Контргамбит

Агата спряталась в лабиринте из старых полусгнивших стеллажей. Рифлёное дерево было полно термитов, а где-то пестрило черными пятнами от сырости. Каждый вечер Сейдж старалась выделить пару часов на то, чтобы привести это место в относительный порядок. Кроме обычного желания условной чистоты, она убивала кучу свободного времени. Агата до сих пор не научилась оставаться наедине с собой. Ее личность была не лучшим собеседником. С тех самых пор, как она прибыла в это богом забытое место, нервозность чуть поубавилась, но не исчезла полностью. Этому была конкретная причина. Сейдж боялась размышлять вслух, да и в голове чаще всего опускала. Она поудобнее расположилась на полу, вытаскивая потрепанную книгу с нижней полки. Облокотилась на локоть, почти плашмя легла. Бурый влажный корешок ее не обрадовал. Библиотека при храме постепенно превращалась в кладбище. Еще одно лишнее доказательство. Этот факт особенно волновал. Возможно потому, что она всегда была неравнодушна к книгам. У нее самой была скромная коллекция, которую перевезла сюда на телеге. До того не хотела оставлять свои венцы в старой Тростской квартирке, что тащила непосильный груз в такую даль. Половину из книг, впрочем, Агата пожертвовала, здраво рассудив, что внесет огромный вклад в обучение детей. Благодаря этому библиотека пополнилась новенькими научными талмудами и полными интересностей журналами, что Сейдж выхватывала во всех комиссионках, до которых могла дотянуться. Вот только за книгами некому было ухаживать. И это была малая из проблем здешнего капища. Здание порядком истрепанное, с каждым годом все больше вязло в почве. Крыша худилась при малейших осадках. Оттого здесь царила невозможная влажность, плесень, а в каждой стене сновали живучие уродливые твари. Оттапливать такую махину было делом нелегким. Подобные условия почти изживали даже самые толстые и качественные энциклопедии. Культ Стен такие мелочи вовсе не интересовали. В таких «жопах» денег на благоустройство собственных территорий не выделялось. Впрочем, Людвиг (местный пастор) делал все, что мог. Щедрость местных жителей с каждым годом тоже сходила на нет. После падения Марии простому люду стало не до веры и рутинных молений. С утра до ночи местные пропадали на каменоломнях, лесопилках и многокилометровых полях с урожаем. Каждый старался выжать максимум от всего, что давала матушка-земля. Дополнительной мотивацией стали жуткие вои голодных детей, сидящих по домам. Нет, когда от голода животы надуваются, а от бедности вши да клопы едят, не до такой глупости, как вера. Не растеряли люди еще надежд на счастливое будущее. Хотя бы потому, что продолжали отправлять детей в школу, вместо того, чтобы припахивать к дополнительной работе. Агата поначалу была в немом ужасе. Она, выросшая в тепличных условиях, не могла и предположить, как существуют обычные люди. Как ежесезонно с мором и голодом борются, как последние трусы отдают за черствую лепешку. И если в теплынь это было легко не замечать (все были заняты работой), то зимой голод ощущался особенно болезненно. Хозяйки вываривали даже очистки овощей из запасов, чтобы насытить семейство «отваром». У мужчин она часто не досчитывалась пары пальцев. Те до гангрены древесину пилили. Зимой дороже ценилась, видите ли. Сейдж было стыдно за то, что у нее щеки красные сытые, а цвет лица здоровый. Она была здесь чужая. Даже не потому, что издалека приехала вся такая столичная и крутая, а потому что за работу в храме получала на порядок больше. (На жалование Культ уже не скупился). Местным жителям, однако, она не претила. Все наоборот тянулись и подружиться хотели. Как-никак их детей обучала. Агата бы, может, и думала подружиться, да все еще боялась заводить хоть какие-то близкие связи. У нее из знакомых только Розмари-соседка, с которой они трепались временами, да дружок Фран, что прилип хуже банного листа. Розмари она всегда жалела и помогала. У нее мужик дурной. Вечно колотил за лишнее слово, а она к Сейдж прятаться бегала. Правда, ненадолго. Детей боялась