Лотос цветет алым

Они проговорили до утра. Кисаме в ту ночь так и не вернулся. И хоть ответа на свой вопрос Аминами так и не получила, он ей, по большому-то счету, вовсе и не был нужен — также, как ее техники говорили об ее происхождении больше, чем ее имя, изменившийся при упоминании младшего брата взгляд Итачи был намного красноречивее каких бы то ни было слов. Он любил Саске. И это его убивало. Но в ту ночь они говорили о другом. В ту ночь Аминами рассказывала о своем детстве — о том, как родилась в крохотном поселении в лесу, в нескольких сотнях километров от Рооукоку но Сато — деревни Воющего Волка, а еще о том, каким беззаботным было ее детство до тех пор, пока ей не исполнилось шесть. Потом ее жизнь перевернулась с ног на голову, и детство в одночасье закончилось. Когда Аминами шел седьмой год, ее мать, Кумико, местная травница и одаренная целительница, заразилась от своей пациентки какой-то неизвестной лихорадкой. Она сгорела буквально за несколько дней, в одно дождливое утро просто не найдя в себе силы на то, чтобы проснуться. Это «просто» для ее дочери в дальнейшем станет самым страшным ночным кошмаром, но Кумико об этом, конечно же, знать уже не будет. Аминами и ее бабушка Хотару остались одни. А та пациентка выжила. Маленькая девочка запомнит это как величайшую в ее жизни несправедливость. Бабушка же до конца своих дней будет называть это трагическим стечением обстоятельств. Хотару-сан отдала свою внучку в храм Бури, располагавшийся на окраине деревни Волка, как только девочке исполнилось семь. Все знали, что служившие при храме монахи охотно брали в ученики детей, имевших склонность к врачеванию. Аминами имела. Поэтому переехала туда, домой возвращаясь дважды в год, да и то лишь на несколько недель — каждый раз она с болью наблюдала за тем, как бабушка, наплевав на собственное здоровье, занимается огородом, выращивая лечебные травы на продажу и еще одни — для изготовления лекарств, которые местные жители охотно у нее покупали. Детские обида и злость на собственную судьбу сделали из замкнутой сироты бойкого медика — служители храма обучили ее не только врачеванию, но и всему тому, чему юных шиноби обычно учат в академиях — базовым знаниям в тай-, ген-, и ниндзюцу. И обращению с метательным оружием. А если у способной ученицы оставалось свободное время, она шла в храмовую библиотеку — там Аминами зачитывалась книгами о политике и истории, хотя в то время даже подумать не могла, что спустя девять лет почерпнутые из тех пыльных талмудов знания сыграют в ее жизни едва ли не определяющую роль. — Через девять лет не станет Хотару-сан, — не спросил, догадался Итачи, и понимающе кивнул, заметив застывшие в глазах Аминами слезы, — Но дело ведь не только в этом? — Бабушка умерла через полгода после моего шестнадцатилетия, — продолжив, девушка кашлянула, прогоняя дрожь из своего голоса, — В тот год как раз закончилось мое обучение в храме, и в свой День Рождения я была дома, в своей крохотной деревушке, в которой за эти девять лет совершенно ничего не изменилось. Зато изменилась бабушка. Она постарела и больше не могла изготовлять лекарства — к тому времени она уже почти полностью ослепла. Аминами не заметила, как Учиха вздрогнул. Как отвел глаза, посмотрев на костер, рядом с которым стояла корзинка и лежало несколько крупных веток. Он знал, что эти предметы там были. Но видел лишь оранжевые всполохи пламени и размытые коричневые пятна, практически полностью сливающиеся с каменными стенами пещеры. Слепота нагоняла его быстрее, чем Хотару-сан. Девять лет ему не понадобятся. Рассказ девушки тем временем продолжался. На шестнадцатилетие бабушка подарила Аминами два подарка, первый — кулон ее матери, неаккуратный округлый кусочек янтаря, внутри которого был заточен одинокий