Мираж моих воспоминаний

В тот день, как назло, шёл противный проливной дождь. Даже не так. Это был град. Была середина Января и отопление было ни к чёрту, поэтому в коридорах было так морозно, что ноги будто примерзали к полу, а зуб на зуб не попадал. Отвратительная погода. Сказал бы я и был бы прав, однако мою правоту быстро подвязали и направили на дополнительную подработку вместе с остальными, за которую иногда выдавали условно бесплатный, а главное вкусный и горячий обед. Еда, в особенности вкусная еда — на вес золота, так что даже сомнений не возникло в том, чтобы в который раз маяться со швейными машинками, отшивая безразмерные кофты с длинными рукавами из хлопка. Зачастую они же их и носили. Привычный маршрут и серые стены, голые и порой утешающие свой жалкий вид царапинами. Он мельком замечал их раньше, но больше этого его тревожил противный холодный сквозняк, гуляющий за ним следом и словно ждущий, когда он замёрзнет насмерть. Это место пробирало до костей. Когда он соглашался на то, чтобы взять на себя вину, то ему казалось, что он был морально готов к тому, что его ждёт. К тюрьме. Но он переоценил себя. Ведь кроме трясущихся плеч и озноба, стучащего ему по спине всякий раз, когда он думал, что он в опасности, то есть всегда — он не чувствовал ничего. Сможет ли он прожить в таком месте ещё пять лет? Может ли он загадывать на такое время? Ему сейчас двадцать. А тогда будет двадцать пять… — Почему все решили пойти раньше? — буркнул он себе под нос, видя, как в конце коридора уже чётко прорисовывается перекрытая прутьями дверь, а за ней свет, — Подумаешь, пообещали хороший обед. Это же развод чистой воды. Сплошные убытки для них. — он закатил глаза на эту наивность. Это был общий коридор между крылом омег, альф и бет. Именно здесь они собирались, когда их созывали на странное подобие дедовщины и грубым криком спрашивали, кто спёр нож в столовой. А неугодных потом под шумок отводили в карцер. Мрачное место, насколько он знает. Холодно в разы, одиноко и ещё более пахнет безнадёгой, чем средь серости этих пустых коридоров. Не хотелось бы ему туда попасть. Только от представления в дрожь бросает. Те, кто возвращался оттуда говорят, что насмерть там замёрзнуть кажется уже не шуткой, а вполне реальной историей. Хотя он здесь почти полгода и до сих пор не попал туда. Если он будет продолжать себя вести тише воды и ниже травы, то, возможно, и не попадёт. — О, новая макушка. Кем будешь, парень? — донеслось сзади, и по телу неприятно провели лезвием. — Мидория я. Полгода здесь торчу. А вы? — развернувшись к ним, Изуку увидел, как высокие мужчины призадумались, вспоминая его имя. А он только выучивал местный жаргон. — Мы? Местные знаменитости. Не наслышан что ли? — растянулся в лыбе мужичок лет тридцати пяти, надувая губы и зыркая по сторонам на ещё двоих, — Аж обидно как-то… Такой красавец, а знать о нас не знает. — он сделал шаг вперёд и Мидория захотел сделать шаг назад, но остановился, зная, что это примут за слабость, — Но это ведь поправимо, да? Наслышан ли он? Наслышан. В глаза не видел правда, до этого дня, но, похоже, к счастью, которое сейчас почему-то его покинуло. Эти трое, кажется, и были теми обсуждаемыми «Первыми», которые воротили такие дела по округе, что у многих волосы дыбом вставали лишь от одного упоминания их имени. По омежьему крылу о них только байки да страшилки вещают уже после отбоя. Грабежи, избиения и… изнасилования. И он уверен, что это не весь послужной список. Кто-то из этих, и похоже самый старый — главный. И если рассудить, то именно о нём рассказывала ему одна девушка, его подруга, у которой в детском крыле тут мальчик почти трёх лет. Её они так же на коридоре поймали. Две недели потом в медицинском крыле пролежала, а как вернулась… рассказывала, что боится спать из-за шелеста по стенам. Это были тараканы, но для неё это был шелест пакета с порошком, который её заставили принять перед тем, как она перестала что-либо помнить. А вскоре после пары недель таких истерик и его ночных утешений из-за её недосыпаний — он нашёл её повешенной. Искренне просившей его перед этим присмотреть за её сыном. И если это они… Ему некогда сомневаться. «Блять, совсем рядом дверь, если я закричу, то их поймают же? Должны.» — он чуть скривился, мельком оборачиваясь назад и напряжённо вглядываясь в тот свет, что казался ему вратами рая, пока он был в шаге от пучин бездны, — «А если не поймают? Стали бы они так развязно себя вести, если бы не были в доле? Прямо посреди коридора в меня вцепиться… Как в неё… Блядство.» — язык онемел, но ему вовремя напомнили, что сейчас как никогда