оставить. От такой любви счастливых детей не бывает. Агата, кажется, расстроилась больше обычного, когда в очередной раз лицезрела Розмари с массивным животом. Беременна третьим. До чего глупая женщина. Позволяет же. Эмоциональные качели внутри то подкидывали Агате повод вмешаться, то заставляли трусливо поджать хвост. Она считала себя сильной, но, когда судьба посылала очередной шанс помочь ближнему, руки у той волындались прилично. Может, она и не жалеет бедную Розмари, а всего лишь осуждает? Осуждает за безволие? Ей бы про безволие рассуждать, да бедную заебанную женщину хаять. Мерзкая, мерзкая Агата. У Сейдж в закромах солидный отцовский запас. Ей бы эти кровавые монеты спустить на хорошее дело, но Агата почему-то скупится. Трясется над своими сокровищами, как лепреконы трясутся над горшками. И сама не трогает, и другим не дает. Словно хранит деньги как память. Она не любила размышлять о причинах собственного поступка. Сама толком не понимала, плохо это или хорошо. Жалования учительницы хватало на то, чтобы позволить себе не голодать, как большинство здешних крестьян. Вот и пусть монетки лежат. Чего ей зря дергаться по пустякам. Лишь двое в этой глуши такой солидный заработок имели. Она, да пастор Людвиг. Она — образованная, он — пастор важный. Людвигом был мужчина средних лет (за сорок пять), с короткими кудрявыми волосами и хитрым взглядом. Хитрым из-за лучиков морщин в уголках глаз, а еще от задорной улыбки, что не исчезала с лица. Смотрел он всегда прямо в душу, как будто отчаянно копался в голове. От навязчивости Сейдж всегда замирала и не могла с мыслями собраться. Была в этом священнике какая-то загадочная изюминка. Агата всегда была настороже в его присутствии. Она не знала, почему Людвиг так быстро положил на нее глаз. На работу взял без вопросов, после того, как Сейдж рассказала об учебе. Сказал, что у них образованных и нет, а один не справляется. Сейдж не была экспертом в Культе Стен. Никогда не интересовалась их проповедями и яркими выступлениями на главных площадях. Предполагала лишь, что представители религии мрачные и категоричные. Фанатики, что толпятся рядом со своим лидером и в рот ему заглядывают. Людвиг не отличался этими качествами. Он, несомненно, имел огромное влияние на местных жителей и вырастил внушительную звезду во лбу, но это совсем не мешало ему быть чистейшим души человеком. Человечищем. Поступив на службу, пастор не ограничился обычными проповедями. Внутреннее благородство позволило ему сосредоточить свое внимание на заботе о пастве. Забота оказалась такой масштабной, что местным ничего не оставалось, как отдать свою любовь без остатка. Половину жалования он периодически вбухивал на нужды деревни. Основал небольшую школу при храме, где обучал детей обоих полов (что подкупило Агату больше остального). Одним Стенам известно, как он уговорил Культ заниматься подобными вещами. (Если они вообще были в курсе). Сейдж не часто встречала мужчин, которым было дело до слабых мира сего. Оттого она восхищалась пастором неистово, видя в нем ни больше ни меньше наставника. Агата ощущала себя бездушным куском холодного камня рядом с идеальным Людвигом. Она-то не была благодушной к чужим. Да и бедняки не вызывали в ней таких жарких чувств. Шрамистый бок кольнуло от фантомной боли. Агата поморщилась, прижав книжку к груди. Подтянулась, оперлась спиной о шкаф. Ее попытки разгрести фолианты по степени паршивости не имели удачи. Сейдж ленилась продолжать монотонную работу. Вечер был не тот, да и настроение капризное. Она поднялась, все же утаскивая книгу за собой. Людвиг научил ее реставрировать страницы. Этим Агата и собиралась заняться, раз уж с сортировкой не вышло. Домой идти не хотелось. Фран, должно быть, уже вернулся с работы, а проводить очередной вечер в компании мужчины Сейдж не имела никакого желания. Агата не могла вспомнить, когда этот хитрый жучара успел обжиться в ее доме. Не могла вспомнить, когда позволила этому случиться. Она уже давно вокруг да около ходит, чтобы послать его куда