лепесток алого лотоса (с того самого дня она носит его, не снимая), а второй — запечатанный и пожелтевший от времени конверт. В тот вечер Хотару-сан рассказала внучке о том, что Кумико задолго до своей смерти написала своей дочери письмо, о котором знали лишь два человека — Хотару и Изука — соседка и лучшая подруга целительницы. Кумико заставила их поклясться, что если с ней что-то произойдет, на шестнадцатилетие Аминами одна из них обязательно вручит ей этот конверт и отпустит девушку куда бы то ни было, если та, после прочтения письма, захочет куда-то отправиться. — Что было в письме? — Итачи уже понял, что всего Аминами ему не расскажет. По крайней мере — не сейчас. — История о том, как жила мама до моего рождения, — Аминами отвела глаза, кожей чувствуя, что Учиха хочет услышать от нее больше. Она нерешительно молчала, и он заговорил сам, на этот раз не пожелав затягивать паузу слишком сильно. Он задал вопрос, не особенно заботясь о его прямоте: — Речь шла о том, что связывало Кумико с Конохой? Аминами кивнула. И вдруг поднялась на ноги, пошатнувшись, но не скривившись от боли и даже не издав ни звука. — Твоей регенерации можно позавидовать, — Итачи медленно моргнул и посмотрел на нее снизу вверх. На этот раз его глаза были карими, — Досталась от отца? Аминами хмыкнула, но не ответила. Нетвердым шагом дошла до костра и пошевелила ветки, не давая огню погаснуть. Вернувшись на свое место, снова села, принявшись собирать длинные волосы в высокий пучок. Учиха не сразу понял, что блеснуло в ее руках. А когда распознал предмет, лишь усмехнулся — вместо обычных шпилек прическу девушки удерживали на месте замаскированные под них сенбоны. Да, тебя явно научили не только целительству. Последняя часть ее рассказа была довольно краткой. Многого девушка, очевидно, не договаривала, поэтому финал истории свелся к следующему — прочитав письма Кумико, Аминами загорелась идеей отправиться в деревню скрытого Листа. Узнав об этом, Хотару не удивилась. И даже готова была отпустить внучку хоть на следующий день, но сама Аминами от такого предложения отказалась. Она не могла бросить бабушку. Только не после девяти лет, проведенных вне дома, девяти гребаных лет, в течение которых она не замечала, как стремительно приближается к смерти единственный близкий для нее человек. Она осталась в своей деревне, покинув Хотару лишь на один день, за который успела добежать до храма Бури и снова вернуться домой. Монахи, удивленные столь скорому появлению воспитанницы, с радостью отдали ей книги по истории, и даже нашли несколько других, которые были посвящены непосредственно Конохе. Вопросов они не задавали, и девушка была им за это благодарна. Дома Аминами засела за выданную ей литературу. Так началась подготовка к ее путешествию, которая продлилась полгода. А потом Хотару-сан умерла. И оставшаяся абсолютно одна Аминами навсегда покинула свою деревню и свою страну. — Сколько ты уже в пути? — Больше года, — она ненадолго замолчала, потупившись, и чуть тише добавила, — Я ненадолго… останавливалась в разных местах.  — Собирала сведения? — на этот раз Итачи ошибся. Он осознал, что не угадал с предположением еще до того, как Аминами ответила на его вопрос. В желто-зеленых глазах промелькнуло что-то, смутно ему знакомое. Девушка горько усмехнулась. Все-таки генетика — удивительная штука. — Училась убивать. Аминами действительно могла бы уже давно быть в Конохе. Деревни Волка и скрытого Листа находились, хоть и в разных концах континента, но все же этот путь не занял бы у шиноби больше нескольких месяцев. Но Аминами делала остановки. И выполняла задания, которые практически каждая деревня, не имеющая большого количества своих собственных ниндзя, предлагала шиноби-наемникам за вполне сносную плату. Так ученица