Глупые снежинки

Как и ожидалось, весь следующий день от Чимина не было никаких вестей. Я был расстроен его внезапным уходом, но больше злился на себя за то, что не мог даже написать ему и поинтересоваться, добрался ли он до дома, в порядке ли. Мне очень хотелось, но я не имел на это права, ведь мы были друг другу чужими людьми. Я проснулся довольно рано, и до самого вечера просидел в комнате за конспектами, переписывая и сортируя их по темам. Экзамены предстояли не сложные, но я обязан был не ударить в грязь лицом, чтобы не разочаровывать свою семью, которая доверяла мне настолько, что приняла моё решение об отъезде спокойно, проявив уважение к моему выбору. Из-за стены доносились голоса и смех, а когда к ним добавились звуки громкой музыки, я, наконец, отложил тетради, решив, что усердно потрудился сегодня и заслужил вечер отдыха. На самом деле, я понимал, что лукавлю даже перед самим собой: я перетрудился, и причина была в том, что мне просто необходимо было отвлечься на что-то, чтобы не думать о Чимине. Я надел наушники, чтобы не слышать шум из соседней комнаты, и включил первый попавшийся сериал с самым высоким рейтингом. Не помогало. Абсолютно не следя за сюжетом, я неосознанно примерял кадры из фильма на нас с Чимином: вот герои знакомятся, вот гуляют вместе, вот их первый поцелуй... Я влюблялся прежде и был знаком с ощущением порхающих в животе бабочек, но сейчас со мной творилось нечто иное, нечто гораздо более сложное и сильное, а от того - пугающее. Чувство, что я испытывал к Чимину, то поднимало меня высоко над землёй, то жестоко бросало обратно в пропасть, причиняя неистовую боль. Каждый раз, когда он уходил, мне казалось, что я умер ещё на одну частичку, а ведь это было только два раза. Что же будет со мной дальше? А с ним? Что он чувствует, и чувствует ли вообще? Внешне он всё время беспечен, непосредственен, весел; делает всё, что ему вздумается, начиная от окрашивания волос и заканчивая практически похищением незнакомца с перрона. Что было в его голове, что - в сердце? Это, как и сам Чимин, оставалось для меня загадкой. Нажав на паузу, я взял из холодильника пачку замороженных пельменей и отправился в кухню на нашем этаже, чтобы приготовить себе поесть. По вечерам здесь всегда было больше людей, чем днём: кто-то только возвращался с подработки или прогулок, а были и такие, кто и вовсе спал весь день, просыпаясь лишь после заката. Я отстоял целую очередь к плите, и наконец, смог поставить на неё свою кастрюлю с пельменями. Ждать тут не было смысла, поэтому прикинув примерное время, когда моя еда будет готова, я пошёл обратно в свою комнату. Смотреть фильм дальше я не захотел, поэтому взяв со стола телефон, я прилёг на кровать, собираясь написать родителям, хотя знал, что в Сеуле уже полночь; но к своему стыду тут же об этом забыл, потому что на дисплее жестоко светилось уведомление. 1 пропущенный вызов: Пак Чимин. Он звонил мне час назад, пока я сидел здесь в наушниках и думал о нём, а я даже не заметил. Не сочтет ли он моё молчание за нежелание общаться, не истолкует ли всё неверно? Пропускать его звонки начинало становиться несправедливой закономерностью, и пусть кому-то это показалось бы сущим пустяком, для меня всё было очень серьёзно. Я - сложный, Чимин - тоже, и отношения наши, начиная с самого начала, выстраивались предельно напряжённо и туманно. Меня притягивал это парень, но и одновременно страшило то, каким я становлюсь рядом с ним: непохожим на самого себя, другим человеком. Я не знал, будет ли лучше прекратить с ним общение сейчас, пока всё не вышло из-под контроля, или просто пустить всё на самотёк. Как бы то ни было, проигнорировать то, что уже увидел, я не мог. Чимин звонил, а я не ответил, соответственно, должен был перезвонить ему и узнать, что он хотел. В конце концов, мало ли что могло произойти, вдруг ему требовалась моя помощь. Он не взял трубку, и прослушав сигнал автоответчика, я собирался было сделать запись, объяснив, что пропустил звонок не нарочно; но не стал: для чего ему эта информация? Прикрыв глаза, я старался следовать за ходом собственных мыслей, но они то и дело разбегались в стороны, путались и