подальше. Да все храбрости не хватает. С некоторых пор Агата ненавидела причинять кому-то боль. Кто же виноват, что она сука бесчувственная? Кроме того, в сумке, что висела на рабочем стуле, лежало утреннее письмо, всколыхнувшее неутихающую тревогу. Она все еще не могла собраться с мыслями и со всей адекватностью подойти к находке. Записка была знакома. Она была чертовски знакома. Спокойствие Агату пугало еще больше. Сейдж весь день круги наворачивала вокруг письма, пытаясь собраться. Пытаясь скопить хоть кроху решимости, чтобы прочитать кривые строчки еще раз. Этот «еще раз» пугал до чертиков. Агата была уверена, что впадет в истерику, едва убедится в том, что это не чертов сон. — Агата? Людвиг выглянул из-за стеллажа, вырывая из пучины странных мыслей и догадок. Сейдж предполагала, что пастор уже давно ушел домой, поэтому удивленно окинула его взглядом. — Людвиг? — вторила Сейдж, упираясь подбородком в запястье. — Думала, что я здесь одна. — У меня была парочка незаконченных дел, — пастор улыбнулся и подошел ближе. Ухватился за второй стул в углу, подтаскивая поближе к собеседнице. Тяжело плюхнулся напротив, положив ногу на ногу. Черная ряса слегка скомкалась. Агата с любопытством разглядывала ткань. Ей все время казалось, что она должна быть тяжелой и до невозможности плотной. Но одеяние было легким, почти воздушным, что никак не вязалось с практичностью в кусачий февраль. — Ты что-то хотел? — поинтересовалась Сейдж, пытаясь сконцентрироваться на незаконченном деле. — Да так, — загадочно прошептал пастор. — Ты же знаешь, что я любитель поболтать. — А еще я знаю, что ты никогда не болтаешь без причины. Что возвращает нас к первому вопросу. — Ты как всегда догадлива, — усмехнулся Людвиг, скрещивая руки на груди. Сейдж вздохнула, поднимая голову. На лице ее гуляло мученическое выражение, она неосознанно сжала ладони. — Не говори, что ты опять насчет Франа? — Он сегодня заходил ко мне. Просил поговорить с тобой. — Только не начинай, — Агата подняла руку. — Мы уже говорили об этом. И не один раз. — Это входит в мои обязанности, Агата, — он пожал плечами невинно. — Я обязан заботиться о своих прихожанах, когда те сбиваются с пути. — Хочешь сказать, что Фран сбился с пути? — хитро улыбнулась она. — Или это я его сбила? — Всего лишь хочу напомнить о том, что Фран — хороший парень. Людвиг улыбнулся в ответ, чем взбесил Сейдж еще больше. Его вот это излишнее благородство иногда переходило все границы. — Мы говорили с ним об этом, Людвиг. Обговаривали все на берегу. — Боюсь, что парень давно позабыл о ваших договоренностях. Я, конечно, не сказал ничего обнадеживающего, но надеюсь, что ты все же поменяешь мнение на его счет. — Не понимаю, почему полдеревни внезапно присело на уши по поводу горячо любимого Франа, — фыркнула Агата. — У меня есть собственное мнение. И никакие бесконечные ушлые бабки, его родственники и куча друзей не смогут заставить меня делать того, чего я не хочу. — Если ты хотела соблюсти договоренности, — улыбка пастора померкла, — то должна была закончить это намного раньше. А лучше вообще не начинать. Когда дело касалось общепринятой морали, Людвиг становился необычайно грозным. Сейдж увидела нотку разочарования в его прищуренных глазах и печально выдохнула, стараясь не сталкиваться с ним взглядами. В ней ни капли стыда. Внутренний баранизм перешел все мыслимые и немыслимые границы. Отчего-то хотелось спорить до красного горла. Где-то в глубине души Сейдж понимала, что сама во всем виновата. Однако, гордость не позволяла раскаяться и не дай бог показаться слабой. — Я всего лишь человек, — бросила. — Мне жаль, что я не врала ему и в последствии еще и сукой оказалась. — Меня, конечно же, это расстраивает, но пока ты не приняла окончательного решения, буду верить в лучшее. — Какое снисхождение, — она оскалилась цинично, стараясь побороть внутреннюю агрессию. — Вдруг я окажусь хорошим человеком, правда? — Перестань, — вздохнул Людвиг, закатив глаза. — Лишнее слово — и тебе крышу сносит. Я не нападаю, а лишь доношу