, который даже в таком состоянии умудрялся, хмуриться и скрещивать руки на груди. Однако, несмотря на грозный вид, было видно, как тот не находит себе места. Кисти рук подрагивали, губы были искусаны в кровь, и отчего-то стали сухими, а кадык нервно вздрагивал чаще, чем должен был. А ещё… он весь покрылся румянцем. Даже ключицы, не скрытые тканью, багровели на глазах, выделяя веснушки пуще прежнего. И чёрт возьми, он не мог упустить этот шанс. Слизав языком остатки вина, Бакуго облизнулся, развеивая по комнате медовые феромоны, на которые сперва брюнет даже не среагировал, но уже через несколько минут — кусал свои губы ещё сильнее. Так что у Катцуки не оставалось выбора, кроме как засунув большой палец в рот под чужой прерывистый вздох — прекратить это безобразие и слизать своими губами чужую кровь. Мидория рвано дышал. Продолжал дрожать, словно осиновый лист на ветру, что вот-вот сорвётся, но не останавливал его. Значило ли это, что ему разрешают пойти дальше? «Сперва… Блять… Надо спросить…» — мысли плясали, как черти над пламенем, и он, словно вор, добравшийся до несметного сокровища — терял разум, видя, как невинно это тело реагирует на обычные мимолётные ласки. Так что же станет с этим телом, если он сделает кое-что другое? — Слушай… Мой принц… Я могу…? Могу спуститься ещё ниже? — спросил он, чуть замявшись, глазами раздевая мягкое тело до груди, — Я буду нежен. Когда он говорил эти слова в каком-то трансе, то он даже не подразумевал полноценный секс, который, судя по всему, представил себе в голове Изуку, вмиг начиная ёрзать и говорить, что «они так не договаривались». Он краснел ещё больше, и, казалось, не знал куда деть свои руки, что метались из стороны в сторону, в итоге остановившись на собственной расстёгнутой рубашке, одна из них сминала её в кулаке. Но что было самым интересным, даже после такого — они не оттолкнули его. Брюнет просто метался, как застигнутый за откровенным воровством преступник, вжав шею в плечи и сжато отвечая: — Что- Упаси Дьявол, я… — запнулся парень, закрывая одной из рук собственное лицо, — Нет, погоди…! Ты хочешь что…? — это было слишком мило для его сердца. Вот так слушать, как монотонность властного тона сменяется нервозностью и дрожью кончиков пальцев. Знать, что только он может увидеть это выражение лица. Услышать этот голос. — Мы не будем заниматься любовью, мой принц. — устроившись между ног, Бакуго наклонился ниже, целуя маленький кулак, что так трепетно защищал бледную шею, — По крайней мере, до этого мы не дойдём, пока ты этого не захочешь. — Разве мы не слишком быстро начали продвигаться в этом? — он вздрогнул, и Бакуго нахмурился, смотря на повязку, которую изредка омега пытался снять, но поскольку он лежал на спине и одной рукой «защищал» свою шею — у него ничего не получалось, — Может быть стоит чуть притормоз- А? — Я хочу видеть твои глаза. Так я буду лучше тебя понимать. — признался Катцуки, снимая ткань и отбрасывая её в сторону и думая над тем, что всё же это было плохой идеей, а после скинул халат с хрупких плеч, медленно смотря, как тот съезжает к локтям, — А теперь скажи мне. Ты хочешь, чтобы мы остановились прямо сейчас? — спрашивал мужчина, вдыхая полной грудью сладкую вишню, окутывающую его и сводящую с ума. Но если сейчас ему скажут «да»… Если скажут, что хотят остановить это всё… Он сможет остановиться? «Чёрт, что делать, если он действительно скажет прекратить? Чёрт.» — он крепко сжал челюсть, смотря, как потемнел ранее смущённый взгляд. Что ж, кажется, его ждёт перевоплощение из «смущённого милашки» в «требовательную кобру». Даже забавно, что он любит обе эти стороны. Они были прекрасным дополнением друг друга. Превращались из одной личины в другу по команде ядовитых глаз и ни разу не путались в правильности момента. Словно Луна и Солнце. Навечно вместе и навсегда вдвоём. «Что мне ответить…?» Хотел ли Мидория, чтобы это — закончилось? Было ли для него это — чересчур? Может быть, но почему он не оттолкнул альфу сразу, как только всё начало идти по такому