***
«Но чем замазать тоску по месту, где нас нет?» Би-2, Oxxxymiron — Пора возвращаться домой.
— Пацан, я не стану заменять тебе отца. Князев резко поднимает голову и смотрит на мужчину так, будто хочет удостовериться, что услышанное ему не почудилось. Тревога, что в моменты некоего внутреннего забвения, которое наступает при уже необходимом, как воздух, флирте с рослыми мужчинами постарше, уходила далеко и надолго куда-то внутрь, совсем не выплывая и не давая понять, когда что-то идет не так, молниеносно проявляется, как нежеланный гость, когда Андрей осознает всю точность этих слов. Он не знает, что сказать на это, ведь признать правоту собеседника, а значит и своё поражение, не было желания. Но, решив промолчать, он не понял, что это и оказалось лучшим подтверждением его слов. Андрей отворачивается и отпивает пиво, всем видом показывая, что продолжать диалог не намерен, потому что правда ему не нужна, не сейчас точно. Пацан? Серьёзно? Мне уже двадцать три чёртовых года. Какое-то время Князев смотрит в одну точку и не шевелится, выжидая, что будет делать мужчина: уйдет или все-таки останется для продолжения вечера. Он надеется на то, что тот перестанет цепляться за его нерешённые психологические травмы, потому что они совершенно его не касаются, сам же предложил потрахаться, так какая к черту разница, почему я согласился, ведь мы все равно забудем друг друга через несколько дней. Андрею было плевать, так ли очевидна со стороны его нездоровая одержимость мужчинами старше, и в свою очередь он также не считал их больными на голову извращенцами, так как думал, что, раз у них все по согласию, никаких претензий друг к другу быть не должно. Он успокаивал так себя всякий раз, как в мыслях начинала появляться хоть доля сомнений на счёт этих убеждений, которые он вбил себе в голову ещё давно. — В общем, я ухожу, — неуверенно сказал мужчина, казалось, самому себе. Князев присмирел и окончательно перестал обращать внимание на внешние раздражители, и безымянный мужчина разворачивается, так и не дождавшись ожидаемого протеста, уходит, но перед этим оплачивает счёт, кинув последнее «разберись со своим дерьмом». Андрей поднимает взгляд на окно — бесцветное вечернее небо с каждым часом будто клонится всë ближе к земле, отогревает её дыханием, предвещая скорый дождь, оно расползается туманом и серебрится летящими нитями паутинок. Внутренний щелчок что-то переиначил в мире Андрея, который он выдумал и обставил его сам, и, глядя в окно на очертания родного города, он ощущает, будто бы не был здесь сто лет, и все воспоминания, что всплывают в голове блеклыми чёрно-белыми картинками — лишь отблески прошлой жизни, а, может, и вовсе одного хорошо запомнившегося сна. «Надежды нет! — вот в этом и надежда! Ведь безнадежность и дает тебе такую величайшую надежду, что даже честолюбие робеет и на нее взирает боязливо…», — вспоминает Князев строки из «Бури» Уильяма Шекспира, которую перечитывал десятки раз. Андрей вышел из бара, и без особой цели отправился бродить по питерским улицам. Он изучает взглядом мимо проходящих мужчин, чьи глаза были холоднее ледников Артики, а движения в некоторой степени безжизненные, и внимательно вглядывается в пальцы рук, проверяя наличие обручального кольца, хоть и знает, что это далеко не всегда становится «стоп-сигналом» для обеих сторон. Князеву нравится видеть их заинтересованность, смешанную с очевидным страхом и неуверенностью в чужих глазах, нравится чувствовать, одними кончиками пальцев ощущать, как они мелко подрагивают от волнения, но не показывают этого. Князев делает вид, — чтобы защищить себя, — будто мужчины оказываются под его властью и становятся одержимы им, пусть и временно, хотя на самом деле — одержим мужским вниманием лишь он. Князев напряженно выдыхает дым только что закуренной сигареты, читая до боли знакомую неоновую вывеску напротив: «Rock Pub». На секунду его лицо озарила легкая улыбка, которую он не в силах сдерживать, пусть и понимает, что улыбаться тяжёлым воспоминаниям довольно странно. Андрей достал уже вторую сигарету, выкидывая пустую пачку в мусорку, и продолжал стоять на одном месте, внимательно разглядывая бар и округу, словно так он пытался вытянуть оттуда каждое мелкое воспоминание; мимолётное касание, слово, взгляд или даже мысль, чтобы, спустя года, наконец понять, что всë это значило; все эти детали, пусть и несомненно важные сердцу, постепенно предались забвению, он не мог вспомнить и части того вечера, в голове всплывали лишь кроличья улыбка и отрывки фраз. Именно здесь он познакомился Леонтьевым, когда Князеву было девятнадцать лет, а Леонтьеву — двадцать девять. Саша тогда вальяжно сидел в углу бара, попивая свое тёмное пиво с огромной кружки; он выглядел потрясающе в своих чёрной безрукавке и кожаных штанах, на которые было пришито множество цепей, что блестели в тусклом свете бара, приковывая взгляд Князева, и он не мог смотреть куда-то ещё; без этих по-особенному выразительных пар глаз, что смотрели на него безудержно, было как-то грустно, что даже музыка не приносила такого облегчения, как осознание того, что он здесь и рядом, смотрит на тебя, не отрывая глаз, а ты смотришь на него, и между вами снова проскальзывает искра, что перерастает в полнейшее безумие, сумасшедшую любовь, которой никогда более не случится. Воспоминания того времени кажутся чем-то вроде «ненадёжного рассказчика»; тогда любое действие Леонтьева по отношению к нему казалось полным любви и заботы, и Князев не смог