Мираж моих воспоминаний

Стыдно было признавать, но Изуку уже решил не останавливать его, по крайней мере, пока это всё не приобретёт слишком уж крутой поворот. Зачем останавливаться, если им обоим, похоже, это необходимо? Чтобы что? Время не бесконечное и моментами нужно научиться им пользоваться. Так он себе говорил, стараясь не смотреть, как альфа берёт его за распахнутую сорочку. В ту секунду, когда он впервые распахивает чужую рубашку и видит, как Изуку всё же отводит взгляд в сторону, теряя былую уверенность и явно останавливая себя от мысли прикрыться руками — он сам едва остановил себя от того, чтобы прикрыть рот ладонью в не верящем экстазе. Он ожидал чего угодно. Когда он фантазировал себе по ночам, воображая какой будет та сокрытая в роскошных одеждах кожа — он представлял что-то невинно-мягкое, шелковистое и идеально белоснежное. Он воображал себе милые изгибы, утончённую талию и веснушки. Веснушки, которые рассеивались бы по всему телу. Но, Господи, он ещё в жизни так не ошибался. И не был так чертовски рад своей ошибке. Проведя пальцами по центру от ключиц к пятой пуговице, Бакуго взглянул на Изуку, который не спешил ему отвечать тем же, отвернувшись ещё больше. Обрисовав прикосновениями мелкие солнечные поцелуи, рассеянные по центру груди — он повнимательнее рассмотрел и коричневый, будто порез шрам на шее, давно заживший, но выглядевший так, словно был значительно свежее, чем если бы его поставили в детстве. Он помнил, как Мидория рассказывал ему об этом шраме, пусть и всего одним словом. Больше он не поднимал эту тему, но всё-таки откуда у него возник этот резанный шрам? Все эти метки прошлого украшали вполне подтянутое, мужское тело, с видимыми кубиками пресса и небольшими мышцами, указывающими, что омега всё же был в хорошей физической форме. Определённо не в той, в какой бы мог быть, если бы занимался спортом с ним, но всё же он редко встречал такие хорошие мышцы у омег. А вот насчёт веснушек он не ошибся, и его фантазии оказались правдивыми. Те действительно были усыпаны по всему торсу, вызывая желание поцеловать их все поочерёдно. Без остановки и возможности брюнету перевести дух. «Как такой мир смог сотворить что-то настолько прекрасное?» — проглотив эти слова, он повёл взор ниже, любуясь полупрозрачностью мягкого на ощупь тела и такого горячего, в отличии от ладоней. Кожа была по-дворянски бледна. То ли от того, что омега редко бывает на солнце, то ли от того, что сама природа подарила ему столь изысканную белизну этих рельефов. Однако из-за бледноты выделялись ореолы сосков, привлекая розоватым цветом и маня к себе без слов и пошлых движений. Серьёзно, Мидории ничего не нужно было делать, чтобы соблазнять его. Он соблазняет одним своим нахождением рядом. — Слушай… Хватит так смотреть. — показательно равнодушно выдохнул брюнет, искоса глядя на недоумевающее лицо и бурча, — Я всё могу понять, непривычно видеть такую картину, но ты хоть вид делай, что ты тактичный человек. — зачем так упорно разглядывать его шрам и проводить по нему пальцами несколько раз? — О чём ты? — …Прикидываться вздумал? — саркастичный растянутый смех даже для него самого звучал отвратительно, но реагировать по-другому он не способен, — Я о шраме, конечно же. Я себе хоть и говорю, что «шрамы украшают мужчину» и всё такое, но ни один шрам не стоит того, чтобы им восхищаться. — не выдержав и всё-таки скрестив руки на груди, чтобы хоть немного ту прикрыть, Изуку вновь посмотрел в сторону. «Каждый из них несёт в себе невообразимую боль и страх. Какое тут «украшение»? Скорее напоминание. На всю жизнь.» — ему могут говорить что угодно, но даже то, что он сам пытается себе внушить… Даже в это ему не верится. Потому что нечем тут гордиться. Он мог и не допустить этого. Должен был. И если бы сделал, то шрамов бы и не было. Ничего ему ни о чём бы не напоминало. Вкус поражения и беспомощности перед ужасом, от которого ему удалось убежать лишь с чьей-то помощью. Именно таковой он видит эту смертельную метку, сияющую на его теле всякий раз, когда он одевается перед зеркалом. Нет в ней никакой красоты и мужественности. И чести тоже нет. Он не получил её в бою или драке. Он фактически не смог ничего сделать, чтобы сейчас эта коричневая полоса не уродовала его горло, благо, всегда скрытое рубахой. Оставленный кем-то безлико ютящимся в его памяти — он не упустит момент, дабы показать ему, что он не такой уж всемогущий и бесстрашный. Он обычный. И всегда был