* * *
— Ты так пойдёшь на собеседование? — Тэхён неодобрительно щурится, разглядывая ярко-жёлтые летние шорты, едва прикрывающие бёдра — они очень подходят под обновлённый Чоном розовый цвет на волосах. А ещё рубашка, специально расстёгнутая снизу и завязанная, открывающая отличный вид на подтянутый живот. Чонгуку нравится такая реакция: то, как у Кима дёргается кадык, как он стискивает зубы, осматривая его, и тянет к себе, укладывая руку на голую спину, скользя по пояснице обжигающими прикосновениями пальцев. Чон толкает язык за щеку, ухмыляясь, провоцирует и совершенно этого не стыдится. — А тебе не нравится? — парирует Гук. — Думаю, это не понравится твоей комиссии, — Тэхён театрально закатывает глаза, крепче сжимая руки на чужой пояснице. — К чёрту, — одними губами произносит Чон. Ему совершенно неважно, что о нём подумает кучка старпёров. Если они собираются оценивать его по внешнему виду, пусть катятся далеко и надолго. К чёрту. Любимая фраза Чонгука. — А если я сейчас, — Тэхён вжимает его в свой торс так, чтобы младший прочувствовал животом каждую мышцу, — отправлю тебя домой переодеваться? — Ты этого не сделаешь, — вот он — максимализм во всей красе, противостояние нормам и правилам. Чонгук чересчур вызывающий и непоколебимый даже перед родителями, но с Кимом эта игра никогда не срабатывает. Тэхён другой. Им невозможно управлять, а хотелось бы. Хотя бы разочек почувствовать себя на его фоне сильнее, умнее и выше. Но не получается, ведь Ким выше Чонгука на полторы головы, и младшему постоянно приходится вставать на носочки, чтобы поцеловать этого бугая в губы, а про силу и говорить нечего. — Не сделаю… — выдыхает Тэхён. — Ты так уверен в этом? Этот шёпот, когда Ким касается чонгукова уха кончиком носа, обводит им по раковине и мочке, с придыханием что-то неразборчиво шепчет и сдержанно рычит, ни на секунду не ослабляя хватку… — Д-да… — заторможено прилетает ответ. Чонгук хлопает пушистыми ресницами, жмурясь от ярких лучей солнца. Они где-то далеко от его дома, и о Тэхёне родители всё ещё не знают, хотя, наверное, догадываются. Вокруг только высокие тополя, чьим пухом, похожим на снег, покрыта вся округа и тротуар. Пух шуршит и хрустит под подошвами прохожих, метит в нос, глаза и уши, запутывается в волосах и иногда норовит попасть в рот. Неприятно. — Мы потом поговорим, — Тэхён приоткрывает дверцу машины, кидая на Чона осуждающий, холодный взгляд; в зрачках пляшут бесы — кажется, он уже что-то придумал, и Чонгук не уверен, хочет ли он знать, что затеял Ким. В салоне прогретого автомобиля душно — ещё бы, несколько часов под палящими лучами, даже вдохнуть получается с трудом. Воздух тяжёлый и горячий, на лбу проступают мелкие бусины пота, Чон даже не может нормально откинуться на спинку кожаного сиденья, чтобы не ощутить все прелести тридцатиградусной жары. Пекло. Настоящее пекло. Кажется, ещё немного — и он расплавится на чёрной обивке. Или задохнётся от спёртого воздуха. — Убейте меня… — умоляет Чон, когда Тэхён наконец-то опускает одно из стёкол, позволяя Гуку высунуть голову наружу, чтобы ловить порывы ветра. Какой-никакой, а всё же кондиционер. — Какой ты нежный, — Ким гладит чужое колено, совершенно игнорируя протестующие стоны. А потом перемещает ладонь на живот и следом на пах, игнорируя возмущение, сжимая ладонь. Чонгуку нужна всего секунда, чтобы обратить внимание на Тэхёна и замычать в знак протеста, но его совершенно не слушают, продолжая разминать в пальцах мягкую плоть. — Ч-что ты делаешь? С-следи за дорогой! — кивая в окно, негромко просит Чон, даже умоляет, потому что ему сейчас не хватает только всех этих игр. Но его игнорируют, совершенно, на все двести процентов. Тэхён только давит смешок, щекочет открытое бедро и отодвигает