N.Tae

Тэхён для Чонгука — взрослый, и дело даже не в возрасте. Просто, когда Чон запрыгивает на него в съёмной квартире и ластится, целуя в шею, тот не нарочно — Чонгук хочет думать, что не нарочно, — подхватывает его на руки, усаживая обратно за стол с разбросанными на нём учебниками. Он называет себя добросовестным доминантом. Чонгук прозвал его занудой. Ибо это нечестно! Почему Чон должен зубрить формулы по химии, которые ему в жизни не пригодятся, вместо того, чтобы насладиться близостью с любимым мужчиной? Возможно, у него, у Чонгука, просто зудит в заднице пубертатный период, из-за которого он возбуждён двадцать четыре на семь. Возможно, на него просто так влияет Тэхён, который может позволить себе выйти из душа, не удосужившись прикрыться полотенцем, разгуливая в чём мать родила перед Чоном, утыкающимся в тетради, стыдливо прячущим покрасневшие щёки. И сейчас, когда у Чонгука остался последний экзамен, когда, казалось, можно расслабиться и развлечься, Тэхён демонстративно утыкается в книгу, кусая нижнюю губу, изредка стреляя взглядом в сторону Чона, в котором чёрным по белому читается: «Не сейчас» или более грубое «Отвали». В съёмной квартире всего две комнаты: комната для гостей и спальня, в которой Ким специально оборудовал второе рабочее место для Гука, чтобы он мог добросовестно учиться под присмотром (читай: пристальным надзором). Двуспальная кровать, застеленная серым покрывалом, и шкаф занимали всё остальное пространство. Всё в светлых тонах, кремовые обои — совершенно никаких лишних деталей, даже цветка на балконе! Это ещё одна монета в копилку занудства. Но Ким назвал это минимализмом. И как бы этот интерьер ни подходил под стиль Тэхёна, Чону так и хочется повесить один или два плаката с любимыми супергероями. Но сейчас... сейчас ему хочется Кима, во всех позах, и чтобы он наконец обратил всё своё внимание на саба, а не продолжал читать какой-то роман, купленный на прошлой неделе. — Так нечестно-о-о! — до последнего умоляет Чонгук, хочет хотя бы немного растормошить неподъёмную бесчувственную скалу, но в ответ никакой реакции, только тихий смех. Чонгук демонстративно закатывает глаза, так, что ещё немного — и белки обратно не выкатятся, громко вздыхает, пихая Тэхёна в плечо, нехотя сползая с кровати бесформенной, растёкшейся лужей. Это закатывание глаз Ким никогда не прощает. Любовь любовью, но Чон сам настоял, чтобы между ними всё оставалось, как прежде, уж очень ему нравится чувствовать на себе тяжёлый, властный взгляд, слышать хриплый командный тон. Чонгук от одного только «Сядь на место!» готов сесть встать на колени, но его об этом давно уже никто не просит. И, видит Бог, Чонгук не хотел, но его вынудили. — Сядь, — Тэхён кивает на край кровати, шумно выдыхая и, Господи, Чону стоит послушаться и не играть на его нервах хотя бы сейчас. Он куксится, старается выглядеть максимально покорно и мило, сводит брови домиком, выпячивая нижнюю губу. Ещё немного — и лицо треснет, но на Кима это давно не работает. Сейчас начнётся. Тысяча и одна ночь нотаций в стиле Ким Тэхёна. Чонгук уже готов слиться со своей плюшевой пижамой, которая приятно щекочет спину и греет вечно замерзающего Чона. — Посмотри на меня, — раздаётся где-то над головой, и кажется, Чонгук так скован каким-то животным страхом, приятно расползающимся внутри, что даже не заметил, когда Тэхён успел обойти его и встать напротив. Чон не решается поднять глаза. Он хлопает слипшимися ресницами, скребет ногтем наволочку, медленно считая про себя. Киму ничего говорить не нужно, его тяжелого хриплого дыхания вполне достаточно — того, как дёргается колено, как он бесцеремонно кладёт руку на макушку Чонгуковой головы, вполне достаточно, чтобы саб не выдержал и обиженно задрал голову, тихо пыхтя. — Разве так себя ведут послушные сабы? — принимая игру, поддаётся Тэхён, возвышаясь над Чоном всей своей точёной фигурой, продолжая трепать его волосы. — Н-нет, Господин, — мямлит Чон, едва размыкая губы, пытаясь сосредоточиться на ощущениях, что всё больше разгораются в груди, быть безвольным, слепо следовать указаниям, ощущать невидимый поводок на шее, который чуть что, сразу