***
У него болит все вплоть до полой полости в самом центре его существа, где прежде, он уверен, обитала его душа, пока не уплыла прочь по морю виски, выпитого за десятки лет. Дэн Симмонс «Террор».
Шаг. Надо сделать лишь шаг. Сил, чтобы сделать одно короткое движение, открыть злосчастную дверь квартиры и пройти домой, нет. Князев уткнулся лбом в прохладную дверь, блаженно закрыв глаза. Вполне вероятно, что это вовсе не его квартира — он не перепроверял номер. В непослушных пальцах он зажал ключи, но продолжал смирно оставаться в таком бессмысленным положении около двух минут. Пьяный разум представлял эту дверь самым удобным местом на свете. Не сказать, что Андрей не умеет пить, хотя очень старается или намеренно напивается в хлам: в подобном состоянии «экстаза» он по-прежнему не находит смысла во многих вещах. Если так подумать: зачем ему открывать эту дверь? Его никто там не ждёт, даже какая-нибудь домашняя зверушка. Оттого и упрямится. Но войти надо. Князь, потупившись, медленно и нехотя поворачивает звенящие ключи в замке, дает своему дому понять, что снова здесь, сколько бы ни обещал себе впредь не возвращаться, и оказывается внутри. Постепенно тело обхватывает приятное тепло, становится куда спокойнее, чем в цивилизации. Андрей аккуратно стягивает обувь; он не видел, но внезапно почувствовал ногами: ботинки. Точно не его. На ощупь — не какие-то дешёвые, в отличие от обуви Князева. Такие носили официанты тех ресторанов, которые он когда-то мог себе позволить посещать для свиданий с девушками. Секунду он стоит в ступоре, смутившись немного, ведь подумал, что ему лишь померещилось. Опустив глаза, он ещё раз убедился в обратном. Однако Князева не очень это удивило: удивило бы в ином состоянии разума и в присутствии здравого смысла. Его скорее поразила крайне ощутимая дороговизна этой обуви, от которой он успел отвыкнуть... Он прошёл на кухню. Князю подумалось: похоже, что Леонтьев действительно абсолютно всë делает элегантно. По-светски. Как и подобает его статусу. Даже сидит молча элегантно за маленьким, откровенно побитым жизнью столом в окружении сплошной разрухи без малейшего намёка на хорошую жизнь. Александру, очевидно, совсем не подходит это окружение, но всё-таки он здесь. Его спина гордо выпрямлена, как и всегда, взгляд беспокойных, чистых глаз направлен вниз; в необыкновенно приятных и на редкость гладких руках — кружка ароматного чая. На столе — опять какая-то книга; тоже не Князева. У него естественно нет целых книг с абсолютно белыми страницами, аккуратным шрифтом и завораживающими, профессиональными иллюстрациями. Леонтьев даже не оглянулся на Князева, на вид оставшись зарытым с головою в чтение. Он снова сидел неподвижно, без единого шороха; эта его «особенность» всегда пугала Князева. Глядя на спину Леонтьева, он вспомнил прошлое. Своё прошлое — до того, как встретил его. — Меня ждал? — тихо спросил Князев, слегка с усмешкой, что скорее могло означать «опять ко мне приполз?». Но он знал, что такое выражение по отношению к Леонтьеву — неприемлимо. Андрей осторожно подходил поближе, будто боясь спугнуть. В ответ тишина. Леонтьев поднял глаза на Князева. Последний ненавидел этот взгляд. Он всегда подразумевал одно и то же: тяжёлая, нескончаемая обида, может, и вовсе боль. Андрей бесшумно уселся напротив. В который раз почувствовал себя крайне виноватым. Это преследовало его везде — он понимал это, но ничего не делал, бессмысленно пытаясь только притупить. Князь честно поставил Леонтьева перед фактом: я, очевидно, совсем не тот, кто тебе нужен, я ужасный человек, делай с этой информацией, что хочешь. Леонтьев не сделал ничего. Тогда он только коротко кивнул. Князев ведь предупредил? Предупредил, не соврал. Он никогда не просил его остаться, верно? Так он думал, стараясь оправдать себя, свою неисправимую ничтожность. После всех разговоров Саша по-прежнему тут, невыносимо рядом, на расстоянии вытянутой руки, глядит на выстиранный воротничок Андрея бесцельно, обхватив пальцами в обрамлении колец корешок книги, и уголки губ его опущены. Думает о чём-то своём. А Князь, хоть и на дурную голову, впервые осознал, что тянет Леонтьева вниз, на самое дно. — Саша, прости, — прошептал Князев, захватив замёрзшие ладони Леонтьева в свои; тот и не дёрнулся. Говорил он медленно, тщательно выбирая слова. — Я не знал, что ты здесь. Знал бы – приехал раньше. Почему ты не позвонил? — Ты не отвечал, — безразлично промолвил Леонтьев, на секунду сморщившись от запаха перегара. — Разве? — искренне удивился Князев. Александр вздохнул. Видимо, Андрей даже не проверял телефон. Между ними повисло жгучее молчание. Леонтьев действительно любил Князева. Если откинуть все неприятные инциденты и редкие срывы страшного пьянства — Андрей был человеком на редкость достойных умственных способностей, рассудительным и немного привлекательным. Но хорошие