Утро встретило головной болью и пустыней Сахара в горле, ну а чего они ещё хотели когда напивались до потери памяти. Ну, смотря чьей. Саша вот, к примеру, отлично всё помнил. Приятная одушевлённость грядущими событиями, как туз шестёрку, покрывала похмелье. Надо было подниматься. Лёха ожидаемо ещё валялся подобно мёртвому на кровати. Брюнет тут же подумал, что ещё больше запутался в роли Квашонкина в своей жизни. Что-то среднее между школьным раздолбаем, старшим братом и батей алкашом.
Забив на всё, что можно и нельзя, на не заправленную постель и растрёпанный внешний вид, он пошёл туда, куда двигало слепое сознание. Всё же с воодушевлением он переборщил, на деле, внутренне он был подобно старой половой тряпке. Тапочки неприятно шаркали о линолеум. Заправив кое-как растрепанные сальные волосы за уши, он принялся набирать воду в металлический чайник. Щёлкнула комфорка плиты, и струя газа воспламенилась, охватывая посудину кругом. Сколько бы Саша не протирал глаза, пелена не хотела уходить. Вода очень медленно нагревалась. Захотелось курить. Поддаваясь ещё одному первобытному инстинкту, он побрёл к выходу. Там на крючке, возле самой двери, висела Лёхина кожанка. Обшманав, а он это умеет делать, карманы, Саша нашёл пачку треклятого Кемела и зажигалку с неудобным барабаном. Ну а чего он ещё хотел? В целом, уже не плохо. Ноги тащат тело на балкон. Вид отсюда отвратительный.
Серые трущобы освещались ярким солнцем. И именно такое сочетание было для Саши самым неприятным. Он считал, что хрущёвки созданы для пасмурного или озарённого кровавыми цветами заката неба. Но никак не для безоблачного мира. Следуя правилам парадокса, всё становится только отвратительнее при ярком летнем солнце. Несколько детей уже играли на потрёпанной временем детской площадке. Странно было, что несмотря на опасное время, детей всё равно отпускали одних на улицу, кишащую насильниками и бандитами, хотя, возможно, их родителям далеко не до этого. За спиной послышались шаги, деревянная дверь со скрипом открылась.
Лёша выглядел потрёпанно, сказывалось всё выпитое вчера. Красноватый оттенок на коже, припухшие глаза и едкий запах перегара. Чуть прихрамывая, он дошёл до уже любезно открытого Саней окна. Без лишних слов брюнет протянул ему его же зажигалку.
— Расскажи про ту перестрелку, — Саша, если честно, и сам не понимает что творит, всё в какой-то полудрёме, словно слишком реалистичный сон, а ведь во снах тебя не могут застрелить за фраерство?
— Было бы что, — Лёша, кажись, его интонацию вообще не замечает.
— Я хочу чтобы не было недосказанностей.
— Как знаешь, — Лёша делает затяжку и вдумчиво смотрит на уродливый пейзаж, — в прошлом октябре были разборки. На кулаках. Кто-то принёс оружие. Дальше выстрел, пол. Парень, Ваня, он хоть и не под Пушкиным был, но нам как брат. Шальную пулю словил.
Свист чайника перервал их диалог. Саша не сразу бежит на кухню. Стоит, обдумывает всё сказанное. В голове детальки пазла, Саша медленно соединяет их. И нет, ему не то чтобы жаль, просто как-то всё слишком по-человечески, слишком идёт в упор его устоявшимся убеждениям. Он не вчера родился, и тел, он уверен, повидал достаточно. Некоторые даже хорошо врезались в память, остались неприятным отпечатком в ночных кошмарах.
— Чайник, — Лёшин голос возвращает на землю, и Долгополов, бросив бычок куда-то за окно, бежит на кухню.
Возможно в Лёше проснулось чувство ответственности перед пригретым под боком напарником, но неожиданно, в том числе и для самого себя, он берётся за завтрак. Саша тихо смеётся с хозяйствующего у плиты Квашонкина, ну уж больно готовка не соответствует всему остальному образу. Неужели он что-то кроме чифира готовить умеет? Как оказалось да. И вполне себе ничего, а может это просто чувство голода после всех этих дней странствий, от места к месту, сказывалось. Вот она какая, оказывается, жизнь русской мафии. С яичницей на столе чужой квартиры и разговорами на прокуренном балконе.