мысли. — Что-то не похоже, — засомневалась. — Взываешь к совести, будто это что-то изменит. — Жестокая ты душа, Агата, — он небрежно потер подбородок. — Разве ты не хочешь детей? Сейдж замерла, каменея холодной глыбой. Внутри парализующая злость прыснула, как дамба под давлением. Такого она совсем не ожидала. Оттого ярость была почти раскаленной. — Язык мой — враг мой, — наконец шикнула, прожигая пастора страшными глазами. — И как часто ты будешь прибегать к манипуляциям в нашем разговоре? — Ты слишком эмоциональна. Стоит спустить пар. Людвиг и бровью не повел. Спокойно раскачивал стул, легко припадая к спинке. Будто всем видом показывал, что ничего такого и не ляпнул. — Эмоциональна? — Сейдж стукнула ладонью по столу, тут же поморщившись от удара. А затем притихла, испугавшись собственной реакции. Людвиг склонил голову, словно убеждаясь в своих словах. — Я понимаю, что тебе сложно раскрываться людям, — аккуратно начал он. — Стоит дослушать, прежде чем обвинять во всех смертных грехах. Я не хотел манипулировать тобой. — С трудом верится, — перебила Агата. — Я понимаю, — он погрустнел. — Дай мне договорить. Агата дрогнула, опуская руки на колени. Ей хотелось вывалить солидную кучу матерных слов, но воспитание диктовало собственные условия. Виновато склонив черепушку, позволила собеседнику открыть рот. — Ты хочешь детей, Агата, — продолжил пастор. — Но тебе почти тридцать. Твой срок уменьшается с каждым годом, как бы грустно это не звучало. И раз уж тебе пока не повезло встретить подходящего человека, то почему бы не дать шанс парню, что от тебя без ума? Любовь для детей не нужна. Сейдж прыснула, озадаченно пытаясь найти ответы на его лице. Монолог никак не вязался с таким искренним, добрым, волшебным Людвигом, образ которого так прочно сложился в ее голове. Слова его были слишком реалистичными. Слишком жизненными… Словно он был всего лишь человеком, а не представителем весьма категоричной веры. — С чего мы вообще об этом разговариваем? — Пытаюсь тебя убедить? — Пытаешься убедить меня взять свою жизнь и вручить в руки глупого дровосека? — Не понимаю твоего недовольства. Позволь себе побыть слабой. Позволь себе жить под ответственностью мужчины. — Ты с ума сошел, — смутилась Агата. — Да уж. — Он на секунду замолчал, переваривая услышанное. — Ты не из строптивых. — Еще бы, — она усмехнулась. — Просто давай не будем, да? Я обещаю покончить с этим в ближайшее время. И никакой Фран не будет бегать с жалобами. Я понимаю, что у тебя особые взгляды на отношения мужчин и женщин. Я принимаю их, но не разделяю. Предлагаю на этом и закончить. — Я желаю тебе счастья, Агата, — внезапно произнес Людвиг, уставившись той прямо в глаза. Агата смутилась от ужасающей заботы. В блеклых глазах чиркнула искра какого-то знакомого, едва уловимого чувства. Сейдж вцепилась в плечи, пытаясь ущипнуть себя покрепче. Колл с таким же выражением раздавал поручения. Да-да. Подобная «забота» была ей хороша известна. Злость вспыхнула в ней мгновенно. — Человек, который желает мне счастья, такого бы не сказал, — прервала она. — Если не судьба, значит, не судьба. Восполню материнские чувства на работе. Или подберу сиротку какую. Благо, таких сироток развелось немало. Правда? — Не играй с эмоциями, они и не ошпарят, — Людвиг вытянул ладонь вперед. — Мы уже делились мнениями. Агата не могла успокоиться. Внутри грудной клетки забурлила упертость. Желание доказать, быть правой. Будто эта бесполезная дискуссия могла иметь какой-то успех. Все черты Людвига внезапно спали с него, как тонкие маски. И благородство, и искренность, и доброта, и сердечность. Все померкло перед фанатичной верой, которая будто на первый план вышла. Будто всплыла на поверхности воды огромным масляным пятном. Его безобидная фраза стала такой большой, такой важной. — И ты так и не сформулировал свое, — огрызнулась Сейдж. — С чего мне приводить новых людей в этот мир, когда не ровен час Роза с Синой оставят нас? — Чушь. — Отчего же? — Вера диктует нам условия, — внезапно произнес Людвиг. — Говоришь как