пальцем край шорт, цепляясь за ткань боксеров и гладя чувствительную кожу возле мошонки. Одна рука на руле, вторая — в штанах Чонгука уже расстёгивает пуговицу и обхватывает мягкий член, заставляя Чона беззвучно материться. — Я умелый водитель, — отмахивается Ким, не останавливая руки, двигает пальцами по едва возбуждённой плоти и сжимает головку, снова спускаясь вниз. Чонгук громко выдыхает, оглядывая Кима протестующим взглядом; в горле пересохло то ли от нахлынувшего возбуждения, то ли от того, что в салоне автомобиля настолько душно, что мысли путаются. Если бы Чонгук мог, он бы действительно остановил его, но он не знает, чего хочет на самом деле. С одной стороны — доминант, который уже несколько минут дразнит головку его члена пальцами, с другой — постыдное возбуждение, что он испытывает каждую секунду, проведенную рядом с Тэхёном. Он пытается списать своё возбуждение на температуру в салоне — наверное, здесь и правда все плюс сорок, а еще футболка так неприятно липнет к его телу. Кажется, пот пропитал её насквозь… Кажется, еще немного, и у Чона закружится голова. Ким ухмыляется, не сводя взгляда с дороги, ему словно нравится чувствовать дрожь младшего под своей ладонью, ощущать, как бьется его сердце; ему нравится чувствовать дрожь, проходящую по коже Чонгука. Хочется сказать: «Нет». Хочется сказать: «Остановись». Вот только Чонгук всего этого вслух не произносит. За окном проносятся тени близко посаженных деревьев. Пух всё кружит и кружит над машиной, устремляясь в стекло автомобиля, но дворники быстро сметают его на асфальт, где он, спустя пару мгновений под солнцем, точно вспыхнет или расплавится. Чону всё больше не по себе: то ли от того, что Ким не хочет останавливаться, то ли от того, что сам он хочет, чтобы это продолжалось. Чонгук опускает голову и только изредка зыркает на своего мучителя, на того, кого он сам выбрал. До колледжа ехать ещё несколько минут, и Чон не знает, что случится первым: либо он кончит в штаны, либо прибьёт этого нахального доминанта прямо в его же автомобиле. Но он бы обманул себя, сказав, что ему не нравится, и вся эта обстановка: жар от кресла, палящие лучи солнца прямо в лицо, и он весь вспотевший, взъерошенный… Сердце бьется так быстро, что, кажется, еще немножко — и оно выпрыгнет из груди, а сам Чон то ли заплачет, то ли завоет от перевозбуждения. Возможно, это то, чего он так давно хотел. То, чего ему так не хватало долгие недели без Тэхёна, когда тот уезжал по работе в Тэгу (где, как оказалось, он и рос с самого рождения). Получил первое образование, завёл друзей, лишился девственности и впервые познал свою сущность, как доминанта. Снятый Кимом дом уже не радовал Чонгука без него: стены, пропитанные терпким горьковатым одеколоном, полотенца, пахнущие свежим дезодорантом, одежда, аккуратно висящая в шкафу, — всё кричало и напоминало о Тае. Чонгук пялится и не может разгадать: за что ему такой мужчина? Может быть, в прошлой жизни он спас кого-то? Может быть, он сделал что-то неописуемо прекрасное? Может, он спас принцессу из заточения?.. Непонятно, за что ему такой Тэхён. Который заботится о нем, когда Чон этого совершенно не просит, который целует его каждое утро и шепчет в затылок: «Самый прекрасный». Гук забывает обо всем, пока рука Кима, зная своё дело, продолжает сжимать возбуждённый член, готовый взорваться от возбуждения (утрировано и странно, разумеется, но именно это чувствует Гук). Нет, такой расклад ему совершенно не нравится. Это не то, чего он хочет, поэтому уверенной хваткой Чон придерживает руку Тэхёна, игнорируя возмущенный взгляд, стреляя в ответ таким же. Не менее возмущённым, но жалобным. — Пожалуйста, прекрати, пожалуйста. Не сейчас. Давай потерпим хотя бы до дома. Тэхён снова