Салют, вера!

Любовь не вовремя совсем, но Свет уходящего солнца, свет я увидел в глазах твоих, Мир, состоящий из двух половин. И никакого нет смысла в этой жизни кроме, И никакого нет смысла в жизни кроме…

— И сказал Бог: да будет свет. Куртка с шуршанием сдёргивается, и Мёрвин заспанно-недовольно жмурится, мычит, рефлекторно пробует ухватить за рукав и обратно натянуть на глаза. Тёмный женский силуэт застывает, как статуя богоматери — подсвеченная утренним светом через витражи, убаюкивающая на руках свёрток. Только вместо блаженно-спокойного лика — флегматичное лицо Клариссы, пожёвывающей челюстями неубиваемую кислотно-розовую жвачку. А вместо сына божьего — потасканная куртка Мёрвина с душком перегара. Мёрвин неохотно продирает слипшиеся глаза, чавкает губами, пробуя пересушенное похмелье и ссань во рту на вкус, и наконец фокусирует взгляд на Клариссе. — Вставай, — доходчиво, но всё так же безразлично повторяет она. — Сегодня должен прибыть новый преподобный. Я не собираюсь объяснять, почему в его церкви спит наш пьяный сантехник. Эхо её голоса раскатывается по пустым рядам скамеек, нефу, трансепту, убегает выше под самую крышу. От цветастого пятна витража спархивают по ту сторону ублюдочные голуби, начиная громче ворковать. Куртка с противно-громким шуршанием падает рядом на спинку скамьи, тихие шаги удаляются в сторону выхода. Мёрвин неловко поводит подогнутыми ногами, бахает ботинком по скамейке — снова улетающее эхо от удара. Просыпаться — раздражающая херня. Как, впрочем, и осознавать реальность, в которой просыпаешься. Мёрвин излишне долго маринуется на скамье, пытается до конца выпутать поплывшее сознание из приятной пустоты. Судя по мажущей картинке перед глазами, алкоголь ещё не до конца выветривается из крови, от этого — поганей. Мёрвин дубово распрямляется из скрюченной позы, садится, трёт занемевшую шею, хрустит плечевым суставом. Иногда он прикидывает, что было бы неплохо забывать предыдущие одинокие попойки и неожиданно обнаруживать себя в странных местах их мелкого, как птичье очко, городка. Но память, сука такая, у него отменная, и пробуждение посреди церкви не становится сюрпризом ни сегодня, ни ряд дней до этого. Логика Мёрвина проста, как всё в этом паршивом мире — если дом пуст, значит он в него вхож. И в нём он и пьян, и в нём он и спящ. Что-то такое, в духе религиозных нравоучений. Полторы недели тому назад уехавший с сиреной святой отец при инсульте здорово сыграл ему на руку. А чего, Мёрвин не привередлив: церковь чистенькая, приличная, в неё точно не завалится пьяная компания или ещё ряд неопознанных лиц, тут он спокойно может поспать, хоть и в условиях постриженного монаха в келье. Кларисса, приходская секретарша, отреагировала на его инициативу в своём духе: не сменила такта двиганья челюстей, продолжила терзать жвачку, смотреть в упор и флегматично протянула связку ключей. В этом Мёрвину нравится Кларисса, хотя она и со своей придурью — надо? Похуй, делай что хочешь. Не шумная девка, прям как надо. Клариссе, по суждениям Мёрвина, срать на большую часть происходящего. Хоть второе пришествие, бога ради, только если она не лишится работы и накоплений на поступление в какой-то задрочно-умный университетик поближе в Нью-Йорку. Мёрвин ещё минут пять разминает затёкшие конечности, под конец — похрустывает шеей, блаженно выдыхает. Лезет к куртке, из кармана достаёт практически разрядившийся мобильник. Цыкает, лезет на последнем издыхании заряда проверить заказы на сегодня и сообщения от Ника, набредает на какое-то полотно «разговора по душам» от него, морщится в отвращении, убирает телефон в задницу, в самый плотный карман джинсов. При перетряхивании куртки обнаруживается грязный оттиск какой-то пылищи на рукаве. Точно, вчера Мёрвин наворачивается с подсвечником, и оказывается, что тут не так уж и чисто. Филонит уборщица, пока нового батька к этой богадельне не прибило намертво. Тогда уж и начнёт скрести камешки. Пол-одиннадцатого. Мёрвину