храма Бури научилась не только спасать и лечить людей, но еще и убивать их. За второе платили, порой, едва ли не в десять раз больше. — Из этих заданий я и узнала про Акацуки, — призналась она, слабо улыбнувшись, — В учебниках про вас, знаешь ли, пока что не пишут. Итачи промолчал. В глубине души он понимал, что если Пейну удастся превратить в жизнь то, что он задумал, об их организации напишут не то что в учебниках — не будет ни одной живой души, которая не знала бы их всех по именам и не преклонялась бы им. Они поделят историю шиноби на «до» и «после». И война с Девятихвостым покажется людям не более чем незначительной стычкой нескольких ниндзя с очередным биджу. — Кто обучил тебя змеиным техникам? — Учиха предпринял последнюю попытку разговорить Аминами на тему ее происхождения. Он не подумал, что ответ на его вопрос гораздо проще, чем можно было бы предположить. — Никто, — Аминами пожала плечами и улыбнулась шире, понимая, куда клонил Итачи, но вида не показывая, — Я их просто знала, — в зеленых глазах заискрилась издевка, — Генетика. Наверное от отца досталось. Он не посмотрел на нее. Поднял воротник плаща, спрятав в нем лицо, и в очередной раз отвернулся, вперившись взглядом в пляшущие языки пламени. Она посчитает, что он на нее злится, и что в ее положении острить с одним из Акацуки было, все ж таки, наверное, не самым разумным решением. Но на самом деле Итачи улыбался. Улыбался и сетовал на судьбу, так ехидно над ним насмехавшуюся. Аминами напоминала ему Саске. Того Саске, каким он был до того, как старший брат впервые использовал на нем Цукуеми. До того, как Саске окончательно и бесповоротно «сломался». — Девять лет… — Что? — Аминами недоуменно посмотрела на него, и Учиха понял, что последнее произнес вслух. — Ничего, — он покачал головой, — Не важно. — Твоя очередь рассказывать, — девушка потерла ладони друг о дружку и подсела ближе, сделав вид, что не заметила промелькнувшего в глазах нукенина удивления, — Твое детство ведь тоже было…непростым? Итачи ответил не сразу. Несколько долгих минут его лицо не выражало никакой эмоции, только глаза беспокойно бегали, и на бледной коже его впалых щек подрагивали тени от длинных пушистых ресниц. Аминами неосознанно задержала взгляд на лице Учихи — впервые за все время нахождения в пещере, она взглянула на него как на обычного молодого парня. А не как на преступника S класса, члена Акацуки или легендарного гения из деревни скрытого Листа. Новое видение пришлось ей по душе. Если не сказать больше. У него были острые черты лица, еще больше обозначившиеся от нездоровой худобы. Аккуратные черные брови, едва заметно вздернутый нос, изящные тонкие губы. Аристократичный вид не портили даже залегшие под огромными глазами тени. То, что он из именитой семьи, выдавали осанка и взгляд, и все остальное на их фоне едва ли имело какое-либо значение. Осанка и взгляд, да, однозначно. Осанка — прямая, горделивая, пусть даже все его тело бьет непрекращающийся озноб, а руки дрожат так, что пальцы не сгибаются и отказываются складывать печати. А взгляд… то, за что Учихами так сердечно восхищались, и за что их также искренне ненавидели. Высокомерный, надменный, настолько уверенный в себе, что даже не угрожающий. И дело было даже не в шарингане. — Детство, говоришь, — его голос заставил ее вздрогнуть, — Еще и «непростое». — Это лишь предположение, — Аминами мягко коснулась его плеча, вокруг ее ладони вспыхнуло зеленоватое свечение ниндзюцу, — Ты говори, а я… — Не нужно, — Итачи встретился взглядом с глазами цвета выгоревшей на солнце травы, — Побереги силы для себя. — У меня их больше, чем ты думаешь. Он уступил. Вот так просто. Откинулся спиной на каменную стену и начал перебирать в руках край своего изношенного плаща. Аминами не сразу догадалась, что