Лотос цветет алым

Он закрывает глаза и кладет голову на ее колени. Она нетерпеливо растирает между собой ладони и, дрожа от нетерпения, касается его закрытых век кончиками пальцев. Ее ниндзюцу согревает. Уже привычно обволакивает, растекаясь по всему телу, и убаюкивает, заглушая пульсирующую в висках боль и клокочущий в грудине надсадный кашель. — Твоя мать ведь тоже была целительницей? — его негромкий и низкий, почти что урчащий голос заставлял ее сердце предательски пропускать удар. — Да, но немного иной, нежели, например, Цунаде, — девушка вздохнула, неосознанно скользнув взглядом по кулону, который как всегда был у нее на шее, — Мама не проводила операций, не работала с позвоночником, делала больший упор на траволечение и разного рода лекарства и настойки. Цунаде же… Госпожа Цунаде Она, действительно, была гением. Лучшей в своем роде. И при этом, даже добившись звания санина, а позднее и титула каге, оставалась невероятно чуткой женщиной с поистине огромным сердцем. И феноменальной интуицией… Аминами замолкла, погрузившись в собственные мысли. Вспомнились уроки, которые давала ей в Конохе хокаге. Сейчас казалось, что все это было так давно — лабораторные занятия с Сакурой, сбор сплетен в раменной Ичираку, их с новообретенной подружкой разговоры по душам. Последнее, пожалуй, вспоминать не стоило. — Ами? — Итачи аккуратно коснулся ее руки. Кончиками пальцев она почувствовала, как дрогнули его веки, приоткрывшись. — Все хорошо, извини, — кашлянув, она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Из наспех собранного пучка выбилось несколько прядей. Они упали ей на лоб, но она их даже не заметила, снова сосредоточившись на своей лечебной технике, — Я просто задумалась, закрой глаза. Он подчинился, не сказав ни слова. Напрягшееся было тело вновь расслабилось, зависшая на несколько секунд в воздухе рука опустилась, грациозно легла на едва уловимо вздымающуюся при дыхании грудь. Была у Учихи удивительная способность оставаться утонченным и аристократичным даже находясь в почти что предсмертном состоянии. Даже потеряв зрение, он продолжал двигаться плавно, сходя с ума от непрекращающейся боли — говорил всегда нарочито медленно, до дотошного правильно. За редким исключением даже его мимика была исключительно выверенной, сдержанной, изящной. Повисшую в комнате тишину нарушил едва слышный стон. Аминами в ту же секунду встрепенулась: — Итачи, что не так? — Голова раскалывается. Куноичи кивнула и положила одну ладонь на его лоб. Направив целительные потоки собственной чакры по всему его телу, перестала сосредотачиваться на одних лишь глазах, в равной степени воздействуя своим ниндзюцу на все повреждённые органы Учихи. — Спасибо, — уголок его губ дернулся, изображая улыбку. Аминами создала облако чакры, работающее автономно от нее самой, и ласково коснулась разметавшихся по ее коленям черных как смоль волос. Она убрала несколько прядей с точеного лица, и в сотый, а, может, и в тысячный, раз им залюбовалась. Залюбовалась и оттого не сразу заметила, как он протянул к ней руку и переплел свои извечно ледяные пальцы с ее — всегда так приятно теплыми. Не сразу увидела, как на нее с невыносимой нежностью смотрят огромные карие глаза. Вернувшая свой родной цвет радужка снова опьяняла своей кофейной глубиной, но вместе с этим вернулась и печаль, которая, казалось, притаилась где-то на дне этих бесконечно-прекрасных темных омутов. Притаилась, не показывалась, но она была, и шлейф ее добавлял аристократичной внешности Итачи еще большую трагичность. Этакий шарм всеми ненавистного антигероя с печальной судьбой и навсегда разбитым сердцем. Вот только — навсегда ли? — Зрение возвращается. — Что? — Вчера вечером я не мог на таком же расстоянии разглядеть вот эти твои родинки. Кончиками пальцев он коснулся ее скулы. Не удержавшись, она потерлась о его ладонь щекой и прикрыла глаза, зажмурившись от невозможности всего происходящего, чувствуя, как ее лицо покрывает непрошеный румянец. — Я рада это слышать, Итачи, — ее шепот, равно как и ее близость и пугливая нежность, отдавались в истерзанном сердце Учихи гулкими, учащенными ударами. — А я рад, что вчера ты все-таки позволила себе отдохнуть, — он убрал прилипшие ко лбу пряди ей за ухо, — Сейчас ты хотя бы на человека похожа. Аминами усмехнулась. Облако чакры явно действует, раз Итачи даже шутить начал. И не важно, что оно заберет у нее гораздо больше сил, чем она вчера успела восстановить. Если ему это помогает — она была готова пожертвовать чем угодно. — Нам нужно еще позаниматься твоими глазами. У меня есть предположение… — А у меня есть предположение, что сначала не помешало бы пообедать. В его голосе зазвенело «учиховское» упрямство — едва уловимая смена интонации, но Аминами уже научилась безошибочно ее определять. Спорить было бесполезно. Итачи поднялся, подав ей руку, и вполне бодрым шагом направился в сторону их скромной кухни. Открыв ящик, он загремел посудой, и заглушил тем самым сорвавшийся с губ Аминами хриплый стон. Пошатнувшись, она ухватилась за дверной косяк, но головокружение исчезло так же быстро, как и появилось. — Когда вернется Кисаме? — разлив по чашкам чай и сев за стол, девушка вопросительно посмотрела на нукенина. — Самое позднее — через четыре дня, — заметно помрачнев, Итачи избежал зрительного контакта, — Нам нужно будет уйти, встретиться с Акацуки. Чтобы вновь потратить все свои запасы чакры и даже больше. — Только с ними? Учиха вздрогнул. Выронил вилку, с оглушительным звоном упавшую на блюдце, и посмотрел на Аминами в упор. — А это ты мне расскажи. Как скоро Саске явится по мою душу? Ну, или что там у меня вместо нее.