и самому пора себе на хлеб зарабатывать. На выходе из церкви он сталкивается повторно с Клариссой, чадящей тонкой сигареткой среди надгробий прихрамового кладбища и протягивающую руку. Мёрвин хмыкает, кривит губы, закуривает тоже, тянет момент, надеясь хоть слово выжать из её каменных губ, но сдаётся первым — запоздало кладёт на так и не опустившуюся ладонь связку ключей. — Бутылок не оставил? — выдувая дым, буднично-нейтрально интересуется. — Я приличный, — щурясь на тусклый утренний свет из-под дресни облаков, покачивает сигаретой Мёрвин. — Так спи дома. — Не хочу. Когда Мёрвин падает на сиденье своего зелёного рабочего пикапа со стёртой эмблемой компании на дверце, реальность через лобовое стекло становится чётче. Радует, что он не настолько пьян, чтобы не помнить, где газ и тормоз, как раз к обеду будет огурцом. Взрыкивает мотор, колёса портят идеальную траву на газоне, заплевав её последождевой мяшей грязи, и отдаляющаяся фигура Клариссы за кованной оградой скупо помахивает рукой вслед. Пока Мёрвин выруливает на улицы опостылевшего городка, он неожиданно вспоминает, что она назвала его сантехником — неприятно. Да и схера ли ради он «их» — он ничейный. По жизни. Двигаясь к давно известному адресу первого заказа в плане, слышит, как мобильник начинает разрываться тошнотворной мелодией. Мёрвин походя подбирает его с пассажирского, заглядывает бегло на экран, видит «Никки». Сплёвывает, осклабливаясь, и бросает обратно на сиденье. Повторный звонок своевременно прерывает разрядившийся аккумулятор — тогда Мёрвин и суетит, не забывая крутить баранку, чтобы подключить телефон заряжаться от прикуривателя. Успеет спокойно поточить лясы и поработать, пока зарядиться, Нику явно не к спеху его в уши ебать. Главная торговая улица, аккуратные навесы лавок, магазинчиков, проклюнувшиеся блики на витринах от начинающего желтеть к полудню солнца. Мёрвин слишком хорошо знает эту улицу, даже больше того, чего хотел бы в теории, а её оживлённость и карикатурная доброжелательность и без того пуще раздражает его с похмелья. Единственный плюс: не к очередной суетной бабке едет щиток смотреть, которая пиздежом и хлопотами под рукой доведёт его до ручки в самом начале дня, а не под конец. Мёрвин выруливает на перекрёстке и глушит мотор у первого по правой стороне магазина — «Скидка 10% на старый ассортимент!» даже ярче, чем само неброское название «Магазин Колчека». Сам Колчек выплывает из бренькающих колокольчиком дверей как раз, когда хлопает Мёрвин своей потёртой дверцей пикапа и оборачивается к его приятельски раскинутым рукам. Но всё же не обнимаются, как друзья со школы — шлёпаются парой увесистых хлопков по спинам, привычно-походя жмут руки и кивают в немом приветствии по-морпеховски. Джейсон Колчек — старый сослуживец Мёрвина с Ирака. Не сказать, чтобы они были поразительно близки и дружны, но КМП учит проходить стройно через разного сорта говно, и потом любой морпех из своей роты автоматически становится братом. Джейсон как раз любит эту объединяюще-догматичную поеботу, даже сверхмеры, поэтому в своё время Мёрвин насторожился, когда при случайной встрече в Калифорнии и вежливых вопросах про планы на жизнь, Джейсон резко сказал «я поеду с тобой». Звучало… Странно. Но, в общем-то, только по первому времени: позже Джейсон колется, что делать ему было нехуй, возвращаться — некуда, вот и решил, как завещала мать католичка, положиться на «знак свыше» и согласиться на первое же предложение, которое ему поступит. Бог, типа, наставит на путь истинный. Мёрвин, даже побрившись и проспавшись, в своём ебле Бога не видит, но опускает это с присказкой «у каждого своё дерьмо в голове». Это, как минимум, точно правдивей, чем путь истинный. Джейсон не зря до лейтенанта дослужился — инициативный, имеет командирские замашки, работает результативно, чётко, последовательно. Приехав в эту дыру на отшибе США с одной сумкой через плечо, он быстро пронюхивает, куда применить свои морпеховские навыки. И