таковым. И сейчас он лишь портит его и так не самое идеальное тело. К сожалению, если шрамы на лице и шее он может спрятать косметикой, дабы самому их не видеть и не дать увидеть другим, то спрятать их от себя навсегда у него никак не получится. От других их может скрыть одежда и его выученное непроницаемое «всё нормально», но, когда слова заканчиваются и он тяжко вздыхает, подходя к зеркалу после душа — он наедине сам с собой. И врать себе у него получается из ряда вон плохо. Если бы их когда-то увидела мама, то сказала бы, что он «стал уродливым» и «теперь будет значительно сложнее найти ему пару». Хотя, будто он её ищет, ха… «Почему я опять возвращаюсь мыслями в это самокопание? Не время сейчас.» Но даже так, физические шрамы можно показать и этим ты всё объяснишь любому человеку, найдя и поддержку, и сочувствие. Хотя, кого он пытается обмануть. Хотя бы избежишь лишних вопросов. А вот то, что прорезано скальпелем внутри тебя — просто так показать никому не сможешь. И случайно их никто не увидит. Это как чертёж. Макет есть, результат понятен, но при плохом свете его не увидеть. — Почему ты… Почему ты такое говоришь о себе…? — кладя руку на предплечье, что застенчиво скрыло всё «смущающее», Бакуго озадачено глядел в помёрзлые изумруды. — Потому что это правда? Я умею смотреть ей в глаза, знаешь ли. — они будто говорили по пластинке, заезженной, затёртой и досконально выученной, — Так что уйми, пожалуйста, свой интерес и сделай вид, что ты его не увидел. — Изуку обнял себя сильнее, прижимая руки к груди. Боже, он уже начинает уставать от этих тяжёлых разговоров. Они высасывают из него жизненные силы в разы быстрее. Разве они вообще должны говорить о чём-то столь серьёзном, когда их целью было просто удовольствие? Надо было ли ему просто промолчать? Он ведь всегда молчал. Так почему в этот раз ему вдруг захотелось выразить своё мнение? Идиот. — Но ты прекрасен. — и это была правда. Катцуки не видел кого-то красивее за всю свою жизнь. Все его пассии, с кем он встречался раньше — не были писанными красавицами. А на фоне Мидории — всухую проигрывали ему в самом начале. Их даже сравнивать глупо. Да даже если бы брюнет и не обладал привлекательной внешностью — его обаяние и ум всё равно бы утёрли им нос. Как когда-то он сделал с Миной на одном вечере, после чего заголовки только и кричали об этом в twitter. Он сам тогда словил нереальную волну наслаждения, когда эта паршивая скандалистка первая покинула ринг с рожей проигравшей, хотя раньше всегда оставалась с апломбом победительницы. Незаслуженно причём. — Льстить и утешать меня не надо. — та правда, которую Мидория не признает в упор, — Я не люблю, когда меня жалеют. Вскинув бровь, Катцуки недовольно обмыслил последние слова, прищёлкивая на них языком и нежно прикасаясь губами к рукам, целуя их. Мидория упорно делал вид, что не замечает этого, хоть устами Катцуки и ощущал этот прошибленный ток, что растёкся по всему его бледному телу. Скрывает до последнего. Ну что ж. Бакуго внимательно осмотрел раскинутую перед ним голую и беззащитную шею, которую никто не «защищал» и выпустив больше медовых феромонов — наклонился к ней, мокро целуя дорожкой вниз. Ниже уха и спускаясь к ключице прямо там, где находится неприглядный шрам. На это действие последовал рваный вздох, прерванный сомкнутыми губами и гневной неудовлетворённостью брюнета, похоже, от самого себя. Он что себе там поставил цель «не возбудиться», что ли? «Наверное всё-таки стоило промолчать. В конце концов, сейчас не тот момент, когда мы должны обсуждать что-то такое.» — обречённо выдохнул Изуку, разочарованно улыбаясь, чтобы из него не вырвался смешок. Сложно было в таком настроении расслабиться и отдаться моменту. А такое настроение у него было всегда. Он меланхоличен и это неизменная часть его самого. — Я и не собираюсь тебя утешать. Было бы, блять, за что. — пронзила слух фраза, и он перевёл глаза на решительное адское пламя, — Кто тебе вообще сказал, что твою красоту хоть как-то портят такие милые особенности, мой принц? — на такую формулировку он фыркнул, не сдержавшись и в открытую тихо посмеялся, унимая дрожь плеч от смеха: — Особенности…? Это изъяны. — Катцуки больше не стал это терпеть. — Un chef-d'œuvre de l'art, même après le vandalisme, ne cesse pas de l'être. Tu sais? «Шедевр искусства даже после акта вандализма не перестаёт им быть. Знаешь?» — у него получилось завоевать внимание парня, что смотрел теперь прямо на него, — Peu