издаёт противный смешок. — Надо же. Ты подал голос. А что, Чонгук совсем безголосый? Или Тэхён просто привык, что он безропотно исполняет каждое его повеление? Нет, Чон тоже может сказать, когда ему что-то не нравится, но он точно не уверен, так ли не нравится ли ему происходящее, поэтому он снова протяжно мычит, съезжая по креслу вниз. Тэхён так и не убрал руку с его члена, только изредка вытаскивает ее, лишая возбуждённую плоть приятных касаний, а потом снова набрасывается, ускоряясь, двигаясь быстрее. Чон забывается окончательно, иначе непонятно, почему он толкается в ответ в сжатый кулак Кима, двигается быстро и рвано, пока Тэхён выжимает педаль газа. Чонгук приглушённо стонет, закусывая палец: до белых пятен, до красных отметин, игнорируя тупую боль. Чону чертовски приятно, так хорошо, что жару солнца, опаляющий стекло автомобиля, не сравниться с жаром, который взрывается у него в груди каждую секунду. Гук выдыхает спустя пару минут, когда пачкает пальцы доминанта в белом семени, когда оставляет прозрачные пятна смазки на своих брюках и снова глядит… как-то протестующе. — Ну что, доволен? — бросает возмущенный Чонгук. — Этого ты хотел добиться? — продолжает он. Тае смотрит на него со снисхождением и только вытирает испачканную руку о влажную салфетку, доброжелательно протягивая Чонгуку вторую, но тот не берет, а просто подтягивает спущенные брюки и утыкается в окно, стараясь забыть, что произошло. Нет, с этим Тэхёном он точно еще натерпится… Но он так влюблен. Чертовски влюблен. Наивной детской любовью, которая ни с чем не сравнится. Он готов отдать ему свое сердце за то, что Ким всегда будет рядом, несмотря на те пакости, что творит Чонгук, и каким ребёнком он иногда бывает. — Безмерно, — Тэхён останавливается возле высокого здания. Колледж Кимпхо, или рай для каждого отличника в городе. Чонгук в него не стремился, но отец настоял. Чон наотрез отказался идти сейчас в институт — ещё не разобрался с будущей профессией, а образование получать нужно… Кому и зачем — непонятно. Гук согласился на поступление, чтобы не расстраивать мать, которая столько сил вложила в его воспитание, — со слов отца.BTS (방탄소년단) — Boyz with Fun
Кирпичное здание возвышается над первокурсниками и поступающими. Само сооружение похоже на академию восемнадцатого века. «Наверное, с этого времени его планировку и не меняли», — саркастично думает Чон. В колледже два корпуса: главный и дополнительный, небольшая площадь и газон, где уже сидит пара-тройка студентов. Подъехавший серый форд не привлекает к себе внимания, пока из него не выходит Тэхён, остановившись рядом с Чонгуком. Ким точно не похож на его отца, отчего вопросов во взглядах студентов всё больше. Господи, зачем так глазеть? Может быть, это его старший брат. Как же бесит. Не взгляды первого и второго курса вгоняют его в краску, а рука Тэхёна, что невзначай ложится на его талию, крепко вдавливая пальцы и впиваясь ими в нежные участки кожи, усыпанные россыпью из родинок. Ох… У Чонгука их действительно много: одна — под лопаткой, другая разместилась на соске, за ухом, на ключицах, позвоночнике... Ким изучил их все, пока покрывал поцелуями тело саба. — На нас все смотрят, — шепчет Ким куда-то в затылок Гука. Как же иначе? — Скорее на тебя, — шикает Чон, стараясь убрать* * *