***

— Ушла? Что значит «ушла»? — Не задавай глупых вопросов, Цунаде. Ушла — значит ушла. Ногами. В противоположную от меня сторону. Ушла из моей жизни. Навсегда. На этот раз — точно. — И ты даже не попытался ее остановить? Он развернулся резко, на пятках, окончательно теряя последние крупицы самообладания: — Ты считаешь меня монстром? Из темноты на нее смотрели желтые глаза рептилии. Узкий зрачок дрожал. По белым как мел губам пробежал неестественно длинный и острый язык. Она вздохнула. Он выдохнул. — К чему ты это? — ласковая улыбка и шаг вперед. — Я убил больше сотни человек за последний месяц. Она остановилась. Неосознанно прижала руку к груди, словно боясь, что заходящееся в нездоровом ритме сердце из нее сейчас все-таки выпрыгнет. — Я пытался привить им свой ген. И не только свой. Пытался искусственно их скрестить, улучшить, но они не выдержали. Никто из них. — Орочимару. — Они кричали, Цунаде, лезли на стены, выцарапывали себе глаза и перегрызали вены на своих собственных запястьях. — Прекрати. — Я не кормил тех, в ком не видел потенциала. Они умирали от голода. Поедали заживо друг друга, самих себя. Они сходили с ума, у них деформировались конечности и внутренние органы. — И она об этом узнала? — Она увидела. В змеиных глазах сверкнуло что-то хищное. Извращенный инстинкт убийцы. Жажда крови. Бесконечный поиск жертвы. — Она увидела, что большинству из них не исполнилось и десяти. Цунаде почувствовала накатывающую на нее тошноту. Дети. Ну конечно, дети. Она могла бы и догадаться. — Я все еще жду ответа, Цунаде. Холодный и скользкий язык оплел ее шею, насильно притянул ближе. Ладони с длинными тонкими пальцами легли на ее плечи, скользнули к груди: — Я — монстр? Дети. Кумико напугал тот факт, что это были дети. Черт, Орочимару, не может быть, что она… — Ты убил ее? — светло-карие глаза смотрели на него с тупой болью. Она не могла простить себе, что любила его всем своим жалким существом. Он знал это, и без зазрения совести пользовался, — Ты убил Кумико? — Я отпустил ее на все четыре стороны, поклявшись, что больше я в ее жизни не появлюсь. И ты совершенно права, Цунаде. Ты умница, ты всегда быстро все схватывала. Догадалась и сейчас, я вижу это. Я отпустил их обоих, да. Ее и нашего с ней ребёнка. Потому что сердце даже самого омерзительного, ненавидящего этот гребаный мир монстра один единственный раз в этой чертовой жизни кого-то да полюбит. И я полюбил. А ты?