от такой выдумки Мёрвин не устаёт присвистывать до сих пор. — Что, как обычно, всё в гору? — ухмыляется он, когда они заходят внутрь и прямо над ухом как церковным колоколом хреначит ссаная музыка ветра. — Лучше всех, сам знаешь, — кривит на одну щёку улыбку Джейсон и отлипает ладонью от чужой спины, быстрее проходит вглубь магазина. — Вот, в воскресенье, ездил за новой партией. Богом клянусь, это расхватывают лучше, чем ебланские тряпки у Османа!.. — Ага, я как раз от него, — иронично хмыкает Мёрвин. — От Салима? — Джейсон, оживившись, выглядывает из-за стенда с футболками. — От Бога. И снова та же херня: коротят китайские проводочки у лавки со шмотьём в дальнем углу магазина, мигает лампа на потолке, перегорает по правой части помещения быстрее. — Хватит банчить китайским говном, — сплёвывает привычно-раздражённо Мёрвин, снимая панель растровой лампы с навесного потолка и подавая её с раскляченной лестницы вниз Джейсону. — Это то же самое, что тебе сказать «кончай бухать и вернись домой», Мёрв, — хмыкает тот и бережно опускает дешёвую херню, опирает её на стенд. — У меня самая большая прибыль в этой дыре!.. — Ага, бля, в китайских юанях, — заглядывая под плитку навесного потолка, шикает. — Ты просто пользуешься, что местные тугодумы не в курсе про Алиэкспресс. — Значит, я и есть их «Алиэкспресс». Джейсон не дурак — факт. Но в качестве торгаша Мёрвин его никогда не видел, даже в пьяном бреду. Однако случайное попадание на местную гаражную распродажу, идея прозябающего в бездействии Колчека, и вот уже спустя пару месяцев он арендует первый закуток под торговлю китайским тряпьём. Вероятно, тут замешана божья милость, но Мёрвин всё же поставит на смазливость чужого рыла — безумно-абсурдная идея стреляет, и вот Джейсон, тот самый Джейсон, что одну кепку четыре года от скальпа не отдирал в Ираке, уже приветствует покупателей и даже ориентируется в названиях шмоток. Позже Мёрвин догоняет: ему хоть бы что, а не снова с винтовкой по пустыне и сгружать трупы боевиков, случайных гражданских в труповозку, боясь, что те дёрнутся от расслабляющей мышцы жары. Джейсона, как и самого Мёрвина, не хило треплет, под конец службы никто не хотел разговаривать о том, что видел на войне. А улыбчивая лживая доброжелательность в мелком, никому не известном городке будто стирает начисто историю лейтенанта Колчека, оставляет пыльно-химозный аромат нового завоза контейнеров с тряпками у мистера Колчека. Джейсон умеет маскироваться, не выдавать того, что не нужно. Да всё бы ничего, но… — Порядок, — завершает Мёрвин часовое копошение в проводах, прекрасно зная, что Джейсон наотрез откажется поднимать весь свой потолок и перепаивать соединения для правильного распределения вольтности по панелям. — Пошёл я от тебя, куда деньги переводить и свою скидку знаешь. — Не поехал? — созерцая от главной витрины магазина лавку напротив, поворачивается Джейсон. Мёрвин громко лязгает складной лестницей, садит её через ступеньку себе на плечо. Громкий звук вибрирует в висках, заставляя поморщиться. — Мне недалеко. — Салим, — смешано упадническим и подтверждающим тоном выдыхает. Мёрвину похуй на их тёрки, не до того. Желудок с голодухи скручивает. — Салим, — подтверждает он и проскальзывает как можно скорее под музыкой ветра на воздух. А потом — тупо по прямой на противоположную сторону улицы. Туда, куда направлял все неправильно-божьи силы Джейсон минуту назад. «Портной Осман» — лаконично и изящно располагается вывеска над глухими деревянными дверьми, а за соседствующей витриной неброско, но элегантно расставлено два манекена с пошитыми вручную костюмами. У Салима, напротив, всё сдержанно и по сути, без презентабельного лоска стендов, скидок, дешёвых лампочек над ценниками. Всё приглушённо-древесное, рулоны тканей по полкам, небольшое светлое помещение для измерений и примерок, рядом — кабинет и вместе с тем касса. Отозвавшись на деликатно тихое бренчание, выходит встречать контрастный к интерьеру пацан