качества не всегда могут помочь закрыть глаза на плохие, которых, как чаще и бывает, куда больше. Вокруг Леонтьева всегда крутится столько очаровательных, прилежных, достойных его внимания женщин — и он каждый раз выбирает вернуться в хрущёвку самодура Князева. Почему? Сложно сказать. Леонтьев и сам не может ответить. Ему просто не хочется ни к кому идти, и он решает остаться у Андрея до похмельного утра. Дома его ждут чистота, уют и кошки, но что-то тянет его назад, туда, где его постепенно поглощают тоска и боль. Князев никогда ничего не обещает, не объясняет и не просит. Он создаёт такие условия, чтобы винить его было не за что. — Останешься? — спросил Князь, хотя заранее прекрасно знал ответ. И тем не менее — Князеву искренне больно от такого мрачного вида Леонтьева. Когда Князь наблюдал за Александром лет эдак десять назад, тот ещё работал в кофейне на Басманной, он всегда светло улыбался посетителям, на стаканчиках с напитком всегда писал приятные слова, и ни один клиент не уходил от него без хорошего настроения. За эту несменяемость улыбки он его тогда и полюбил бесповоротно. А сейчас — глаза будто потеряли свой прекрасный цвет, тот огонь, который тянул к себе людей как магнит, улыбка стала натянутой и неестественной. Князь знал, чья это вина, и не смел с этим спорить даже внутри себя. Сложно поверить в то, как лишь один человек может внутренне убить другого с концами. Он помнил то, как звонко смеялся Леонтьев после их первого поцелуя, как улыбался при виде уличных котят. Всего этого больше нет и не будет. Они не смогут отделаться друг от друга, только если кто-то из них не решит в один день бросить всë и уехать. Бесконечная любовь в глазах Леонтьева потеряна. — Я люблю тебя, Саш, — нежно сказал Андрей, будто читая мысли Леонтьева. — Ты ведь знаешь это? Александр еле заметно кивнул. Это просто формальность. В его сердце постоянно что-то ломалось, но сегодня этот хруст стал слишком громким, почти оглушающим. Он тихонько выбрался из-под шероховатых рук Князева, спрятав глаза. Сегодня не осталось никаких сил, да и желания на показательные нежности и попытки оправдать Князева. Внутри Леонтьева загорелся маленький, почти невидимый огонёк ненависти: к нему и себе самому. Он терял себя под натиском нескончаемых слабостей Князева, с которыми тот не только никак не боролся и оставил на круги своя, но и продолжал втягивать Леонтьева в это. Винить за что-то Князева было трудно и совестно: тот не удерживает насильно подле себя, не просит остаться, наоборот, готов отпустить Александра, ведь «я бы сам себя бросил». Но Леонтьев знает, что так просто Князев его ни за что не оставит, и это лишь очередная манипуляция. Леонтьев застрял здесь надолго. — В холодильнике суп, — не к месту пробормотал Саша, сменив тему, чтобы не разрыдаться. Леонтьев терпеть не мог стряпню Андрея, и никогда не понимал, как он это ест, оттого каждый раз что-то ему готовил. Но на этот раз получилось почти безвкусно ввиду отсутствия всякого желания это делать. — Что? — Князев поднял голову и уставился на мужчину. — Приготовил как смог. — процедил Леонтьев. Князев, кивнув, встал, открыл холодильник; молчаливо покрутил секунду-другую тарелку в руках, положил её на место и вернулся.***
И снова Князев в том же положении, которое всегда будто возникает само себе перед дверью в квартиру. Как закодированный: бар — подъезд — передышка — ключи — дверь — квартира. Но сегодня в этом коде была ошибка. Андрей, удосужившись даже проверить телефон, не увидел ни одного звонка от Леонтьева. Впрочем, его это мало волновало. Но за ней оказалась и вторая — отсутствие обуви Леонтьева в коридоре. Необратимый процесс ошибок, которые возникают одна за другой цепной реакцией. Пройдя на кухню, Князев, как и ожидалось, не увидел Леонтьева в его привычном положении. Андрей засел за стол, будто бы ждал, что перед ним волшебным образом появится Леонтьев; но не тот, который сейчас, а тот, прошлый, до боли родной и счастливый. Уткнувшись головой в стол, он так и заснул. Леонтьев не явился ни на завтрашний день, ни в последующие. В телефоне — лишь гудки и грубый, безжалостный голос автоответчика: «абонент не отвечает. Оставьте голосовое сообщение после сигнала». Князев искал его вещи по всей квартире, сам не понимая, для чего. Леонтьев успел выгребать всë подчистую, чего Князь как-то не заметил сразу: немного одежды, букинистические книги, зубную щëтку, тëплые домашние тапочки, его отсортированные письма, даже мелкие канцелярские принадлежности — ничего нет, ни малейшего намёка на присутствие Леонтьева, может, даже отпечатки свои он забрал с собою. Из альбомов вырваны все его фотографии, а совместные снимки оказались частично отрезаны так, что Леонтьева больше там не было. Его замысел удался: Князеву оставалось теперь лишь убедить себя, что его просто никогда не существовало с самого начала.***