ему может понадобиться его красноречие. Вот только чем оно тут поможет…? — О чём это ты? — смотря в упор, Изуку заметил, как те дружки, которые, видимо, были шестёрками — начали обходить его по сторонам, и ему пришлось сделать шаг назад, чтобы его не окружили. «Блядство. Блядство!» — Да ни о чём. — пожал шатен плечами, и в животе скрутило от мерзкой улыбочки, растянутой морщинами, — Пошли поговорим с тобой с глазу на глаз. — он кивнул на дверь туалета, стоящую в метрах пяти от них, если идти назад, и, не дождавшись ответа, ухватил его за руку, — Не кипишуй. Эй! Вывернув тому руку, Мидория даже сам не понял, как сделал это, и лишь продолжил её выворачивать, а после резко откинул в сторону, отступая ещё больше назад. Развернувшись полубоком, он уже хотел побежать на выход, хоть и не знал, не был уверен до конца, что его выпустят отсюда. Ведь если эти уроды действительно работают вместе с главными, то это огромная проблема. И ему нужно будет выдумывать заново велосипед, если эти сволочи захотят повидать его душу снова, в том случае, конечно, если он сможет сейчас умыть отсюда ноги. А они захотят. И тогда спокойной тихой жизни ему видать разве что в симпатичном деревянном гробу. Но уже делая попытку бега, его настойчиво остановил второй мужчина, криво улыбаясь и болезненно впиваясь пальцами в руку. Развернув его обратно лицом к их «главарю», он дёрнул его, пока второй тихо посмеивался, словно напыщенный индюк, довольный зрелищем. Наверное, со стороны он сейчас выглядел жуть как забавно. Жалко. «Чёрт вас всех дери, ублюдки.» — Не трогай меня, блять. — ведя плечом, он стряхнул с себя руку, не давая ухватить себя вновь, гневно возвращаясь к спокойным, но таким голодным глазам, — Чё тебе надо уже от меня? Я тебя впервые вижу. — он выплюнул эти слова и похолодел нутром, когда услышал стальной ответ и приказ, не нуждающийся в обсуждении. Когда-то он так же отдавал приказы. — Молись, чтобы я не стал тем, кого ты увидишь в последний раз, сука. Схватили и тащим его как обычно. — шатен прищёлкнул языком, кивая туда, куда кивал раньше, а к нему стал приближаться брюнет повыше, который ранее смеялся с абсурда этой ситуации, — В туалет. И потише. Чтобы не сбежались шавки, которые многое на себя берут. Закройте этому рот. — М! — промычал Изуку, когда ему закрыли рот рукой и подняли над землёй, кладя на плечо, — Сук- Отъе- Руку к его губам прижали крепче, поудобнее закидывая на плечо, пока он скорчился от боли, что возникла от удара по животу. Но не смог издать ни звука, зато отчётливо мог слышать, как ногти впились ему в щеку и в висок, словно паук, обвивая его рот, дабы тот послушно молчал, пока они бы шли в туалет. К которому подошли они очень быстро и также быстро закрыли за собой дверь, благо не на ключ, ведь ключ от такого есть только у «главных» или цириков — как их тут называют. К туалетам ещё надо было пройти и зайти за перегородку, чтобы вкусить весь смрад того дерьма, в прямом смысле этого слова, которое тут любили не смывать. Ощущение, что они обмазывали здесь им стены и наслаждались тем амбре, которое оно тут создавало. По-другому объяснить тошнотворное зловоние Мидория за полгода так и не смог. Здесь убирают по понедельникам. Но сегодня пятница. — Строптивый какой. Люблю таких. — вновь заговорил высокий мужик, сверкая безжизненностью карих глаз, зыркая на него, пока он висел головой вниз и, жёстко впившись рукой в подбородок, ниже держащей его рот другой руки, приподнял лицо Изуку, — Смазливый ещё и вроде фигурой тоже вышел. Редко такой клад откопаешь среди этих шлюх. — он обращался уже ко второму, который пожал плечами мол «слепошары мы» и, блять, лучше бы они ими и оставались, — И как мы его раньше проморгали, раз он полгода уже тут мечется? — Да похуй. Главное, что сейчас нашли. — выдохнул тот, кто его нёс, и прошёл ближе к кафельной стене, пока он вновь попытался укусить его за руку, — Хватит кусать меня, сволочь. — Бросай сюда. — Мидория чувствовал, как на секунду в глазах поплыло и всё размылось, а он, глухо ударившись спиной о пол, тихо заныл, стискивая зубы. — Блять! Мы находимся не так далеко от двери с цириками, а вы решили беспредел устроить? — он поднял голову, гневно смотря на трёх альф, которые смотрели на него в ответ, кажется, даже не слушая то, что он говорит. Он был прав в том, что у этих мразей есть тот, кто их крышует. И этот кто-то имеет здесь реальную власть — или хотя бы часть её. Но что насчёт остальных? Он-то слышал, как этот шатен говорил, что кто-то «много на себя берёт», а это значит, что в крыле альф, откуда эти трое — есть и те, которые знают о их проделках