фанатик. — Мария беспощадна, но справедлива. Мы сполна расплатились за грехи предков. — Опять будешь про экспедицию говорить? — сжала зубы Агата. Ей все меньше удавалось держать себя в руках. — Это не искупление — это истребление. Людвиг шумно вздохнул. До того шумно, что Сейдж застыла глыбой, не в силах отвести глаз от его сосредоточенного лица. Он смотрел на нее как-то странно. Будто видел впервые. Будто это и не Людвиг вовсе, а совсем другой человек. Он был зол. Брови нахмурились в раздражении, а одна из рук внезапно дернулась вперед и накрыла ее ладонь. — Ты реагируешь так, будто своих грехов не искупила, — прошептал Людвиг тихо. Глаза его почернели, стали похожи на две мазутные лужицы. Тотчас окно в комнату с громким звуком открылось, заставляя створку удариться о стену. В комнату ворвался вихрь, окропляя пол крупным снегом. Сейдж вскрикнула от неожиданности и выдернула руку, подскакивая с места. — Что это значит? — глухо протараторила, пытаясь привести дыхание в порядок. — Ведь ты была там? Ветер гулял в ушах. Она надеялась, что ей послышалось. Открыла рот, силясь сказать что-то глупое и смешное. А затем дернулась от внезапного воспоминания, ворвавшегося в память. Агата сомкнула губы, так ничего и не произнося, а затем закрыла окно. В комнате повисла гнетущая тишина. Когда ей было четырнадцать, их с другими учениками вытащили на городскую ярмарку. Учителя пытались порадовать детей вечерним променадом, полным развлечений. Сейдж, недолго думая, пошла к гадалке, что пряталась в небольшом темном шатре. К ней стояла небольшая очередь из особо храбрящихся детей. Ведьмовские волшебства никому не нравились. Все, что она помнила, это свои дрожащие руки, когда вошла в полумрак. Посреди черноты Агата увидела диковинный шар на столе с бархатной накидкой, запястья с кольцами на каждом пальце, а еще странные пугающие глаза, что смотрели не моргая из-под повязки. Не особо блеща фантазией, Агата спросила о собственном счастье. Ясновидящая погладила шар ласковым движением пальцев, а затем резко схватила Сейдж за руку и выдала ей одну единственную фразу: «Мария будет к тебе благосклонна». Это воспоминание неутихаемым водопадом вторглось в мысли, почему-то именно сейчас, когда Сейдж с упорством пыталась нащупать прежнего Людвига в глазах напротив. — Что ты несешь? — тихо спросила Агата, наконец взяв себя в руки. — Мария будет к тебе благосклонна, одноглазка. Она застыла. На этот раз окончательно и бесповоротно. Жгучий страх ворвался в легкие. Ей стало трудно дышать, а кровь будто заледенела в венах. Зрачки неосознанно опустились в пол, словно Агата натворила что-то дурное. — Что ты… Сейдж пыталась выдавить из себя парочку правильных слов, но в голову не приходило ничего лучше смачных ругательств. Да как он… Кто он? Людвиг вздрогнул. Голова его дернулась, а глаза снова стали синими, небесными, открытыми. — Ты подумай насчет Франа, хорошо? — внезапно выдал. — Давай забудем мои отцовские попытки дождаться внуков. Он захихикал, прикрывая губы пальцами. Непринужденно смахнул слезинку в уголке глаза, а затем уперся подбородком в ладонь. Заметив, что Агата не двигается, он вопросительно уставился. Ее округленные глаза, кажется, напугали пастора, приведя того в замешательство. — Я что-то не то сказал? — Что это значит? — допытывалась Агата, не в силах забыть предыдущую фразу. — Ты издеваешься? Ты… Ты сказал мне буквально мгновение назад… А теперь спрашиваешь? — Да я всего лишь хотел помочь Франу, — принялся оправдываться Людвиг. — Неужели ты восприняла это так близко к сердцу? — Дело не во Фране, — рявкнула Сейдж. — Где я была по-твоему? Причем здесь Мария? Людвиг смотрел на Сейдж, как на сумасшедшую. Словно она навыдумывала всяких глупостей в голове, а его смущает чересчур. До того искренне смотрел, что Агата вдруг закашлялась и покраснела. В череп прокрались крохи сомнений. Что происходит?! — Агата? — он аккуратно поднялся, делая несколько шагов по направлению к ней. Сейдж тут же отступила ближе к вешалке. — С тобой все в порядке? Она глупо