На удивление, ему даже аммиака не подлили. Очень странно. Тут вспомнилось, что диалог они так и не закончили.
— Так ты говоришь тот парень в больнице лежит? — Саша изо всех сил пытается вести себя не принуждённо, будто бы и не заинтересован инцидентом вовсе.
— Да, Лёха к нему каждый день ходит, да и я частенько заглядываю… — Квашонкин останавливается, обдумывая что-то, — если хочешь, можем сегодня съездить.
У Саши загораются глаза.
— Раз предлагаешь…
В больнице пахло безысходностью. Саша называл этот неповторимый аромат именно так. Какое-то неуловимое сочетание стерильного оборудования и лекарственных средств. Правда из стерильного там только оборудование. На потолке трудно было найти и пару заштукатуренных островков, а те что остались, норовили вот-вот отвалиться. Стены покрашены уродливой, блестящей краской, такая только для подъездов сойдёт. В пространствах между кабинетами стройным рядом сидят одни только бабки. Они то и дело ссорятся, кричат, и он уверен, если бы не возраст, повыгрызали бы друг другу глотки.
Третий этаж встретил раздолбанными дверьми и выбитыми лампочками. Оставив Сашу с апельсинами в руках в компании пожилых дам, Лёша пообещал, что скоро вернётся. Дамы, к слову, глядя на внешний вид двоих пришедших, перешёптывались, и не стесняясь крестились. Рядом соизволили закрыть пару дырок в стене какими-то старыми советскими плакатами с информацией, которую разве что только со скуки читают. Брюнет пробежался глазами по тексту. Что-то о туберкулёзе и вреде курения. Было бы пафосно потушить сигарету прям об этот плакат. Из-за угла, куда ушёл Лёха, послышалась ругань. Ему, конечно, сказали подождать, но он ведь всего одним глазком. Чуть выглянув, Саша понял откуда весь шум. Лёша говорил очень громко, размахивал руками, женщина в белом халате кричала в ответ. Продолжался весь этот концерт до тех пор, пока Квашонкин не взял ту за плечо и очень тихо сказал что-то на ухо. Глаза женщины округлились, а рука потянулась к приоткрывшемуся рту. Простояв в таком положении ещё немного, рыжий неожиданно повернул голову в сторону Санька и тот, испугавшись оказаться замеченным, быстро направился обратно читать о туберкулёзе. Хотя какой к чёрту туберкулёз, сейчас ему интересно совсем другое.
Ну и что это было?
Лёша незаметно появляется за спиной и заставляет немного поднапрячься. Неужели заметил? А вдруг Санёк теперь свидетель? А может он его убьёт?
— Ну чего стоишь, пошли уже, — от этой снисходящей улыбки уже выкручивает.
На двери еле-видно написан номер.
«117»
Севастьянов открывает проход и жестом просит пройти и его. Внутри всё так же плачевно. По углам расставлены четыре койки, три из которых пустуют. И только на одной из них, кажется, лежал человек. Действительно, подойдя поближе Саша видит парня, на вид лет двадцати пяти. Тот молча смотрит своими измученными глазами, на явившихся гостей. Лёха ставит апельсины на прикроватной тумбе и усаживается на ближайший стул.
— Знаю что тебе нельзя, просто для приличия принёс, — и снова, в ответ лишь немое моргание.
Личное дело номер 5
Ильин Иван.
Статья 166: неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения.
Статья 222: незаконные приобретение, передачу, сбыт, хранение, перевозку или ношение огнестрельного оружия.
Статья 171.4: незаконная розничная продажа алкоголя.
Общий срок около двенадцати лет.