и, видимо, хотят что-то изменить. Но какой толк думать об этих эфемерных блюстителях закона и порядка, если он тут. И он один, сидящий на противном полу туалета, который был таким же грязным, как мысли бесцветных шести пар глаз. Ему надо спасать свою шкуру. Как-то. Он не имеет права сдохнуть тут. Пока ему рано помирать. — Ха! Да ладно, ты в такой ситуации пытаешься ещё тут разглагольствовать. Да ты, похоже, не вдупляешь, в какую задницу ты влип. — мужик сел перед ним на корточки, вновь беря подбородок в руку и смотря в глаза, кивая после назад, — Мы с этими в доле, ты же и сам понял, верно? Может, ему тебя потом передадим. — Мидория сглотнул, не слыша, что ему говорят после, — Ну, если доживёшь. Хотя такой клад жаль отдавать тому уроду. Всё-таки я первым тебя нашёл. Что он имеет в виду под «передадут»…? Кому? Для чег- Нет. Каким образом…? Насколько здесь всё плохо, если его могут потом ещё кому-то отдать? Их трое. Блять, трое человек. Даже если он тут устроит последний в своей жизни бой насмерть, то против троих альф ничего не сможет сделать. Он слаб. Он родился слабым и сколько бы не тренировал мышцы — всегда останется слабее. Махать кулаками будет бесполезно — он только раззадорит их. Они будут этим наслаждаться. А значит, нужно что-то ещё. Нужно отвлечь их. На что-то. Хотя бы что-нибудь. «Думай. Думай, твою мать!» — он старался держать лицо, пока сердце ничтожно разгоняло пылающую кровь по венам. — У вас тут что схема? Это же сплошное беззаконие. — кривая у него получилась улыбка, он увидел её отражение в пустынных глазах, — Вы здесь навечно сидеть хотите? — Беззаконие? Здесь закон есть…? Ха… — нарочито заморгав глазами, шатен взял его за волосы, оттягивая назад, пока его шестёрки на фоне фыркнули, — Мне плевать на закон, я тут на пожизненном, знаешь? Таким, как я, уже ждать нечего. Даже если чудом выпустят — я на воле не проживу. — внимательно осматривая шею, ублюдок сказал вслух лишь «немеченый», чем вызвал ожидающий, воодушевлённый гул, — Ты по какой статье интересно сюда попал? Проституция, как и остальные? — натягивая волосы ещё больше, он попытался вдохнуть его феромоны, приближаясь к шее, и Мидория стал дёргаться, пытаясь вырваться и отпихивая его руками, пока те не завели над головой, стукая о кафель, — Хотя на шлюху ты малость не похож. Те знали, как себя с потенциальными клиентами вести. Его передёрнуло. Скосив взор вбок, он шокировано уставился на скукоженное, ей-богу, словно чернослив, лицо, которое без лишней смазки так просто вещало ему о том, после чего в его крыле месяцами сидят безвылазно, боясь даже выйти за порог омежьего крыла и подкупая других сигаретами, презервативами или деликатесами, чтобы те выполняли за них работу. Они дрожали и смотрели в одну точку, еле размыкая губы, чтобы просто что-то спросить, а он так просто говорит об этом? Словно это что-то обыденное… Как поход в магазин. Мерзкое чудовище. «И «немеченый»…? Какая им вообще разница?» — он отшатнулся от чужого носа, сдерживаясь, чтобы не плюнуть уроду в лицо, ибо так ему могло прилететь быстрее и уже стопроцентно. Блять, можно подумать, что если бы у него была метка, то они бы его «из уважения к чужому мужику» отпустили, похлопав по плечу. Но пожизненное…? Что сделал этот мужик, что ему впаяли такой срок? Мидория знал статьи, за которые могли оставить гнить в тюрьме до скончания веков, и они были устрашающими. В основном это — убийства. Но скольких он мог убить, чтобы получить такой срок…? И самое главное, как он оказался в общем коридоре, если должен быть в отдельной колонии особого режима? Она должна быть. И он должен быть там. «Надо тянуть резину. Авось кто-то заглянет сюда. Люди же не безмозглые все до единого слетаться на бесплатный сыр.» — как мантру говорил он себе, с надеждой смотря на выход, путь к которому закрывало чьё-то высокое тело, — «Хотя бы кто-то зайти должен… Нет смысла рыпаться, я не смогу их нормально ударить. Надо создать шум.» — он поднял глаза выше и увидел блядскую ухмылку гиены, ждущей свой черёд питаться падалью, — «…Я же не умру здесь…?» Эта мысль прозвучала набатом, сквозя в его голове словно пуля. Смерть…? Он не может позволить себе даже думать о столь щедром подарке. Если он просто умрёт — то это можно даже считать счастливым стечением обстоятельств. Но у него нет никакого права мечтать о таком. На его плечах лежат обязанности, которые он должен выполнить. Обещания. И цели. Он должен жить. У него на свободе — мама. А здесь его ещё совсем маленький сын. Ребёнок не может вновь потерять родителей. В особенности, если его родитель — он. Как эгоистично сейчас думать о смерти. «Нет. У