захлопала глазами, пытаясь найти подвох. Смотрела подозрительно, выискивая в мимике намеки на глупое разыгрывание. — Я что-то устала, — наконец выдавила Агата, бросаясь к верхней одежде. Утянула сумку за ручку, резко набросила пальто на плечи, нервно оглядываясь. — Извини, мне нужно идти. — Встретимся завтра, да? — беспокойно поинтересовался Людвиг, пытливо изучая ее странное поведение. — Конечно, — слишком быстро ответила Агата. Его это не успокоило. Людвиг продолжал чересчур подозрительно щуриться. Агата понесла какой-то несвязный лепет, пытаясь завязать шарф дрожащими пальцами. Людвиг совсем не казался ей добрым и сердечным. В этот момент ей представлялось, что он изо всех сил пытается не улыбаться. Цинизм плескался в его зрачках. Да-да. Наверняка, это был цинизм. Он обманывал ее. Пытался из себя вывести. — Ты опять из мухи слона раздуваешь, Агата, — пастор развернулся к ней всем корпусом. — Что мне, и словечка за Франа нельзя замолвить? — Мне нужно подумать, — нервно бросила Сейдж, делая несколько шагов к двери. — Поговорим завтра. Все, чего она хотела, так это уйти поскорее. Скрыться от этого странного розыгрыша. Кусачий ветер хлестанул по щекам, когда она вошла в темную февральскую метель. Разговор внезапно прояснил все до последнего. Она будто все загадки мироздания отгадала. Сначала письмо, потом Людвиг. Он наверняка с ним. С ними. Наверняка, они все наблюдали за ней все эти годы. Наверняка. Наверняка. Наверняка. Агата задышала часто, хаотично, чувствуя, как холодный воздух царапает горло морозцем. Поговорим завтра. Поговорим завтра. Поговорим завтра. Агата Сейдж уже знала, что это был их последний разговор. Пальцы схватились за бок сумки, ощущая скомканное письмо сквозь ткань. Поговорим завтра. Поговорим завтра. Завтра. Черт. ……………………………………………… В те майские выходные большинство деревенских картошку сажали на вскопанных полях и пропадали на огородах. Весенние деньки выдались на удивление жаркими и душными. Агата с Франом вызвались помогать соседям с урожаем. Мужики вспахивали, дети половинку картошки в ямку бросали, бабы закапывали. И так пару часов кряду, до самого вечера. Сейдж быстро выдохлась с непривычки, но терпела до последнего. Если бы отлынивала, то Розмари пришлось бы двойную работу выполнять. Ныла Агата, конечно, рот не закрывая, но за рукоятку держалась крепко. Друзья только посмеивались над ней и шутили про городские замашки. Сейдж супилась и всех в жопу посылала, в очередной раз смахивая пот со лба хлопковой косынкой. Вечером Розмари на стол накрыла и бутылку с самогоном поставила. Дети, уставшие за день, уже были накормлены и уложены в постели. Все уселись на старенькие табуреты и с удовольствием принялись уплетать нехитрую еду. У Агаты после первой рюмки потеплело в груди, а на лице возникла довольная ухмылочка. Ей вдруг так хорошо стало, что застольные разговорчики потекли как по маслу. Она впервые за долгое время почувствовала себя частью чего-то большего. — Когда ж вы с Агатой будете своих спиногрызов заводить? — поинтересовался муж Розмари, обращаясь к Франу. Фран закашлялся, стараясь не обращать внимания на перекосившееся лицо Агаты. Покраснел густо, отчего Сейдж заскалилась во все тридцать два. Фран был парнем робким. Только вот наедине с ней так сказать было нельзя совсем. — Да как-то не думали… — А нам рано, — встряла Агата. — Как это рано? — недовольно покачал головой мужчина. — Самое то. Женщина срок годности имеет. — А мужчина? — смешливо пролепетала Сейдж. — А мужчина и в девяносто себе дите заделает, — заржал муж Розмари, бросая сальные взгляды в сторону жены. — Нехитрое дело. Да, Роз? — Ага, — недовольно зашипела Розмари. — А я слышала, что у особо хвастливых мужиков член к пятидесяти отваливается, — Агата глупо захлопала глазами. Муж Розмари подавился и закашлялся. Фран тотчас закатил глаза и прикрыл их ладонями, загадочно улыбаясь. Розмари, наблюдая, поспешила сменить тему. Они с Франом вернулись к себе за полночь, падая на матрас с упоением. Фран тут же прижался к ее груди, как маленький