***
Рабочий день окончился, после которого Андрей не без оснований ощущал себя не до конца живым. Несмотря на явно ощутимый прохладный ветер, что пробегал по волосам и забирался под одежду, заставляя тебя вспоминать, что ты всё-таки живой и ещё можешь что-то чувствовать, Андрей не переставал сомневаться в реальности всего происходящего вокруг. Звезды, которые «зажигают, ведь это кому-нибудь нужно», лица знакомых и незнакомых людей, в которые он никогда не вглядывался, пряча глаза в асфальт, проезжающие мимо машины и падающий снег, — все это казалась иллюзией, декорацией. Андрей был уверен, что свыкся с этим блеклым чувством, единственно чётко ощутимым из всех, и даже отдающим порой физической болью в груди, но сейчас, когда Леонтьев, спустя всë произошедшее и не произошедшее, стоял перед ним со спокойной улыбкой на лице, будто ничего не было, Князев снова потерял почву под ногами, и ощущение нереальности стрелой пролетело сквозь виски. — Серьёзно? Ты теперь следишь за мной? — спросил Андрей с иронией, хотя голос предательски выдал дрожь. — Я хотел тебя подвезти. Недолго думая, Андрей молча принял предложение, решив, что терять ему нечего. Они не виделись крайне долго, хотя, по ощущениям, он мог бы с уверенностью сказать, что с последней встречи прошло не более нескольких часов. Князев иногда не воспринимал счет времени: понедельник, казалось, был таким же, как и вторник, а вторник никак не отличался от среды. Неделя так и превратилась длинный и одинокий день. Князев давно почувствовал, как что-то рвется внутри него, будто небо падает на плечи и вдавливает в холодный пол. Так, сегодня привычный механизм сбился, ведь сердце всегда заранее чувствовало, когда произойдет что-то, что сломает его в очередной раз. Леонтьев, ухмыльнувшись, сел за руль и выехал с парковки. Они ехали молча. Андрей какое-то время не мог отвести глаз с него, ведь он снова не чувствовал присутствие человека рядом, не мог осознать, что Леонтьев действительно находится рядом, на расстоянии вытянутой руки, что его можно коснуться, и оттого искал подтверждение глазами. В голове впервые за долгое время бушевала буря мыслей, а в душе — эмоций. — Я знал, что однажды ты вернёшься. — Это предначертано, — они переглянулись. — Но ведь ты все равно рано или поздно уйдешь. — Ничто не вечно. Он не мог не признать правоту Ренегата, как и не мог понять, по какой причине тогда он снова здесь, около него, ведь последний действительно, будучи с ним, вдоволь настрадался. Он глубоко опустился нравственно, поддавшись власти Андрея, его прихотям, его словам, своей слабости, своей жалости. Александр, казалось, ничуть не боялся, когда нырял за ним в самую тьму, только бы всплывать иногда ненадолго и возвращаться обратно, на дно. В его глазах Андрей всегда был упрямым, глупым. Андрей всегда был прекрасен. Даже в такие ночи, как сегодня, когда все звезды куда-то пропадают вместе с надеждой на лучшую жизнь. Казалось, будто внутри Саши снова расцвел давно засохший сад цветов, названный в честь Князева. Он помнил, что любил его, даже когда тот становился внезапно таким холодным, почти неживым. В свою очередь Саша, думал Андрей, это бессмертный, недосягаемый образ интеллектуала, серого, незапоминающегося, но, в то же время, чересчур заметного. Он единственный, кто смог кожей чувствовать нравственную тяжесть книг, сказочность природы, несуществующее время, безмятежный, суровый мир души Андрея, если таковая была. Потому что он знал и понимал больше, чем дозволено человеку. Он знал больше, чем был в состоянии понять. Это и стало его приговором. Он был больше, чем он сам. Князев — человек без прошлого, с легкой поясной сумкой стремится в светлое будущее, тогда как у Леонтьева за собой ощутимо тяжелый багаж. — Считаешь, что у нас что-то получится? — Я так не думаю, — ответил Князев, перебирая пальцы рук. Без него Ренегату