путали меня, и в попытках навести порядок в собственной голове, я не заметил, как уснул. Кто-то громко ругался в коридоре. Я открыл глаза и взглянув на часы, понял, что проспал целый час. Выйдя из комнаты, я сразу почувствовал ударивший в нос резкий запах гари, и помчался в кухню. Несчастные пельмени прилипли к донышку посуды, источая невыносимую вонь. Коротко извинившись перед соседями по этажу, собравшимися вместе, чтобы выявить нарушителя, я понёс злополучную кастрюлю к себе, заранее зная, что всё равно ее выброшу, так как чтобы соскрести останки еды, уйдёт по меньшей мере пара суток. Однако благополучно вернуться в комнату мне не удалось. Один из парней из нашего общежития, который, к слову, вообще проживал на другом этаже, преградил мне пусть, сотрясая воздух отборной бранью. Моих знаний русского хватало, чтобы понять, что именно он имеет в виду, и куда рекомендует мне отправиться вместе с остальными представителями моей национальности, и это мне совсем не понравилось. Я вежливо повторил свою просьбу отойти в сторону, но знал, что этим всё не обойдётся. В конце коридора уже начинала собираться немалая публика, очевидно, голодная до зрелищ, потому что остановить агрессора не пытался никто. А может, его просто боялись. Я не собирался более тратить слов на того, кто не настроен на конструктивный диалог, а пускать в ход кулаки мне тоже не особо хотелось, к тому же, руки всё ещё были заняты кастрюлей. Поэтому, я сделал единственное, как я считаю, что мог в этой конкретной ситуации: я слегка повернулся боком и не слишком сильно ударил парня ногой в область солнечного сплетения, однако, похоже, всё же немного не рассчитав удар, потому что тот отлетел на несколько шагов назад под испуганные крики моих соседей. Всё следующее утро я провёл в кабинете коменданта общежития, помогая поливать многочисленные домашние растения и очищать с листьев пыль. Это было своеобразным наказанием за вчерашний инцидент, но что странно - я совершенно не чувствовал себя наказанным, мне даже нравилось это делать: помогало держать ненужные мысли в узде. Комендант знала, что я вовсе не собирался устраивать драку и на кого-либо нападать, она всё прекрасно слышала и видела на записях с камер. Однако такова была ещё одна русская традиция: она должна была создать видимость того, что все без исключения участники потасовки наказаны, чтобы другим было неповадно. Тот парень, к слову говоря, стоял на улице прямо под окном, вынужденно очищая дорожки от снега тяжёлой лопатой, и я ему совсем не завидовал. С того вечера я то и дело ловил на себе взгляды самого разного типа: от заинтересованных и боязливых до злобных и осуждающих. Я не вникал, у меня сейчас были совсем другие заботы. Предстоящие экзамены, переживания за беременную старшую сестру, и то, что Чимин не объявлялся вот уже целых три дня. И больше того, что это было, возможно, сигналом конца, меня страшило лишь то, что история может повториться: что он, пропав со всех радаров, нагрянет снова, внезапный и яркий, точно вспышка в ночном небе, и взбудоражит мой мир и меня самого. Я признаю, что скучал по нему, но не могу также и не сказать, что его молчание приносило не столько страданий, сколько облегчение. Я снова был собой, скучным и одиноким Чонгуком, и никто не бередил мою душу пусть невинными, но такими неоднозначными прикосновениями и насквозь прожигающими взглядами. Я проиграл, потому что находиться в мучительном ожидании неизвестного дольше просто не смог. Вернувшись с занятий в университете, я снял обувь и верхнюю одежду, легонько стряхнув с неё слипшиеся комья снега, и присев на постель, набрал его номер. И он ответил. - Привет, Чонгук! - всё тот же полный радости приветливый голос, словно между нами за эти дни не выстроилась непроницаемая стена, словно не было никаких недомолвок. - Привет, Чимин, - сказал я серьёзным тоном, - как поживаешь? - Отлично! - громко ответил он, и очевидно, не желая задавать встречных бессмысленных вопросов, сразу предложил, - Пойдём в кино? - Да, - как-то слишком поспешно согласился я, ведь просто не мог иначе, - пойдём, конечно. - Сейчас вышлю тебе адрес кинотеатра, дай знать, когда будешь готов