затянется и немедленно начнёт душить. Чонгук жмурится от гула в ушах, от судороги, сводящей руки. Ему нравится. И это видно. Тэхён усмехается, каждым словом и действием заползая ядовитой змеёй под кожу Чонгука, наслаждается тем, что видит. — Я не хочу тебя наказывать, — больше себе говорит Тэхён, и Чон вовремя прикусывает кончик языка, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего. Чонгук не хотел наказания. Только чтобы на него в кои-то веки снова обратили внимание, а не заставляли зубрить домашку. Он просто хотел быть желанным. — Но, кажется, я сам виноват, — на выдохе шепчет Ким, опуская голову, упираясь острым подбородком в макушку, ведёт по ней носом, пока Чон совсем не дышит. Эта близость, сводящая с ума, то, как Тэхён умело оттягивает время, дабы окончательно его распалить, а потом… он же не уйдёт? Не оставит его с болезненно стоящим членом, хлопнув дверью? Чонгук на это не подписывался. На порку — да, на мольбы — пожалуйста, но он чертовски не любит воздержания, когда уже готов кончить себе в штаны от одного только взгляда Кима. «Нет, не виноват», — думает Чонгук, поднимая взгляд на Тэхёна; тот ведь всё делает, чтобы его сабу было комфортно. Чтобы он не чувствовал себя обделённым, чтобы всегда ощущал тепло и его присутствие в своей жизни. — Значит, хочешь сейчас, — отпуская голову Чона, усмехается Ким, отходя от него на шаг назад, разминая шею, сцепляя руки в замок за головой, хрустит спиной. И смотрит глаза в глаза, медленно облизывая губы. Они на его территории. На территории Кима. И неизвестно, что ему придёт в голову, но, кажется, Чонгук готов ко всему. К любому приказу. Он уже не может терпеть: член стоит так сильно от одного только морального давления. И ему нравится быть окружённым этой невидимой аурой власти. — Отвечай, — получается громче, чем хотел Ким, но Чонгук вовремя подхватывает его настроение, открыто улыбаясь. — Да, — кивает, хочет отвлечься, раствориться в любви к доминанту, отдать себя всего, ничего не прося взамен. — При нашей первой сессии ты не был таким решительным, — размышляет Тэхён, заставляя Чонгука вспомнить, каким он был застенчивым, краснел, заикался и всё время поглядывал в камеру, ожидая одобрительных слов, мол, ты всё делаешь правильно, продолжай. У Чона всегда на первом месте удовлетворение желаний Тэхёна, а потом уже своих собственных. Идеальный нижний. — Да, Господин, помню, — Чонгуку бы стакан воды, в горле пересохло, слова в предложения не складываются даже в голове. Всё как в тумане. Тэхён всегда на него так действует, не прилагая ни малейших усилий. Тэхён пятится, падая в кресло, широко расставляя ноги, похлопывая раскрытой ладонью по бедру. Расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки, затем ещё одну и ещё, оголяя подтянутую грудь. Чон следит, словно изголодавшийся зверь. Тэхён-доминант и Тэхён-парень — два разных человека. Чонгук уже привык. — А сейчас чётко понимаешь, что тебе нужно, и даже имеешь наглость так настырно просить об этом, — постукивая ногтем по подлокотнику, выдыхает Тэхён, подпирая подбородок рукой. Кудрявые пряди идеально очерчивают симметричное лицо и широкий лоб. — Вам не нравится? — не понимает Чон. Он считал, что всё делает как надо — дом никогда не говорил, что недоволен им. Ответом на вопрос служит лишь затянувшиеся молчание. У Тэхёна нет «комнаты боли», у него нет подготовленной атрибутики для так называемой игры. Всё, что у него есть — это сила, которой он запросто может пригвоздить Чона к месту и приказать исполнить любое своё желание. Чонгук и рад стараться. Но, боже, как сильно хочется дотронуться до себя, под этим настойчивым взглядом запустить руку под лёгкую ткань брюк, сжать головку пальцами и уже через секунду спустить в трусы. — Мне всё нравится, — Тэхён проводит подушечкой пальца по губам, которые до стыдного сильно хочется поцеловать. Но что-то внутри будто шепчет: «Нельзя». «Нельзя думать о доминанте в таком ключе». «Нельзя желать его раньше, чем он позволит прикоснуться к себе». «Нельзя быть таким эгоистом, Чон Чонгук». Но все эти призывы совести он, конечно же, не слышит. Тэхён сменяет тяжёлый взгляд на довольный и какой-то