— Что они сказали? — Ким поглаживает колено Чонгука, пока тот лежит головой у него на плече. Небольшая кофейня, расположенная недалеко от колледжа — прекрасное место, чтобы перевести дух и перекусить свежей выпечкой. Тэхён всегда был таким. Всегда волнуется и всё спрашивает. И… Ненавидит ждать ответа. — Сказали, что через два месяца придёт письмо, — наминая в руках салфетку, отвечает Чон, в ожидании, когда ему уже принесут его чизкейк, сладость которого он отчётливо представляет на языке. — Целых два месяца, — задумывается Ким, сводя брови к переносице. — Чем думаешь заняться? — Ты останешься в Сеуле, — Чон задумчиво мычит, прикипев взглядом к Тэхёну, на которого грех не смотреть, когда есть такая возможность, — со мной… — Это вопрос? Или утверждение? — подсаживаясь ближе (хотя, казалось, куда ещё), Ким незаметно для всех гладит Гука по спине, задевая оголённые участки кожи. — В любом случае останусь. Ты теперь мой, навсегда… — Навсегда, — вторит Тэхёну Чон, и это звучит как-то по-особенному. — Мой друг должен прийти сейчас со своим… — Ким замолкает, — парнем. Парнем? — Парнем? — вслух спрашивает Чонгук и испытующе поглядывает на Tae. — Да, вроде того, — последующие вопросы прерывает отворившаяся стеклянная входная дверь, на которую они одновременно обращают внимание. — Тэхён-щи! — звучит как-то довольно громко, что даже остальные посетители оборачиваются на новых гостей. Два парня: один — чуть ниже Чонгука, другой — под стать росту Тэхёна. Тёмные волосы слегка взъерошены, рубашка с расстёгнутыми у горла пуговицами, цепочка, болтающаяся на шее, и брюки, в которых, наверное, безумно тесно. — Ты как всегда слишком громкий, — бурчит тот, что пониже. У него синие волосы, перевязанные банданой, футболка на пару размеров больше и джинсы. — Чимин! Рад тебя видеть, — Тэхён поднимается и жмёт руку тому, кто с ним равняется по росту сантиметр в сантиметр, а после одаривает взглядом второго, что поправляет непослушную повязку на голове. — Юнги, ты всё краше с каждым днём. Эта встреча больше походит на посиделки старых друзей, но только Чонгук об этих двоих не слышал и слова. — А это Чонгук, — Тэхён обнимает Гука за плечи, но тот не сводит взгляда с друзей Кима, мягко улыбаясь. — Чонгук очень красивый, правда? — тянется Юнги к уху Чимина и довольно громко шепчет, на что Чон смущённо отводит взгляд. — Да, красивый, — соглашается Пак, кивая. — Мы немного задержались, были заняты, — сжимая колено Мина, продолжает он. — Дела, как же, — буркает Юнги и как-то двояко смотрит в сторону Тэхёна, и тот понимающе кивает. Чонгук застенчиво отводит взгляд, потому что уже успел рассмотреть выглядывающие из-под воротника засосы на теле Мина и такие же на руках Чимина, разбросанные неровными мазками: красными, почти фиолетовыми, походящими на синяки. — Вижу, занятие было действительно интересным, — без злобы усмехается Тэхён, а Чонгук немного завидует, ведь на нём никогда не оставляли таких явных следов любви, страсти, похоти или что там ещё овладевает человеком в моменты яркого желания. Чонгуку хочется также. И он этого совершенно не стыдится. Хочется. Чтобы Тэхён целовал, тянул и оставлял метки на его теле. Хочется чувствовать лёгкую боль, когда чужие губы с особым желанием втягивают нежную кожу, зубы прикусывают, а язык лижет. — Я ему говорил, — Юнги тыкает пальцем в Чимина, — что нужно побыстрее, нас ждут, а он: «Нет, нет, я тебя никуда не отпускал». Садист… — его речь резко обрывается, когда Пак сжимает колено сильнее, и тихим кашлем привлекает внимание. Чонгук видит, как Юнги нервно постукивает пальцами по столу, как забегал его взгляд, изредка опускаясь вниз. Чимин молчит, склонив голову на бок, и словно заглядывает Юнги в душу, облизывает губы и только крепче впивается в коленную чашечку Мина. Этого не видно. Из-за стола. Но на лице Юнги всё написано. Там тысяча эмоций — от молчаливых извинений до мольбы. — Я — садист? — этим тоном, кажется, можно заморозить рай — он почти шипящий, шепчущий, — слова адресованы Юнги, но и Чонгук, и Тэхён их слышат. — Просто шутка, — явно теряясь, бормочет Мин. — Не пугай его так, — смеётся Ким, а Чон, кажется, и сам покрывается мурашками от такого тона Чимина. Тот, вроде