Глупые снежинки

Меня разбудил лёгкий кофейный аромат, прокравшийся в спальню, точно на цыпочках, чтобы вернуть меня из мира снов в мой собственный, реальный, поменявшийся кардинально за одну только ночь. Факт номер один - меня привлекали мужчины, и я, наконец, вспомнил, что так было всегда, просто ввиду своей нерешительности я намеренно это игнорировал. Факт номер два - чувство, которое я испытывал к Чимину, было той самой любовью, о которой все говорят, и мне пришлось это признать. - Доброе утро, - сказал я, прижимаясь к тёплой спине Чимина, варившего кофе в турке, и целуя его в затылок. - Ты храпишь, - оповестил он меня, - жутко. С тобой не то что в одной постели - в одной квартире выспаться невозможно. Чего встал так рано? - Хочу кофе, - признался я, - и твоего внимания. - Кофе варил для себя, но так и быть, поделюсь, - он потянулся рукой к шкафчику, доставая крохотные чашечки, - а внимания моего ты получил больше положенного. Всё утро смотрел на тебя и мечтал придушить подушкой. Я рассмеялся, усаживаясь за столом и наблюдая, как он разливает кофе по чашкам. Поставив одну из них передо мной вместе со стаканом воды, он сел напротив, пристально глядя мне в глаза. - Больно ты довольный, - невесело усмехнулся он, - хорошая ночка была? - Нет, - ответил я, склоняя голову и глубже вдыхая приятный запах горячего напитка, - она была лучшей. Чимин взял со стола сигареты и закурил, откинув пачку в мою сторону, и я последовал его примеру. Он совсем не улыбался, выглядел нервным, напряжённым, раздражение сквозило в его словах и каждом движении, и я, конечно же, решил, что это как-то связано со мной. - Чимин, - осторожно позвал я, - я сделал что-то не так? Он посмотрел на меня с удивлением, словно услышал самый нелепый вопрос на свете, и покачал головой, выдыхая дым. - Я не выспался, - ответил он, делая маленький глоток кофе, - ты не причём. Я взял двумя пальцами чашку и пригубил ароматный напиток, смакуя на языке крепкий и терпкий вкус. - Это кофе по-турецки, - пояснил Чимин, - он крепче, чем тот, что мы обычно пьем, поэтому порции маленькие. Можешь запивать водой, если очень горько, только не допивай до конца - на дне гуща. - Это лучший кофе для распития за сигаретой, - прокомментировал я свои впечатления, потягивая поочерёдно кофе и никотин. Чимин усмехнулся и вдавил окурок в стеклянную пепельницу, вставая из-за стола. Он достал блюдце и протянул руку к моей чашке. - Погадаю тебе на гуще, - сказал он, накрывая ее блюдцем и опрокидывая вверх дном, - на твою судьбу. - Ты в это веришь? - задал я с улыбкой, кажется, самый банальный вопрос. - Я верю во всё, - задумчиво произнёс он, глядя на перевёрнутую чашку, - но одновременно ничему не верю. Он бросил на меня быстрый взгляд, но тут же отвёл, завозившись с посудой. Я смотрел на него, мучительно пытаясь уловить суть, понять хоть что-то из того, что скрывалось за этой странной фразой и его так непохожим на обычное, настроением. - Одна дорога, два пути, - сказал Чимин, прокрутив мою чашку в пальцах и разглядывая размытые узоры на стенках. - Что это значит? - спросил я с интересом. - Это значит, что тот, кто предназначен тебе судьбой, будет идти по жизни по одному с тобой маршруту, но другой дорогой. Ваши пути проходят совсем близко, но не пересекаются. - Другими словами, тот, кто предназначен мне, мне не предназначен? - растерянно уточнил я, и Чимин внезапно громко расхохотался. Его, буквально, скрутило пополам, и выронив чашку на стол, он присел на корточки, давясь от смеха, а после - и вовсе завалился на кухонный пол, продолжая неистово хохотать. Заразившись его странным внезапным весельем, я тихо рассмеялся своей наивности и вылез из-за стола, опускаясь на пол рядом с ним. - Такой взрослый мальчик, а веришь во всякую чушь, - сказал он, утирая проступившие в уголках глаз слезы и едва переводя дыхание, - сказок перечитал? Я усадил его к себе на колени и обнял за талию, утыкаясь подбородком в его плечо. Даже если это гадание было полным бредом, я всё равно боялся, что однажды мог наступить день, когда наши с Чимином пути разойдутся. Я не мог этого представить, отрицал и отказывался верить, но какая-то часть меня понимала, что счастье не длится вечно, тем более с человеком, переполненным секретами и тайнами. Углубившись в свои