importe à quel point les gens gâchent la beauté historique vieille de plusieurs siècles, rien n'en sortira. «Сколько бы люди не портили вековую эпохальную красоту — у них ничего не выйдет.» — поцелуи вновь прошлись по шее, стекая вниз и упираясь в руки, которые тихо обхватили своими, разводя по сторонам, — Parce que la beauté, si elle existe, vit pour toujours. Ce n'est pas seulement dehors, tu sais? «Потому что красота, если она есть, живёт вечно. Она не только снаружи, понимаешь?» — рваные, тягучие, лёгкие и тёплые поцелуи были усеяны по всей груди и единственное, что сейчас тут было не тронутым — розовые бусины сосков. — Не говори о таких высоких вещах… — глубоко дыша, медленно отвечал Изуку, хмурясь на то хитрое лицо, которое он видел перед собой, когда мужчина отрывался от его тела, — Целуя меня вот так… Бакуго промолчал, ухмыляясь и вожделенно смотря на губы, которые сразу были накрыты его. Было жарко. Невыносимо тесно и жарко. Настолько, что у него спёрло дыхание. Казалось, в комнате, довольно просторной ранее, стало настолько мало места, что ему не хватало кислорода, чтобы вдохнуть полной грудью, и глядя на Изуку ощущалось, что у того были такие же проблемы. Но, несмотря на это, он мог сдерживаться почти так же успешно, как и раньше. Мог. Пока не услышал первый полустон, что прорезал его слух, как только он начал облизывать чувствительную грудь. Он тут же почувствовал, что его тонкие штаны были промочены его же семенем. «Блядство. От одного стона. Хотя, плевать. Мы только начали.» — продолжая, Бакуго мельком посматривал на омегу, который теперь прикусил губу, стараясь больше не издавать ни звука, — «Скрываешь слишком «бесстыдные звуки», мой принц?» — Мой принц, зачем так терзать свои губы? Здесь только мы с тобой. — убрав руку от второго соска, Катцуки прислонил её к искусанным губам, оттягивая нижнюю вниз, и влюблённо шепча, — Никто нас не услышит. — Я в кур-рсе. — заторможенно произнесли эти вишнёвые губы, которые покраснели от их недавнего поцелуя и будто просили ещё, — Какая тебе разница? Я так хочу. Просто продолжай. — глаза будто потемнели на несколько тонов, и чуть приоткрытые губы старались бесшумно дышать. «Так, значит, вот каким ты бываешь в такие моменты? Как соблазнительно.» — разгладив губу пальцем, Бакуго склонил голову набок, ощущая, как возбуждение вновь зарождает жар у него внутри, — «Опасная маленькая змейка. Моя змейка.» Чужая одежда мешала. И пусть скинутый ранее халат лишь создавал фон и не скрывал желаемые участки, рубашка, наоборот, служила помехой, пусть и была почти полностью расстёгнута. Подцепив пальцем ещё одну пуговицу, Бакуго хмыкнул на то, как омега затаил дыхание, словно загнанный в ловушку зверёк, смотря на него, а после на его руки. Те продолжали до тех пор, пока вся рубашка не была распахнута, лишь раскидываясь на плечах. И когда до него донеслось требовательное «Хватит любоваться. Продолжай.» с раскрасневшимся лицом и туманными глазами — он сощурился, хищно подхватывая подбородок и томно спрашивая, понижая голос: — Приказы, значит, теперь мне раздаёшь? — Ну я же «твой принц»? — незамедлительно ответили ему, с вызовом отряхивая волосы и улыбаясь во весь рот, оголяя клыки, — Принцы раздают приказы. Ему, по ощущениям, хватило секунды, чтобы у него снова встал. Даже без стимуляции. И смотря на лукавую пелену полуприкрытых век, он вновь приблизился к этим искусанным губам, слизывая едва застывшую кровь и проникая в рот языком, лаская слух ответными вздохами и протяжными короткими мычаниями, что, превращаясь в выдох, заставляли чувствовать возбуждение ещё больше. Он хотел слушать его стоны. Проведя рукой от груди и к боку талии, Катцуки приблизился к началу бедра, легко подцепляя пальцем слабую резинку домашних брюк, лишь на мгновение отрываясь от губ и видя перед собой распахнутые глаза и взгляд, моментально упавший вниз к его руке. Будто там было что-то такое, что омега хотел бы спрятать от него. — Ха… Блять, да ты меня с ума сведёшь… — спустившись рукой ещё ниже, он прислонил ладонь к коже, замирая на месте, как ошпаренный, чувствуя одну лишь кожу. Голую кожу. — Эй! Куда полез?! Не думай даже! — в лёгком крике проговорил омега, тут же рукой останавливая мужчину и отрывая его замершую руку от своего бедра. Благо, только бедра. — Ты без… нижнего белья? — отойдя от шока, Катцуки с не верящей полуулыбкой уставился в стыдливые радужки, которые забегали под ним и вновь прислонил руку к коже, заставляя