бы, ничего такого не сказал и не сделал, но внушает какой-то страх. Эти искры, пляшущие в его зрачках, которыми он будто готов сожрать Юнги, не сулят ничего доброго. — Да я и не думал, — Чимин наконец отпускает колено Юнги, закидывая руки за голову, а тот ещё с минуту приходит в себя. Играть на эмоциях доминанта — провальная и опасная затея. Но некоторым сабам это доставляет удовольствие. Когда верхний слишком учтив, заботлив, буквально сдувает с нижнего пылинки, нижним недостаёт азарта, разрядки, и они начинают напрашиваться на порку... или что похуже. Доминант может не вестись на это, если сам не захочет. Может игнорировать или дать нижнему не то, чего он так просит. Это контроль. Контроль, от которого оба сходят с ума. По взгляду Юнги можно подумать, что он напуган, что он сожалеет, но проскользнувшая на лице ухмылка говорит об обратном. Она буквально сигнализирует о том, что его такие перемены в настроении Чимина возбуждают. Что это то, чего он добивался. — Ты такой наивный, Чимин-а-а, — Тэхён с сожалением смотрит на друга, будто читает их поведение, понимает, что происходит. Чонгук тоже пытается, но выходит плохо. Чон научился читать только Тае, научился, потому что тот ему позволил. Иначе бы не вышло. Они ещё долго беседуют ни о чём, делятся последними новостями. Пак шутит о любви Юнги к бондажу и долго смотрит на то, как тот краснеет и стыдливо опускает голову. Вот оно — наказание во всей красе. Мин не любит, когда их отношения афишируют так открыто. И его доминант знает об этом. — Ну, а вы как в последний раз развлекались? — желая перевести тему разговора с себя, вклинивается Мин, поднимая взгляд на Чимина с долей обиды. Интересно, Чонгук может попросить не рассказывать об этом? Ему не нравится всё афишировать. Тэхён это знает. — Эти практики не для твоих ушей, — и, кажется, за это Чонгук любит Тэхёна. За то, что он уважает его желания и табу, с трепетом относясь к каждому «нет». — Предлагаю встретиться завтра. У нас ещё много тем для разговоров, но я обещал Юнги, что после самолёта мы поедем домой. Он устал от перелёта, — и снова внимательный взгляд на Мина. Тот кивает, прикрывая веки. Да уж. Устал. Кажется, тот напросился и сейчас доволен своей маленькой победой.* * *
Halsey — Control
В комнате приятно пахнет нотками сандала и дерева: то ли это одеколон Чимина, то ли у Юнги уже крыша поехала. Кровать, к которой он был добротно привязан, стоит по центру, прямо под приоткрытым окном, застеленная тёмными серыми простынями. Несколько закрытых шкафов прячут в себе, помимо одежды и обыденных для жизни вещей, их общую сакральную слабость: плётки различных видов, игрушки для растягивания Юнги, тонкие и толстые ошейники, с тяжёлыми цепями или вельветовыми шлейками. Каждая игрушка имеет собственную термо-упаковку, новенький пакет или непроницаемую коробку. Всё на своих местах. Бондажи, верёвки, ремни — всю коллекцию можно перечислять вечность. В спальне нет больше ничего, только одиноко стоящее зеркало, недалеко от тумбы, которое они тоже используют на практике. Чимин множество раз признавался, как ему нравится ловить эмоции Юнги в его отражении, когда он входит особенно грубо и под разными углами, как плавно отсвечивают под белым светом свежие следы от ремня, как краснеют затвердевшие соски, и как Мин смущённо прячет взгляд. В такие моменты Пак обхватывает его горло спереди, вцепляется в подбородок и поворачивает голову прямо, дескать, посмотри на себя, это то, чего я хочу сейчас — чтобы ты видел себя рассыпающимся и жаждущим большего. Тихий стон вылетает через окно. Биение двух сердец соединяется в один общий ритм. Чёрт. Такой Пак Чимин — это что-то запрещённое. — Мелкий манипулятор, — цедит Чимин, скрещивая руки на груди. А Юнги счастлив до