в футболке — сын Салима, Зейн. — Ты снова бухал, — безутешной правдой выдыхает он, пока Мёрвин корячится в узких дверях с ёбанной лестницей. — А я снова не вижу твою мамку, чтобы всекла тебе, — раздражённо шикает в ответ, потом, оглянувшись, показательно шарит взглядом по бесконечным полкам с рулонами. — Батя тут?.. — Уже явно не напротив, — язвит гадёныш и уходит к задней двери, ведущей на небольшой склад. — Пап!.. Злая ирония и вечный конкурент Джейсона во всём — Салим Осман. Чёрт бы его побрал, иракец в этой же глуши. Не иначе, как происки дьявола или же воля божья — тут как посмотреть. Всё начиналось с абсурда уровня комедии по телеку: Джейсон арендует дом, напротив — арендует дом Салим с сыном; Салим только заканчивает ремонт в своём ателье, напротив — Джейсон перетаскивает коробки для своего магазина китайского тряпья. В две тысячи третьем Джейсон браво едет воевать в Ирак против террористов, Салим, напротив, — бежит из начинающегося ада, разваливающего его родину. Как так случается, что они оба пересекаются в хрен пойми каком городке в Америке, с населением, дай боже, чуть больше пятнадцати тысяч — одному Богу известно. Но они пересекаются и неизменно с того момента соседствуют во всём. Разумеется, радости обоим это не предоставило никакой по началу: Салим вычисляет в Джейсоне бывшего морпеха на раз, как и в Мёрвине, а Джейсон, едва прознав про родину мистера Османа, кривит в смешанной эмоции рожу. Так они гордо игнорируют друг друга, иногда кусаясь по соседским вопросам, а затем наступает несколько месяцев затишья, и их взаимоотношения переходят в разряд малопонятных. Они друг друга недолюбливают, но, если быть откровенными — друг другу помогают первыми. Они друг с другом конкурируют, презирая методы работы, но и с тем — в случае чего подсобят то тканью, то заказом какой-то интересной фурнитуры. Джейсон и Салим напротив. Во всём. И похоже, в это утро градус их фаренгейта смещается ниже двадцати пяти. Салим выходит из складов в белой рубахе с закатанными рукавами и пошитых собственноручно штанах с отглаженной полоской — весь в противовес расхлябанному Джейсону с любовью к спорту. По-деловому протягивает руку, пожимает крепко и отрывисто, без затяжной околобратской подоплёки. Принюхивается, заметно поведя носом. Мёрвин скашивает губы набок, не желая слушать с похмелья мусульманских нравоучений о вреде алкоголя или ту заезженную байку про Аллаха и нажранного его фанатика. — Трудная неделя? — деликатно подбирает Салим слова, сглаживает их лёгкой тенью акцента. — Это ёбаная жизнь, — без фильтров на речи фыркает Мёрвин. — Что у тебя приключилось?.. У Салима, в отличие от Джейсона, проблема явно не в экономии на материалах, скорее — в желании сохранить настолько древне-палеозойские традиции и вещи, что быстрее он сам в гроб навернётся, чем какая-нибудь артефактная, но дорогая лампа от Тиффани. Салим называет это вкусом и ценностью ручного труда, Мёрвин — желанием всячески отмыться от образа диковатого иракца-террориста из пустынь. Сам-то Мёрвин в Ираке был, понимает, что люди везде одни и те же, но зашоренные американцы из глубинки вживую иногда и карты мира не видели. Они понимают лишь язык брендов и положения. В этот раз спасти ценой всего нужно тумбочку возле примерочной: похоже, снова ругань с сыном-говнюком, и чей-то кроссовок не слабо прилетает по ножке, разломав её. Мёрвин мычит, крутя в руках обе части, думает, Салим терпеливо стоит неподалёку, наблюдая за рассеянным процессом анализа. — Не хочу склеивать, — признаётся вполголоса он, затем, переключив внимание от явно упавшего в прострацию Мёрвина, уточняет: — А зачем лестница?.. — Вздёрнуться хочу, — машинально отвечает. — У Джейсона посреди труда китайских подневольных детей? — выдыхает скорбно Салим. Мёрвин заканчивает процесс осмысления и поворачивает свою раскосую азиатскую физиономию, чтобы Салим вздрогнул и допридумал случайный смысл своих же слов. — Прошу прощения, это прозвучало… — Ага, мои