меня нет права на смерть.» — он захотел фыркнуть, но вместо этого произнёс: — Статья 235. — чётко ответил он, пытаясь ударить плечом, но у него ничего не вышло. Крепко держат. Ублюдки. — Ты? Вор? Внешность бывает обманчива, да? — казалось, что альфа улыбался, но тот был нахмурен, отодвинувшись от него и зыркая назад, — Мы точно омегу взяли? Он ничем не пахнет. Абсолютно. — его приняли за бету? — Чего, блять? Быть не может. — взвизгнул высокий брюнет, подходя и нагибаясь, после нагло беря его за шиворот и внюхиваясь, бросая его после вниз, как тряпку, — Я видел, как он из омежьего крыла выходил! Быть не может, что он бета! «Если они действительно… Ха. Да, всё правильно. Я должен быть бетой.» — он ухмыльнулся, словно через витражи смотря на сцену перед собой и как только что державший его мужик кинул его, вставая рядом с оправдывающимся брюнетом. Он перестал излучать какие-либо феромоны почти сразу как попал сюда. Сначала пропали его собственные, а после он перестал ощущать другие, пока те не ставали слишком яркими. Его крутило от них, болела голова и он ходил бледнее смерти, но именно это, вполне вероятно, доселе спасало его жизнь. У него и на свободе они были ни к чёрту, ведь, несмотря на наличие жениха — тот с удовольствием изменил ему и, он знает — не раз, а заниматься любовью и уж тем более сюсюкаться как ни в чём не бывало с такой подошвенной грязью… Он выше своих желаний. У него есть гордость. Заниматься подобными вещами можно было бы с другими, но его воротило от одной только мысли заниматься любовью с каким-то безликим дурачком. Он не стал бы так унижаться. Это только доказало бы его ущербность в его же глазах. Его схожесть с отцом. И вот, когда он почти избавился от такой слабости, а здесь и вовсе потерял её остаточно — она таки сыграла ему на руку. — Так чё он тогда дустовым мылом только пахнет, долбоёб?! — развернувшись продолжал громко шипеть мужик, разворачиваясь к нему с пренебрежением, когда он сказал: — Вы думали я — омега? Серьёзно, что ли? — по какому же скользкому льду он хочет пройти, — Блять, я всё понимаю, но у вас носы атрофированные были? — с притворной уверенностью, думая лишь о том, как ему не провалиться под этот лёд. — Ты не выёбывайся, блять. Я могу раком и бету поставить, мне не принципиально. — резко обернувшись, альфа процедил ему это в лицо, опасно щурясь, — Обидно, конечно, что ты течь не будешь, как сука. Это всегда приятное зрелище, хоть кровь всё и портит. — брыдкий смешок липко облепил его горло, заставив замереть, слушая эти безликие речи, — Но похуй. Точно ли такое мог говорить человек…? Даже животные… даже они не способны на такое. Жестокость ради жестокости. Мерзкий способ получать удовольствие от чужих страданий. По телу пробрало мурашками, когда его подбородок вновь подхватили, смотря в глаза и прищёлкивая языком, будто задаваясь очень важным и досадно неудачливым вопросом: — Вопрос только, что ты делал в омежьем крыле и как смог попасть туда, если туда ход закрыт даже для нас? — Мидория удивлённо заморгал, смотря в упор и уже хотя спросить, что это за бред, а после одёрнул себя, вспоминая, что для них он является бетой. «Даже для них…? То есть они всё-таки большие шишки здесь. Я слышал о «паханах» у альф, может, он один из них…?» — догадка подтвердилась, но от этого стало ещё страшнее. Он переметнул взгляд с двух стоящих позади мужчин, что стервятниками смотрели на него в ответ, стиснув зубы. Им, очевидно, не понравилось то, что он может быть бетой. Но вот то, что он может дать им ключ к омежьему крылу — воодушевило их настолько, что у них уже слюни текли. В их глазах это открывало уйму любопытных возможностей. «Но если они посчитали меня бетой, то значит, я могу попытаться сдать вход в омежье крыло и уйти живым. Но…» — он сглотнул. Он мог бы спастись. Уйти целым, заключить сделку себе во благо, как он делал раньше. Но почему это звучало так неправильно? Может ли он так подставлять тех несчастных, только чтобы спасти свою шкуру? Он ведь своими же руками превратит их жизнь в настоящий ад. С другой стороны, что же будет с ним, если он промолчит, не сказав того, что он прекрасно знает, как обойти охранную систему. Что он сам может стать «живым ключом», выступить поручителем и пропустить их. Один раз, а после ещё и ещё… Тем самым живя в спокойствии. Что станет с ним сейчас, если он смолчит сейчас? Ведь если это случится — он подставит себя. «Нет. Если они смогут проходить к омегам — это будет крах. Они всех там уничтожат. По-тихому, но всех.» — вспыхнув глазами и поджав губы почти до крови, он опустил глаза в пол, судорожно думая, что ему