теперь сосредоточиться только на нём. И это сработало. Надо же. Какое приятное открытие. Признать честно, такого он не ожидал. Человек, который живёт за четырьмя замками, ставит всё, что только можно на сигнализацию и одевает велосипедки под деловой костюм — спит без белья. И дело даже было не конкретно в этом. Нет. Он не надел бельё, когда они были одни. Наедине друг с другом. И вот так беззастенчиво сидел на диване рядом с ним, пока он даже не подозревал об этом. Он бы даже не понял, вспоминая, как уверенно Мидория вёл себя, ничуть ни краснея и ни бледнея. Словно это у них в порядке вещей. И чёрт возьми. Понимая это сейчас. Как же чертовски горячо выглядело всё то, что они делали ранее. Даже жаль, что он не знал об этой увлекательной особенности раньше, он ведь столько раз оставался у него ночевать. Сколько можно было бы сделать «случайных» горячих ситуаций, неловко хватая за бедро при падении чуть выше положенного. — Я не надеваю его на ночь. Мне в одной пижаме спать удобнее. — выдыхая и пряча глаза, Изуку с нажимом зарычал, — Ты можешь отпустить?! — М-м-м… Нет. Теперь я в предвкушении. — легко отказавшись, Бакуго отодвинулся, смотря вниз, а после на брюнета, плодовито улыбаясь. Как беззащитно он лежал перед ним. Его драгоценный изумруд. — В каком, Дьявол тебя побери, предвкушении? — нарычали на него и, блядство, видеть такого омегу, это… будто плод его собственного воображения возник наяву. — Там у тебя тоже веснушки? — с чистым любопытством спросил он, сжимая рукой бедро сильнее, но пока не сползая вбок к горячему паху. Мягкая кожа соблазнила его на то, чтобы сжать это бедро сильнее. «Нашёл, что спрашивать!» Как у него до сих пор не задёргалась бровь от таких вопросов? Мало того, что эта рука внизу заставляет нервничать, так ещё и блондин, продолжающий ласкать языком то его грудь, то его губы, а то и вовсе хаотичными мелкими метками украшающий всё его тело, не давая здраво обдумать, что вообще происходит, и спокойно вдохнуть. Его было слишком много. Феромонов было слишком много. Мёд обволакивал его горло, и он практически мог поклясться, что это ощущалось так, будто он пил майский мёд большими глотками, без остановки, лишь изредка запивая непонятно откуда взявшимся бренди. Почему «грубый» феромон вообще проявлялся сейчас? И почему эта «перчинка» среди сплошной сладости так сводила его с ума? Сил задать все эти вопросы у него попросту не было. И всё, что он мог сказать, а точнее прокричать сейчас было лишь пресловутое: — Бакуго! — Не Бакуго. По-другому. — прошептали ему, после склоняясь вниз к штанам. — И ты перестанешь? — Изуку вздёрнул бровь, настороженно смотря, как мужчина спустился вниз, почти полностью оголяя его правое бедро и играясь теми самыми веснушками на нём, тыкаясь в них пальцами. Тот взглянул на него, выискивая что-то в глазах. А после выдохнул, улыбаясь. Похоже, отказа он там не увидел. Потому что Изуку точно не хотел бы, чтобы он сейчас прекратил. Он не мог перестать думать о той жаркой, словно настоящее пламя, ладони, лежащей на его бедре и поглаживающей его время от времени так, будто она гладит его руку. И его смущал даже не тот факт, что эта рука вообще прикасалась к нему, а тот, что она почти оголила его. Лишь вторая, будто издеваясь над ним, целомудренно придерживала на нём штаны, которые он и сам держал, как в последний раз. То краснея, то бледнея он смотрел на то, как Бакуго беззастенчиво целует выпирающую косточку, спускаясь вбок к чувствительной зоне, но так и не доходя до неё, а между тем Мидория к этому времени уже покрывался мурашками. Первый укус заставил его чуть вскрикнуть и, гневно смотря на, облизавший поставленную метку, язык, а после в невинные глаза, сказать: — Нарушаем, значит? — Смиренно не понимаю, о чём ты. — хмыкнул блондин и, смотря на то, как обе руки держат резинку штанов, которой давно пора была слететь — он положил ранее придерживающую второе бедро ладонь на пах, ухмыляясь, — Я не перестану. — стыдно признать, но омега не был разочарован таким ответом. «Чёрт возьми, что мне делать?!» — в его программе не было прописано варианта, кроме как «ударить» в случае неповиновения. Но бить же он не будет. Ведь ему это нравилось… «Мне это нравится?!» — как зарядить пистолет и застрелить ненужные мысли? Хэй, окей Гугл! — Тогда к чёрту. — брызнул он, закатывая глаза. Чёрта с два этот бесстыдник услышит от него «mon cher» сегодня ночью. Страшно было представить, что с его дальнейшей судьбой