прикованные в подвале бастарды Джейсону лавэ мутят, — крякает Мёрвин, больше потешаясь, как сконфуженно-смущённо заминается Салим. — Учись, пока я жив. Твоего точно надо для профилактики время от времени на цепь сажать, авось и руки из нужного места вырастут. Салим кидает остро-резкий взгляд, поджимает губы, скрещивая руки на груди. Обижается, смотрите-ка. Мёрвин с ухмылкой вскидывает лживо-примирительно руки, покачивает разломанными кусочками ножки. — От нас обоих расистские шутки звучат дерьмово. — Сколько я должен? Салим, несмотря на показательный статус и выдержанность вкуса, в финансах-таки ограничен. Мёрвин просекает это сразу, но он и не полный уёбок, чтобы драть с него три шкуры — чешется за грудиной что-то, воспоминания дерьмовые со службы в башку лезут, приходится по-профессиональному входить в положение. Мёрвин отбрякивается тем, что скажет постфактум: поколупается вечерок в мастерской, вроде форма простая, поди и сам состругает презентабельного Пиноккио, что уж это скручивать по-новой. Салим после этого сразу смягчается, совестливей обжигает взглядом спину Мёрвина, пока тот забрасывает деревянные обломки в чемодан с инструментами. — Спасибо, Натан. — Что, обратно на родину, Мёрв?.. — гыкает в противовес тактичности отца Зейн, покуривающий бегло сигарету за поворотом, когда Мёрвин пересекает улицу обратно к пикапу. — Ага, только не забуду мамашу твою потерянную из подвала выпустить и вам в семью вернуть! — не оборачиваясь, закидывает инструменты с грохотом в грузовое. Знает прекрасно, что мелкого перекосит. — Или сразу на родину к вам отправлю, как тебе идея?.. — Пошёл ты! — зло вскрикивает Зейн, но его голос теряется в шуме заведённого мотора. Выворачивая по улице в другую сторону, Мёрвин видит, как Салим ловит наглого пиздюка за курением, и начинается новый спектакль. Тот уже не отбрехается, что на нервяке от чужих поддёвок закурил, вдруг и вправду Салим в подвал посадит. Всё идёт своим неизменным чередом. Мёрвин широко зевает, не прикрывая рта, и рулит до ближайшего дайнера, схватить чего съестного, а затем через мастерскую и по плану заказов. Рутинную идиллию пока что не полностью говённого дня портит Никки: Мёрвин решает врубить мобильный, как только заталкивает в себя побольше бекона, и он уже не настолько зол с похмелья, вытерпеть напарника вполне способен. — Да, Никки? — дожёвывая остывшую фри, расслабленно-буднично зажимает телефон между плечом и ухом. — Дай трубку Рейчел, — сразу же замогильным голосом выдвигается требование. Никки не в духе — Мёрвин поджимает оценивающе губы, но смачно жевать в динамик не перестаёт. — Откуда я тебе её возьму? — хмыкает, вытирает масляные пальцы о джинсы. — Из хуя рожу?.. — Дай ей трубку. — Нет её, — выдыхает устало. — Я уже работаю, что ты хочешь?.. — Чтобы ты дал ей трубку, — продолжает напирать. — Мёрв, бля, ты думаешь, я не знаю, что вы с ней глушите на двоих?.. Значит, ночевал у неё. Дай ей трубку. — Объебался, Дора, — самодовольно фыркает. — В душе не ебу, где она, не видел её с воскресенья. — А где ты тогда ночевал?.. — Звони ей, — не дав развить тему, шикает раздражённее Мёрвин. — Я скоро буду в мастерской, потом по графику поеду. — Не надо никуда уже ехать, — тяжело переключается Ник, но тон становится более загробным. — Почаще сообщения проверяй. Мёрвин задумчиво нахмуривается, молча отводит трубку от уха, тыкается в сообщения с Никки. Нет, всё та же параша, что надо им поговорить, душеизлияния, прочая нерабочая херня. — Я уже съездил по ним по вторник, — проговаривает на выдохе Ник, и Мёрвин обратно возвращает трубку к уху. — Мёрв, бля… Давай так. Ты едешь сейчас, отсыпаешься — хоть где, окей — и завтра с утра мы поговорим, идёт?.. Трезво, спокойно, без говна. — С такой хуйнёй Рейчел наяривай, — усмехается по привычке, но Никки неуклонно серьёзен и в шутки юмора не умеет: — Она не берёт трубку. Походу, как и ты, похмеляется. — Я ел! — повержено стонет, бодая затылком подголовник. — Бля, хоть у бога