открытый, словно хочет, чтобы Чон наконец-то расслабился и не пытался быть лучшим, чтобы он просто был собой и получал удовольствие. — Сегодня я к тебе не прикоснусь. У Чонгука после этого замирает сердце, словно совсем не стучит, зависло; на лице тысяча и одна эмоция — где он так провинился? Но он смиренно опускает голову, соскальзывает с белых простыней на пол, опускаясь на колени. Видит только голые ступни Тэхёна, едва скрываемые длинными чёрными штанинами. И вся прыть Чонгука с его «так нечестно» вдруг куда-то испарилась, на нервах сейчас играть не хочется совсем. — Совсем? — будто не веря, решает переспросить Чон. — Руками, — уточняет Тэхён, но голос звучит так надломленно, будто он решает проверить свою выдержку. Чон согласно кивает, хотя этого и не требуется. — Помни: если тебе неприятно, ты всегда можешь меня остановить, — Ким, разминая шею, закатывает рукава рубашки, демонстрируя руки, покрытые крупными венами, словно вековые деревья, опутанные лианами. Ещё немного — и Чонгук запачкает пол слюной. Весь Тэхён для него — ходячий кинк. Хосок, когда первый раз его увидел, многозначительно вздохнул, выдал короткое: «Ясно». А что ему ясно? Чонгуку вот ни хрена не ясно. Почему в его фантазиях и желаниях есть место только Киму, почему он весь такой идеальный и только для него, почему такие люди вообще существуют? Это нечестно, у Чона сердце не резиновое, может вскоре не выдержать всей этой красоты. — Обратно на кровать, — кивает Тэхён, — и сними всё, кроме трусов. Опять этот командный голос. Грубый и холодный, местами больше, чем нужно. Чонгук игнорирует мурашки и приятное возбуждение где-то внутри, безоговорочно забирается на матрац, одновременно стягивая с себя пижаму, под которой ничего нет. Тэхён и забыл, что Чонгуку дай волю — он по комнате будет ходить голышом, поэтому смиренно кивает. Чон не видит, что происходит у него за спиной, пытается сфокусироваться на деревянном изголовье кровати, сжимает руки, впиваясь ногтями в ладони до лёгких следов и приятной, пьянящей боли. Предвкушение, ожидание — всё это достаточно хорошо кружит ему голову; паузы, которые делает Ким, перед следующим действием или решением, не дают сосредоточиться или поймать момент. Он только чувствует кожей дуновение ветра, который поднимается от резких шагов за спиной, прогибается в спине, словно показывая, что он готов ко всему, и прикрывает глаза, наслаждаясь моментом. — Помню, ты говорил, — раскалывает тишину голос Тэхёна где-то справа, — тебе нравится щипать себя за пятки и пальцы, делать им массаж. Вроде бы это вызывает возбуждение. — Он смеётся? Чонгук и правда готов отдать голову на отсечение — это его главный кинк. — Да, Господин, — отвечает Чон. Он не видит, но Тэхён в изумлении от такой откровенности. — Значит тебе понравится. Да твою ж мать. Чонгуку понравится всё что угодно, лишь бы это наконец началось. Он уже устал ждать: член вздрагивает на каждое слово Кима, предательски ударяясь головкой о худой, втянутый живот, пачкая его в прозрачных разводах смазки. Чон тонет в полустоне, кусает губы, шипит котёнком от жгучей боли, расходящейся по чувствительным пальцам ног. Удар тростью, что пришёлся по ступням, его будто пробуждает. Потом ещё один и ещё — несильные, разогревающие. Возбуждение от члена, волной, нет — тайфуном быстро и резко проносится по телу. Это то, чего он так хотел. Следующие удары посильней, но Тэхён наносит их с паузами, размеренно, позволяя привыкнуть. — Г-Господин, — зажмуриваясь, стонет Чон. Скопившаяся во рту слюна стекает по подбородку, и он старается не захлебнуться в ней, концентрируясь на приятном послевкусии ощущений, когда удары совсем прекращаются. Кажется, он ещё пару часов не сможет нормально ходить. Будет прихрамывать или вообще круглосуточно сидеть на руках у Тэхёна. Плевать. Пусть это продолжится. Чонгук держит себя на вытянутых руках из последних сил. Тэхён за считанные секунды оказывается рядом, нависая сверху, практически придавливая Чона к кровати, пропускает руку под грудью, окольцовывая шею пальцами, крепко сжимая её, вдавливая кадык. Сабу некуда деться, он этого не ждал. Горячее тело Кима, накрывает его сверху, не давая и