ребенок, оплетая талию могучими ручищами. Агата задумчиво пялилась в потолок, нервно губу покусывая. — Ты же помнишь наш разговор, Фран? — внезапно спросила тихим голосом. — Стараюсь не вспоминать, — прошептал в ответ спустя какое-то время. — Плохо. — Люблю я тебя, Сейдж. С первого взгляда люблю, что же в этом плохого? — Ошибка это все, — бросила. — Я ж тебе никогда ответить не смогу. Времени не жалко? — Пока ты рядом, мне никакого времени не жалко. — Я отвратительна, — огрызнулась. Ей отчаянно захотелось зарыдать от жалости к себе, к нему, ко всему, что происходит. Агата думала, что исправилась давно, но обстоятельства носом тыкали. Она до сих пор удерживала около себя людей, которые ей не нужны. Только уже не скрывала от них горькой правды. Думала, что от этого чище будет черная душонка. — Я люблю тебя, Агата, — зашептал Фран, отыскивая ее губы в темноте. Небритая щека кольнула шею. У нее сердце замерло от грудного голоса. Какая же ирония. Она — недолюбленная с детства, по-отцовски бесчувственная. По-отцовски. Будто на каждом встречном мужике отыгрывалась за отвратительное детство. Детство. Детство. Детство. В черепе будто и забылось все, и простилось. А на деле спотыкается и спотыкается о больные воспоминания. Раньше она просто не понимала, почему не в силах здоровые отношения строить, а теперь понимает прекрасно и все равно дикость всякую творит. И сдался ей этот Фран? Зачем парня мучает? Зачем обманывает и себя, и его? Он молодой, неопытный. Что ему разговоры об интрижке, когда первая любовь все равно обожжет тысячеградусным презрением в самом конце. — А я… Ее безапелляционно заткнули грубым поцелуем. Наверняка, Фран ничего слышать не хочет. Навалился на нее сверху, раздвинул ноги похотливо, дернул за волосы. А потом вошел резко, отчего Агата дернулась в сторону. Фран любил все надвигающиеся разговоры сексом заканчивать. У него фишка такая была. Сейдж смиренно позволила трахнуть себя, потому что снова почувствовала вину. Потому что почувствовала, что этим одолжением сможет утешить его. Ее отдача заменит любовь? Заменит все, чего он не может получить? В самом конце, когда Фран сопел в подушку, а за окном уже проклевывались первые лучи рассвета, Агата почувствовала жалость. Она жалкая до мозга костей. Что ж. У нее тоже была своя фишка. ……………………………………………… Сейдж забегает в дом в нетерпении. Скидывает сумку в угол и не снимая обуви топает к комоду, опустошая полки. Хлюпавший супом Фран застывает, округлив глаза. Наблюдает, как Агата пихает скомканные вещи в большую дорожную сумку. — Ты куда-то уезжаешь? — за время их знакомства он сполна изучил ее характер. Вспышки разного рода авантюрных затей не были для него новостью. Оттого и не удивился совсем. Подумал, что это одна из них. — Мне нужно в город, — сухо отвечает Агата, не поворачивая головы. — Ночь на дворе и метель. Может, утра подождем? — Я еду одна. Фран нахмурился, ложку отложил, вставая из-за стола. — И надолго? Когда тебя ждать? Сейдж молчит, продолжая скидывать вещи. Спина перед ним поникшая, скрюченная в три погибели. Он занервничал еще сильнее. — Агата? — Я не знаю, когда вернусь, — раздраженно бурчит, дергая плечом, словно до нее кто-то дотронулся. — Как это? Ну хотя бы примерно скажи. День-два? Должен же я знать, когда тебя ждать. — Я не знаю, вернусь ли вообще. В помещении повисает тишина гнетущая. Только поленья трещат и стреляют в печке. Фран слушает их умиротворяющие звуки и поверить не может в услышанное. Не может слова в голове подобрать, чтобы высказать ей хоть что-то. Какая же она сука. — Это из-за писем? — вдруг кидает он. — Каких еще писем? — Агата резко разворачивается и смотрит на него с презрением. Фран пожимает плечами и лезет в личный шкафчик с вещами. Пачку бумаги вытаскивает, кидая на стол небрежно. Она опускает взгляд вниз, берет в руки. Округляет глаза, бегая по строчкам. Вытаскивает из сумки похожее письмо и сравнивает, словно поверить не может. — Он же забрал у Смита, — бурчит себе под нос. — Записи у него были. — У кого? Агата не