сценарию? Если бы ему это было противно или он был бы испуган «неподходящим временем», то ударил бы мужчину не задумываясь, как делал до этого, когда что-то подобное случалось. Но он не стал. И это удивляло. Потому что раньше такого не случалось. Как ему поступить в такой ситуации? Что ответить на вопрос? Попросить остановиться? А хочет ли он, чтобы они остановились? Или продолжать? Но… До какой степени в таком случае они могут продолжить? А Катцуки… Он просто смотрел. Смотрел и нервно ждал ответа, угадывая по глазам, что его ждёт. Но и в них ответ менялся. Брюнет лежал перед ним, полностью открытый. Чёрные волосы расплылись по кровати ореолом вокруг бледного лица. …Хотя всё же красного. Он смотрел, как дрожат розовые пухлые губы и бегают изумруды, избегая его взгляда, но давая надежду. Невозможную надежду, что ему скажут «нет». Что ему скажут продолжать, пусть и поставят кучу новых условий, свяжут по рукам и ногам и гневно буркнут, что, если что — его четвертуют без ножа. Он согласится со всем, чем угодно, если ему просто дадут согласие. — …Почему я должен позволить тебе это делать? — вместо ответа спросил Мидория, серьёзно смотря мужчине в глаза. Бакуго почти подавился слюной. «Мы что, начали вести переговоры?» — брызнул он, с юмором смотря на хмурящийся веснушчатый лик, обладатель которого, застегнув под его наблюдением все пуговицы обратно, привстал на локтях, смотря в упор. — Я сделаю тебе приятно. Я это уже говорил, мой принц. — подняв бровь, Бакуго с неким предвкушением дотронулся до угольных волос, запуская в них руку и плавясь в их мягкости. — Неубедительно. — отрезали ему, фыркнув и закатив глаза. И увернулись от его теплой руки. Что ж. Иногда он удивляется тому, как быстро этот человек меняется в настроении. — Ах, неубедительно значит? — силой надавив на плечи, тем самым заставляя омегу вновь лечь, мужчина прижал обе руки к кровати по сторонам от макушки и ухмыльнувшись, придвинулся к красному уху, шепча заниженным голосом, — Я доведу тебя до такого наслаждения, что ты не забудешь этот день. Даже не вставляя. Что ты на это скажешь, дорогой мой принц? Доведёт его до… Чего…? Он правильно услышал? Какого чёрта речь зашла об этом? Разве в планах блондина не было что-то вроде обычных приставаний и, может быть, лёгкого петтинга? Но если речь идёт о наслаждении… Хотя, что именно альфа может считать наслаждением? Может быть, он поспешно решил, что это что-то настолько вульгарное? Ведь в любом случае сейчас он попросту физически не способен реагировать на ласки «по-омежьи». Не в его нынешнем состоянии, когда ему самому не удаётся удовлетворить себя до крайней точки. Хотя он использует вещи пожёстче каких-то там эротических прелюдий. Или Бакуго думает, что сможет удовлетворить его, как остальных? Сколько у него там было сексуальных партнёров до него? Наверняка много. И он судит его случай с другими? Ну не дурак ли? Как можно быть настолько самоуверенным. Стоит немного ему разъяснить за ситуацию, о которой он знать не знает. Чтобы сильно ни на что не рассчитывал и после не распускал пламенных речей о том, что «быть такого не может». А ещё лучше, чтобы отказался от этой бессмысленной идеи и они, поцеловавшись, продолжили комфортно пить вино. А наслаждение вещь не особо и необходимая. Хоть когда-то Мидория и искренне любил этим заниматься. Но сейчас ему будет всё-таки спокойнее делать это одному. В темноте, да с американской музыкой на фоне. — Ха. Ты можешь вызвать реакцию моих феромонов, но моё здоровье всё ещё не в лучшем состоянии, чтобы я мог кончить, если ты об этом. — простодушно сообщил Изуку, дьявольски смотря из-под ресниц и с удовольствием разбивая сладострастные мечты в этой похотливой голове, — Так что можешь даже не стараться. Ничего не выйдет. Тем более от простых прелюдий. Ты, может, привык к простому «лизнул — реакция», но нет. Со мной так не получится. Завязывай. «Во-оу, какая тирада из мыслей. Он настолько уверен в том, что не сможет? Неужели сам пытался, да ничего не вышло?» — Бакуго внимательно