***
Чонин не пожалел о том, что буквально сам около месяца назад влетел в руки Хёнджина и стал его парнем. Потому что несмотря на угрожающий и провокационный внешний вид, человеком он оказался неплохим. Он действительно не был лишён вредных привычек, но огораживал от них всячески Чонина. Конечно, теперь младший, лишённый возможности посещать конный клуб, таскался всегда с Хёнджином, облазил с ним все любимые альфой заброшки, где они иногда даже ночевали. Омега сначала побаивался, а потом понял, что с Хёнджином не страшно. Уроки он больше не прогуливал. Потому что Хёнджин их не прогуливал. — Не хочу, чтобы наши родители познакомились в кабинете директора, Солнышко, так что давай пока заляжем, м? — ворковал Хван, в своей грубоватой манере зарываясь в волосы Чонина носом. — А смысл? У меня всё наладилось, брат отъебался, мне теперь вообще смысла нет сюда ходить, — фыркнул Чонин, позволяя обнимать себя в школьной каморке, где они пережидали вместе длинную обеденную перемену. — Есть, — тихо возразил Хёнджин. — Во всём есть смысл. Так что с этого дня мы ходим на все уроки. Я не могу позволить себе прогуливать так много. Если меня исключат ещё и из этой школы, то я не смогу видеть моё Солнышко каждый день, — и губу надул нижнюю, которую хотел проколоть в скором времени. Чонин с восторгом поддержал, потому что так целовать альфу будет еще интереснее. Не говоря о том, что уже с проколотым языком Хёнджин заставлял испытывать много эмоций. — Нам ведь не нужна эта проблема? — Нет, — прошептал Чонин, целуя мягко Хёнджина в щёку. — Поэтому тебя это тоже касается, Солнышко, — томно бормотал альфа. — Если я пойму, что ты сдёрнул с какого-то урока или дополнительного занятия… — Накажешь меня? — поиграл нахально бровями Чонин, давно уже заразившийся этой наглостью от своего парня. — От твоей попы живого места не останется, — обманчиво ласково произнёс Хван, а потом сразу стал серьёзным. — Я не шучу, Чонин, — по имени назвал. У Яна противные мурашки прошлись по плечам. — Хорошо, я понял, — голову понурил он и щёки надул, вздыхая глубоко. — Но это не значит, что наша ночёвка отменяется, — Хёнджин поцеловал коротко Чонина в губы, потрепал по волосам, не забыв на последок сжать в больших ладонях упругие ягодицы. С хитрой ухмылкой Хёнджин исчез, давая Чонину ещё пару минут перед уроком, чтобы успокоиться. Омега потрогал свои губы пальцами и улыбнулся. Ему нравилось целоваться. Он ведь до Хёнджина не умел, а теперь… Он до Хёнджина многого не умел. Казалось, что он и улыбаться разучился, а теперь вот снова понял, каково это, когда улыбка сама на лицо лезла. Рядом с ним как-то всё становилось хорошо и просто, а ещё не страшно. Хёнджин был странным. Он сбегал на переменах за школу, чтобы покурить, но никогда не прогуливал уроки. Он хамил учителям и в то же время все их тесты он выполнял на проходной балл, а иногда даже выше. Он мотивировал Чонина учиться хотя бы как-нибудь, не говоря уже о том, что младший подтягивал его по математике, в которой был самым настоящим гением. — Чёрт ногу сломит, какая же хуйня, — ворчал Хёнджин, когда уравнение снова не сошлось. Чонин только глаза закатил недовольно и ткнул пальцем в ошибку, которая, к чести Хвана, не была слишком уж тупой и очевидной. — Сам ты хуйня, — буркнул Чонин, когда его парень, прикусив кончик языка, усердно пытался упростить полином на половину страницы. — Математика — царица всех наук, это фундамент, без нее ни химии ебаной, — фыркнул Ян, который химию презирал, пусть по сути своей это и были те же уравнения, — ни физики не было бы. И всех благ, которыми мы пользуемся, тоже не было бы. Подумать только, сколько расчётов необходимо, чтобы построить дом, сделать смартфон или компьютер! А это ведь и запрограммировать надо, и математика там тоже не на параше сидит, — восхищённо