спроси!.. — Кого?.. — У Бога! Мёрвин, похоже, и сам где-то пророк Мухаммед: как чувствует, что Никки с добрыми или просто приятными вестями не звонит, только с проповедями и нескончаемым желанием затереть по душам обо всём на свете. Ник, если без этого, неплохой мужик. Рукастый, спокойный, всё делает чётко и по команде, с ним комфортно на двоих делить их нехитрый бизнес, но никто не без греха — серьёзный и тугодумный пиздец, с ним невозможно перекинуться парой реплик налегке, перешутить и спокойно плыть дальше. У Ника какая-то тотальная нехватка всё взвесить, обдумать. С ним даже пить невозможно, Мёрвин выясняет это в первую очередь. В последнее время у Ника особливо припекает поговорить с Мёрвином подольше, чем коротко в мастерской или по телефону, и Мёрвин, прекрасно понимая, какая уныло-бесконечная хуйня за этим последует, держит дистанцию, ожидает, пока тот сдастся, заебавшись. Работают? Работают. Ну и всё, что языками молоть, жопу в руки и помчали. Хотя, не без утайки, Ник со своим подходом танка всё же правильно выясняет несколько вещей: с Рейчел Мёрвин и вправду частенько скрашивает вечера за тихой пьянкой, нередко остаётся в её берлоге переночевать. В какой-то момент тесное общение Мёрвина и Рейчел за бутылкой едва не превращается в драму: Ник проникся симпатией к собранной железной леди Кинг, пробовал по-красивому подкатить шары, но его галантные предложения отужинать или просто посмотреть кино дома за пивом давно стали неактуальны. Мёрвин и Рейчел похожи: оба в разводе, бывшие — пиздец, высосавшие последние капли желания что-то делать, обоим настоебенела жизнь, как кость поперёк горла, оба предпочитали тихо и без карнавала распивать что покрепче на кухне, без деликатной заслонки киношек, ресторанов, сраных пикников под дубом. Ну и да — временами они трахались. От скуки больше, нежели от высоких чувств в их немногословном союзе. Такой подход отчего-то разбивает сердце серьёзному Никки. Он мрачнеет, уходит в работу, но не перестаёт наяривать звонками по каждому поводу то одному, то другой. Но в этот раз Ник лажает — Мёрвин последние пять дней пьёт в церкви в гордом одиночестве. Однако Ник, сам того не ведая, подкидывает на ум идею, что неплохо бы свидеться с Рейчел. По пути Мёрвин набирает её, но она не отвечает. Спит, наверное. Мёрвин заезжает в мастерскую, когда гудение в голове умеренно осаживается до терпимого. Снимает мерки с разломанной ножки, чиркает в заметках закупить брусок дерева, чтобы выточить новую, от скуки садится сводить заказы на компьютере, созванивается с парой заказчиков, быстро раскидывает их по свободным окнам. Когда он снова набирает Рейчел, настроение выравнивается до приятно-выжидающего — любое говно меркнет, когда знаешь, что вечером тебя ждёт бутылка и неплохая компания. Рейчел берёт трубку раза с третьего. Мёрвин, мурлыкая, уже прокручивает ключи от пикапа на пальце: — Долго берёте, мисс Кинг, уже думал к вашей маменьке податься, — в своём духе посмеивается Мёрвин, но по ту сторону держится подозрительно долгая пауза. А затем — всхлип. Короткое выкашливание ломоты из голоса, выдох. Ключи на кольце проворачиваются в последний раз на пальце и со звоном опускаются. Рейчел не из тех дам, которые, прибухнув, любят порыдать. Она вообще не из тех, кто с открытыми эмоциями в ладу, у неё с бетонной стенкой больше общего. Мёрвин удивлённо вскидывает брови. — Рейч?.. — Эрик умер. Коротко поставленным голосом. Рейчел в последний раз предательски швыркает носом и молчит. Мёрвин тупит, смотрит долго перед собой, затем тяжело зажмуривается. Сжимает с бряканьем ключей пальцами переносицу. А когда открывает глаза, уже видит вырытую яму среди зелёной травы кладбища, знакомых в чёрном и медленно опускающийся гроб на дно могилы. Перед рвом заунывно-неважно читает молитву новый преподобный в очках. Мёрвин и не смотрит на него, будто не просыпается с того момента, как Рейчел сказала. Эрик Кинг — её бывший муж. Можно было бы многое о нём сказать, если