отвечает. Стучит указательным пальцем по губам. Фран наблюдает. Он весь этот бред читал через слово. Подумал, что кто-то шутит. Ан нет. Агата, едва пробежав зрачками, белеет. День 1. День 2. День 3. День 4. День 5. Похоже на чей-то дневник. — Почему скрывал? — она злится. — Думал, шутит кто-то. Или переписка у тебя какая тайная с образованными городскими профессорами. Мало ли кто там у тебя в любовниках ходит. Агата шикает, смеется нервно. — Да уж, любовная переписка. Ничего не скажешь. Какой же ты идиот, Фран. Феерический. Маленький мальчик. — Ты имей смелость хотя бы в лицо сказать, что бросаешь меня, — раздражается он, дергая сзади за руку. Она выхватывает ладонь из крепких пальцев, прижимает к груди и ноздри раздувает. Смотрит на него, как на предателя. Это трогает Франа до глубины души. У него сердце до того нестерпимо разрывается, что выть хочется. — Ты не имеешь никакого права, — по слогам произносит. — Лезть в мою жизнь. Лезть в мои переписки и личные вещи. Ты меня понял? — Ах, я еще и уродом остался? — Прекрати все это, — стонет Агата, хватаясь за виски. — Я не хочу начинать разговаривать по сотому кругу. Не смей меня чудовищем выставлять. Я тебе никогда ничего не обещала. Сейдж была серьезна, как никогда. Фран этой серьезности как огня боялся. — К капитанчику своему бежишь? — цедит он. — О, Стены, — она снова стонет, подходит к нему близко и заглядывает в глаза. Фран плывет. Его злость испаряется от ее слезящихся глаз и жалкого вида. Он себя виноватым ощущает. — Да нахуй разговоры, — решимость вскипает в нем, как раскаленное ягодное варенье. — Выходи за меня, Агат? Нахер эти города, нахер все эти глупости. Мы с тобой детей нарожаем. Я ж тебя не обижу никогда, Агат. Я ж тебя на руках… Она прижимается к нему несдержанно, целует в щеки и плачет. Все злость сползает с его лица, как налет. Только горечь остается, которую он терпеть не в силах. Он под ее рыданиями раскисает. И голову опускает. Она лопочет «извини», а ему хочется вздернуться на первом суку оттого, что ему придется Агату отпустить. Потому что выбора ему никто не дает. В ту ночь они занимаются сексом, кажется, раза три. Агата грубая, вертлявая и кусачая. Синяки от зубов оставляет на теле, словно мстит ему за что-то. Или забыться хочет. Фран не отстает, пытается дотронуться до каждого миллиметра кожи, чтобы запомнить получше. Под утро ему кажется, что это чья-то злая шутка. Что и не было разговора никакого. Что и не уйдет Агата никуда. С фантазиями дурными он засыпает, прижимаясь к Агатиной спине покрепче. Жмет ее тело поближе, чтобы проснуться, если она выбираться будет. Он не просыпается. Утром Фран открывает глаза в одиночестве. Дом холодный, чужой, одинокий. Выглядывает в окно, пытаясь найти старенькую Агатину клячу. Той во дворе нет. Он валится обратно в кровать, жмется к простыне и запах вдыхает. А затем откидывается на спину и плачет. Плачет и ненавидит себя в этот момент жуткой слабости. Фран поднимается через пару минут. На лице его спокойное выражение. Он неторопливо собирается, греет себе остатки вчерашней еды, завтракает. Замечает часы на прикроватном столике и вздыхает еще горче. Она бы их не забыла. Отцовские. Ему оставила на память. Фран к часам не прикасается. Хлопает за собой дверью. Больше он в дом не возвращается. Забывает о его существовании. На этом его несчастья не заканчиваются. Через месяц Бернард умирает. Его друг, сосед Агатин. У которого Розмари на сносях и двое детей растут. Отравился он спиртом каким-то паленым. Ослеп, да умер. Розмари говорит, что умирал долго и неспокойно. Мучился с недельку. Ему мужики с работы сказали, что заболел. А Фран навещать не пошел, все думал ерунда какая-то. Кто же знал-то. Впрочем, не знал он и того, что Розмари в то утро, когда Агата сбежала, ее встретила на пороге. Та ей с круглыми глазами конверт совала с солидной суммой. Розмари взяла. Не знала, что там деньги лежат. Сейдж тогда не попрощалась. Лишь одно слово с ее губ слетело, которое Розмари и не поняла сначала. — Беги. — Куда бежать-то? — Подальше.