говорил Чонин, а Хёнджин даже отвлёкся от своих страданий и с явным удивлением смотрел на младшего. Его восторг был таким искренним. — А ты вообще знаешь, сколько видов математики есть? Алгебра прекрасна, её порядок, просто… — Только не говори мне, что возбудился, Солнышко, — сложил брови домиком Хван и засмеялся по-доброму. Хёнджин был гуманитарием, ему точные науки в кошмарах снились, и он не очень понимал восхищение Чонина, хотя тут же вспомнил самого себя на уроках литературы. Он никогда не отвечал в классе, делал вид, что не слушает преподавателя и просто смотрит в окно, но… Он книги читал все, которые были указаны в школьной программе, он все пройденные стихи о любви учил, потому что так сильно желал узнать, что же это за чувство такое странное. Ему нравилась сама мысль о романтике и о том, что с его душой может такое случиться, что однажды она с другой переплетётся и уже никогда не будет ощущаться целой без другого человека. Его это будоражило. Он был очень нежным в душе, а потому выбивался даже из изначальной уличной компании, куда попал несколько лет назад и где начал курить. Хёнджин был синонимом слова искусство. Он обожал рисовать, делать эскизы. Он часто ходил с фотоаппаратом и обрабатывал потом полученные фото. Даже распечатывал их, собирая в свой альбом. Его к этому тянуло, будто он и когда-то давно, будто и не в этом мире собирал свою книгу жизни. Ему это было так близко. Он видел прекрасное во всём на свете, в каждой частичке этого мира. И каждый человек был красив для него. Но особенно красивым был Чонин, которого нужно было теперь любить сильно и защищать от всего на свете. А омеге рядом с Хёнджином было не страшно. Конечно, омеге было немного страшновато, когда Хёнджин впервые привёл его в место, которое называл своим домом. На окраине Сеула, ближе к бывшим деревням, было много заброшенных домов, старых, настолько старых, что они были деревянными. Кое-где они уходили в низины и были подтоплены. В целом вид создавался откровенно ужасный, даже бездомных там не было, и Чонин не оценил белозубой улыбки Хёнджина. Но альфа показал один домик, в глубине, скрытый от чужих глаз, он выглядел очень даже неплохо. Крыша не была ветхой, а небольшой участок перед дверью был осушен и забросан землёй. Кто-то явно хорошо поработал лопатой. Этот дом явно был обитаемым и кому-то принадлежал. Вот почему страх тогда заворочался в душе Чонина. — Он реально ничей? Выглядит так, будто там кто-то может обитать, — и губы поджал, глядя с тревогой в глаза альфы. — Ну, я его нашёл пару лет назад, понаблюдал, понял, что дом брошенный, никому не нужен, городское управление на этот район глаза закрыло, так что я решил, что здесь будет моя обитель. Неформально он мой, так что прошу, — и поклонился, пропуская омегу вперёд. Когда Чонин вошёл внутрь, он даже дар речи ненадолго потерял. Внутри дом выглядел не так, как снаружи. На первый взгляд это была старая хата, а изнутри… Там был диван вполне себе новый, неизвестно откуда и неизвестно за сколько сотен тысяч вон купленный. Там были занавески тёмные, чтобы солнце утром не будило, на кухне старый, но крепкий стол и много еды, которая не требовала приготовления. На старом комоде, оставшемся от старых хозяев, аккуратно были сложены целых три пледа. На маленьком обеденном столике в углу гостиной нашлись свечи. Много свечей. — Устраивал здесь уже романтические вечера? — с хитрой улыбкой дёрнул бровями Ян. — Ты первый, кого я сюда привёл, — без тени улыбки ответил Хёнджин. — Это только моя тихая гавань, никто о ней не знает. Я подумал, что тебе тоже нужно это место. Хотя я и не вполне понимаю, что у тебя сейчас в жизни происходит. Но просто знай, что если тебе понадобится это место, то ты можешь прийти сюда в любой момент. Но только со мной… — Хорошее предложение, — хмыкнул омега, входя в объятия своего парня. — И опять я не самостоятельный. — Я же это не из-за того, что не хочу, чтобы ты тут был без меня, — покачал его в своих руках Хёнджин. — Этот район хоть и безлюдный, но всё равно считается небезопасным. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. — Какой ты у меня милый, — тихо вздохнул Чонин. — И чем мы будем тут заниматься?.. — Ну, сейчас я разложу диван, расстелю на нём пледы, потом достану одеяла, потому что хоть дело и к весне, но все еще холодно, а отопления тут нет, как и электричества. Достану термос и ты будешь пить чай, чтобы не мёрзнуть. Мы замотаемся и будем как эскимосы… — Ты такой булочка, кто бы мог подумать, Хван Хёнджин, — простонал тихо Чонин, обнимая крепко своего альфу, от которого пахло исключительно вкусно. Омелой и сигаретами. У Хёнджина внутри была какая-то странная нежность, всё затапливающая. Чонин слышал, что альфы заботятся о своих омегах, но Хёнджин его правда опекал. Так, как родители опекают своих детей. Альфа следил за его одеждой, за посещаемостью, и действительно не давал ему прогуливать. Хван был колючим снаружи, он был хулиганом, весёлым, действительно озорным бунтарём, который хотел свободы. А внутри ему нужно было это тепло, он только с ним дышать мог. — Тебе не нравится? — и лицом в омежью макушку зарылся. — Мне нравится… Поцелуй меня, пока я тут не заледенел? И Хёнджин поцеловал. А потом ещё и ещё, пока они действительно не переместились на разложенный диван, не зарылись в одеяло. Чонин правда пил чай, Хёнджин пил пиво. И младший тоже хотел бы алкоголя глотнуть, это ведь интересно, но альфа не давал. — К хорошему не приведёт, да и пиво обычно молодым омегам не очень нравится. Вот исполнится шестнадцать, мы с тобой вместе шампанское будем пить, а пока нет. Чонин соглашался, потому что спорить с Хёнджином было бесполезно. Да и не хотелось. Омега ему доверял. Он в нём огромную крепкую стену увидел, через которую никто и никогда не пробьётся, больно не сделает. Они вместе были совсем недавно, но Чонин был так чертовски влюблён в него. — Что это за диван? — спросил вдруг младший, прижимаясь к тёплому боку Хёнджина и обнимая его. — Такой хороший. Он тут и был? — Я перекупил его у приятеля. Он взял новый, а я купил у него этот за половину цены. — Откуда у тебя так много денег? Я не замечал, чтобы ты работал, — нахмурился Ян, вполне логично подозревая, что его бродяга мог быть связан с наркотиками. — Ага, работаю, — кивнул Хван. — Но я сейчас в творческом отпуске. Я ближе к центру города работаю в тату салоне, я ведь как бы художник, и один хён подумал, что я хорошо бы мог рисуночки и на коже рисовать. Он стал первым, на ком я набил татушку. Маленький черепок с косточками под ключицей. Я возился часа три над миниатюркой, — и захихикал. — Офигеть, — вздохнул Чонин восхищённо. — Покажи свои работы, я пока поверить не могу… Хёнджин достал телефон и показал татуировки, которые недавно бил. Цветочки, драконы, животные, надписи, графика, миниатюрки, в папке были десятки работ, больше похожих на произведения искусства. Потом альфа показал и свои рисунки на бумаге. У Чонина дыхание перехватило. Он хотел бы быть таким же талантливым хоть в какой-то сфере. — Ты… Это идеально, Хёнджин, — прошептал Чонин, рассматривая снова и снова нежные татуировки, которые альфа бил омегам. — Я никогда не думал, что захочу татуировку, но теперь хочу… — Я набью тебе татуировку, только я сам выберу, ладно? — пообещал парень. — Доверишься мне? Я тебе маленькую сделаю, красивенькую. Как раз на днях подумаю. Я ведь в отпуске, чтобы вернуться с новыми эскизами и идеями. У меня уже половина скетчбука изрисована, я и для тебя такую красоту нарисую, а потом набью… — Чудесно… Я доверяю тебе полностью, — и снова потянулся, чтобы чмокнуть быстро