***
— Великолепно, Саске, просто великолепно. Аплодисменты — театрально-неторопливые. Отдающее в желтизну лицо заживо гниющего санина исказила полуулыбка-полуоскал. Стоявшего позади него Кабуто от этой гримасы передернуло. Взгляд сероволосого шиноби неохотно метнулся к Учихе, а затем вновь вернулся обратно, неотрывно вперился в лицо господина, учителя, от которого с каждым днем оставалось все меньше и меньше его самого. Увеличить дозу еще на две таблетки. Добавить одну утром и одну вечером. Сделать заживляющую мазь еще концентрированнее. Но это едва ли замедлит процесс… — Подойди, Саске. Он подошел. Орочимару несдержанно облизнул губы. Заметил, как поморщился при этом мальчишка, и глухо рассмеялся: — Уже скоро, мой дорогой, уже совсем скоро каждый из нас получит то, чего он так отчаянно жаждет. Учиха его проигнорировал. Обернулся, заставив санина с жадностью наблюдать за тем, как угольно-черные пряди скользнули по оголенным белоснежным плечам, и тихо вздохнул. — Что с тобой, Саске? Алые глаза смотрели на разбитые в щепки мишени. Кое-где еще искрили в воздухе остатки его чакры — каждый раз он смотрел на эти всполохи электричества с омерзительным чувством, словно что-то он совершенно точно делает неправильно. Не так, как надо. Не тому учится? Не у того учится? Недостаточно упорно учится? Он не знал, что именно его гложило. Противное, как болотистая вода на вкус, ощущение, что он все еще уступает Итачи? — Я свободен? Быть может. — На сегодня — да. Но в последнее время все его тело буквально зудело от вопроса, на который он, если быть совсем честным, совершенно не хотел знать ответ. — Господин Орочимару… — Она уже пришла? Все зудело, нестерпимо чесалось настолько, что хотелось заживо снять с себя беспрерывно горящую кожу. — Гурен ждет в вашем кабинете. Хотел ли он в действительности быть его лучше? — Идем. И возможно ли это вообще?***
— Ты делаешь это в ущерб себе, я не позволю и дальше… — Мне это не вредит, ускоренная регенерация, помнишь? Та самая, что досталась от отца? — Не ври мне, Аминами, ты слабеешь, но продолжаешь каждый раз тратить больше чакры, чем успеваешь восстановить. Сколько твоих сил уходит на одну только постоянную поддержку моего состояния? Скажи мне? Чего стоит отсутствие у меня приступов? — Я сильнее, чем ты думаешь, не зря же я… — Прекрати. Ты блефуешь, забывая, что Орочимару был моим напарником в Акацуки. У него есть предел, и он гораздо ближе, чем многие думают. Так что разговор окончен, мы не продолжим, пока ты не… — Мы продолжим, потому что у нас нет времени делать перерыв на отдых. Итачи, черт возьми, я только начала ощущать хоть какой-то сдвиг, ты не понимаешь, твоя слепота… — Вот именно — моя, и мне решать, хочу ли я, чтобы меня пытались от нее… — Да плевать мне, чего ты хочешь! Аминами сорвалась на крик и с силой швырнула корзинку, которую до этого момента держала в руках. Цветы, которые она успела было в нее собрать, разлетелись по комнате разноцветным конфетти. Итачи не пошевелился. Только выдохнул сквозь сжатые зубы и сделал шаг по направлению к девушке. Она отступила в сторону. Казалось бы — абсолютно бесшумно. Но он безошибочно повторил это движение за ней. — Чего ради ты вообще в это ввязалась, глупая? Отплатить за спасенную некогда жизнь — не более чем удобная отговорка, не правда ли? Так какого черта ты гробишь собственное здоровье на самом деле? — Я… — Нет. Не перебивай. И подумай, прежде чем ответить, потому что я чувствую, что ты снова собираешься придумать какое-то очередное оправдание твоему совершенно не поддающемуся никакой логике поведению. Он подошел к ней почти вплотную. Нарочно отвел глаза, почти что отвернувшись, и снова выдохнул. И как всегда — бесконечно устало. Его мягкий голос перешел в едва слышный шепот: — Зачем, Ами? Зачем ты так отчаянно пытаешься меня спасти? По костлявым плечам пробежала плохо скрываемая дрожь. Куноичи с трудом сглотнула вставший поперек горла ком. Открыла было рот, но ничего не сказала. Сердце болезненно сжалось, бешено мечась между мучивших ее противоречивых чувств. — Хочешь, чтобы бой