выезжать, - протараторил он, и закончил вызов. Я посмотрел в потолок, и мои губы сами собой расползлись в довольной улыбке, а внутри что-то загудело, словно вновь приведённый в действие дряхлый, изъеденный ржавчиной моторчик, на который добрая рука пролила капельку благодатного масла. Предвкушение новой встречи с Чимином отдавалось во мне горечью, но сладко оседало на языке. Я не испытывал прежде ничего похожего на это странное, непередаваемое чувство, которое, казалось, повязало меня по рукам и ногам, точно марионетку, не давая ни шанса сделать шаг в сторону от Чимина. Наскоро приняв душ, я надел чистые тёплые вещи, и уже обуваясь, отослал Чимину сообщение о том, что я почти в пути. Он был уже у касс и покупал нам билеты. Со спины я видел лишь невысокую фигуру в капюшоне и куртке оверсайз, но сразу узнал его голос: он тихо смеялся, переговариваясь с кассиром. - Ты пришёл! - воскликнул он, разворачиваясь ко мне, и я тут же попал в крепкие объятия, на этот раз, всё же, приобнимая его в ответ. - Что мы смотрим? - спросил я, протягивая руку к билетам и разглядывая надпись с названием фильма, - Ужастик, серьёзно? - я поднял на него удивлённый взгляд, - Кто же смотрит ужасы средь бела дня? Чимин засмеялся, хватая мою руку и следуя к стойке с напитками. - Когда ещё, как ни днём, - возразил он, - ночью это было бы уже слишком страшно. - Два больших американо со льдом, поджалуста, - обращается он к продавцу, и девушка, кивнув, принимается за приготовление заказа, пока Чимин прикладывает карту к терминалу на кассе. Он снова платит за всё сам, и меня так и подмывает возразить ему, сказать, что в этот раз всё с меня; но я совсем не хочу, чтобы он посчитал меня мелочным, заботящимся о такой ерунде, как деньги. Нет, конечно, деньги - вовсе не ерунда, они жизненно необходимы, они дают нам, в зависимости от их количества, определённую степень свободы; но то, что происходило сейчас между Чимином и мной, было выше денег, выше всего земного, выше даже слов. И да, я всё ещё не знал, что именно это было, и задыхался от страха и восторга в его присутствии. Американо со льдом мне тоже понравился, и сидя в кинотеатре, я уже обдумывал идею создать список всего, что я пробую впервые благодаря Чимину, чтобы оставить в память об этих днях. Кинозал был почти пуст: немного людей могут похвастаться возможностью прийти в кино в будни, в разгар рабочего и учебного дня; но Чимин мог, и я вместе с ним, и оттого у меня на мгновение появилась мысль о том, что вместе мы неуязвимые, что когда мы вдвоём, нам можно всё. Чимин аппетитно хрустел попкорном, то и дело широко распахивая глаза на особо страшных сценах. Я же за ходом фильма почти не следил, я следил за его лицом и одновременно за своим душевным состоянием, пытаясь определить, какие именно чувства вызывает во мне этот человек. По крайней мере, на этот момент я понял только одно: он был тем, кого я не хотел больше отпускать от себя вот так, не прощаясь, зависая в неопределённости на целые сутки и даже недели. Чимин, должно быть, уловил мои взгляды, потому что стоило мне повернуть голову к экрану, в моё лицо ударила, рассыпаясь с тихим шуршанием во всё стороны, кучка воздушной кукурузы. - Ты будешь смотреть или собираешься весь фильм на меня пялиться? - спросил Чимин, беззвучно смеясь над моей реакцией. Вместо ответа я забрался пальцами в ведёрко с попкорном и сделал то же, что и он со мной. Чимин тихонько хихикал, ловя губами разлетающиеся кукурузинки, и забавно потряхивал чёрными волосами, чтобы сбросить с них всё лишнее. Я сам от себя не ожидал, но он выглядел так очаровательно в тот момент, что я вдруг не сдержался и поцеловал его прямо в смеющийся пухлый рот, проникая внутрь языком и придерживая за шею, чтобы он не отстранился. Чимин не отстранился. Он прильнул ко мне, схватившись пальцами за мой свитер, не заботясь об опрокинутых ведерке попкорна и стаканах с недопитым кофе. Он целовал меня жадно, засасывая мой язык, пробовал на вкус внутреннюю сторону моих щёк, проходился кончиком языка по моим зубам. Меня ещё никогда так не целовали, да и я сам, признаться, такого прежде не вытворял, потому что не умел. Поцелуй был настолько