шанса на побег. Словно метя территорию, тот снова показывает свою власть, едва ощутимо касается губами кончика уха, целует невесомо, мягко, играючи. Чонгук жмурится — физические ощущения обостряются, — цепляясь руками за подушку, он выпячивает задницу, прокатываясь ей по твёрдому бугорку, что упирается в ягодицы, и только шире улыбается. Боль в ступнях не отступает, доводя до судороги в мышцах, до желания прикоснутся к распалённой коже и, может, совсем чуть-чуть подуть, чтобы облегчить её. Тэхён душит. Медленно. Чонгук открывает рот с влажным звуком и заглатывает как можно больше воздуха, когда рука соскальзывает с шеи. — Продолжим? — язвит Тэхён. Не дожидаясь ответа, он подхватывает Чона на руки, на что тот ахает, падая спиной на кровать, и опускает взгляд: в глаза смотреть не смеет — не сейчас. Тэхён подползает ближе, утыкаясь вставшим членом, натягивающим ткань боксеров, в щёку Чона, дразнит. Чонгуку уже хочется стянуть мешающую вещь с тазовых косточек дома и несколько раз лизнуть головку, а может, и показать умения в горловом минете, которые он приобрёл после тренировок на банане, — а вот это Тэхёну знать необязательно. Но вместо этого Тэхён спускается обратно, не давая Чону желаемого, только усмехаясь. Неужели ему самому не хочется? Чонгук, если бы мог, уже повалил бы его на кровать, оседлал и вытрахал себя твёрдым, каменным членом — настолько внутри всё сводит от желания, настолько он не может терпеть и ждать. Но сейчас нужно оставаться до конца покорным, чтобы заслужить близость. Заслужить — ещё один кинк Чонгука. Ему нравится умолять, нравится лежать в ногах Тэхёна и просить о большем. Тэхён снова отодвигается. Как же это бесит. — Закрой глаза, — требует Тэхён. Да, именно требует. Чонгук повинуется. Но ему хочется видеть, что с ним будут делать дальше, а не только чувствовать. Чон приходит в себя, когда сосков касаются мягкие, слегка шершавые пальцы, нежно выкручивая их, пощипывая и оттягивая. Чон стискивает зубы до судороги в челюсти, готовый шипеть и вопить, но глаза не открывает. Металл — это уже слишком, это перебор. Прищепки, почти ледяные, цепляются за каждый сосок по очереди, заставляя Чона прогнуться в спине, впиться ногтями в кожу рук, старательно пытаясь не концентрироваться на покалывании в сосках. Тэхён забавляется? Или чем он занят? Дёргает прищепки за колокольчики, снова невзначай касается покрасневшей бусины соска, обдувает её горячим дыханием. Чон не знает, сколько так продержится, прежде чем окончательно упадёт спиной на матрац. Попросить остановиться. Дать себе отдохнуть. Сначала порка ступней. Теперь это. Тэхён словно хочет возбудить каждый сантиметр его тела. Это хорошо настолько, что плакать хочется. Чон шмыгает носом, откидывая голову, жадно глотая воздух большими порциями. — Ты наказан, помнишь об этом? — резко хватая его за загривок, ведя носом по щеке, напоминает Тэхён. — Д-да, Господин, — ломано отзывается Гук. Да его всего ломает, каждая косточка и мышца трещит по швам. — Вытяни руки вверх, — продолжает Ким, натягивая на Чонгука его футболку, напоследок целуя каждый сосок по очереди, — походишь так, а я полюбуюсь. Чон смотрит на него волком. Очень таким обиженным и почти плачущим. Стоит ему открыть глаза, как он не сводит их с Тэхёна. Может, пора сказать стоп-слово? Нет! Чонгук не слабак! — Да, Господин, — кивком соглашается Чон, ведь выбора у него нет. Или ему просто нравится всё, что сейчас происходит? Тэхён щурится по-лисьи, усмехается, падая на кровать, а Чон не знает, как ему теперь ходить, когда при каждом повороте футболка то и дело задевает колокольчик на прищепке, заставляя его звенеть или того хуже — та начинает двигаться. — У тебя, вроде бы, завтра последний экзамен? — невзначай интересуется Ким, укладывая саба себе на грудь, обнимая, как самое дорогое сокровище, всего вспотевшего и, кажется, немного счастливого. — Да, Господин, — не понимая, к чему этот вопрос, с тяжёлым выдохом — иначе просто не получается — сипит Чон. — Тогда наша сессия не окончена, — Тэхён оставляет его без внимания, как бы он ни умолял, ни кусал губы и ни строил обиженное лицо, морщась, как апельсиновая корка под солнцем.