ответить, пока его уже настойчиво вынуждали его дать, — «Я утоплю и себя, и всех остальных. В конце концов… Разве был случай, когда я не смог спасти себя сам?» Был. И не раз. Он помнит каждый достаточно отчётливо, так, как если бы они случились с ним совершенно недавно. И вот, его вновь настиг новый. Он справится и с ним, в конце концов, всегда справлялся. У него не было права не справиться. Его никто не спасёт. — Это была единоразовая акция. — брюнет буквально выплюнул эти слова. — Вот как? Ну, значит, и последняя. — мгновенно улыбнувшись, альфа тут же потянулся к его кофте, задирая её и проводя пальцами от торса близ грудной клетки. И единственное, что в тот момент смог придумать Изуку, когда его пробивал холодящий ужас — укусить. Так, как кусают, когда хотят поставить метку. Только вот для омеги — это, почему-то, благословение и честь, а для альфы — позор и бесчестье. Как же противно во рту обожглось грязной кровью. Но как же сладко было видеть праведный, остервенелый взгляд растерянного ягнёнка на этом омерзительном лице. Альфа вскрикнул от боли. — Блять! — его бойко откинули обратно, прижимая руку к свежему укусу и зыркая исподлобья так, словно он ему угрожал жизнью, — Укусил! Сука, я тебя прирежу, мразь! Я те чё течная сука, что ли?! — Изуку тяжело дышал и замотался в тонкие ткани, словно в латы. Но те нисколько его не защищали. Это было настолько спонтанным и необдуманным решением, что Мидория буквально ощутил, как трепет адреналина в нём зажигает в глазах ненависть. Для альфы укус в шею там, где обычно располагается метка, словно вызов. Будто ему напрямую говорят, что готовы потягаться за лидерство и желают победить. Это против самой «природы» или что они ещё себе там придумали. И делать что-то подобное равно тому, если бы он просто спрыгнул сейчас из окна. Самоубийство. И глядя в пылающие ненавистью глаза — он лишь утвердился в этом. Но сделать что-то другое у него не хватило бы сил. Феромоны не действовали на него как могли бы, но он ощущал их давление из-за сильных эмоций этих ублюдков. И сейчас они фонтанировали злостью. Нужно было бежать. Сматываться. Уносить ноги так быстро, словно позади плавится лава, но он не мог придумать, куда двинуться, чтобы его тут же не придавили обратно к стене. Они сильнее. И он знает это. — Брат! Нет, погоди. — мысли отвелись в сторону, когда он услышал это от того высокого индюка, который встревоженно держал руку озлобленного альфы, держащего в руках что-то металлическое, — Жало обратно засунь, ты чё его реально убить здесь хочешь?! — что это такое…? — Нам за это влетит! — это нож? — Рот закрыл, ублюдок! Я тебе крышу дал, я и отберу, если понадобится! — крикнул шатен, рукой скидывая с себя чужие ладони и рывком заваливая Мидорию к стене, неаккуратно дотрагиваясь лезвием до кожи. Изуку мог бы подумать, что нет, этот ублюдок испугается дойти до такого. Но у него ведь такая статья… Так что, если… не испугается…? И когда он почувствовал тёплую жидкость, стекающую по его шее, когда он увидел необузданную ярость в бездушных глазах и противную гримасу улыбки на лице — он услышал собственное сердцебиение и громогласный тонкий писк в ушах, на смену которому пришёл животный страх. Он знал этот взгляд. Дьявол, он знал его. Его могут убить. Он может здесь умереть. Тело среагировало мгновенно, словно натренированное. Оно было обучено опасности. Пригнувшись и быстро проехав по скользкому кафелю, он почти сел на колени, чтобы дать низкий старт и выбежать к двери, но один из этих без труда заслонил ему путь. Выплюнув кровь, он рывком ударился тому в ноги, на что тот ойкнул и упёрся о перегородку туалета, отшатываясь и даря надежду, что Мидория успеет сбежать. Он видел дверь. Она была прямо перед его носом. Нужно было просто добежать и он почти встал на ноги, чтобы это сделать, но его схватили за волосы, утягивая назад. Словно утягивали за поводок остервенелого пса. Громким ударом его швырнули о кафель и, издав хлюпающий звук, он тут же понял, что ему, вероятнее всего, разбили нос. Его вновь поднимают вверх и снова хотят резво отпустить вниз, попутно хватая его тонкую рубашку, которая, он чувствует, ещё немного и порвётся. Он пытается вырваться, молотит ещё не заломленными за спину руками то, во что попадёт, пытается ударить ногой, но та даже не может нормально задеть этого урода, который начинает шептать ему на ушко то, что он будет с ним делать. В венах разлился лёд от услышанного, и он собрался с силами, сильно ударяя головой что-то сзади себя, после чего услышал отборный мат. «Бежать. Просто бежать. Главное добраться до омежьего крыла. Плевать на выговор.» — то, что