проникнуть в опг - дело сложное

Только самоубийцы ходят по Кузьминкам ночью, только самоубийцы идут работать ментом в девяностые, только самоубийцы вступают кротом в ОПГ. А Саша и не спорит. Из высоких уличных фонарей давным-давно все лампочки украли, только свет окон хоть чуть-чуть освещает улицу. Апрель. Холодно. Саша до сих пор помнит всё в деталях. Тёмный силуэт с сигаретой в руках, спину в кожанке, и этот блядский грубый голос… Саша до сих пор помнит железный запах крови. Тяжело прикидываться отбитым от рук подростком, когда в голове есть чёткий план. И всё же, почему каждый шаг, как шаг к гильотине? Почему нога в протёртых ботасах будто проваливалась под землю, растягивая судный момент до предела? — Эй, это ты Севастьянов? — хоть и нагло, но голос предательски дрожит, выдаёт. Кемел выпадает из чужих пальцев, и тут же тухнет, соприкоснувшись с мокрым асфальтом. И вот, наконец, главный друг и враг в одном лице, оборачивается. От одного сурового взгляда можно умереть прям на месте, страшно представить, что будет дальше. Ещё пару шагов и Саше бежать некуда. И помощи просить не у кого. Один на один, и полметра между. Лёше ничего не стоит выстрелить в упор. И люди в окнах лишь сделают вид, что ничего не произошло, сошлются на то, что ковёр кто-то выбивает, а утром, пойдя на работу, перешагнут через лужу крови. Никому, кроме него, здесь проблемы не нужны. — Фраерок, ты как сюда попал? — нет, это не звучало как попытка помочь потерявшемуся, это звучало как смертный приговор. Серые глаза усмехаются, чувствуют вседозволенность, смотря сверху вниз. — В Арбатовскую хочу, говорят, ты проверяешь, — Саша не ждёт хорошего, он ждёт хоть чего-то. В такие моменты становится не так уж и важна и премия, и повышение. Рыжий ухмыляется, тянется к рукаву. Неужто нож? А может, ТТшник? А может, Саша вообще ошибся и сейчас стоит не перед тем, к кому шёл? А вдруг, всё и сразу? В горле не то пересохло, не то ком. И почему-то под рукавом ничего не сверкнуло, и почему-то резкая боль пронизывает область живота, идя выше, а ноги предательски подкашиваются. Хотя, насчёт последнего всё довольно-таки понятно. Сашу сейчас с размаху ударили. Предсказуемо. Брюнет отшатывается, и судорожно хватает руками больное место. Ноги сдаются, но не сдаётся Саша. Он падает на колени, одной ладонью упираясь уже об асфальт. К горлу подступает неприятная желчь, брюнет гордо сплёвывает в сторону, и поднимает помутневший взгляд на всё так же стоящую ровно фигуру. — А ты не плох, тебя-то хоть как зовут, малец? — Саша, — главное сейчас не отключиться. — Лёша, — теперь уже не совсем незнакомец протягивает руку. Долгополов тут же хватается за неё, вставая на ноги. Это был девяносто пятый, недоедали все, даже менты, поэтому не отключаться долго, к сожалению, не вышло, да и упасть пришлось прямо в чужую протёртую кожанку. Этот Лёша оказался уж довольно трепетным для криминального звена. Мало того, что на асфальте не оставил, так ещё и дома дотащил, ей-Богу. Нёс по лестничным пролётам, тихо матерясь себе под нос. А дома у него почти не холодно и не мокро совсем, и лампочки там жёлтые, а ещё аммиак есть. От запаха которого Саша как раз таки и очнулся. Долго кашлял. — Принят, — бросает рыжий, убедившись в том, что тот в сознании, и отставляет флакон на тумбу около дивана. Брюнет подскакивает чуть ли не в холодном поту, комнату озаряет лишь свет от экрана телевизора, время около часа, если верить настенным часам, стрелка которых норовила с минуты на минуту застыть. Ну и приснится же такое. — Сань, ты в порядке? — Квашонкин смотрит на него с края дивана, — Кошмар снился? — Ага, ну типо того. Если честно, знакомство у них действительно было не самым приятным, и ноющая боль в области живота до сих пор преследует. Лёша жестом приглашает подсесть к нему. По телеку крутят новый выпуск «Кукол». Саша эту передачу просто обожал, что может быть лучше политической сатиры с известными сюжетами различных произведений. Ещё лет десять назад люди вообразить такое по телевидению не могли, «Фитиль», наверное, был самым верхом сатиры. Политики были людьми с пороками, а не вечными бюстами на антресолях, наверное, в этом и заключается прелесть «Кукол», все персонажи здесь до одури карикатурные. Полная свобода — то, что ему нравилось. Полная свобода — то, чего ему не хватало. Полная свобода — то, с чем он боролся. Кажется, сами девяностые были олицетворением полной свободы, и все их обитатели. И Сашина главная задача — пресечь всё это. Пресекая таких, как Лёха. Но разве Лёха был плохим человеком? Саша посмотрел на сидящего рядом с собой парня, сейчас, в этой комнате, как в полном вакууме, нет плохих и хороших. Здесь только они вдвоём, старый сервант, и Ельцин, говорящий почти со всех экранов страны «десять негритят пришли однажды к власти». Но ведь Квашонкин преступник, он нарушал закон, и не один раз. Вот только когда звучит слово «преступник», в последнюю очередь думаешь о человеке, приютившем тебя на птичьих правах и готовящем яичницу на кухне. Он запутался.