в щёку Хёнджина. — У тебя волшебные руки, ты невероятно талантливый. — Погоди секунду, напишу папе, что со мной всё нормально, — Хёнджин открыл мессенджер. — Ты тоже брату напиши, он наверняка волнуется. — Да пофиг, — нахмурился Чонин. — Что у вас происходит? Расскажи мне. Почему ты с ним живёшь и почему ты его так ненавидишь? Он тебя бьёт, обижает? — альфа напрягся и его челюсти сжались. — Нет, он… У Чонина встал ком в горле. Ему хотелось рассказать Хёнджину обо всём, что с ним случилось, но он не знал, как произнести вслух всё, что с ним творилось. Ему не так уж и сильно хотелось вернуться в Японию и жить там, потому что в Корее действительно было неплохо. И он не так уж сильно гнался за тем конным клубом, который он оставил там. Дело было не в этом. — Я… Я чувствую себя так, будто у меня украли детство, — нос мерзко защипало, а глаза увлажнились, предвещая настоящие слёзы. — У меня не было версии жизни, в которой бы не было папы. Это была константа, которая никогда не менялась, и я даже не думал, что может быть как-то по-другому. А потом его не стало. И я не чувствую себя защищённым, чувствую себя самым одиноким существом в этой вселенной, у меня как будто крылья отобрали и всего разрезали. Чонин зажмурился. Даже дышать без него было больно. Каждый день было больно. Выдохи давались легко, а на вдохах жгло лёгкие, жгло так, будто вся боль от этой утраты стала огнём и поселилась внутри, выжигая слёзы. Горло болело от криков, глаза болели от сухости, выплаканные полностью. Болело всё. Между ними было всякое. Они ссорились, и можно было бы сказать, что папа не был идеальным и отличным человеком, но это был папа, это был тот, кто подарил ему жизнь и растил его. Это был он, такой родной, и один его запах успокаивал. Чонин знал, что он был не один в этом мире, что за его спиной всегда есть папа, который поможет, направит и утешит. А теперь он остался один. — Что с ним случилось? — тихо откликнулся Хёнджин, поглаживая своего Чонина по голове. — Убили. Из-за денег убили, чтобы ограбить. Зарезали, как какой-то скот на бойне, и всё забрали. Телефон, кошелёк… Даже из ушей вырвали серёжки вместе с мочками. Они забрали всё, — Чонин закашлял, чтобы скрыть приступы рыданий и попытался взять себя в руки, чтобы продолжить рассказ. — Хоронили в закрытом гробу. У Хёнджина мороз по коже прошёл. Было страшно даже слушать такое, а представлять… Впечатлительный художник мог бы сказать, что будет видеть кошмары после этого ещё пару дней. И он не мог представить, как это выдерживал Чонин каждый день. Потому что для любого человека потерять папу тяжело, а для такого юного омеги тем более. Чонина передёрнуло, когда он вспомнил тот день. Яркий, солнечный, летний, будто всё хорошо и жизнь шла дальше. Люди спешили на работу, ученики в школы, у всех жизнь дальше шла, бурлила, люди улыбались. А у Чонина она будто остановилась, и солнце больше не вставало. И началась ночь, которая никак не заканчивалась. Каждый день свет видели все, кроме него. Хотелось выть каждый раз, когда боль возвращалась и крошила изнутри все его кости. Омега почти физически это ощущал, у него даже мышцы и суставы после истерик болели, взрываясь вспышками вместе с бедной головой, в которую лезла только, разве что, математика. Но ничего больше. Остальное казалось Чонину непосильным. Он лежал без движения в своей кровати, смотрел в потолок и смаргивал слёзы, которые всегда теперь текли. Эта боль была с ним всегда, пульсировала, иногда отступала, а потом возвращалась. Стоило увидеть на улице молодых пап с маленькими детьми, малышей, которые бежали к своим папам, чтобы обнять. Это заставляло чувствовать горечь. Потому что он явственно видел себя самого маленького, точно так же бегущего к папе с самым уродливым рисунком из всех, которые он когда-либо рисовал. И