его поймают без работы, его сейчас волновало значительно меньше, чем желание просто выжить. Если выживет, то отработает всё десятикратно. Казалось бы, это был его шанс, пока этот мужик не очнётся и не поймает его снова. Мидория собрался с силами, уползая из-под ругающей туши, но вмиг увидел, как два, стоявших в стойке смирно ранее, альфы тут же схватили его за руки, прижимая к полу, пока грубая рука не ухватила его ещё раз, стукая дважды об мутный пол. — Сбежать удумал, урод? Вырваться не получалось. Было ощущение, что его привязали к этому проклятому полу тросами, на лбу выступил холодный пот, а сердце колотилось как барабанное, и стало вырываться из его тела, пока он чувствовал, как сзади, приподнимая его штанину — ощупывают его лодыжку, а после поднимаются выше. Блядство, как грязно. После — он не сможет смыть эти руки даже после трёх часов с мылом, сидя глубокой ночью в омежьем крыле и тихо, беззвучно плача. И он сжимает веки, просто надеясь, что простым избиением всё закончится. Что сломанный нос, рёбра, руки — это вся плата, которую от него потребуют неизвестно за что. Просто побои он вытерпит, выдержит. Ничего страшного. «Пожалуйста, кто-нибудь! Дьявол вас побери…!» Но желаемая дверь распахивается. А на пороге стоит мужчина лет на пять его старше, громко окрикивая ту мразь, что хотела в который раз познакомить его с полом, чтобы он не дёргался. И которая сейчас замерла, держа его над грязной серой плиткой. — Заканчивай, скотина. И проваливай отсюда нахер. — Ты чё, Боб, берега попутал? — ответили на громогласный бас в ответ с низким рыком, продолжая держать его за волосы. Он не дёргался, лишь бы вновь на него не обратили внимания. Но вот дружки этого «главаря» отступили сразу. — Это ты попутал, Намиши. Пацаны. — едва ли он сказал это, как позади возникла целая банда высоких мужчин, смотрящих на человека позади него со злобой. «Это бунт?» — он ощутил телом, как мужик осёкся и, глухо кинув его на пол, встал: — Вы против меня, шавки, пошли?! Как посмели?! Я вам таких сочных таскал, а вы что?! «Так это была правда, что омеги по ночам пропадали, а утром еле живые приходили в комнаты…» — тихо наблюдая за происходящим, Изуку вспоминал, как не раз видел перепуганные глаза тех зашуганных людей, что словно кролики угодили в одну клетку с тигром, — «Это было его рук дело.» — А мы это, предали тебя получается, благодетель ты наш? — с улыбкой полной иронии брызнул называемый «Боб», искоса глянув на Изуку, а после вернув взор на мужика, — Тебя чё, укусил новоиспечённый омежка? — послышалась тишина, а после заливистый смех и крики объяснения, которые никому и не были нужны. То ничтожество попыталось подойти к нему и ударить его ещё раз, чтобы, кто знает, восстановить утраченный авторитет в глазах тех, у кого он авторитетом, похоже, никогда не был? Но не успел сделать и полушага. Мидория услышал приближающиеся в свою сторону шаги, а после глухой удар, ещё один и ещё один. Кажется, сбоку от него началась драка. И он догадывался, кто в ней победит. «Я скоро вырублюсь… Когда они все уйдут…?» — сознание плыло, а он сам лежал, повернув голову к стене и слушая мимолётные фразы, почти проваливаясь в тишину. Он чувствовал, как силы покидают его, а лужа крови, что пропитывала его щёку, лежащую на грязном кафеле, становилась всё больше. Она уже начала застывать и неприятно стягивать лицо, но продолжала течь маленькой, но верной струйкой. Когда наступит тишина? Когда он закроет глаза? Или когда он окончательно уснёт? А когда она настала, его подняли за шкирку, заставляя смотреть в глаза. Янтарные и солнечные. Это был тот самый «Боб», и, метнув взор в сторону, Мидория больше никого не увидел, удивляясь, ведь он даже не обратил внимания, когда все успели уйти. И он посмотрел в ответ на оценивающий его состояние взгляд, а после выдох. Альфа напротив внимательно осмотрел лужу и зыркнул на него, сочувствующе и жалостливо выдыхая. Роба испачкана в крови, как и шея, как и кончики тёмных волос. С такими ранами — теряют сознание. Но, похоже, воля этого парня была настолько велика, что он всё ещё мог говорить. Поэтому Роберт и спросил: — В сознании до сих пор? Тебе нос разбили, бедолага. — осматривая его лицо беглым взглядом, янтари уставились в ясные изумруды, залитые кровью, — Помочь? — Помоги. — на грустно-улыбчивый вопрос Изуку ответил такой же улыбкой, — Будь добр. — и потерял сознание. Почему-то он поверил в то, что этот мужчина не бросит его там и не воспользуется. Порой он доверял определённым людям без суда и следствия. И хотя не стоило и пора было бы уже давно сменить привычку, но у него с недавних