может сделать это простое обращение, если он всё-таки осмелится его произнести вслух. Катцуки выразительно посмотрел на него, помолчав с минуту, из-за чего уже сам Мидория начал беспокоиться о том, всё ли с мужчиной хорошо или его коротнуло от сказанного ответа? Потому что очень было похоже на второе. Но опасения развеялись в ту же секунду, как альфа с лёгкостью убрал его руку, что отчаянно держала ткань брюк и натягивала её наверх, и лишь на секунду взглянул ему в глаза, пристально и будто что-то спрашивая. Чёрт бы его глаза побрал, видимо, ответил согласием, после чего мужские глаза опустились вниз, и с явным экстазом смотрели на… О, Дьявол. Бакуго не медлил, оголяя его бёдра полностью и рассматривая открывшийся вид так пристально, что он даже не сразу смог сообразить, что только что произошло. А когда понял на что он дал согласие, чуть не заорал в голос от смущения. Он едва успел прикрыться ничтожной тонкой тканью своего же халата, стыдливо-гневно смотря, как блондин, лукаво улыбаясь и аккуратно прикасаясь подушечками пальцев через внезапно появившуюся ткань к его не эрегированному члену, сказал: — Надо же, он так покраснел. Как мило. — видимо, на секунду он всё-таки увидел то, чего видеть был не должен! — Т-ты! Т-ты что делаешь?! — воскликнул Изуку, стараясь на локтях отодвинуться от явно что-то задумавшего взора. — Ты ведь так давно не чувствовал наслаждения, мой принц. — остановив потуги брюнета «сбежать и скрыться», Бакуго слез на пол, грубовато пододвигая парня к себе за ягодицы, и остаточно снимая надоевшую ткань штанов пусть вместо неё преградой выступал теперь халат, — Разве я могу позволить своей омеге выйти сегодня из этой комнаты не удовлетворённой? — Мидория сглотнул, хмурясь от чувства нового укуса на внутренней части бедра. А после ещё нескольких, жар от которых он уже чувствовал весьма отчётливо. Они мелкими метками появлялись вокруг той зоны, что была им прикрыта. И пока мужчина продолжал оставлять на них мокрые дорожки, спускаясь ещё ниже, его вторая бледная рука отчаянно схватила его за волосы, максимально аккуратно, но с силой отрывая его от попыток спуститься совсем уж туда, куда не следовало. Хотелось взвыть от того, что он не мог остановить этот хаотичный беспредел, заливаясь краской и взвинчено крича, когда у самого в уголках глаз выступили слёзы: — С ума сошёл?! Что ты уже- — намеревавшись остановить блондина от вампирских потуг ровно в тот момент, когда мужчина убрал его же руку с прикрывающей ткани и, держа её, всмотрелся на подрагивающую плоть, через ткань кладя на неё руку и легко сжимая: — Увидишь. — мужчине нравилось смаковать брюнета, пусть и мелкими глотками. Первые ритмичные движения странно отзывались в нём импульсами. Не убирая ткани Катцуки всё равно умудрялся дарить ему странную дрожь, которая, разливаясь по всему телу, заставляла глубоко вдохнуть. Вдохнуть феромоны бренди, которые неведомо ему расслабляли так, словно были его личными транквилизаторами. Когда он делал это сам, то ощущал нечто похожее, однако в этот раз всё ощущалось острее. Дело в феромонах же? Или в мужчине, что со странным наслаждением дрочил ему, посматривая на его реакцию так, будто уже выиграл спор и лишь ждал, пока он признает своё поражение. Каков хитрец. Он остановился на секунду, натягивая, не играющую толком никакой роли — жёлтую ткань на его член, наклоняясь к нему и заставляя тем самым сжать пшеничные волосы крепче. Смотря на то, как мужчина умело уже языком скользит по его плоти, Мидория жмурился от каждой ответной дрожи собственного тела, отвечающего на эти ласки, даже не спрашивая у него разрешения. Неожиданно он ощутил, что стимуляция прекратилась, и, не успев открыть глаза понял, что это было лишь затишьем перед бурей, после которого мужчина стал вбирать его член ещё глубже в горло, вызывая пламя и странную, действительно странную реакцию. Такую, как будто его тело могло испытать эрекцию прямо сейчас. И если бы не, явно мешающая ему ткань, он бы вобрал его полностью. Но к удивлению, он даже не пытался её снять. «Почему… Почему я так на него реагирую…? Это из-за того, что мы-» — его покрывало волнами непонятного жара и мурашками, скользящими по его коже, — «… подходим друг другу?» — он не смог контролировать то, как вишня взмыла в воздух, словно пелена душистого парфюма. Бакуго не смог удержаться, чтобы специально не вдохнуть её слишком шумно. И Катцуки почти чувствует, как дрожат стройные ноги позади его, не