папа восхищался, и ставил в рамочку, и был рад обычной ромашке, подаренной на день рождения. Это всё был папа. Самый главный человек в его жизни. — Все детские воспоминания связаны с ним. Это он мне в детстве лошадей показал, он меня в первый клуб отвёл. С ним вместе мы переехали, вместе гуляли, ели мороженое и смотрели сериалы. Я с ним делал абсолютно всё. Конечно, потом я и с ним ссориться стал, потому что у меня говняный характер, но… Детские воспоминания мне не казались такими далёкими и уже ушедшими, потому что я мог подойти к нему и спросить «а помнишь, когда мне было пять лет…». А теперь мне не к кому пойти. Раньше было ощущение, что я ещё мог в это детство вернуться, а теперь уже нет. Теперь не смогу никогда… — и слезами залился, тихо так, уже даже не воя. У Чонина в шкафу, под старыми тёплыми домашними толстовками лежал альбом. Большой такой, толстый, со всеми фотографиями, с самого его рождения и до настоящего возраста. Когда он только учился ходить, и в кадре был он сам и руки папы, которые его держали за его руки. И сам папа там тоже был. Застывший во времени, где его глаза никогда не закрывались, а сердце ещё не было изрезано чужим ножом. Чонин иногда открывал его, когда был один, чтобы увидеть его. Это каждый раз делало ему больно, но он так сильно хотел просто его видеть. Да и как не смотреть на него? На самое светлое и родное, что у него отняли. — Он шёл домой поздно, — совсем тихо бормотал Чонин, а Хёнджину приходилось напрягать слух, чтобы разбирать слова. — И говорил со мной по телефону. Он ругал меня, как и Минхо меня всегда ругает. Из-за оценок, посещаемости, будущего и лошадей, всё по классике… Последнее, что я сказал ему перед его смертью… — Чонин задохнулся в плаче. — Тихо, родной, тихо, чш-ш, — Хёнджин обнимал его крепко, по спине гладил и позволял мочить слезами свою одежду. — Маленький мой, моё Солнышко, ну что ты… — Я сказал, что он мне надоел с этими своими тупыми разговорами об одной учёбе и сбросил вызов… И папы не стало… Как мне жить с этим? — Я знаю, что тебе тогда казалось, что вся планета остановилась и поменялась без него. Тебе казалось, что весь мир должен замолчать и оплакивать его, но жизнь идёт дальше, — нашёптывал Хёнджин. — И ты переживёшь это, потому что должен, потому что твой папа бы этого хотел, а планета продолжает вертеться и время идёт. И сам мир остался прежним, а изменилась только твоя жизнь. Люди приходят и уходят, это грустный закон жизни, но каждая душа в конце должна увидеть смерть, и все мы там будем, а потом встретимся на другой стороне, я уверен, твой папа тебя там подождёт, но пока тебе надо просто жить дальше, и я могу тебе помочь… А твои последние слова ему… — Хёнджин тяжело вздохнул, обнимая крепче вздрагивавшее тельце в своих руках. — Твой папа знал, что ты его любишь. Он это знал, будь уверен. И он не обижался на тебя, потому что родители всегда любят своих детей, что бы они им ни говорили, и что бы они ни сделали. Поверь, он знал, что ты его безумно любишь. А люди ссорятся каждый день, и никто не может сказать, когда будет та самая последняя ссора. Если бы ты знал, ты бы так не сказал ему. От этого никто не застрахован, и ты уже ничего не сможешь изменить, так что тебе останется только принять этот эпизод и помнить только всё хорошее, что ты пережил вместе с папой. — Я бы отдал всё на свете, чтобы он был рядом со мной, у меня будто внутри всё переломано и я не могу никак это исправить. Я каждый день засыпаю и стараюсь думать о том, что мой папочка просто далеко, что он просто остался в Японии, доверив меня Минхо, и ждёт меня… Но он ушёл, он ушёл в никуда, я не знаю даже, где его душа, осталась ли она где-то вообще? — провыл Чонин куда-то в грудь Хёнджина, у которого самого сердце защемило. Мальчик, который слишком рано остался без