безумства. Тёплое масло, разлитое и размазанное по его прозрачной обтягивающей рёбра коже, выкручивает все ощущения на максимум, переливается под прямыми лучами света, практически сверкает; голубые прядки раскиданы по узкой подушке в разные стороны, неприятно липнут к щекам и щекочут нос. Руки Юнги, привязанные к изголовью двуспальной кровати, приятно ноют от натяжения, щиколотки перетягивает плетённая верёвка, мягко впивающаяся в тонкую кожу. Единственный атрибут одежды — шёлковый, кремовый ошейник, застёгнутый так, чтобы легко сдавливать кадык, но не душить. Член ноет от возбуждения, тянет и колет возле основания головки, из которой каплями стекает прозрачная смазка, оставляя липкие разводы. Прошлые засосы ещё не сошли. Они — его украшение, каждое — на своём месте. Красные и свежие в районе шеи — Чимин оставил их, когда они зашли домой, накинулся на Мина, припечатав его к стене, задрал руки саба над головой и целовал грубо, настойчиво, собираясь сполна наказать непокорного нижнего. Фиолетовые, почти синие, рядом с сосками, там же, где и следы от недавнего укуса — Чимин, опьянённый то ли запахом Юнги, солёным, местами горьким, то ли желанием наказать, а может и всем сразу, оставлял их с особым рвением и азартом. И сейчас все эти отметины красуются на его теле. Мину нравится чувствовать себя уязвимым, когда Чимин обходит его сбоку, присаживается на край кровати и ведёт руками по рёбрам к шее, резко обхватывая горло, сжимая его, и так же быстро ударяя по лицу саба тыльной стороной ладони. Щёки горят. Горят, и Юнги не хочется, чтобы это прекращалось. От ударов, сыплющихся на лицо, звенит в ушах, в голове и теле обживается приятная боль. — Считаешь, что можешь безнаказанно играть на моих чувствах? — Чимин наклоняется ближе, так, что между их носами остаётся чуть меньше миллиметра, и Юнги всхлипывает, отстраняясь назад, насколько это возможно. — Нет, Господин, — выходит неразборчиво от скопившейся во рту слюны, от биения сердца, от болезненно стоящего члена, от такого Чимина: в чёрной рубашке, с закатанными до локтей рукавами, в узких тесных джинсах, затянутых кожаным ремнём, в ботинках на невысоких каблуках, постукивающих по паркету при каждом шаге. Чимин молчит. Это его излюбленный приём — вообще прекращать реагировать на сабмиссива, наблюдать с толикой наслаждения, как тот теряется, пытаясь обратить на себя внимание. Юнги не понимает — это у него просто температура подскочила или в комнате душно от сгустившейся ауры, исходящей от доминанта?.. Время на подумать ему не дают. Чимин обустраивается между его ног с пачкой влажных салфеток и Мину остаётся только надеяться, что наказание (или то, что с ним собираются сделать) не продлится больше нескольких минут. Чимин, всё ещё в одежде, будто бы не торопится её снять, оттягивает вставший член на себя, прижимает влажную салфетку к головке и, медленно, словно играя, двигает ею из стороны в сторону. Юнги закрывает глаза, — он видит звёзды, кометы, что мелкими искрами взрываются под сжатыми веками. Юнги подаётся вперёд, жалобно скулит, кусает щёку изнутри, всеми силами пытаясь не концентрировать внимание на том, что с ним сейчас делают. Выходит плохо. Очень плохо. Это блядское животное возбуждение и подступающее предоргазменное состояние бьёт обухом по голове, внутри которой слышится колокольный звон, — настолько ему плохо и хорошо одновременно. От Чимина ни звука, только едва слышимая хриплая усмешка. Да, картина, наверное, потрясающая — обезоруженный саб, желающий и требующий разрядки, которую ему не дают. Юнги стискивает зубы в попытке сдержать стон, который уже настолько гортанный и громкий, что горло раздирает, когда он пытается не закашляться. — Будь тише, иначе я использую кляп, — прилетает от Чимина. Сам