критически оценить происходящее и уловить корыстные мотивы — он никогда не рассматривал вариант, что тот хотел только воспользоваться его телом, воплотить в жизнь самые неправильные желания, а после бросить на произвол судьбы, как ненужную игрушку; а потому и сейчас, вспоминая тогдашние события, Князев не может сказать, что же это все-таки было — история поистине великой, настоящей любви или же крайне нездоровые отношения, если выразиться мягко. Нет, бред полный. Он же меня прямо-таки боготворил. И Андрей не хочет признавать, что расхлебывает последствия их отношений до сих пор; не хочет признавать, что тень Леонтьева будто преследует его каждый чёртов день, не давая возможности жить дальше и постепенно утягивая за собой на самое дно; признавать, что он буквально проецируется на каждого мужчину, которого Князев встречает после него; признавать, что его жизнь около него стала бессмысленной и бесплодной, и даже спустя четыре года ничего не изменилось; признавать, что их отношения держались лишь на манипуляциях. Но тем не менее — ненависть и горечь ещё не заняли место ностальгической грусти и отголосков былой любви, потому что Андрей не собирается признавать ужасающие последствия их отношений, пусть и сомнения появляются всë чаще и чаще. Если он признает это — его мир моментально рухнет. Они быстро сошлись: Леонтьев — от скуки, Князев — от одиночества. Казалось, что Леонтьев на самом деле хочет оставить частичку себя внутри Андрея — или любого другого, такого же доступного — занять территорию, убедиться, что всегда будет рядом, несмотря ни на что, чтобы все, что делал Князев, было пронизано им, в то время как Леонтьеву будет трудно воссоздать какое-нибудь воспоминание, в котором найдётся место для Князя. Придя домой, Князев открывает переписку с Леонтьевым: «Андрей К.», 19:56: «Не спишь?» Им обоим нужно было верить во что-то, что успокоит их совесть, чтобы жить дальше. Они поддерживают общение даже после, можно сказать, официального разрыва отношений, иногда видятся, созваниваются и переписываются, чаще всего ради одной цели — заняться сексом, если варианта на сегодня получше не нашлось, хотя Князев понимает, что в глубине души он просто-напросто не может жить дальше и отпустить — ему нужно возвращаться туда, куда привык, куда его привязали с концами, и он не хочет ничего менять. Как только Леонтьев появляется в его в жизни вновь, глоток свежего воздуха тут же поступает в прокуренные лёгкие. Боль в душе способен в один миг излечить лишь тот, кто её и подарил. Тот самый, кто отвернулся в самый тяжёлый момент, который, собственно, из-за него и был таким. «Ренегат», 20:30: «Не сплю.» «Андрей К.», 20:31: «Увидимся сегодня?» «Ренегат», 20:40: «Не думаю. Хочешь, позвоню?» «Андрей К.», 20:40: «Звони» Андрей берёт трубку с первого же гудка. Он с большим трудом смог совладать со своими собственными эмоциями, подавляя их, когда услышал голос Леонтьева спустя месяц. Боль, которую Андрей накапливал на протяжении всей недели, начала просачиваться наружу. — Привет, — неопределённо поздоровался Андрей, словно говорил в пустоту. — Андрей... — Леонтьев вздыхает. — Прости, я... — протягивает устало, с надеждой всë вернуть. Он замолкает, не зная, как попросить о том, что они делали десятки раз. — Давай по-быстрому. Слёз больше не оставалось, оставалось лишь отчаяние, этап смирения и ожидание чего-либо, пожалуй, тепла. У Андрея было немало временных партнёров в дальнейшем, и у всех наблюдались одинаковые черты — высокий рост, сильные мускулистые руки, холодные глаза и полное безразличие в голосе. Все они были старше, как минимум, на семь лет. Таким образом Князев, видимо, одновременно пытался забыть тяжёлые отношения, но в то же время — пытался воссоздать их, но с помощью другого человека, так как с тем же этого уже не получится, в полном объёме так точно. Несмотря на то, что Князев кардинально изменился в лучшую сторону, — изменилось мышление, сформировался привычный комфортный круг общения, нашёл работу, развился во многих сферах, — что-то мешало окончательно свернуть и идти дальше. Что-то — вполне конкретная причина под именем Александр Леонтьев. — Я думал о тебе. — Холодно говорит Леонтьев, так, что звучит это как наглая ложь. — Что конкретно? — Князев сжимает простынь. Леонтьев пересказывает свои фантазии, возможно, придуманные только что, лишь бы Князев отстал, но тем не менее тот закрывает глаза и переносится в прошлое, от которого остались только смутные, отрывистые воспоминания, вполне возможно, что некоторые воспоминания и вовсе были ложными или преувеличенными. Но, кажется, Леонтьев помнит всë, до малейшей детали: как был одет Князев в определённый вечер, что говорил, какими глазами смотрел на него, этими невинными оленьими глазами наивного юноши, поцелуи, от которых сводило пальцы и замирало сердце, смущающие прикосновения в первые дни их общения, пустую квартиру, бутылку рома на прикроватной тумбочке, разбросанные вещи и книжные полки. Князев слушал каждое его слово с благоговением, словно напрочь позабыв их ссоры и его ужасные слова. Леонтьев говорил монотонно, заготовленными фразами, а разум Андрея был полон пустоты. Я бы с радостью вернулся в то время, когда моей единственной проблемой было то, что он не пожелал мне доброго утра. В груди всë ноет от острого желания снова позвать его домой, но хотя бы десять минут с ним заставят снова себя возненавидеть. Но Андрею жизненно необходимы его прикосновения. Он больше не справляется с этим дерьмом.***