папы не мог вести себя иначе. — Мне бы четырёх минут хватило, чтобы сказать ему всё, что я хотел. Я бы ему сказал, как я сильно его люблю, и как сильно я по нему скучаю, как сильно он мне нужен. Я так не хочу жить в мире, где нет его, не хочу дышать без него… Я хочу к папе, я так сильно хочу к папе, у меня всё внутри разрывается, я так хочу к папе! Хочу поцеловать его руки, услышать его голос ещё хотя бы раз. Пусть мне его вернут, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — проорал куда-то в шею Хёнджину Чонин и продолжил кричать, рыдая. — Его нет, и никто его тебе не вернёт, — тихо отозвался Хёнджин, когда истерика постепенно начала стихать. — И тебе надо принять это, смириться и вынести урок, — Чонин поднял красные опухшие глаза на Хёнджина и посмотрел вопросительно. — Ты уже убедился в том, что жизнь непредсказуема, так не делай больно ещё одному человеку, который любит тебя и пытается сделать твою жизнь лучше. — Я… Он меня раздражает тем, что каждое это его ласковое слово и лекция об учебе слишком сильно напоминает мне папу. Мне становится грустно и я просто не могу себя контролировать. — Не отвечай злом на его добро, — попросил альфа, стирая мокрые дорожки с чужих щёк своим большим пальцем. — У тебя сейчас нет папы, но есть другой человек, который любит тебя просто так, просто за то, что ты есть. Не делай ему больно, потому что потом ты можешь пожалеть об этом. — Я ему таких мерзостей наговорил в прошлый раз, — слёзы снова потекли из глаз, и Хёнджин не стал его успокаивать в этот раз. Это было полезно для Чонина, во всяком случае, так казалось альфе. — Значит, ты извинишься за эти мерзости, за каждую отдельно и за все вместе, — Хёнджин всё ещё обнимал своего омегу. — И постараешься быть благодарным ему. — Угу, — Чонин носом шмыгнул, а потом позволил Хёнджину написать сообщение со своего телефона о том, что он в порядке и ночует у друга. — Самое страшное в этой жизни со мной уже произошло, извинюсь перед хёном… — Самое страшное — это когда родители хоронят своих детей, — хмыкнул Хёнджин, громко стукая штангой в языке по своим зубам и тут же морщась от этого. — Видел бы ты моих родителей. Папа до сих пор по ночам в подушку воет, спать невозможно, — и руку свободную от объятий за голову заложил, глядя в потолок. — Ты… Поэтому гостишь часто в участке? — у Чонина мурашки по спине побежали, как раз там, где рука Хёнджина была. — У тебя умер брат? — Я его убил.***
Минхо получил сообщение и вздохнул спокойно. Чонин в безопасности, как и всегда ушёл куда-то ночевать, но он всегда возвращался. Омега не отстал от младшего брата. Разумеется, он всё ещё контролировал его посещаемость, всё так же говорил с учителями и следил за оценками, которые, на удивление, вдруг улучшились. Это радовало, а потому Ли не давил на кузена, позволяя ему уходить на выходные в неизвестном направлении. Он позволял себе забывать обо всех проблемах, даже о Чонине. Потому что теперь рядом с ним был Чан, который на выходные приезжал к нему и был рядом. Он просто был рядом и был в восторге даже от самых лёгких их взаимодействий. — Ты такой красивый, — мечтательно протянул Чан, подперев голову руками и вперив влюблённый взгляд в Минхо. — Я в тебя влюблён, — и вздохнул. — Прекрати, ты меня смущаешь, — Минхо заулыбался. Он прекрасно знал, какие чувства к нему Чан испытывал. Они были абсолютно взаимными. Много времени на уточнение этих обстоятельств не понадобилось. После того поцелуя всё стало понятно им обоим, даже признаваться не пришлось. Они просто начали целоваться постоянно, как только оставались одни. Чан стал вхож в дом Минхо, когда Чонина там не было. Они готовили вместе, смотрели вместе фильмы и бесконечно долго разговаривали, убеждаясь в том, что они действительно были родственными душами. Чан мастерски боролся с