Auf Papas Schoß

      Спальню барона освещало множество свечей. Подсвечники с гнёздами в виде птичьих лап стояли везде: на столах, в нишах на стенах, вокруг кровати, распространяя мягкий огненный свет по полутёмной комнате. На самой постели лежали барон и Тим, уютно расположившись рядом друг с другом. Шёлковые черные шортики и рубашка, вместе с тонкими, почти невесомыми чулками на стройных ногах мальчика, размётанными по плечам кудрями и тёмными глазами, в которых таилось сладострастие и блаженство, создавали впечатление, которое, впрочем, было правдой, изнеженного бесёнка, любимца своих хозяев.       Барон держал в руках стопу мальчика, нежно поглаживая каждую выпуклость, наслаждаясь реакцией своего мальчика. Тим лежал, облокотившись на мягкую перьевую подушку и негромко вздыхал с каждым прикосновением барона. То, как Трёч дотрагивался до его ног, ласкал, гладил, проходился по каждому миллиметру нежной кожи, заставляло его закатывать глаза и едва ли продолжать разговор. Барон то пробегался кончиками пальцев по впадинкам, то почти до экстатического удовольствия гладил одно особо приятное местечко, а потом находил новые точки и ласкал уже их, постепенно переходя на прежние. Кожа, виднеющаяся из-под ткани, притягивала к себе демона. Тим не мог вырваться от такой сладкой и мучительной одновременно ласки, его вторая нога была зажата между ног барона, а сам он лежал почти вплотную к нему. — Ты слышал что-нибудь о Ибице? — поинтересовался барон, поглаживая второй рукой голень мальчика.       Тим безо всякой уверенности ответил: — Это вроде в Италии. Город или курорт. Но знаю, что популярный.       Барон улыбнулся и пробежался по ступне снова. — Не совсем, Тим. Это курорт на Балеарских островах в Средиземном море. И как ты понял, не совсем обычный.       Трёч многозначительно улыбнулся и внимательно посмотрел в глаза Тиму, который поджал вторую ногу и стал тяжело дышать, когда подушечки пальцев барона задвигались по ложбинке. — Раз в пару лет я устраиваю там приём для тех семерых, что ты видел. Только они имеют на него доступ, да ещё пара человек, — голос барона опустился в глубину, от чего Тим сразу понял, к чему клонит барон. Он внимательно приготовился слушать. Его внутренняя, совершенно развратно-голодная часть жаждала всех грязных подробностей, как любопытная сплетница новостей.       Барон наклонился к открытой части ноги мальчика и прикусил её. Тим охнул. — Маленький развратник, — в шутку пожурил он Тима, пощекотав вторую ногу мальчика, — всегда этого так ждёшь.       Демонёнок заёрзал. Ему явно нравились такие разговоры с бароном. — На этом приёме, — продолжал барон, — каждый может окунуться в грех в полной мере.       Взгляд барона стал ещё более похотливым, что очень часто замечал Тим, внутренне предвкушая что-то ещё более приятное. — Тебе обязательно понравится, как и мне, — барон откинулся на подушки за его спиной со ставшей глубже и несколько серьёзнее и задумчивее улыбкой — мне нравится смотреть, как падают люди. Мне нравятся грехи, — продолжал он говорить расслабленному Тиму.       Диалог постепенно перетекал в любимое бароном направление. Тим, за время пребывания в Лунаполисе сам пристрастился к нему, сам не зная как. Трёч мог от какой угодно темы перейти в это поле рассуждений, затягивая за собой остальных. — Каждый раз это выглядит так… Завораживающе, во всяком случае для меня. Я помню время, когда всё больше и больше людей падало в бездну… Ты знаешь что-нибудь о fin de siecle? — вдруг спросил он, меняясь в лице. Оно стало совсем иным, с каким-то прямым отпечатком особой прекрасной инфернальности.       Тим помотал головой, слушая барона с наслаждением. — Это было время падения огромных масс людей, во всяком случае для меня. Ты уже не застал эту эпоху, это был конец девятнадцатого века и начало двадцатого. И надо признаться, что это было… красиво. И очень эстетично. Теперь каждый приём там напоминает мне об этом времени. Среди простых людей оно называется эпохой декаданса.       Барон вдруг схватил Тима за грудки и притянул к себе. — Знаешь, что мне очень нравится в тебе? — заговорил он, понизив голос, — ты словно вышел из той эпохи. Ты юн, но погрузился в грех так, что не вытянешь, ты мой целиком, и я люблю это. Никто из смертных не может этого понять, но ты… ты тот самый бес-соблазнитель, главный идеал декадента, — голос барона перешёл в шепот, — ты когда-нибудь тянул людей за собой вниз? — он стал мягко впиваться концами пальцев в спину и ягодицы Тима. Мальчик задрожал от удовольствия, вызванного вибрациями этого голоса. — Да… — Одноклассниц целовал? Мальчиков на кражи подбивал? — жарко шептал барон в раскрасневшееся ухо мальчика. — Да, да да! — Тим едва мог дышать. Ему становилось всё жарче и жарче. — Это хорошо, — с каким-то безумным энтузиазмом шептал барон, — это очень хорошо, чертёнок ты мой. Ты посеешь среди людей новый декаданс, ты понял меня? — каждый, кто слышал бы сейчас Трёча, подумал бы, что тот сошел с ума, — среди каждого встречного искру этого падения. Среди семёрки разожги каждый грех, слышишь, каждый, чтобы как в адском пламени горелки, среди всего народа жги, о да!       Тим был прижат к груди барона сильнее, так что мог только чуть стонать и выдыхать. Вдруг нестерпимый жар потёк удовольствием по его животу. Он понимал только одно — теперь он станет демоном-искусителем, подобным барону. — У меня есть всё, что тебе надо. Гюисманс, Корелли, некоторые из наших авторов — всё в библиотеке, но я сам расскажу тебе главное… — Трёч уже не твердо, а нежно прижимал мальчика к себе. Его руки чуть-чуть подрагивали. Тим жался к нему сам, чуть потираясь лбом о чёрную ткань мантии. — Отдыхай. Ты начнёшь новый fin de siecle, — барон укрыл Тима краем своей одежды и с нежностью поцеловал своего бесёнка в лоб…