зная, обхватить ли его или всё же дать больше доступа. И без слов он прижимает их ближе, устраиваясь, как между двумя подушками и сразу видя, насколько ошеломительное стало лицо напротив — усмешка сама заиграла на его устах ещё до того, как ему бы что-то сказали. Прохладное, но по-зверски жаркое сейчас тело под его умелыми руками плавилось, словно соты мёда, что расплывались под руками вожделенной испариной. Каждый отклик и дрожь чужих рук он улавливал почти машинально, распространяя феромоны спокойными волнами и наблюдая, как, пытаясь незаметно их вдохнуть — Мидория хмурился каждый раз, когда его «ловили» на горячем. Он чертовски хотел зайти дальше. Хотел большего. Но, зная о «правилах» — позволял себе лишь шептать об этом, словно в бреду. Слушая ответные шумные вздохи. Никогда они ещё не были такими желанными. — По-моему, это начинает походить на… — Изуку не нашёл в себе смелости произнести это слово вслух. Но они оба поняли, о чём он. Катцуки хмыкнул, сжимая влажную от пота грудь, вовсе не случайно задевая затвердевшие соски, и вынуждая омегу зашипеть, попутно шепча ему на ухо различные пошлости о том, как бы горячо брюнет выглядел, если бы он прямо сейчас начал вдалбливать его в кровать. Снял бы с него последние тряпки, и выучил бы его тело «от и до», пока Мидория не свалился бы обессилено на кровать. И что-то подсказывало, что выносливости омеги хватило бы на более, чем три раунда. Конечно, в ответ ему закатывали глаза на это, привычно прищёлкивая языком и отвечая, что это «звенящая пошлость», а сам мужчина «бесстыдник, коих ещё свет не видывал», но и словом не обмолвились, чтобы он прекращал. И он не прекращал. Он наращивал темп. «Какая приятная на ощупь… Теперь и у меня появился фетиш на тебя, мой принц.» — давно пора было чем-то ответить на любовь Изуку к его пониженному тембру. Этой любовью стала мягкая грудь. — Знаешь, мне стало интересно… Ты ведь удовлетворял себя всё это время сам, верно? — смахнув ресницами пот, что начал спадать со лба, Мидория крайне многозначительно глянул на это подобие тактичности. — Что за вопросы ещё такие…? — смазано протянул брюнет, размякая, когда большая рука, вновь сменившая язык, стала водить по плоти ощутимее, вынуждая сказать ответ, — Да… Сам. — И как ты это делаешь? — облизнувшись, Бакуго плодовито посмотрел на лицо, что цветом спелого персика залилось со лба, до ключиц, а сам его обладатель тяжело дышал. «Какое зрелище… Мой принц…» — он ловил такое удовольствие, смотря на эту застенчивость, с которой ему отвечали, а после гневно зыркали, вздыхая. Как же он хочет его укусить. — Тебе не всё ли равно? — но всё равно мог сказать что-то эдакое. Мидория не был бы Мидорией, если бы не задал такой вопрос. — Как видишь, мне очень интересно. — пожал плечами блондин, попутно удивляясь тому, что при такой активной стимуляции омега всё ещё не кончил. Было ясно видно, что тело реагирует. Что оно отвечает как на его феромоны, дурманя в ответ так, что у него плавился мозг, так и на его ласки, однако будто отвергало саму мысль, чтобы получить удовольствие таким способом. Возможно, проблема была не в физическом проявлении? Возможно ли, что дело в голове? Он просто боится испытать удовольствие от секса с кем-то? Он не знает об этой части его жизни практически ничего, а то, что знает — не объясняет и не показывает всего. Возможно ли, что этот паршивый двумордый ублюдок мог принуждать его? Или обойтись с ним слишком грубо? Или проблема была в ком-то ещё, кого он даже не знает. Вариантов было много, но если он даже спросит о таком напрямую, то Мидория промолчит или съедет с темы. Но он видел, что проблема была в этом. По глазам. Да, как ни странно, он начал понимать ту речь, которой говорили пылающие жаром александриты. А значит, ему стоит немного сбавить пыл. Если дело в чём-то таком, то спешить точно нельзя. Даже, если раньше ему было бы плевать на такие проблемы у человека, с кем он просто переспит или поиграет в отношения и разойдётся, то сейчас он хочет обратить на это внимание. — Ну… Игрушки всякие. Да и руки никто не запрещал. — растянуто мычал Изуку, вздрагивая тому, что лицо блондина вновь было напротив. Близко и улыбаясь ему прямо в лицо. «Почему ты так смотришь на меня? Почему смотришь так внимательно, будто что-то понял?» — озадаченно вглядываясь в лавовые озёра, Изуку чуть нахмурился, — «Что ты мог понять…?» — ему не давали думать. — Игрушки, значит…? — внимательно всматриваясь в реакцию, Бакуго продолжал