жарким, что я не смог совладать с собой и повалил Чимина на спину на соседние кресла, продолжая неистово целовать, демонстрируя, как быстро я учусь всему, чему он хочет меня научить. На задних рядах никого, кроме нас двоих, не было, а звуки наших поцелуев глушились слишком громкими спецэффектами фильма. Я подмял Чимина под себя, трогая руками его бёдра и ягодицы, сжимая и хаотично поглаживая их; и только в это мгновенье осознал, что я не просто ласкаю и целую парня, но и хочу его до дрожи и спазмов. Чимин тяжело дышал, как и я, и прикрывал глаза каждый раз, когда я сжимал в ладонях его тело. Мы не могли продолжать, нам необходимо было остановиться сейчас же, только я этого сделать не мог, потому что снова перестал быть сам собой, окончательно потеряв от него голову. Чимин насилу оторвал меня от себя, и мы неловко вернулись на свои места, с трудом переводя дыхание и оправляя на себе одежды. Впрочем, кажется, неловко здесь было лишь мне, потому что Чимин невозмутимо откинул ногой ведёрко на полу под нами, и продолжил смотреть фильм, словно ничего и не было. Я не могу точно сказать, чего именно я от него ожидал, но я ожидал. Каких-то слов, взгляда, улыбки, быть может - да чего угодно, что доказало бы мне, что всё случившееся только что было реальностью, а не плодом моего воображения; но Чимин жестоко игнорировал зрительный контакт, а я вновь упал духом, пообещав себе во что бы то ни стало поговорить с ним и расставить точки над "ı". Мое тело всё ещё было немного напряжено из-за недавнего порыва страсти, и выпитый почти полностью полулитровый стакан ледяного напитка дал о себе знать, поэтому едва на экране замелькали титры, мы с Чимином почти наперегонки бросились к туалетам. Я знал, что он смотрит. Это было обычное мальчишеское любопытство, однако я, всё же, воздержался от разглядывания чужого паха. Но Чимину можно было всё, он ни в чем себе не отказывал, и когда я поймал его взгляд, устремлённый на мой член, он нисколько не смутился, лишь ответив мне полуулыбкой, которая могла означать всё что угодно или ничего абсолютно. Это было так в его стиле. Мы ужинали на фудкорте торгового центра обычными бургерами и картошкой, но мне почему-то показалось, что ничего вкуснее я прежде не ел. Возможно, в том, что мы так проголодались, виноваты были долгие жадные поцелуи в кинозале, и теперь Чимин и я уплетали за обе щеки, не теряя времени даже на разговоры. - Вкусно, - промычал Чимин набитым ртом, и я кивнул головой в знак согласия, потому что сам не мог издать ни звука, не рискуя подавиться. - Пойдем покурим, - сказал он, когда мы расправились с фастфудом, поднимаясь со стула и накидывая свою огромную куртку на маленькие плечи. Я последовал за ним, поймав его ладонь в свою и легонько сжав, что вызвало улыбку на его лице. Держать его за руку постепенно становилось для меня привычным делом, и меня не смущали даже редкие недоуменные взгляды со стороны. Мы курили снаружи, у самого входа в торговый центр, и он впервые рассказал о себе, хотя и очень немного. Теперь я знал, что Чимин также пребывает здесь по программе обмена студентами, но его университет был чуть лучше моего. Впрочем, смотря по каким судить критериям: в вузе, где учился я, качество образования было на высоком уровне, притом, что студенты ещё и получали стипендию. Чимину стипендию не выплачивали, и между нами говоря, я уверен, что он не особо-то в ней и нуждался. Кем он был, в какой вырос семье, чем любит заниматься - я жаждал знать о нём каждую мелочь, но мог довольствоваться лишь редкими крупицами информации, что Чимин выдавал мне сам и в безжалостно малых дозах. Я ожидал подобного поворота событий, но всё же немного растерялся, услышав внезапное, но уже до боли знакомое: - Мне пора. Он развернулся, чтобы снова лишить меня себя, снова оставить в одиночестве и томительном ожидании. - Не уходи, - попросил я, и встретившись с его глазами повторил, - пожалуйста, останься со мной ещё ненадолго. В его глазах я увидел отчаянную борьбу с самим собой, и чтобы помочь Чимину справиться с сомнениями, а себе - с одиночеством, я привлёк его к себе и обхватив холодными ладонями его лицо, нежно поцеловал его губы.