* * *

Ким Тэхён-парень и Ким Тэхён-дом — два разных человека, и сейчас Чонгук осознаёт это, как никогда раньше. «Тогда наша сессия не окончена» — крутится в голове Чона, но никаких приказов после этого не было. Они оба просто уснули: саб уткнулся носом в крепкую спину Тэхёна, иногда проводя по коже губами, оставляя невесомые поцелуи вдоль позвоночника. «Ты угомонишься?» — смеялся Тэхён, а Чонгук только и рад стараться, не в состоянии отлипнуть от парня ни на секунду. Тэхён принёс в жизнь Чонгука не только хороший секс, но и постоянные разговоры ни о чём: об учёбе и экзаменах, о том, что Чон ест на завтрак и как он одевается в дождливую погоду. Ким не курица-наседка, но Гук очень часто напрашивается на такое отношение к себе: то забудет галстук в чужой машине, то обед не возьмёт. Тысяча и одна проблема тинейджера. — Это было не обязательно, — Чон дует губы, поправляя бабочку, неприятно сдавливающую шею. Тэхён смотрит ему в глаза и молчит, укладывая непослушные волосы, заправляя торчащие пряди за ухо; бьёт подушечкой пальца по носу, целует настырно, грубо, толкая язык в тёплый рот, придерживая младшего под поясницу. — Какой ты у меня красивый, — шепчет Тэхён. Иногда кажется, что хриплый шёпот — его естественный тембр голоса. — С-спасибо, — не зная, как ещё ответить, заикается Гук, опуская взгляд в пол. Тэхёну чертовски идут рубашки. Возможно, они даже на размер меньше, иначе не понятно, почему так облегают подтянутое тело, очерчивая каждый изгиб, заставляя Чонгука пускать слюни на тело дома. — Сегодня у тебя последний экзамен, — не спрашивает — утверждает Ким, поворачивает Чона к зеркалу, укладывая руки на его плечи, утыкаясь носом в пушистую макушку. — Да, — Чонгук рад, что скоро вся эта суматоха с окончанием школы закончится, но начнётся другая — поступление. Вот только кем он хочет стать, так и не решил. Его тянет сразу в несколько направлений. Сегодня ему хочется поступить на врача, завтра — на хореографа, а через месяц потянет в сторону археологии. Целыми днями, под дождём, в грязи раскапывать кости мамонтов, искать новые цивилизации, постоянные разъезды, минимум времени дома — такое точно не для него. — О чём думаешь? — Ким держит руки на талии Чона, борясь с желанием повалить младшего на аккуратно застеленную кровать, накрытую тёмным покрывалом. Чонгук на самом деле тот ещё минималист. Комната подростка, заваленная грязными носками, объедками еды и тетрадями, в которых неровным почерком наспех списанные с доски примеры, — это всё не про него. Чон корпит над конспектами целые сутки, подчёркивает особенно важные моменты фиолетовым маркером, делает отступы и обрамляет в рамочки домашние задания. Клеит стикеры рядом с датами экзамена, темой доклада, и вообще, стикеры — его самая главная слабость. После Тэхёна, конечно же, который вот уже десять минут не отлипает от Чонгука, исследует пальцами подтянутый живот, выправляет рубашку из брюк, расстёгивая одну из пуговиц, чтобы добраться до желанного тела. — Т-Тэхён-а-а, — умоляюще тянет Чон, когда понимает, что попытки остановить такого верзилу, как Ким, не срабатывают. Остаётся только надеяться на благоразумность, но куда уж там. Иногда Чонгуку кажется, что Ким не остановится ни перед чем, чтобы лицезреть, как щёки Гука заливаются румянцем, а взгляд опускается в пол, когда он нервно кусает щёку изнутри, стоя на коленях, умоляя вытащить пробку из задницы или ослабить поводок на шее. — Да, — будто специально, приглушённо, опаляя чувствительную кожу вокруг уха, шепчет Ким, ведя носом по мочке, в которой с недавнего времени красуется серебряная серёжка. Сначала Чонгук хотел проколоть себе пупок, после его выбор пал на язык, но недовольное ворчание родителей и ремень в руках Тэхёна быстро отговорили его от этой затеи. В большей степени, конечно же, ремень. — Я опоздаю, а всё из-за тебя, — нечленораздельно бубнит Чон, так, что слова совсем не разобрать, или Тае не особо старается, иначе непонятно, почему его руки всё дальше лезут под лёгкую ткань рубашки, цепляя ногтями соски, едва ощутимо пробегаются по рёбрам и, наконец, освобождают Чонгука от своей хватки. Чонгука, который потерял дар речи, покрылся лёгкой испариной и теперь смотрит на собственное раскрасневшееся лицо, стараясь взять себя в руки. Возбудим и не дадим. Наверное, это и движет Тэхёном в последние пару дней. А как ещё? Ведь Чонгук погряз в заданиях с головой и совершенно забыл о новоиспечённом парне-Господине-Доминанте, который держится из последних сил, чтобы не