нежно касаться парня снизу, видя неожиданное смятение на веснушчатом лице, — И какие? Есть предпочтения в них? — Дьявол, ну вибраторы различные, массажер-ры… — запинался он, не в силах до конца сосредоточиться на появившихся опасениях, — У меня не такая большая коллекция… Как ты думаешь. — прикусив губу, он тихо промычал, когда теплом обожгли чувствительную головку, а лицо перед ним медленно, нарочито медленно стало целовать его, будто имея свой план, — И в плане пред-дпочтения…? Для него не было проблемой понять, почему ему трудно возбудиться до конца даже наедине с самим собой. И дело тут было не в противной измене Тодороки и не в том, что из-за их связи он был вынужден сделать после аборт, дабы ребёнок не рос, как он — тихой тенью в углу квартиры, видящей всё, что творилось на свету. Тем самым возненавидев даже мысль о том, что кто-то может ещё раз так воспользоваться им. Нет. Дело было не в этом… Не только в этом. А в одном случае, который случился с ним в тюрьме. На первом году его заключения. И который подарил ему этот противный коричневый шрам на шее, который мог стать его последней раной в жизни, если бы не счастливое стечение обстоятельств. Если бы волей госпожи Судьбы его бы не спасли, спугнув тех, кто хотел над ним надругаться. Ох, он хорошо запомнил тот день. Так хорошо, что аж тошно. Лучше бы он его забыл. — Ну размер, например? Режимы? — ох, он забыл, о чём их диалог. Но нахмуренные светлые брови говорили, что эти вопросы — сейчас второстепенные. — Зачем тебе это? — чуть нахмурился Изуку, но тут же сбито простонал себе в руку, едва ли рука вновь прошлась вдоль его члена, — Чёрт побери… Наверное сантиметров восемнадцать…? — почему говорить это так его смущало? — Я предпочитаю классику…? Какого чёрта я вообще тебе это говорю? — он гнусно посмеялся, виня себя всеми чертями, что в его голове именно в такой момент начали всплывать сцены из того дня. — Оу, тебе нравится такой размер? — он посмотрел на Бакуго, который, кажется, уже вновь прочитал его, как открытую книгу, убирая руку снизу и опираясь на неё, возвышался над ним и тихо говорил с простодушной полуулыбкой, — Даже неловко, что у меня больше. — В этом главное толщина и умение, знаешь? — так же тихо ответил Мидория, чувствуя, что его спросят о том, о чём он молчал многие годы. «С таким плутоватым языком ты называешь меня — бесстыдником?» — но то долгожданное наслаждение, которому ему давали эти даже невинные объятья — прощали всё. Жаль, что они не оставили на нём никаких следов. Даже царапин на спине. Он бы хвастался ими. Мидория же смотрел куда-то вскользь, дрожа до самых кончиков пальцев и как бы он не хотел остановить эту дрожь — она лишь прибавлялась. Мысли были в другом, он сам был в другом месте, но тело продолжало реагировать на уже совсем невинные ласки. Продолжало реагировать так, будто сейчас всё точно будет так, как он захочет. К нему прикасался чужой торс, а широкие плечи почти полностью скрывали от света той лампы, которая ранее казалось домашне-уютной, а сейчас раздражающе-разъеденной, словно её кислотой облили и заставили жечь другим глаза. Рубины смотрели на него так, будто он был для них неведомым светом, направляющим к долгожданному спокойному берегу. Тихой гавани, где успокоится эта мерцающая душа и успокоит его этим же лёгким прикосновением губ к его щеке. Обманывать себя в том, что он не хотел слышать тот вопрос, который его беспокоил — не было смысла. Он хотел, чтобы Бакуго спросил его об этом. Но что он будет делать после заданного вопроса…? — Слушай. Я хочу кое о чём тебя спросить. — Катцуки видел, что омега притих и напрягся, и он знал, что тот уже ждёт его вопроса, — Этот вопрос может быть резким и неприятным, но ответь честно. Пожалуйста. — и он не знает, сможет ли промолчать. Должен ли он промолчать, если душа так и кричит ему сказать об этом хотя бы кому-то? — О чём? — он бесшумно сглотнул. — Mon cher prince, c'est peut-être la question la plus dégoûtante au monde… «Дорогой принц, это, пожалуй, самый отвратительный вопрос на свете…» — выговаривать это было не так сложно, как смотреть в разбитые глаза, цвета винной, опустевшей до дна бутылки, которые будто ждали, когда он нажмёт на курок, — Mais dis-moi… Est-ce qu'il t'est déjà arrivé quelque chose de désagréable? «Но скажи мне… Что-то неприятное случалось с тобой ранее?» — он не мог заставить себя спросить прямо. А Мидория, посмотрев на него пустым взглядом с минуту — лишь улыбнулся. Прикрыв