***

Разговор вышел длиннее, чем они оба планировали. Несмотря на то, что Аминами жила в доме у озера уже третий день, возможность спокойно обсудить всё произошедшее с момента последней их встречи в пещере деревни Травы выдалась только сейчас. Правда, «всё» — это слишком громко сказано. Итачи не рассказал ей практически ничего. Подтвердил, что дрался с отрядом Каташи во время их миссии по спасению казекаге. Мельком упомянул, что все остальное время они с Кисаме выполняли другие поручения Акацуки. Едва ли подробнее рассказал про то, как стремительно терял зрение. И с чего все вообще началось. Аминами же говорила долго. Про Коноху, про то, как пыталась разузнать больше об Учихах, про знакомство с Наруто и Сакурой, обучение у Цунаде, про встречу с Хатаке. Ненадолго взяла паузу, прежде чем начала рассказывать про встречу со своим отцом. И его учениками. — Итачи, он не живет, он существует, мучая себя тренировками, зная, что как только он выкроит время на сон — это снова будет все тот же повторяющийся ночной кошмар. — Он сам тебе про это рассказал? За это время мне приснился три тысячи сто восемьдесят один кошмар Карие глаза сощурились. Желтые отказались идти на контакт. Тебе снится то время, когда все еще было хорошо — Он страдает, Итачи, — ее голос сорвался на шепот, — Он без тебя страдает. — Аминами. Она посмотрела на него, и он ухмыльнулся, словно нашел в ее взгляде подтверждение какой-то своей теории. — Когда он с тобой, он страдает меньше, не правда ли? Она не нашлась, что ответить. Чересчур затянувшуюся паузу нарушил вопрос, оброненный куноичи словно бы невзначай: — А что если Саске узнает правду? — Боюсь, что не «если», — Итачи помрачнел и на несколько долгих секунд зажмурился. Его нервно сжатые в кулаки руки мелко дрожали, — Когда это произойдет, моя душа, наконец, сможет упокоиться с миром. Она тряхнула головой, ничего не поняв, но Итачи сделал вид, что ее реакции не заметил. Как ни в чем не бывало поинтересовался состоянием Орочимару, его реакцией на родную дочь, отношением к ней Кабуто. И Аминами снова уступила. И разговор продолжился. О Кумико, Орочимару и Цунаде. О планах санина на Саске. А потом, когда Аминами окончательно смогла взять себя в руки, она-таки склонила беседу к медицине, рассказав, что узнала от Сенджу и что вычитала в книгах, которые нашла в библиотеке убежища. И как почерпнутые оттуда знания могли им пригодиться. А еще… — Ты слышал об алом лотосе? — поднявшись из-за стола и включив свет в комнате, которая с наступлением сумерек погрязла в кромешной тьме, куноичи решительно уперла руки в боки. — Слышал, но никогда не видел в живую. По легенде это не какой-то отдельный вид растения, а что-то вроде метаморфозы, происходящей с лотосом, когда в озере, в котором находится цветок, человеческой крови становится больше, чем воды. А вот об этом Орочимару, по всей видимости, нарочно решил мне не рассказывать. — Но это всего лишь легенда. Крови больше, чем воды, значит? — Конечно. Неудивительно, что именно он этот цветок действительно встречал, и не раз. — Уже вечер, — кивком головы указав на окно, решил оповестить ее Учиха. — Это не повод не заниматься твоим лечением, — Аминами отодвинула от стола стул и Итачи поднялся, послушно на него пересев. И снова — ниндзюцу, согревающее свечение, теплые пальцы на тонких, полупрозрачных веках. Тусклый свет висящих на стенах светильников. Едва уловимый аромат лечебных трав и, чуть более сильный, запах дыма от горящих в печи поленьев. И это чувство. Спокойствие. Полнейшее спокойствие. Почти физическое ощущение абсолютной безопасности. — Твоя тренировка с мишенями — кто ее придумал? Вопрос как выстрел без предупреждения. Итачи ощутимо напрягся. Кашлянул. — Хотя, — Аминами не дала ему возможности ответить и вновь заговорила сама, — Наверное, это глупый вопрос. Он понял, куда она вела. И коротко кивнул: — Это моя тренировка… Это была исключительно моя тренировка. — Иначе бы Саске и не стремился ее повторить. Итачи хмыкнул и о чем-то надолго задумался. Аминами вновь сосредоточилась на своей технике, не предпринимая попыток его разговорить. В этом заключалась еще одна особенность старшего Учихи — в умении выразительно молчать. И рядом с ним ей хотелось молчать тоже. Как будто бы в молчании с ним эмоций, чувств и смыслов было больше, чем в пустых разговорах с кем бы то ни было другим. Как будто бы от одного лишь его присутствия рядом терялся смысл от всего остального мира вокруг. — Ами. — Тшш. Пальцы соскальзывают с век на точеные скулы и ниже — к длинной шее, к рассыпанным по узким плечам волосам. Он втягивает носом воздух. Она улыбается, касаясь кончика его носа своим. — Ты не должна, — шепот и зрачки, почти полностью заполнившие кофейного цвета радужку. — Не должна, — касание ее губ или все это ему только кажется? Он сомневается и думает о Саске. Она думает о Саске и больше уже ни в чем не сомневается. — Аминами. — Да замолчи ты наконец. Ладони Учихи неосознанно ложатся на ее талию. Притягивают к себе, ближе, еще ближе, настолько, насколько это вообще было возможно. Она обнимает его за шею и целует. Снова. Напористее, исступленнее. Снова и снова. И в последний раз, совсем нежно, едва касаясь, и наконец-то заглядывая в глаза, такие невыносимо родные, забравшие ее сердце и душу в тот самый момент, когда она посмотрела в них впервые. — Зачем все это, если мне жить осталось считанное количество дней? А вдруг не Саске? — Это мы еще посмотрим. Он грустно улыбнулся и обнял ее крепче. Она, уткнувшись ему в плечо, вдруг ни с того, ни с сего рассмеялась. Не «вдруг», госпожа Цунаде. Не «вдруг», я вам это обещаю.