В холодной воде

— Давай я все постираю. — Не нужно, я сам. — Конечно. Сережа от обиды плотно-плотно сжимает губы. А еще от злости и ненависти — и все это к самому себе. Открытым самобичеванием он больше не занимается (Олега это раздражает), но грызть себя изнутри не перестает ни на секунду. Потому что за окном вдруг резко теплеет (кажется, дело близится к весне), и у Олега от смены погоды снова ноет плечо (а у Сережи ноет сердце). Олег ничего не говорит, конечно, просто молчит упорнее обычного. Молчит в назидание, молчит ради пытки, молчит укорительно — по крайней мере, Сереже бы хотелось так. Ведь «молчит, потому что не доверяет» звучит больнее всех прочих причин вместе взятых. Сегодня, как и всегда, Олег стирает все белье сам, вручную — машинку в их глушь не завезли. И как всегда отказывается от помощи. Сережа уходит из ванной, потому что оставаться здесь нет сил. Смотреть на то, как Олег каждый день мучает себя, почти невозможно. Олег вообще все делает сам, потому что Сереже не доверяет. Готовит, убирает, рубит дрова, ездит за продуктами, чинит водонагреватель (похоже, все получается по чистой случайности), меняет постельное, двигает диван (потому что постоянно ударяется ногой). Сереже на его просьбы помочь достается неизменное «не нужно, я сам». Будто заевшая пластинка, будто других слов для Сережи у него и нет. Каждый вечер Олег уходит в свою комнату в восемь. Не спит (слышны его шаги и скрип кровати), прячется. Тревожить его Сережа не смеет. Однажды лишь видит сквозь приоткрывшуюся почему-то дверь, как Олег безуспешно пытается смазать местечко под лопаткой. Возможно, это тоже Сережин шрам, а если и нет — Сережа все равно вину за них всех берет на себя. Потому что не уберег, потому что не уследил, потому что был слишком занят собой, потому что… разрушил все. Но те пять Сережиных шрамов самые страшные. За них у него не получится оправдаться никогда. Олег, похоже, чувствует его взгляд и съеживается совсем. Хочет исчезнуть — Сережа это отчетливо видит. Стыдится себя — Сереже от этого хочется выть. А потом он поворачивается, смотрит совсем больнючим взглядом. Спрятаться негде. И волосы теперь короткие, даже за ними не скрыться. Сережа жалеет, что Олег так и не убил его в том, первом, подвале. Разве не было бы проще? — Чего тебе? — говорит не злобно, только устало совсем. По имени теперь больше не называет. — Давай я помогу. — Не нужно, я сам. Олег лезет своим взглядом в самое сердце и бьет наотмашь. — Пожалуйста, — без надежды просит Сережа. Знает, что откажет. И правильно — так Сереже и надо. — Хорошо, — соглашается тот вдруг с тяжелым выдохом. Снова бьет в самую грудину. …Под ладонями он совсем каменный. Дергается от первых касаний, потом напрягает все тело и сидит, громко (из-за травм?) дыша. Сережа старается быть мягким, старается закончить побыстрее и запомнить эти касания к его коже. Он не уверен, что потом ему снова позволят. — Спасибо. Олег ждет, что его оставят одного. Имеет на это полное право. Сережа закрывает за собой дверь и уходит в свою комнату. Пальцы все еще в ужасно вонючей мази, но так больно и так приятно покалывает от знакомых, забытых ощущений. На следующий вечер дверь в комнату Олега снова открыта. Сережа верит в случайности. И заглядывает. Олег опять пытается дотянуться до спины. — Давай я помогу. Не отвечает ничего, только кивает, и у Сережи руки дрожат сильнее вчерашнего. В сердце вдруг загорается какая-то искра надежды. * В их отношениях меняется немногое. Сережа предлагать помощь не перестает — Олег не перестает убеждать, что справится сам. Но Сережа запасается терпением. А надежда начинает давать первые ростки. Потому что каждый вечер Олег отпирает дверь и ждет. Сережа знает, что ждет. Поэтому приходит неизменно, бросает свою дежурную фразу (для соблюдения ритуала), втирает мазь и сразу после возвращается к себе. Сегодня приходит тоже. И тоже говорит: — Давай помогу. Олег опять смотрит тяжело, вздыхает, поворачивается спиной (как всегда) и вдруг отвечает: — Хорошо, Серый. Серого трясет, но он привычным движением опускается на кровать, берет в руки мазь. Сдерживает слезы — сейчас нельзя, поплачет в своей комнате потом. Втирает он как всегда осторожно. Лишь нервно кусает губы, подрагивающие в несмелой, сквозь слезы улыбке. Сегодня Олег впервые не дергается от его касаний.