пор была хорошая чуйка на людей. Они ощущались по-другому. Когда он очнулся в медицинской палате, ибо, благо, рана на шее была не глубокой и не затронула артерию, и после вышел из неё, то узнал, что того мужика не стало. Его забили до смерти и по слухам умер он неприглядной смертью, а схоронили его с настолько отбитой головой, что едва ли не в мясо. Будто битой избивали. Он, оказалось, многим насолил. Не уважал законы, крутил ими, как ему было удобно и брал тех, кто был уже занят, насилуя и выкидывая к ногам «ухажёров», которые с ненавистью поджидали момента мести. Дождались. А шестёрок приструнили быстро. И быть честным… так ему и надо. Однако тогда брюнет и подумать не мог, что встреча с его тогдашним спасителем в будущем обернётся для него новой главой в его тюремной истории. Главой «Третьей».

***

— Шото, позволь спросить, почему ты сидишь в темноте перед экраном монитора? Хочешь ухудшить себе зрение? Он вздрогнул, медленно отодвигаясь от синего экрана и направляя сощуренный темнотой взор на мать, закутанную в какой-то плед, который тащился за ней следом. Она была не так бледна, как обычно, и это вселяло надежду, однако часы показывали уже позднее время, а она вместо того, чтобы комфортно лежать в кровати под тёплым одеялом и просить слуг принести и подать — пришла в его кабинет, который прорезью под дверью выдал всё его ночное рандеву. Не хотелось от неё что-то утаивать, но всё-таки есть вещи, о которых ей лучше не знать. Хотя, кажется, его поймали с поличным. — Добрый вечер, мам. Тебе сегодня лучше? Лицо посвежело. — искренне сказал он, выслушивая вопрос о том «почему он в родительском доме, когда должен быть на квартире с невестой». Невестой… Он сам не понимает, как мог во второй раз дать возможность отцу выбирать себе пару. Пару на всю жизнь. Пусть и только официально. Они с Яойорозу никогда не были близки, мало того, они даже толком не общались до того момента, как его не поставили перед фактом, что это его будущая жена. Она ему никто. Была никем и так и осталась безликой. Они спят на одной кровати, утром вместе завтракают и она завязывает ему галстук, но они даже не разговаривают. Точнее, он молчит. Её-то заткнуть получается редко. И то, чуть что — она сразу в слёзы. А потом сама же первой приходит мириться. Дурдом. Они не подходят друг другу. Она слишком яркая, громкая, капризная и далее по долгому списку. Если бы не её отец, то они бы даже единожды не поговорили. Ей просто повезло родиться с фамилией. Ему же — нет. — Дурачок. Я беспокоюсь о тебе. — выдохнула женщина, натягивая серый плюшевый плед на плечи и подходя к сыну, — Отец и так давит на тебя с работой и помолвкой, я знаю это, и ты прекрасно понимаешь, что его не стоит расстраивать, оставляя свою невесту одну. — изранено улыбнувшись, она потрепала его по волосам, смешивая белый с красно-рыжим. — Мам, я знаю. Я должен. — кивнул он, переводя взгляд с серых материнских глаз на документы в ноутбуке, в которые, он думал, больше не заглянет, — Жутко представить, какой шквал обсуждения обрушится на твою голову, если я опять допущу ошибку. — второй разрыв помолвки им не простят, начнутся слухи и рано или поздно они достигнут абсурда, способного пошатнуть многолетний авторитет их семьи, — Мне нельзя, но… — Но что, милый? — Я не могу жить с лёгким сердцем, зная, что я сделал Мидории. Я хотел бы загладить эту вину. Он не заслуживал такого предательства. — …Ох, Шото… Безусловно, Изуку был прекрасным ребёнком, которому просто не повезло встретить на своём пути столько горестей, но твой отец будет против такого. — согласилась омега, поглаживая его уже по плечу и обстоятельно напоминая ему о том, о чём он никогда не забывал, — Ты же знаешь. Рей прекрасно помнила тот день, когда муж сказал ей, что их сын женится. Она негодовала, но покорно приняла этот факт, желая встретиться с его, как оказалось, будущим мужем как можно раньше. И ей дали такую возможность, устроив неловкое и тихое чаепитие в их же доме, с которого она прогнала всех, желая поговорить по душам с тем, кто станет поддержкой её сыну в будущем. И когда в зал к ней тогда зашёл парнишка, молодой совсем, и отвесил приветственный поклон — она обомлела. Он был учтивый, собранный и спокойный, словно горная река, но при этом легко говорил с ней и рассказывал о тех новостях, о которых она знать не знала. Но каждый раз, когда он доливал ей чаю и укрывался после пледом из-за прохлады — он тускнел, словно вечерний фонарь. Чуть что, извинялся за свою тихость, говоря, что не привык быть в центре внимания, но она замечала, что дело было не в этом. Не могла объяснить в чём, но ясно