между мной и Саске был честным? Она посмотрела на него удивленно, хоть и знала, что он ее реакции не увидит. С запозданием поняла, что Итачи шутит, уводя разговор от вопроса, на который ей было слишком сложно ответить. Почувствовав, как ее коснулись ледяные руки, Аминами не сдержалась и всхлипнула. — Хочу, чтобы этого боя не было. Это неправильно, я… — она не смогла. Что-то внутри нее снова задушило рвущиеся наружу слова. Нет, не «что-то», сколько можно врать самой себе, Аминами? Это был страх. Животный. Всепоглощающий. Страх соврать. Ему. Он этого не заслужил. Да она и не была до конца уверена. — Я тебя… — Тише, — его губы коснулись ее лба, — Не нужно. — Итачи. Он поцеловал ее в висок. Скользнул ниже, на скулу, влажную от слез щеку. Едва уловимо коснулся сомкнутых век. Аминами обняла его за пояс. Нежно, боясь сделать больно, но он сам привлек ее еще ближе. — Мы сделаем на сегодня перерыв. Она кивнула, сдавшись, и, уткнувшись ему в шею, слабо улыбнулась: — И съедим на ужин целую банку джема? — И съедим на ужин целую банку джема. Итачи посмотрел на солнечный свет, внезапно показавшийся в дверном проеме. Погода явно улучшилась — последние два дня была лишь бесконечная серость с дождями и порывистым ветром. Даже сегодня утром Ами сказала ему, что все небо снова затянуто тучами, а деревья так и гнутся, норовя сломаться. А теперь пожалуйста — солнце. Вот оно — яркое бело-желтое пятно, так сильно выделявшееся на фоне смазанного коричневого фона. Аминами что-то сказала и рассмеялась. Ее дыхание опалило его кожу. Краем глаза он увидел, как ее волосы на свету блеснули алым. А потом до Учихи дошло.***
— Цунаде пойдет против Корня? — Каташи, если это произойдет, до окончания существования Корня останутся считанные часы. Бровь джонина дернулась, удивленно выгнувшись. Джирайя, глядя на него, лишь понимающе хмыкнул. Хатаке не смог закончить разговор, не удовлетворив собственное неуемное любопытство до конца: — Но ведь ее не было в деревне, когда… — Не было. Но до последних дней жизни Четвертого это оставалось его самой большой кровоточащей раной. Незаживающей. И не дающей покоя, ни днем, ни ночью. Сарутоби-сенсей оставил после себя дневники, про которые знали только мы с Цунаде, как двое его учеников. Третьего, как ты мог догадаться, он к тому моменту уже вычеркнул из своей жизни. — Но это невозможно, — пропустив половину из того, о чем говорил санин, мимо ушей, Каташи опять заговорил о том, что которую ночь мешало спать уже конкретно ему самому, — Не может быть, чтобы после всех этих лет… Бред. Абсурд. Невозможно. — Безусловно, — жабий мудрец ослепительно улыбнулся, и поднялся, встав на краю крыши и обернувшись к своему собеседнику, — Бред и абсурд. Как и то, что Наруто сможет превзойти Минато и стать хокаге. Как и то, что девочка, до обморока боящаяся крови, станет лучшей в мире целительницей. Каташи смотрел на него, не отрываясь, и Джирайя продолжил, последним своим доводом попав джонину в самое сердце: — Как и то, что сын Белого Клыка Конохи отчаянно привяжется к детям, которых ему доверят в качестве эксперимента. Все это — совершенно невозможно, глупо было бы в это верить. Не правда ли? Рассветное солнце показалось из-за гор и осветило лицо, наполовину сокрытое под извечной маской. Вот только стоящие в разного цвета глазах слезы выдавали шиноби с потрохами. Санин усмехнулся. Даже когда Каташи, помрачнев, снова заговорил о невеселом, на лице Джирайи играла все та же легкая усмешка. — Он же поклялся. Он скорее умрет, чем позволит раскрыться тайне, ради сохранения которой он пожертвовал собственной жизнью, — Каташи покачал головой, словно не соглашаясь с собственными мыслями, упорно лезущими в голову, — Нет, сам он ему точно ничего не скажет. В этом я уверен. — Ну, значит, Цунаде предпримет очередную максимально идиотскую и необдуманную авантюру. Вот только знаешь, что? Я уже и не знаю, какая по счету это будет затея, естественно, абсолютно дурацкая, но все-таки успешно воплощенная в жизнь нашей уважаемой хокаге. Я сбился со счета, кажется, где-то на восемьсот седьмой.