припечатать Чона к ближайшей стене, когда они прогуливаются по парку, поедая мороженое. Гук ещё, как назло, вылизывает пломбир в стаканчике, обсасывает вафли, отчего Тэхёну так и хочется закричать: «Его нужно кусать!». — Мы и правда уже опаздываем, — Ким бренчит ключами от машины, хватает сумку Чона со стула, вешая её через плечо. — Я мог и сам понести, — Чонгук закатывает глаза. Эта чрезмерная опека иногда выводит. — Конечно, конечно, — отмахнувшись, Тэхён быстро спускается по лестнице к машине, открывая дверцу перед Чоном, оценивая прилежного ученика во всей красе. Чонгук очень часто испытывает неловкость рядом с Кимом. За слова, за действия. Их отношения развиваются ну очень быстро, и поверить в то, что всё это не мимолётное влечение, что у Тэхёна к подростку могут быть хоть какие-то правдивые и искренние чувства, получается с трудом. Родители о Тэхёне всё ещё не знают. Он приходит, когда дома уже никого нет, кроме Чона, и старается максимально не оставлять следов своего пребывания. Все сессии удаётся устраивать в отеле, а отцу Чонгук умело врёт о занятиях с Хосоком, и тот верит: выпускной класс как-никак! Ким уже устал подшучивать над Чоном о его невинном лице, о том, как он умело стелет родителям о занятиях, которые не посещает, о том, как репетирует оправдания за следы на спине и засосы на шее. Но Гуку шестнадцать, и, кажется, уже даже отец смирился с тем, что у его сына может кто-то быть. Вот только он и представить не мог, что это будет не симпатичная девочка из параллели, а взрослый парень из другого города.

* * *

— Наконец-то! — вопит Чонгук. Последний экзамен сдан, пусть не на «отлично», но странное чувство свободы не отпускает. Не хочется думать о поступлении, о выборе университета; нужно же хоть иногда отвлекаться! И с этими мыслями они на пару покидали ворота учебного заведения, пока Хосок не остановился, присвистнув. Намджун стоял, облокотившись на синий Хёндай, перекатывая во рту сигарету. Отбрасывая назад отросшие волосы, сверлил взглядом крыльцо школы, Хосока, растягивал губы в улыбке. — Беги к своему принцу, — по-дружески толкая друга в плечо, прошептал Гук, но Хосок его уже не слышал — в его голове вакуум, в животе так называемые бабочки, а сердце делает кульбит каждый раз, когда их с Джуном взгляды встречаются. — Дурак, — гаденько смеётся Хосок, но машет рукой на прощание и за пару секунд оказывается рядом с баскетболистом, на которого вся школа засматривается уже несколько лет, а тот достался ему. Они не афишируют отношения, как и ориентацию, выглядят как хорошие друзья — не более того. Чонгук провожает машину взглядом, крепче впиваясь в лямку от рюкзака. В тёплом воздухе витает лёгкий аромат яблони, растущей недалеко от школы, и на сердце Гука спокойно и радостно. Он толкает снятую бабочку в карман, расстёгивает две верхние пуговицы и идёт к их с Тэхёном месту. Да, забирай школьника, пусть и выпускника, с занятий двадцатилетний мужик — это вызвало бы уйму вопросов. И Ким не тянет на того, о ком можно сказать, что он выглядит старше своих лет, а на самом деле ему только семнадцать. Его выдаёт заметная небритость на подбородке, давно сформировавшаяся мускулатура. Никто не поверит, что Тэхёну меньше девятнадцати. И сразу пойдут сплетни, слухи, а Чонгуку такого не надо. Чон ускоряет шаг, как только замечает Тае, сидящего на скамейке, увлечённо смотрящего в книгу. Отрицать, что его всё ещё тянет к нему, — глупо. Он готов каждый раз срываться с места и бежать к Тэхёну, потому что тот дарит доселе незнакомые подростку чувства, которые хочется впитывать каждой клеточкой своего тела. Чонгук плюхается рядом, укладывая голову на плечо Кима, проводит пальцами по открытой части руки, изучая каждую выпуклую вену, на всякий случай оглядываясь по сторонам, чтобы их не заметили. Тэхён, подёргивая плечами, поворачивается, наконец отрываясь от чтения. — Как экзамен? — мягко целуя Чона в макушку, шепчет Ким, и скажите уже кто-нибудь ему, чтобы он прекратил. Это же просто не выносимо, нельзя быть настолько идеальным. — Сдал, — кажется, не могло быть по-другому, только по той причине, что Тэхён лично проверял его знания несколько дней подряд. — Хорошо, — Ким наконец обнимает Чона, перекидывая руку через его плечо, прижимая головой к груди. — Может, ты уже позволишь мне её вытащить? — Чонгук правда старался держаться до последнего. Он примерно и очень чётко отвечал на экзамене, пока вибропуля внутри него на полной скорости врезалась в простату, заставляя подавлять стоны.