осмотрел практически вновь бледное лицо, что отвело от него, нависающего сверху, взгляд, и в итоге выдохнуло, ожидающе зыркнув, когда он примет «правильное» решение и отпустит его. Но кто сказал, что он будет принимать такое решение? В его голове такой «правильный вариант ответа» является ошибкой. — Звучит, как вызов. — оскалился мужчина, вынуждая изумруды распахнуться, а их хозяева знатно остолбенеть. «А?» — Не знаю уж какие тёмные дела ты проворачивал. Один или с кем-то… — при мысли «с кем-то» Катцуки гневно дал себе затрещину не думать об этом, — Но я более, чем уверен, что смогу тебя удовлетворить. Ты в курсе, что это можно осуществить и без разрядки? — специально занизив собственный голос, Катцуки вожделенно смотрел на застёгнутую вновь рубашку, перебирая обе схваченные руки в одну свою, — Будет неловко, если ты попросишь «добавки». — Я не- Дьявол. — иногда у Изуку есть подозрения, что блондин просто отказывается его слышать, — С ума сошёл? Чего я не ясно объясняю? Попробовать хочешь значит? — саркастично посмеявшись, спросил он, — И каким образом? И Бакуго увидел, в какой иронии и предвкушении своей победы — сверкнули аквамарины, не дающие ему даже маленького шанса на победу. Но он более чем уверен, что он может это сделать. Мидория мог спать с кем угодно. С блядскими ничтожествами или с разнообразными игрушками, балуясь ими, как ему было угодно, но сегодня это тело отреагирует на него, и когда брюнет будет душиться в удовольствии — он молча поцелует его, ухмыляясь в шокированные томные глаза. — Тебе на листочке написать? — наклонил мужчина голову. — Ага, и прислать на электронную почту. С его-то работой это можно даже было бы рассматривать, как метод виртуального секса. Вряд ли личная почта омеги доступна кому-либо ещё, кроме него самого. Но пока Катцуки отложит эту идею. Хотя в будущем такому можно найти применение. — Так что…? Дашь мне свободу действий? Я помню все «нет». — ласково шептал блондин, зная, что сейчас ему главное не спугнуть резкими движениями этого хищника. Он ловко подцепил пуговицу, на пробу расстёгивая одну и внимательно смотря на тень, что легла на аристократичное лицо. Оно, будто выточенное из камня, смотрело так, будто не простит ни единой ошибки. В своей идеальности оно ждало такой же идеальности от него. Одно движение и его голова полетит с плеч. Катцуки чувствовал это. Ощущал кожей. Сглатывал, поддевая вторую белую пуговицу на тёмно-серой ткани. Знал, что молчание этого человека слишком громкое, и смотрел за глазами. Глазами, что пожирали его душу так, словно она — лёгкий завтрак. Снисходительно и превосходно. Насторожено. Словно тот, кто наметил жертвой того, кто жертвой для него не является. Но вместе с тем, готовый напасть в любую секунду. И это… Возбуждало. — В прошлый раз, когда ты помнил все «нет» — ты их обошёл. — сбито выдохнул Изуку, чувствуя, как ловкие пальцы расстегнули уже четвёртую пуговицу, почти добравшись до живота, но так и не распахивая его рубашку. — Тебе понравилось. «Вот ещё.» — Я не говорил такого. — безапелляционно зыркнул Мидория, ухмыляясь, и чувствуя, что хватка на его руках ослабевает, пока Бакуго нежно проводит подушечками пальцев по центру его грудной клетки. — Но и не говорил обратного. — нервно посмеявшись, мужчина отпустил чужие руки, хватая обе стороны глубокого ворота и притягивая к себе Изуку, дыша ему в губы, — И ты можешь остановить меня в любую минуту. Помни об этом. — отчего эти губы были ему так мягки? Почему роскошная вишня, что медленно плавилась под его мёдом — заставляла его наплевать на обещание и прямо сейчас взять Мидорию так, как он не брал никого до него? Страстно, долго и мучительно свирепо даже для него самого. Любая поза, игрушка, поверхность — он бы согласился на всё, но нет… Для этого ещё слишком рано. Он знает настоящую грань дозволенного. А ведь Изуку даже не опробовал его секретное оружие… Феромон бренди. Которым он пользуется в таких случаях очень редко, но для него — в любое время. «Я сошёл с ума…» Ему невнятно промычали ответ.