бы попробовал. Мин едва не трясётся весь, щиколотки выворачивает, когда он пытается подтянуть их к себе или повернуться, руки немеют от впившихся в них ногтей, ощутимые капли пота всё катятся и катятся вниз вдоль позвонков. Жарко, невыносимо, хорошо. Убирая салфетку, Чимин сжимает головку и снова смеётся, прерывисто. Если бы не затуманенный разум, не хаос в голове, Юнги мог бы сказать, что даже теперь рассерженный Чимин — безумно привлекательный. Хочется сорвать с него одежду, накинуться и искусать каждый миллиметр кофейного цвета кожи, мазнуть по ней языком, чтобы во всей красе ощутить её приятный, солоноватый привкус... Пак не читает его мысли, но нависает над его лицом, красным и вспотевшим, даря единственный поцелуй, невесомо касаясь искусанных губ. Мин бессвязно мычит, когда нижнюю губу прикусывают и оттягивают в сторону, слизывая выступающие бусины крови. — Ты же понимаешь, почему я это делаю? — томно, приглушённо шепчет Чимин. — Потому что ты сам этого хочешь. И Юнги не может не согласиться. Он ловит кайф от всего происходящего. А потом просит больше недовольным мычанием, когда его оставляют без внимания и долго возятся возле прикроватной тумбочки. Что ещё? Неужели это не конец... В глазах Чимина чёрным по белому: «Сегодня ты напросился». В глазах Юнги немой ответ: «Надеюсь, потом ты сможешь собрать то, что от меня останется». Неизвестно, сколько продлится эта сессия. Мин в любой момент может её остановить одним только словом, но либо он не хочет этого делать, либо он мазохист и от всего происходящего испытывает наслаждение. Однозначно сказать сложно. Думать об этом совершенно не хочется. Юнги распахивает глаза, давясь громкими стонами, почти оглушающими. Ему и правда нужен кляп, он не может быть тише. Когда гладкая вибрационная пуля касается головки, собирает предэякулят и долго давит на уздечку, круговыми движениями проезжается по гладкой коже красной головки и останавливается возле дырочки, стимулируя её несколько секунд подряд, Мин не выдерживает. Отрываясь от кровати так резко, что простыни, прилипшие к спине, тянутся за ним, выгибается так сильно, что может услышать щелчок позвонков. «Это невыносимо», — думает Мин, когда падает обратно с глухим стуком. В сознание его возвращает нарочито ядовитый смех. Не чувствовать рук — паршиво, но Юнги и не думает жаловаться. Такой он — никогда не скажет стоп-слово, хочет понять, где его грань. Но Чимин видит его насквозь, и это тоже чертовски бесит. Он сразу замечает, когда Мину становится не по себе и тут же бросается на помощь, останавливает любые действия, отвязывает истерзанное тело и прижимает к себе. Слишком наблюдательный. Никогда не позволит своему сабу терпеть и страдать ради собственного удовольствия. И Юнги благодарен за то, что ему достался доминант с мозгами. — Нравится? — Чимин хватает Юнги за округлённый мягкий подбородок и поворачивает лицом к себе. Мин молча ершится, дуя губы, словно обиженный на весь мир. Табу могут использоваться как наказание, и Юнги это знает. Поэтому, когда пощёчина прилетает с правой стороны, оглушая его на пару секунд, он только молчит. — Я задал вопрос, — шепчет, шепчет так тихо и сладко, что другой на его месте закричал бы, но не Чимин. Этот знает как воздействовать на Мина правильно. Знает все его уязвимые точки. — Да. Вы же знаете, что да, — кивает Юнги. — Хороший, — дом ведёт по его подбородку, оставляя белые полосы, которые тут же исчезают, — безупречный... — Когда Чимин хвалит, это похоже на поцелуи, поцелуи нескончаемые и долгие, в самое сердце. Кого-то возбуждают грубые слова, оскорбления, но с Юнги всё наоборот. И Чимин знает это тоже. У Мина кинк на его голос — когда он говорит тихо-тихо и обязательно что-нибудь хвалебное. Это одна из первостепенных