переживания, я не сразу заметил, как смех Чимина стих. Он забрался на мои колени с ногами, и жался ко мне так крепко, словно боялся упасть, а я был единственной точкой опоры. - Halledebiliriz, değil mi? - невнятно произнёс он, и я так и не понял, на каком из двух известных мне языков это было сказано, но переспрашивать не стал, лишь держал его в руках, молча разделяя с ним внезапно нахлынувшую на него грусть, причину которой он не расскажет мне никогда. Такого Чимина я видел впервые, непоседливость и беззаботность испарились куда-то, и я отчаянно размышлял, что бы мне сделать такого, что вернуло бы улыбку на его лицо. Я провёл пальцами по светлым прядям, и спросил: - Хочешь чего-нибудь? - этот вопрос содержал в себе любой смысл из всех возможных. Я готов был пойти на многое, если не на всё, чтобы облегчить его внутренние терзания. Ослабив объятия, Чимин слегка отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза, и кивнул. - Хочу, - сказал он тихо, - давай останемся здесь на весь день, запремся, и никуда не будем выходить. - С радостью, - улыбнулся я, тепло целуя его в губы. - Запутанный сюжет. Думаю, я слышал о нём, - неуверенно произнёс я, - но сам ни разу не смотрел. - О, - Чимин закатил глаза, - это мой любимый фильм. Клем напоминает мне меня. - Потому что часто меняет цвет волос? - усмехнулся я. - Потому что не может забыть, не может и не хочет, а должна, - серьёзно ответил он, переводя взгляд обратно на экран телевизора. Я рассеянно следил глазами за героями "Вечного сияния чистого разума", вдумываясь в слова Чимина, но по-прежнему не мог найти ни единого намека на подсказку. Чимин стремительно становился ближе, но и одновременно удалялся от меня, не оставляя мне шансов разгадать свою сложную душу. - Ты сделал бы то же самое? - спросил я, - Стёр бы из памяти того, кого любишь? - Я никого в этой жизни не люблю, - рассмеялся Чимин, - но да, сделал бы. Не моргнув и глазом. Я мягко подтолкнул его в затылок, вынуждая поднять голову с моих колен, и встал с дивана, выходя из гостиной. - Далеко? - поинтересовался Чимин, глядя в телевизор. - Принесу сигарет с кухни, - ответил я, хотя отвечать не хотелось совсем ничего. Я не знаю, почему меня так задела его последняя фраза, но мне просто необходимо было уединиться на пару минут, чтобы успокоиться. Я был зол, расстроен, да что уж там, совершенно разбит, но с чего бы? Чимин ведь просто был честен со мной, вот и всё, разве такая предельная ясность с его стороны не должна меня радовать, а не наоборот? Да, у меня к нему любовь, но разве кто-то обещал, что она будет взаимной? Никто не обещал, нет, дождаться от Чимина каких бы то ни было обещаний я и не надеялся До конца фильма оставалось недолго, когда Чимин неожиданно спустился с дивана и встал передо мной на колени, протиснувшись между моих ног. - Хочу попробовать тебя, - сказал он, одной рукой хватаясь за резинку моего нижнего белья и оттягивая вниз, а другой лаская мою грудь. Я напрягся от его прикосновений и затаив дыхание следил за тем, как он прижимается лицом к моему паху, щекочет ресницами тонкую кожу и жадно вдыхает мой запах. - Пахнешь мной, - сказал он с улыбкой и сжал в руке мой член, проведя языком по своей нижней губе. - Чимин, - выдохнул я. - Так меня зовут, - подтвердил он, и погрузил моё тело в свой влажный и жаркий рот. Я простонал, чувствуя внизу живота электрические вибрации, волнами отозвавшиеся во всём теле. Чимин брал меня в себя до конца, не сбиваясь с ритма, и мне снова пришла в голову мысль о том, что он уже делал подобное раньше. Я провёл пальцами по его волосам, слегка зачесывая назад, и мягко сжал их на затылке, отчего Чимин тихонько замычал. Поддаваясь импульсам своего тела, я сам направлял его голову, и он расслабился, позволяя мне взять над собой контроль. Я неотрывно смотрел в его порозовевшее развратное лицо, и понимал, что люблю его каким угодно; Чимин стал для меня самым дорогим, самым важным, и он снова отдал себя в мои руки, сбивая меня с толку этой иллюзией взаимности. Я отпустил его, тяжело дыша и немного вздрагивая. Он проглотил моё семя и причмокнув,облизал пухлые губы, растягивая их в улыбке. - Вкусный, - сказал он хрипло, - Чонгук, ты вкусный. Я поднял его и усадил на себя, поглаживая стёртые коленки, и прижался к его губам