мыслями он давно уже был не в этой пещере. И не в этом времени. — Непростое… Тонкие губы чуть дернулись в попытке улыбнуться. В карих глазах отразились вторые такие же. — Нет, до некоторых пор оно было до боли простым. Самым лучшим, какое только можно представить. Особенно когда родился он — его младший брат и второй ребенок Микото и Фугаку. Тот, кто с первого дня своего появления на свет станет его самым лучшим другом и самым верным учеником. Его смыслом жизни. Он. Саске Учиха. Это действительно была любовь с первого взгляда. Итачи тогда было пять. Отец впустил его в спальню спустя несколько часов после того, как Микото перестала кричать и в доме раздался пронзительный вопль младшего Учихи. Женщины из клана, принимавшие роды, к тому времени уже покинули их дом. Семейство осталось наедине со своим счастьем. В тот день никто не пошел на задание или на очередную тренировку. Фугаку опустился на пол рядом со счастливой женой и ласково погладил ее по руке. Итачи тепло улыбнулся матери, но когда Микото приоткрыла одеяльце, в которое был завернут новорожденный, взгляд мальчика вспыхнул во сто крат ярче. Он, конечно, ждал появления на свет братика — родители ему обо всем рассказали несколько месяцев назад — но много ли вы знаете старших детей, которые искренне радуются появлению младших? Итачи радовался. Он всегда будет ему радоваться. Микото и Фугаку надеялись, что их старший сын примет Саске и будет ему другом и наставником. Но когда младенец несколько часов отроду заплакал, и успокоился, лишь когда его коснулся Итачи, родители поняли, что связь между братьями будет куда сильнее. Серьезнее. И, принимая в расчет жестокий мир шиноби, гораздо опаснее для них обоих. Они оказались правы. Вот только их старший сын был не простым ребенком, и времени дома он проводил катастрофически мало. В свои пять лет он день и ночь пропадал в академии, а если не был там, то тренировался во дворе или на полигоне неподалеку от дома. Итачи был гением, и уже в возрасте семи лет он осознал, что это не только комплимент, но еще и бремя, которое ему придется нести всю оставшуюся жизнь. Дети шиноби поступали в академию ниндзя в возрасте восьми лет. Итачи с отличием закончил ее в семь. В элитный отряд Анбу простым «ниндзя на побегушках» обычно брали способных ребят в возрасте от пятнадцати лет. Итачи стал капитаном Анбу в двенадцать. В десять лет он впервые выполнил задание S-класса, количество заданий ранга А, В, С и D к тому моменту перевалило за сотню. Он активировал шаринган раньше всех в клане, ему не было равных в гендзюцу, стихия огня, казалось бы, подчинялась ему по собственной воле. Он был исключительным. Но у всего была обратная сторона. — Ты проводил мало времени дома, — Аминами вздохнула, вспомнив, как тосковала по родной деревушке, когда только перебралась в Храм, — Тебе этого не хватало? — Я ненавидел себя каждый раз, когда мне приходилось отказывать Саске в совместной тренировке, — Учиха помрачнел, — За все время у нас их было, наверное, около двадцати. За восемь лет. И все равно каждый раз, переступая порог дома, я неизменно встречал обезумевший от счастья смерч, на всю деревню вопрошающий «Нии-сан, теперь мы сможем потренироваться вместе?» Нии-сан. Это обращение снилось ему в кошмарах. Преследовало его, слышалось повсюду даже в самой оглушительной тишине. — Он называл меня «Нии-сан», я его — «глупый младший брат». И как же я ненавидел повторять ему «не в этот раз»… Не в этот раз, Саске. Не в этот раз, может позже. Но «позже» не суждено было случиться. — Ему было восемь. — Что? — Итачи посмотрел на девушку, но вырваться из пелены мучивших его воспоминаний было не так-то просто. Он тонул. Как будто кто-то использовал на нем его собственный коронный прием — Цукуеми, — Что ты сказала? — Саске