его потребностей, которая нуждается в удовлетворении. Мурчащие и мурлычущие звуки его голоса, разносящиеся по комнате, заставляют Пака понять, как глубоко он расчувствовался. — Кто послушный? — с издёвкой переспрашивает дом, вырисовывая на распалённой груди Юнги узоры кончиком ногтя. — Я… — тише шёпота отвечает саб. — Я послушный! — Восхитительный, возлюбленный… — не останавливается Чимин, прикусывая мягкую мочку Юнги, оттягивая её вниз. Хочется поднять руки и обвить ими крепкую чиминову спину, но у Юнги пока нет на это права — не заслужил. Поэтому он куксится, когда Пак отрывается от его шеи, смотрит глаза в глаза и постукивает по изголовью кровати, чтобы обратить внимание на покрасневшие от натяжения руки. — Устал? — обустроившись на торсе Мина, Чимин прощупывает каждое ребро, хищно облизываясь и надавливая на чувствительные впадины между ними. «Не надо» Только и хочется сказать. Юнги не использует язык для этого, на него достаточно посмотреть. Но этого не хватит, чтобы разжалобить такого человека, как Пак Чимин. Не во время сессии. Мин недовольно отстраняется, когда руки быстро пробегаются по груди, щекоча и царапая до красных следов. Он практически задыхается в хохоте, глотает воздух большими порциями и пытается скинуть с себя Чимина. Наказание? Ещё одно? Неужели Юнги так провинился? Он ведь ничего не сделал, совершенно. Но Паку это не важно, поэтому он продолжает измываться над Мином, а тот смотрит на него волком, сохраняя фальшивую невозмутимость, и снова взрывается смехом, похожим чем-то на плач. С одной стороны — на члене вибрационная пуля, с другой — руки Чимина. Никуда не деться, Юнги загнанный лис, что не может кинуться в ответ, не может дать отпор. Да и не хочет этого. Когда он затихает, не в силах больше срывать горло, только тихо сопеть, Пак поднимается с него, стягивая с себя брюки и едва расстёгивая рубашку, оставляя её висеть на последней пуговице. Облегчённый вздох срывается с мокрых губ Юнги, когда его наконец-то отвязывают, но не для того, чтобы закончить. Это он понимает когда видит секс-машину, одиноко и как-то грустно стоящую в углу. Из розового металла, без сиденья, — каждый раз, когда они используют её на практике, Мин потом довольно долго дует на стёртые о ковёр колени. Мин протестующе смотрит, растирая саднящие руки, обдувая их тёплым дыханием. — Что-то хочешь сказать? — Чимин делает паузу, задумывается. — Кроха… И снова, зараза. Как же Юнги его* * *
— Дашь мне помыться спокойно? — бурчит Юнги, когда к уретре твёрдой головки приставляют небольшую титановую штангу, с выступами в виде шариков через каждый сантиметр. Чимин прижимает его к кабинке в душевой, упирая щекой в стекло, обводит кончиком металла по уздечке, хрипло дыша где-то у уха. — Будто сам не хочешь… — не вопрос, утверждение. — Чимин-а-а… пожалуйста, — увиливая от новой игрушки, умоляет Юнги, жмуря глаза от воды, льющейся с разных сторон. Рука со спины Мина исчезает быстро и без предупреждения, сбоку слышится тихий вдох, а после — звон штанги, брошенной на полку. Чимин атакует его, когда Юнги уже с облегчением выдыхает, поворачивает к себе грудью, приподнимая на весу, вжимает в скрипящую под их весом дверцу душевой и резво входит в растянутое за сессию тело. Влажные волосы, разметавшиеся в разные стороны, очерчивают контуры мягкого лица и выделяют пухлые бледные губы. Юнги снова тянется за поцелуем, смаргивает противную, щиплющую глаза воду и получает то, чего хотел весь вечер. Прикусывает и тянет чиминовы губы, толкаясь языком вперёд, играется и тонко скулит от нового толчка внутри себя, царапает медовые плечи, за которые держится. У Юнги стонет каждая клеточка тела, но не от боли, а от перевозбуждения. И всему виной Чимин. Не умеющий уставать Чимин.