утро, экзамен

— Ты чего так нервничаешь? — Хосок появляется из ниоткуда, хотя Чон ждёт его уже битых двадцать минут и просто сверлит взглядом одну точку, стараясь отвлечься от довольно приятных ощущений внутри. Внутри вибрирует пуля — Тэхён специально приобрёл её для Чонгука — в форме кота, с ушками на конце, кончики которых прекрасно стимулируют простату. То, что они справляются с этим на десять из десяти, Чон понял, выбравшись из машины Кима и подойдя к крыльцу. Ким забросил пульт в портфель Гука и запретил его доставать (встретятся — он обязательно это проверит), чмокнул его в щёку на прощание и укатил. И вот десять минут всё было нормально, Чонгук даже привык к щекочущему чувству в животе, но затем всё стало хуже. Чон несколько раз опускал голову вниз, хватаясь за край рубашки, считал вдохи-выдохи, залпом выпил минералку, которой должно было хватить на весь экзамен, и молча ждал друга. Концентрация — на максимуме. Вот только не на экзамене. А на том, как головка члена пачкает влагой его трусы. Нужно продержаться час, но Чонгук закончится уже через десять минут, если это не остановить. — Экзамен ведь, — беря под контроль голосовые связки, как можно спокойней отвечает Чон. — Ну да, ну да, — недвусмысленно подмигивает Хосок. У Гука что, всё на лице написано? И почему в такие моменты кажется, что все на тебя смотрят? Во рту пересохло. Цепляясь за руку друга, как за спасательный круг, Чон надеется, что сможет продержаться. «Пойдёшь на экзамен с этим», — щебечет Тэхён, кивая на новенькую коробочку. И почему это изначально показалось такой себе затеей? Чон почти подпрыгивает на месте, чем вызывает недоумение в глазах Хосока, который сегодня, в отличие от всех других дней, когда он ходит как заблагорассудится — то в порванных джинсах, то в разрисованных кедах, — на экзамен пришёл в выглаженной рубашке и брюках со стрелками. Но кое-что остаётся неизменным — куча значков на кармане, где у всех нормальных детей лежат платочки. «Нет, это действительно так себе затея», — понимает Чонгук, когда с каждым шагом пуля двигается всё глубже внутрь. Тэхён что-то говорил о фиксаторе и что дальше положенного она не продвинется, но Чон уверен, что ещё немного — и она доберётся до желудка. Чонгук занимает место рядом с Хосоком, повторяющим материал. Ему хочется встать, потому что, сидя на стуле, он ощущает все возможности пули. Та ни на секунду не замедляется. Перелистывая тетрадь с конспектами, он пытается ухватиться взглядом за текст, расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки — душно, ему безумно душно. Стены давят со всех сторон, а возбуждение только подливает масла в огонь. Кажется, что все видят его насквозь, замечают красные щёки, вспотевшие у корней волосы и тремор в руках. Сегодня у его класса праздник — последний экзамен, после которого можно выкинуть тетради из окна и навсегда распрощаться со школой. Чонгуку через два месяца семнадцать. Он медленно и не совсем уверенно шагает во взрослую жизнь, отец подбирает ему колледж, мать даёт наставления и радуется за сына. Пока только сам Чон не знает, что делать со своей жизнью дальше. На самом деле он бы всё отдал, чтобы не делать этот выбор самостоятельно. Слишком многое навалилось на него в последние дни. — Чонгук, ты готов? — преподаватель, мужчина тридцати лет, с заспанными глазами — наверное, держится только на крепкой дозе кофе, клизму из которой он вставил себе рано утром — в приталенной рубашке голубого оттенка, приглашает ученика к доске. Чон медленно встаёт. Вдох. И кажется, земля уходит из-под ног. Если бы здесь был Тэхён, сидел в конце класса, Чону наверняка было бы легче от его присутствия. Чонгук сбивается несколько раз. Его голос тихий-тихий, поэтому его просят быть погромче и настроиться. Он ведь такой умный мальчик, прилежный ученик. Ох, знай преподаватель Кай, что сейчас творится в светлой голове подростка, наверное, знатно бы охуел. Чонгуку титанического труда стоит взять себя в руки, не отвлекаться на других учеников, чьи взгляды будто видят насквозь, ловят каждое слово. Чон сейчас не здесь, материально — да, но мыслями где-то далеко. От зубов отскакивает зазубренный материал, словно записанный на кассете. Двадцать минут мучений, чёткое и ясное: «Спасибо, можешь садиться на место». И наконец-то свобода. Свобода, о которой он не мечтал. Хосок игриво толкает его в плечо, треплет по волосам. — А ты переживал! — смеётся Чон, обнимая друга за плечи. Класс окутывает безмятежность, мягко целуя в лоб каждого. Дети мчатся к окнам после звонка, по старой традиции выбрасывая конспекты в окна. Листки вылетают с каждого этажа, кружа в медленном танце, опадают на асфальт, полностью застилая его; нет ни миллиметра, на котором бы не лежала чья-то тетрадка. «Свобода», — повторяет про себя Чонгук. Он к ней не готов. За столько лет, проведённых в старшей школе, Чон прикипел только к одному человеку, который стал его опорой, дураку, который беззаботно влюблён в баскетболиста, и имя ему — Хосок.