глаза. Так, как улыбаются маленькие дети, веря каждому твоему слову. Отведённые после в сторону глаза и погасший взор всё ему объяснили. Он в ярости сжал руку в кулак, обескураженно смотря на это лицо, которое, хмыкнув, поднялось к нему, словно выстрел прошёлся в самое сердце. В сердца их обоих, ведь его собственное сердце обливалось кровью и сжималось в металлические тиски, до конца не веря, что молчаливый ответ был «Да». Или «Oui». — Ils n'ont pas eu le temps de faire ça. Heureusement, ils n’ont pas eu le temps. «Они не успели этого сделать. К счастью, они не успели.» — Изуку хотел бы остановиться, хотел бы вновь внушить своему разуму, что в будущем он может пожалеть, доверяя что-то такое Бакуго, но тот его уже не слушал, — Mais je ne pourrai jamais oublier ce jour-là. Peu importe mes efforts. Mais c’était la réalité de l’endroit où je me suis retrouvé, pensant que je pouvais le supporter, parce que je l’avais déjà supporté auparavant. «Но я никогда уже не смогу забыть тот день. Как бы я не старался. Но это была реальность того места, куда я попал, думая, что выдержу, ведь выдерживал раньше.» — глаза намокли и он опустил их. И он выдержал. Пошёл дальше. Хоть и до сих пор порой видит кошмары с тем, что липкостью страха не отпускает его из своих лап. Уже сейчас он чувствовал облегчение от сказанных слов. Ему стоило кому-то это рассказать. Кому-то, кто понятия не имеет, как на самом деле живётся там, где он жил. И лучшим «кем-то», может быть, будет Бакуго. Он не уверен. Он мало в чём уверен. В этой жизни слишком много того, над чем он не властен. Он жалел о многих вещах. И как бы он не убеждал себя, что в сожалениях мало толка, это была лишь попытка объяснить себе всё. Объяснил он лишь разуму, сердце на таком языке читать не умело. И если когда-нибудь мужчина выстрелит ему в спину — эта пуля рикошетом вонзится в него обратно. Так что вряд ли эта пуля вообще вылетит из дула пистолета. Потому что эти глаза, столь честные и жалостливые — не могут ему врать. Люди не умеют так притворяться. Он хочет надеяться на это. Он хочет в это верить. «Лучшая возможность узнать, можешь ли ты доверять человеку — довериться ему.» — довериться в последний раз. — Ne vous en faites pas. Vous n'êtes coupable de rien. Qui que soient ces salauds- «Не кори себя за это. Ты ни в чём не виноват. Кем бы не были те ублюдки, они-» — Катцуки аккуратно поднял подбородок вверх, устремляя глаза на себя, те глаза, что почти плакали, но и губы, что с удовольствием улыбнулись, говоря: — Они мертвы. — Что? — Катцуки даже испытал радость от этих хладнокровных слов. — Это был самосуд. Я стал последним, на кого они напали. — говоря об этом с неким удовольствием, Изуку даже осёкся, ведь реакция на такое может быть разная, но, кажется, мужчина разделял его наслаждение от мести. Принял его сторону, даже не услышав историю. Либо это глупость… Либо, возможно, он говорил правду…? «Я могу быть настолько дорог ему…?» — Расскажешь мне…? — сказал он, накрывая омегу пледом, а тот поднял на него глаза и, поднявшись на колени, стукнулся голову в чужую грудь. Он зажмурился и словно в калейдоскопе, его вновь захватило прошлое. В который уже раз он вспоминал этот день в таких подробностях…? Казалось бы, зачем ему раз за разом окунаться в море беспросветного страха, который он испытал тогда на своей коже? Зачем мучать себя тем прошлым, которое причиняет боль? А по-другому у него не получалось. Даже плохие воспоминания, если вспоминать их достаточно часто — обрастают чем-то нейтральным. Когда они становятся для тебя рутиной — ты начинаешь переставать отдавать им корону контроля над своей жизнью. Ведь сколько человека не бей — он лишь сильнее ожесточается. Становится более готовым к будущему. Становится сильнее. Возможно, лишь для остальных. Но порой играть роль — рано или поздно будет значит начать жить этой ролью. Для людей этого достаточно. А для него… Пока все считают его сильным, то он сможет успокаивать себя тем, что «всё идёт по плану». И неважно уже потом будет, что плана никакого изначально не было. Что он менялся по пути и несколько раз к ряду сменял направление. Он этого не скажет, а другие в жизни не заметят его нервозность, если она будет спрятана за лёгким флёром уверенности. Последняя сбивает с ног любого. Даже его самого. Если он будет делать вид, что всё так и должно быть — в итоге всё станет именно так. Нелепый закон жизни. Когда тонешь — меньше бултыхайся и, возможно, не умрёшь.