было бы куда лучше, они оба это знали. Но он вновь здесь, такой же безмятежный, почти пустой, как и раньше, во времена бесконечных ссор, любви или молчания. Князев продолжал вглядываться в его лицо, в томные глаза, ничего не отражающие, кроме нескончаемых воспоминаний, в которых погибель кроется в самых дальних закутках, в сжатые губы, что не в силах высказать нечто, чего Андрей все равно не поймет и забудет на следующий день. У него в голове — свои боги, молитвы и, своя музыка, ее ритм и слова. Он ходил между его воспоминаниями, которые проглядывались только с семилетнего возраста, найдя лишь источник вечной жизни, звенящей, как отточенное лезвие ножа, и соленой, как белые кристаллы. Андрей старается запомнить, или вспомнить, Сашу всего целиком, запомнить тонкие запястья на руле машины, его теплую кофту. Андрей умозаключил, что человек — не единственное и неповторимое существо, он наоборот бесконечно повторяющаяся личность. Чтобы убедиться наверняка, достаточно было лишь взглянуть на Александра. Они ехали молча. Молча, потому что действительно не знали, что говорить. Леонтьев ехал по прямой, проезжая нескончаемые беспокойные деревья, игнорируя неизведанные тропы, которые точно не привели бы их к пункту назначения. Князев смутно припоминал эту дорогу, но не мог вспомнить, почему помнил ее. Он точно знал, что здесь всегда было необычайно тихо, казалось, ни один посторонний шум сюда не проникает. Птицы здесь не летали, как и ни одна мертвая душа. Когда-то, знал Андрей, тут тысячу раз проходили заблудшие путники, потерявшие свой верный путь, и даже неожиданно приобретённая вера в Бога не помогала им отыскать дорогу домой. Но наблюдалась закономерность: на эти бесконечные тропы попадали люди, что всегда одинаково не разделяли время на прошедшее, настоящее и будущее. — С какого этапа отмирания частей мозга начинается утеря личности, сознания? Что первично: тело или сознание? — неоднократно спрашивал одно и то же Ренагата Князев, как спросил и сейчас, в дороге, но Саша так и не смог ответить. — Свою личность мы оба потеряли, однако моя, как и твоя, оболочка находится здесь, верно? Человек в его понимании был не более, чем оболочка, которая, конечно, существует, но особой роли она играть для него никогда не будет, даже в случае, если эту оболочку он потеряет навсегда. Леонтьев был зол на себя, осознав, что боится потерять Андрея. Жизнь, данную Ренегату совсем не по собственной воле, он принял не иначе как бессмысленная дрянь, неподвластная его шаткому духу, полной вещей, на которые он повлиять не в силах, за ними он может лишь наблюдать в стороне: простое стечение обстоятельств, предательства ближних, эмоции, смерть. Безусловно, книги помогли ему понять некоторые вещи, ранее неподвластные разуму, однако, в основном, из-за них он ещё больше запутался в мире. Когда он поник в глубокие бездны музыки, Саша поздно понял, что его душевные терзания так или иначе никуда не денутся. Он уже попался в ловушку своих мыслей и, как следствие, из его сердца словно окончательно вырвали всякие остатки эмпатии. Леонтьев знал всë. Но он не знал, что делать со своим чувствами. Для других Леонтьев всегда был загадкой, которую разгадывать нет причин и желания. Но не для Князева. Он нашел в нём что-то прекрасное, но абсолютно недосягаемое для него, то, за чем он может лишь наблюдать. И это его взбесило. Всю жизнь он бессильно наблюдал. Но никогда прежде он не чувствовал такого влечения к разрушению этой идиллии. Леонтьев только вчера понял это. Поэтому они и едут туда. На небольшой холмик под растерзанием колящих лучей Солнца, среди поглощённых призрачным временем кустарников, цветов, не имеющих названия, птиц, не виданных ранее, сотен книг, никем никогда не написанных, и людей, никогда не существовавших вне этого места. Возможно, этого места и вовсе не существует. Как и всего мира.***