Auf Papas Schoß

      Барон почти втолкнул Мадса в свою комнату, так что тот еле удержался на ногах. Хозяин был в ярости. Его вывел из себя такой серьёзный проступок его мальчика. В глазах Мадса читалась растерянность, смешанная с испуганным смехом. — Не хочешь мне ничего объяснить? — зашипел барон, стоя над Мадсом, ноги которого всё-же подкосились и тот упал на пол, оскалив в усмешке рот. — А что такого? — он сейчас напоминал непонятливого ученика, который сам смеётся над своей непонятливостью.       В руке барона оказался чёрный кнут, кое-где перевитый железом. Мадс чуть сглотнул и похолодел… — Сдержанность и дисциплина, Мадс, — зашипел барон, приближаясь к нему. — Я всего-лишь наказал его, — демон нервно улыбался, чуть отползая от барона. — Не много ли ты на себя берёшь?! — Нет, — беспечно ответил Мадс и усмехнулся.       Это стало последней каплей. Барон никогда не терпел наглости, особенно видя её в своих рабах. Ярость его требовала выхода. Первый удар кнута пришёлся по боку Мадса, мгновенно распоров уже оголённую кожу. Миккельсен вскрикнул. Барон, почти ничего не замечая от гнева, продолжал безжалостно пороть демона, не слыша его криков, не видя полос рассечённой плоти и брызг крови на полу. Он чувствовал, что удовлетворяет свой зов долга — наказать обнаглевшего раба. Кнут ударил по обнажённым яичкам. Демон взвыл и сжался от дикой боли, едва дёргаясь под ударами. Трёч чувствовал запах крови, который показался ему знаком своей власти.       Мадс лежал, свернувшись в комок и обхватив себя руками. Слезы катились по его щекам, он уже не кричал, а тихо всхлипывал. Боль перешла из внешней в страшную внутреннюю, не дающую покоя ни на миг. — Не надо!.. Пожалуйста… — прошептал Мадс и беззвучно зарыдал.       Барон вдруг словно прозрел и отшатнулся. Он увидел Мадса в слезах, истерзанного, словно таким, каким он нашёл его в первый раз. Миккельсен плакал, стараясь заглушить внутренние страдания.       Кнут в ту же секунду был отброшен в сторону. Барон опустился рядом с Мадсом и взял его на руки, мгновенно заживляя огромные раны, почти превратившие спину демона в мясо. Трёч сел с ним на кровать и тихо произнёс: — Маленький мой, что с тобой?       Мадс вместо ответа зарыдал сильнее, прижимаясь к барону всем телом, вдруг заглянув ему в глаза. Барон понял. И ужаснулся. Он увидел монастырь и чудовищную систему наказаний в нём. Его Мадса били бамбуковыми палками. Вернее, били всех, но ему было невыносимее всего. То ли удары задевали его гордость, то ли более глубокое чувство, но моральная боль была сильнее в сто раз. Он должен был это увидеть раньше. Должен был понять, что Мадс не может вытерпеть это, знать, что есть то, что нельзя задевать внутри него… Барон вдруг вспомнил, как давно-давно, ещё черноволосый Анатоль молча сидел в своей комнате в каком-то замке, и слезы катились по его щекам после его пребывания взаперти даже без присутствия барона за такую малую провинность, что Трёч даже не мог вспомнить её. Он вспомнил ночные рыдания Тима, ещё в самом начале его пребывания в Лунаполисе, после слов барона о том, что он маленький, неблагодарный, избалованный, глупый ребёнок, что было неправдой от начала и до конца. Он помнил их глаза. Залитые слезами и отчаянием. И помнил, как они жались в последующую минуту ласки к рукам, как сейчас Мадс, которые причиняли им боль, как вбирали в себя язык, который словно нож резал их, как моментально забывали всё плохое. Барон впервые за долгое время почувствовал настоящий, всесжигающий стыд. Ему хотелось загладить вину перед этим твёрдым, но хрупким, как гранит, своим мальчиком.       Он накрыл его губы своими, ласково и мягко целуя. Слёзы Мадса мгновенно высохли. Ему стало тепло, как если бы он лежал сейчас с бароном в одной постели после душа. Барон провёл носом по его плечу и нежно прикусил ключицу, вытягивая вздох. Трёч опускался поцелуями ниже и ниже, одновременно с этим укладывая демона на спину и придвигая его бёдра к себе. Мужской орган Миккельсена чуть-чуть дёрнулся и стал набухать.       Барон провёл пальцами по промежности Мадса, подводя ладонь к яичкам, желая расслабить своего личного священника по-особому. Его губы коснулись мягкой кожи. — Ах!       Трёч вбирал в себя, посасывал, ласкал языком сразу напрягшийся мешочек, одновременно с этим слегка поглаживая член Миккельсена. Тот лежал, вжимаясь в простыни, глухо вздыхая. Эти ласки так не были похожи на Тима, они были нежнее в сто раз, но вместе с тем приносили восхитительное удовольствие. Он хотел, чтобы барон продолжал ещё и ещё, заходил дальше, ласкал красную горячую головку сильнее, и хозяин словно слышал беззвучные мольбы, всасывал текущую смазку, словно густое наслаждение искало выход из Мадса.       Всё неприятное ушло стороной. Мадс широко раскинул бёдра, подставляясь под движения змеиного языка, один кончик которого выписывал спираль на головке, а другой опустился на яички. Миккельсен почувствовал, как удовольствие нарастает с невероятной быстротой. Он вытянулся в сладком, нежнейшем оргазме, истекая семенем в рот барону, звучно застонав вместе с этим.       Старший демон уложил к себе под бок Мадса, укрывая его своим телом. — Ты простил меня? — тихо прошептал он, прижимаясь к плечу своего мальчика. — Я простил вас за всё уже давно, — ответил Мадс, утыкаясь лицом в грудь хозяину.       Умиление охватило Трёча. Он был счастлив потому, что знал сейчас: его мальчик будет счастлив с ним, несмотря ни на что…