паническими атаками Минхо, обнимал его крепко, когда он плакал, а ещё он понимал его ситуацию с младшим братом. В тот вечер, когда они впервые поцеловались, Минхо вывалил всё, что скопилось в нём за весь этот год. Он рассказал о всей боли, которую сносил молча и стойко, обо всех бессонных ночах и о том, как тяжело, оказывается, воспитывать целого человека и нести за него ответственность. Они тогда вновь провели всю ночь в кабинете техподдержки, Чан обнимал и периодически целовал Минхо, собирая губами солёные слёзы с бледных щёк. — Ты не виноват. Ты добрый, заботливый и внимательный, а у него слишком глубокий шрам теперь, — тихо сказал тогда ему Чан, перебирая омежьи пальчики в своих руках. — Просто представь, ему шестнадцать лет, он омега, который только вливается во взрослое общество и взрослую жизнь, и его связь с этим миром рвётся. Не говоря уже о том, что папа для любого человека — ангел-хранитель во плоти. Без отца ведь можно прожить, кто бы что ни говорил, таких семей много, а вот без папы… У него эта рана всегда кровоточить будет, и тут только время поможет, хотя я тоже не понимаю, как к нему подойти. Ты правильно говоришь об учёбе, ты всё правильно говоришь, но мне кажется, что он не чувствует себя живым. — Я стараюсь отвлечь его, увлечь чем-то, кинуть в будни, чтобы он был просто школьником, чтобы он жил так же, как и до этого, — хрипел Минхо, чувствуя, что нос забился, и дышать теперь было сложно. — Так же уже не получится, — вздохнул тяжело Чан. — Он уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что его жизнь зависит в основном от него самого. — И что мне делать? — Попробуй действительно просто не трогать его какое-то время? — задумался Чан, прикидывая, какие проблемы могли бы последовать за этим поступком. — Возможно, в Чонине играет дух противоречия. Подростки ведь в это время постоянно спорят и злятся, когда им на что-то указываешь. Им скажешь очевидную вещь — переходи дорогу на зелёный, а он из вредности перебежит на красный, едва не сдохнув, лишь бы доказать обратное. Они не любят, когда им говорят, что делать. — Я не хочу упустить его… — Не упустишь. Вроде как и не упускал, потому что Чонин стал спокойнее. Он даже начинал понемногу разговаривать с Минхо. Разумеется, о милых повседневных семейных диалогах и речи быть не могло, но всё постепенно возвращалось к атмосфере годичной давности. И уже это было хорошо. — Минхо, — позвал вдруг Чан, подходя вплотную к омеге сзади, укладывая подбородок на его плечо. Такие проявления нежности были в новинку, но Минхо с удовольствием к ним привыкал. Ему нравилось ощущать тепло рук Чана, его силу, его защиту. Минхо ведь всю жизнь на самого себя только рассчитывал, а теперь рядом альфа, да такой, что прямо как кирпичная стена, за которой его никто не достанет и не навредит. — М? — откликнулся Минхо, откидывая голову назад. — Недавно… — Чан прикусил губу и зажмурился, собираясь с силами, чтобы озвучить то, что давно его терзало. — Недавно директор агентства говорил со мной. Он требовал, чтобы я выбрал омегу из артистов агентства и сыграл с ним в любовь ради привлечения фанатов и новой публики, — альфа ощутил, как Минхо в его руках напрягся. — Я отказался от этого, вспылил и выдал, что уже влюблён в одного омегу… Красивого, доброго, невероятно тёплого омегу из техподдержки на первом этаже, и что я не могу так, и тогда он велел мне привести этого невероятного омегу к нему, если он будет согласен стать официальной парой айдола и выдержать всё внимание, которое обрушится на него. — Ты сказал, что влюблён в сотрудника техподдержки? — простонал Минхо почти обречённо, а затем выключил воду и развернулся в кольце рук, чтобы посмотреть на альфу, которого называл своим вот уже пару недель. — Нет, я не выдал твою личность, — Чан попытался улыбнуться, глядя