было восемь, — Аминами повторила, — Тебе, соответственно, тринадцать. Когда… — Все не так просто, — он покачал головой и убранная за ухо прядь выбилась и упала ему на лоб, — Все началось задолго до… событий той ночи. Итачи замолчал. У него тоже были свои секреты. — Почему шаринган так губительно действует на зрение? Учиха моргнул. Уцепился за вопрос, как за спасательный круг, и вздохнул так, будто действительно спасся из затягивавшего его на дно водоворота. Несколько долгих секунд перед глазами еще мелькали потревоженные в памяти образы. Трупы родственников, полная луна, льющиеся из глаз матери слезы и последние слова отца. Пожалуйста, позаботься о Саске. И истошный крик. Обращение. То самое. Неустанно вызывавшее боль в расколотом надвое сердце. Нии-сан! — Итачи? Аминами коснулась его руки, несильно сжав пальцами ткань плаща. В ее голосе послышалось беспокойство. — Прости, — он отстранился, на мгновение зажмурившись, и, наконец, посмотрел на нее прояснившимся взглядом, — О чем я? — О шарингане. О том, почему он так действует на организм носителя. Это ведь не просто слепота как последствие перенапряжения зрительного нерва, он буквально по крупице разрушает все твое тело изнутри. — Не только мое, это проклятие рано или поздно настигало всех, — неосознанно он сощурился, но, как догадалась Аминами, четче мир вокруг него от этого не стал, — К старости организм каждого Учихи… — Сколько тебе лет, Итачи? — она перебила его, и вызов в ее взгляде красноречиво говорил о том, что на бестактность сего действия ей глубоко плевать. — Двадцать один, двадцать два будет через два месяца. — Не будет, если ты продолжишь в том же духе. — Врачебной этике тебя не учили. — Извини, отцовский характер с возрастом берет свое. Они обменялись усталыми ухмылками. Аминами привалилась плечом к стене и, вновь посерьезнев, тихо спросила: — Ты знал его? — Сложно не знать санина собственной деревни. — Итачи, я не это… — Я знаю. Девушка фыркнула. Учиха подавил зевок. — Ложись, я продолжу, — она кивком указала ему на скромную «постель», некогда принадлежавшую ей самой. Заметив, как Итачи нахмурился, пошла ва-банк, — Ты нуждаешься в лечении и ты знаешь это. Ты нужен Саске живым. Ложись. Что-то во взгляде нукенина заставило ее поежиться. Он лег, но напряжение в воздухе исчезать не спешило. — Расскажи про шаринган. — Зачем? — Ты спас мне жизнь, — ее ладонь коснулась его лба. Ниндзюцу согревало, убаюкивало и успокаивало. Последнее удивляло сильнее прочего. — И что с того? — Я намерена придумать, как спасти твою. Итачи закрыл глаза. На какое-то время в пещере воцарилась тишина. Снаружи, между тем, постепенно начинало светать. — Ами… — Что? — девушка улыбнулась, но ничего не сказала. Короткая форма ее имени теплой ностальгией кольнула где-то в груди. — Никому не говори, что знаешь меня и Кисаме. Никогда не упоминай, что мы встречались. — Хорошо. — Пообещай мне это, — в голосе Итачи сквозило что-то неправильное. Не ложь, не злоба… Что-то больше похожее на корыстный умысел. Он повторил, — Пообещай. — Обещаю. Аминами в долгу не осталась. — Итачи? — Что? — он посмотрел на нее, ожидая подвоха. — Где сейчас Саске? Карие глаза расширились от удивления. Ответа не последовало. Ни сразу, ни через долгие десять минут. Когда Итачи заговорил, девушка лишь усмехнулась, нисколько не удивившись. Он начал рассказывать про шаринган. Но вскоре заснул, не справившись с усталостью и разливающемуся по его изнеможённому телу теплу исцеляющей чакры. Засыпая, он знал, что не увидит Аминами, проснувшись. Знал также, что Кисаме будет вне себя от ярости и засыпет его вопросами, выпытывая, зачем они вообще потратили на эту девчонку столько драгоценного времени. Итачи ему ничего не скажет. Но ответ на вопрос «зачем» у него, конечно же, был.