видела наличие проблемы. И когда она напрямую спросила, что его тревожит, ей лишь ответили: — Ничего такого, миссис Тодороки. И молча стали пить чёрный чай. Как она потом узнала, брюнет даже не любил его. И сладости ел лишь чтобы не задеть. Угодить. Он словно чувствовал себя на минном поле, где мины были расставлены везде. При этом мин нигде и не было. — Но ты ведь будешь на моей стороне, мам? Я хочу поступить правильно. — из-за решения мужа теперь эти дети так страдают, Рей уже тогда была против этой затеи, — Так как я должен был поступить с самого начала, а не предлагать ему это. Эти пять лет именно я- — она прикрыла его рот рукой, зыркая со всей строгостью: — Не смей. Это в прошлом. Не вороши его, я не хочу об этом вспоминать. — её руки до сих пор пробирает дрожь, когда она вспоминает, куда мог попасть её сын по своей неосторожности, — Если так хочешь исповедаться, то пожалуйста, я ничего не скажу твоему отцу, но даже думать не смей об этом в таком ключе. — похлопав того по плечу, омега решила отойти, рассматривая кабинет своего ребёнка, в котором его начали готовить к будущему уже с ранних лет, — Он сделал этот выбор сам. — Мы подтолкнули его сделать его. Это уже не выбор, мам. — она сжала челюсть, метнув головой и посмотрев на Шото молящим взглядом. Он промолчал. Конечно. Это было неправильно. Они оба это знали. То дитя было невиновно, но всё равно согласилось отсидеть срок за своего почти уже мужа и это была невиданная ею ранее преданность. Она бы окупилась, если бы после Тодороки не решил, что «жениться на заключённом» не чета их роду. Они были оба потрясены таким вердиктом. Но вместе с тем, ничего не сказали против. Они злодеи в истории Мидории-младшего — это правда. И она знает, что это их бремя, которое просто несправедливо считать несуществующим. Потому что оно вот — рядом. Ходит по тому паркету, что и они. Искупление должно быть, Тодороки должен извиниться, ведь самые лучшие лета для омеги, для Изуку, были за решёткой. Но винить себя, приговаривая, что «лучше бы он» она не позволит. Её сын сглупил, но за всякую глупость можно заплатить. Вопрос в цене. — …Езжай к Момо. Нечего заставлять невесту саму греть вашу кровать. — произнесла она, уходя, и говоря уже закрывая двери, — Наладь с ней отношения. Ведь как только вы поженитесь — твой отец тут же будет требовать внука. Наследника. Дверь закрылась, а Тодороки нажал на первое видео, сохранённое им ранее, он даже сам не понимает по какой причине. Там слышались крики и ругань. Глухие удары и плач. В главной роли был Хизаши Мидория. Он не планировал когда-либо использовать эти видео, оно и не потребуется, если Изуку сможет откопать что-то более компромативное, чтобы суметь вывернуть эту ситуацию в свою пользу. А он уверен, что он сможет. Это может быть удобным для него полем боя, где он выставит на всеобщее обозрение все грехи своего отца, похоронив всякую светлую память об этом человеке. И пусть это дело месяцев работы, но результат наверняка сможет его удовлетворить. Его негласной целью всегда было опорочить отца так, чтобы тот не смог даже взгляд поднять на него или на миссис Мидорию. И Шото может понять это стремление. Он бы сам хотел того же. Осталось только пригласить брюнета на встречу, написав ему сообщение… лучше всего на личную почту. Возможно, мобильный номер он уже поменял. «Стоит ли мне купить что-то для Момо, когда я поеду? Чтобы она меня не нервировала…» — думал он, наклоняя голову набок и прищёлкивая языком на одну лишь мысль о чём-то настолько замороченном и бесполезном. Пальцы быстро открыли панель для текста, вписывая адресный эмейл, а после и короткий текст, написанный, а после быстро отправленный после нескольких правок: «Мидория, добрый вечер. Я бы хотел встретиться с тобой как можно быстрее в любое свободное для тебя время, чтобы рассказать кое-что очень важное. Это касается тебя и твоего отца. Вашей репутации. Интересно?» — и он знает, что да. Ведь репутация — это то, над чем Изуку трясётся, как над лилейным цветком, который вот-вот сорвёт буря. Он отложил всё и выключил компьютер, спрятав все двусмысленные папки и попутно звоня всё-таки Момо, спрашивая, чего она хочет, чтобы он «загладил свою вину». Та с лёгким смешком заказала себе сладостей, морепродуктов и красного вина, явно намекая на что-то больше, ведь после этого списка она тихо добавила «и презервативы» и, посмеявшись, отключилась. Он простоял посреди улицы несколько секунд, смотря на потухший экран мобильного и выдохнул, кладя его в карман. Что-то ему напомнил этот список. Точнее, кое-кого. Но пора заканчивать думать о прошлом. Это не его привычка.