во встревоженные чёрные глаза Ли. — Я спрашиваю тебя сейчас. Что мне сделать? Я приму любое твоё решение. Если ты скажешь, что нам лучше прекратить общение, что ты готов идти дальше или если решишь, что лучше действительно сыграть фиктивные отношения, я… — Я не позволю тебе встречаться с кем-то другим даже фиктивно, — прищурился Минхо опасно, закинув руки за шею альфы и сцепив их, иногда поглаживая затылок. — Ты пока еще меня слишком плохо знаешь, но я очень ревнивый. Минхо не врал. Ему не нравилось, когда Сонхва даже просто общался с омегами, хотя они вместе учились. Постоянно казалось, что сам Минхо не дотягивал до уровня других очень симпатичных омег, его мучали мысли о том, что Сонхва заслуживал большего. И когда альфа действительно его оставил, Минхо почувствовал облегчение смешанное с горечью. Он был счастлив, что Сонхва нашёл кого-то лучше, чем он сам, но в то же время это доставляло сильную боль, потому что всем хотелось быть любимыми. Если Сонхва Минхо отпустил уже через пару недель, то он чувствовал, что Чана так быстро забыть и пережить не сможет, потому что этот альфа ощущался на каком-то особом душевном уровне. С прошлым альфой Минхо было комфортно, они понимали друг друга и хорошо поддерживали, но это всё равно было не то. Он не ощущал такого радостного трепета, какой чувствовал теперь, когда его со спины обнимал Чан. Или когда он целовал его. Поцелуи Чана стали необходимостью. — Но почему им понадобился именно ты? — надулся Минхо. — У вас так много разных артистов, почему ты? — и ткнулся в плечо, уныло постанывая. — Потому что я очень долго там нахожусь и слишком скучно и тихо живу… — Чан начал медленно покачиваться, будто танцуя медленный танец на небольшой кухне. — Хорошо, что они не попытались полезть к Чанбину, — хмыкнул Минхо, понимая, что уже был готов согласиться стать официальным парнем супер знаменитого айдола. — А директор и попытался, — вдруг захихикал гадко Чан, вспоминая, с каким лицом потом вызвал самого Чана директор Пак. В тот день Пак Джинён был очень бледным, болезненным и плохо себя чувствовал. Как позже выяснилось, он просто попытался предложить Чанбину то же самое, что и Чану. Но он ведь не знал, что у альфы уже своя семья была. Только Чан и Минхо теперь были в курсе, ведь они вместе с друзьями отпраздновали их тихую маленькую свадьбу, а заодно и полюбовались первым снимком узи, где был виден маленький червячок, которого супруги Со любили до безумия. — И что случилось потом? — в глазах Минхо заплясали смешинки. Он уже догадывался, что было дальше. — Потом Чанбин и директор Пак выяснили, у кого сильнее феромоны, — Чан ну очень гадко захохотал, а Минхо поддержал его в этом. — А что насчёт тебя? Что нам теперь делать? — Ну, поведёшь меня значит к директору Паку, потому что один я не пойду — страшно. Представишь меня как свою пару и пусть он делает всё, что хочет, я на всё согласен. Такого альфу я никакому певцу или танцору JYP просто так не отдам, — и улыбнулся счастливо, чувствуя, что его сердце было лёгким впервые за долгое время. Солнце выглянуло для него. — И ты будешь готов даже к скандалу? К ненормальным фанатам, истерикам? — альфа взял омежье лицо в свои руки и брови домиком сложил, впервые чувствуя жгучее сожаление о том, что выбрал именно эту профессию. — К тому, что тебя будут фотографировать исподтишка на улице? — Если ты будешь рядом, то да, — и Минхо был серьёзен. — Потому что без тебя и твоего тыквенного супа я умру. И Минхо говорил отчасти правду, потому что суп у Чана был правда вкусный. А в альфу он правда влюбился и с каждым днём он всё крепче прорастал в его сердце, чему омега тихо радовался. Чан заставлял его чувствовать себя нужным и любимым. Хотелось привыкнуть к этому и никогда не отвыкать. Минхо пока не осознавал, но он уже привык.***