настоящее время

— Надеюсь, проблем не возникло? — подмигивает Тэхён, поглаживая Чонгука по спине, напоминая о пуле, которую позволил выключить, как только они встретились. Да. Никаких проблем. Кроме адского возбуждения. Кроме болящего члена. Совершенно никаких, мать вашу. Но Чонгук молчит, тычется носом в подбородок Кима и целует его в приоткрытые губы с неожиданной настойчивостью, хватает за лацканы рубашки, тянет на себя, что-то неразборчиво шепчет. Этот поцелуй не похож на первый. От застенчивого Чонгука, которым он был в их первую встречу, не осталось и следа. — Не возникло, — врёт Чон и тонет, позволяет утянуть себя в яркие, янтарные глаза, ставшие такими любимыми. — Тогда вернёмся в дом? Думаю, с тебя уже хватит… — кусая чужую мочку уха, предлагает Тэхён. И да, наконец-то. Чонгук уже не может. Насколько бы стальными ни были его нервы и выдержка.

* * *

Тэхён — чертовски заботливый доминант. Разложив прилежного выпускника на кровати, не дав ему самостоятельно снять с себя форму, он аккуратно спускает с него брюки, массирует пальцем сфинктер, крепко удерживающий игрушку. — Ты молодец, Гук-и, — куда-то в затылок констатирует Тэхён, прежде чем вынуть игрушку одним движением пальцев, не снимая промокших боксеров. Чонгук наконец-то расслаблен. Разжав кулаки, стонет в подушку, пока позади него шуршит чужая одежда, на пол со звонким грохотом пряжки летит ремень, и Ким снова настигает его, наваливаясь сверху. Близко. Кожа к коже. Горячо. Чонгук даже через ткань рубашки может ощутить рельеф Тэхёнового пресса — настолько он сейчас чувствительный и всё это не его вина. Его поднимают, пропуская руки под живот, ставят в коленно-локтевую, и Чон готов отдать всё, что у него есть и будет, лишь бы впервые за столько дней снова почувствовать Кима в себе. Тэхён сцепляет их руки в замок, почти до хруста пальцев — настолько ему не хочется отпускать Чонгука от себя ни на миллиметр — трётся головкой о бёдра, дразнит. Да сколько можно? Блядь… Тэхён обхватывает его член, накрывая плоть ладонью, скользит ею по головке, делая первый толчок внутрь без предупреждения; мышцы Чона достаточно расслаблены из-за постоянной стимуляции пулей. Ещё один — и всё вокруг разлетается в щепки, становится чем-то невесомым. Секс. Просто секс становится чем-то за гранью. То, как Тэхён прикусывает его плечи и тут же целует, лижет лопатки, снова толкаясь, тяжело дышит где-то сверху, резко отрывается, утягивая за собой Чона, усаживая его к себе на колени, медленно двигается, останавливаясь внутри, и давит, издевается, круговыми движениями проезжаясь по простате... Чон забывает, как дышать. Всё тело мелко трясётся. Опираясь на широкую грудь, он откидывает голову, целуя Кима в шею, пока тот скользит пальцами по его втянутому животу, не добираясь до члена, мазками заигрывая с головкой, и снова кусает плечи, выступающую, вздувшуюся под напряжением мышцу на шее, заставляя Чонгука стонать громче, срывать голос и стыдливо кончать в чужую руку, с хриплым, лишающим кислорода полустоном. Такой Тэхён — это за гранью. — Сегодня без сессии? — насмешливо спрашивает Чон, когда они едят тёплую пиццу с конской дозой расплавленного сыра. — А тебе мало? — Тэхён щёлкает его по носу, протягивая банку с газировкой. — Нет-нет! — мотает головой Гук. Последних пары дней ежесекундного возбуждения ему вполне достаточно. Чонгук ещё не знает, что через несколько дней он захочет, чтобы его двадцать четыре на семь трахал Ким Тэхён, а не приёмная комиссия университета.