долгим нежным поцелуем. Больше между нами ничего не было, но лишь сегодня, потому что всю последующую неделю мы не выпускали друг друга из объятий; один день, что мы решили провести друг с другом наедине в запертой квартире, повторялся снова и снова. И в этом повторяющемся дне было много тепла, много кофе и дыма, и ещё больше чувственности. Я подолгу ласкал его трепещущее тело, целуя дрожащие влажные губы, упивался его громкими стонами и сбитым дыханием, вслушивался в неразборчивый шёпот и глядя, как он тает в моих руках, забываясь от страсти, я забывался сам. Сколько было на свете таких же глупых и счастливых, как мы, и сколько им было дано времени насладиться друг другом сполна? Время ведь ничего не щадит и никого, особенно нас, счастливых, что не наблюдают часов. Вечером седьмого дня мы лежали в постели, пропитанной запахами наших тел и табачным дымом, и очень долго смотрели друг другу в глаза. Мы ни о чем не говорили, курили иногда прямо в кровати, забывая, что это опасно, потому что более опасными были для нас наши бушующие чувства, которые стремительно уносили нас в неизвестность. В пронзительном взгляде карих глаз в тот вечер я видел беспокойство и нежность. Чимин смотрел с нежностью, и я отвечал тем же. Порой я касался губами его светлой кожи, прижимал маленькие ладони к своим щекам и рассматривал каждый пальчик, чтобы запомнить навсегда руки, подарившие мне столько тепла. Я не знал, к чему всё приведёт, но заранее хотел подготовить себя к любому исходу, чтобы в случае разлуки с Чимином найти в себе силы жить дальше. Видимо, я не успел подготовиться, как следует, и сердце моё пронзила боль, когда на следующее утро я услышал холодное и как будто звучавшее из чужих, незнакомых уст: - Ты должен уйти. Я не стал возражать и задавать вопросы, их и не было ведь всё итак предельно ясно. Это не Чимин был влюблён, а я, и обманывал себя тоже я, добровольно и беспощадно погружаясь туда, откуда не выбраться. Думая, что стоило, всё же, уйти раньше самому, чтобы не было этой горечи от осознания, что меня не просто прогнали, а выбросили из своей жизни, я молча прошёл в спальню и скинув с себя домашнюю одежду Чимина, надел свою собственную. Я ходил по его квартире, в которой мы провели за эту неделю столько сладостных мгновений, и собирал какие-то принадлежавшие мне мелочи, чтобы забрать с собой, понимая прекрасно, что невольно оставлю здесь нечто гораздо более важное, чем бумажник или документы. Чимин сидел на диване в гостиной спиной ко мне, и ни разу на меня не взглянул. В полной тишине я неторопливо обулся и вышел, тихонько закрыв за собой дверь чужого дома, где оставил своё сердце. Отвыкший от холода, я зябко поежился, выходя из здания, но с наслаждением вдыхал свежий зимний воздух. Снежинки медленно танцевали, обнимаясь с прохожими, с почерневшими деревьями и фонарями, опускаясь всё ниже к земле. Я знал, кого они напоминают мне, но в этот момент не хотел думать о нём и не думал. В моей голове, как и в груди, образовалась зияющая пустота; чувства застыли, словно обратившиеся в снежинки капельки воды или слез, я не грустил, не страдал от боли, не сходил с ума. Я был пуст. - Чонгук! - услышал я отдалённое, - Чонгук, стой! Я развернулся, со спокойным безразличием наблюдая, как он бежал ко мне по снегу босиком, в одной футболке и тонких штанах. - Чонгук! - он плакал, - Не уходи, Чонгук... Не нужно... Я впервые видел слезы Чимина. Они должны были принести мне душевные муки, смертельную душераздирающую боль, заставить прижать его к себе и укрыть от всего плохого, сберечь, пожалеть... Но я не жалел его сейчас: ему, хотя бы, было, чем плакать и о чем, у меня же - не осталось больше ничего. Я стоял неподвижно, пока он хватал меня за руки, пытаясь потащить за собой, горько всхлипывал и задыхался, умоляя остаться, старался заглянуть в мои глаза. А я всё смотрел и смотрел вверх, на миллиарды мерцающих частичек, срывающихся с неба в наш жестокий мир, упрямо не желая видеть перед собой ничего кроме раскинувшейся над нами тёмной бездны. - Не нужно, Чимин, - наконец, сказал я тихо, и провёл ладонью по его щеке, отирая тёплые слезы, - не нужно плакать. Я ушёл быстро и так ни разу и не посмотрел назад. В моих ушах звенел его отчаянный надрывный голос, с рыданиями повторяющий моё имя.