Долгополов ещё долго наблюдает за этим странным, можно сказать, монологом. Прошёл почти что год с того октября, а всех всё ещё бросает в дрожь только от взгляда на больницу, значит всё серьёзно. Даже как-то и стыдно теперь, от той мимолётной радости, что появилась в глазах при упоминании инцидента. Вряд ли от человека, лежащего напротив, получится хоть что-нибудь узнать. В груди осталось только скребущее чувство тоски. Больше всего теперь было жалко «молчаливого незнакомца», для того этот парень был наверняка важной частью жизни, раз несмотря на такой срок траур не спадал.
«Вспомнишь заразу, вот она стразу», а Саша и не спорит. В дверном проёме появляется Шамутило с охапкой полевой травы (цветами это назвать было сложно) и трёхлитровой пустой банкой. При виде двоих он на минуту застывает, причём недовольный взгляд он переводит именно на Долгополова. Намёк был понят. Ему тут очевидно не рады. Оно и понятно. Тут уже можно сказать семья, все друг другу братья. А он привязался хвостиком к Лёхе и ходит повсюду рядом. Саша без лишних слов направился обратно, читать о вреде курения, и время от времени, практиковать этот самый вред.
Спустя час больница уже давила на черепную коробку. Веки отяжелели, заставляя уже в сотый раз помять лицо, как-будто от этого станет легче. Теперь тусклый свет жёлтой лампы выглядел ещё более уныло. Коридор опустел, и только из некоторых палат время от времени слышались голоса. В одних — жалобные мычания больных, в других — полноценная речь, но всё в конечном счёте сливалось в одну большую просьбу о помощи. Нет, Саша конечно и раньше бывал в таких местах, и далеко не один раз, но как-то не получалось слишком долго думать об этом.
Дело уже шло к вечеру, когда дверь сто семнадцатой наконец открылась. На лице у Лёши усталость. Наверняка тот знал насколько всё плохо, просто до последнего надеялся, что время вылечит, и его самого в том числе.
— Лёша что-то совсем мало рад тебе, но ты не обращай внимания, — Квашонкин сразу же идёт к окну, снять с себя все накатившие чувства.
Ещё бы он мне не рад был.
Саша понимает, что диалог поддержать не хочется, да и не особо нужно сейчас. Коридор уже окончательно притих, у пациентов время спать.
Больница оставляет после себя запах медикаментов и что-то неприятное внутри. Теперь и квартира не такая уж и уютная. Даже, несмотря на время года, немного холодная. Тёмная. Чужая.
Севастьянов приносит в зал две бутылки «Афанасия» и устраивается на диване.
— А что ты сказал той медсестре? — желание поговорить просится само собой после пары глотков.
— Да договор у нас был, мы Ваню в отдельную палату хотели, а она что-то про государственную обязанность втирать начала, совок, ей богу…
В голове, вполне подходяще, всплыл вчерашний разговор.
— Слушай, есть одно предложение, — снаружи Саша выглядит непринуждённо, внутри же только мысли о том, как бы не выдавать себя, — ты тут вчера сказал, что хочешь дальше двигаться…
— Ну?
— Так вот, паренёк же тот из другой пятёрки, и если мы найдём того, кто оружие пронёс, то наверняка же закорешимся с их главарём, а там и с кем-то выше связи заиметь недалеко.
Лёша долго молчал. Напряжённо смотрел в никуда. Неужели понял? Неужели на этом всему конец? Санёк внимательно всматривался в лицо того, ища хоть один намёк на то, что будет происходить дальше.
— Действительно, — Лёша вновь ухмыляясь смотрит на брюнета, — бля, Сань, ты гений.
Долгополов вздыхает с облегчением.
— Если у нас это получится, мы с тобой весь Арбат, да что там Арбат, Москву, под себя подомнём, — Квашонкин воодушевлённо поднимает полупустую бутылку над головой. — Ну, раз так, то выпьем за большие перспективы.
Бутылки стукаются с характерным звуком. Комната ещё долго будет заполнена громкими звуками жизни. Новая информация била ключом. Звучали и теории, и рваные обрывки хронологии событий. Пазл складывался с квантовой скоростью. Всплывали новые имена, Саша тут же раскладывал их по полочкам, выстраивал невидимые цепочки в своей голове.