бы он почаще при жизни вылезал из своей конуры в другой части города. Однако злая ирония в том, что это его и погубило: после развода с Рейчел они оба замыкаются, тяжело переживают разрыв, и несколько лет пробующий вернуть всё Эрик угасает, а затем и вовсе с головой падает в какие-то разработки, выходя только по ночам за продуктами. Это нелепость — просто коротнуло провода, и он пролежал несколько дней, пока Рейчел не смогла ему дозвониться по какой-то чуши и решилась позвонить соседке, спросить, видела ли Эрика. Мёрвин только сейчас осознаёт неизбежную истину: даже разведясь, они всё равно поддерживали худо-бедную связь, будто понимая, что обоим паршиво в своём одиночестве. Поводом сойтись это, разумеется, не служило, думали, что выкарабкаются как-то потихоньку. Из могилы Эрик уже точно не выкарабкается. Мёрвин долго смотрит в его бледно-скуластое лицо при отпевании в церкви, всё пытается представить, что вот сейчас он откроет глаза. Но по сути в гробу будто бы лежит какая-то кукла — причёсанная, одетая, напудренная, но неживая. — Ты его узнаёшь? — спрашивает Рейчел, когда Мёрвин садится рядом на скамью. Лицо её так и не меняется, будто следом за бывшим мужем бальзамируется под слоями косметики в однородной нейтральности. — Похож на Кена в коробке, — в тон серьёзно отвечает Мёрв, и она мелко кивает, опуская глаза. — Из SuperStar восемьдесят восьмого. Рейчел и Эрик впрямь чем-то напоминали барбейскую семейку в домике мечты. До того как развелись. Мёрвин не завидовал, но теперь воспоминание об этом даже его неприятно режет внутри, поддевает. На похоронах все, кто хотя бы шапочно знали Эрика: здесь и Джейсон, временами пересекавшийся на почте по заказам с Эриком, здесь и Салим, который шил однажды тому рубашку на собеседование, даже Никки, который пару раз с ним виделся, из уважения и чувства долга стоит полностью тёмной тенью поодаль. — Зачем всё это? — вполголоса во время отпевания интересуется Мёрвин у Рейчел, она как-то неестественно-запоздало моргает: — О чём ты?.. — Церковь, отпевание, — Мёрвин кривит выразительно губы, не удерживает ладонь на колене, однако в рамках приличия обводит рукой происходящее, — щегол этот новенький, преподобный, ёб твою… Сколько ему, а?.. Восемнадцать?.. Рейчел молчит, смотрит вперёд. Будто шейный шарнир заклинивает. — Мы были повенчаны. — Чего?.. — Венчались в церкви. Эрик верил. Это заставляет приткнуться Мёрвина, не ловить косые взгляды каких-то бабок-соседок с другого ряда. Но от запоздалой колкости шёпотом он не удерживается: — А ты?.. Рейчел не отвечает. Мёрвин отчего-то твёрдо уверен, что Рейчел вне каких-либо конфессий. Единственный, в чьём вероисповедании Мёрвин и уверен, так это Салим — но тут всё без слов очевидно. Хотя Мёрвин и не знал, что лощёный задрот Эрик, у которого от внутреннего стержня — максимум грифельный в автокарандаше, во что-то верил. Он поклонялся науке, программированию, последнюю пару лет совсем нырнул в это дерьмо, а тут… Мёрвин тяжело выдыхает, ждёт, пока тупая церемония окончится, от скуки сверлит взглядом нового священника, будто вовремя подоспевшего на похороны. Как по заказу. Молодой совсем, тонкий, глаза — как у натуральной барби с прорисованными ресничками, всем девкам со двора на зависть. Мёрвин как можно тише фыркает в сторону, снова ловит осуждающий взгляд старушки из соседнего ряда. Да и пошла она на хер, не до того. Мёрвин сам на эти бы похороны в жизнь не пошёл. Но, как он себя утешает мысленно, всё же Рейчел не чужая ему, а он, так уж сложилось, после развода её единственный относительно близкий. Не сват, не кум, не друг, но уж он-то явно побольше в курсе, чем кто-либо в этом городке. Знает, почему развелись. Знает, что даже железные леди плачут — редко, сразу задавливая рвущееся из горла, вытирая набежавшую влагу по нижнему веку. Знает, как хреново. И знает, что, разведясь, всё равно человек, с которым бок о бок кучу лет прожил, а отрывает вместе с собой часть плоти, уносит в свою жизнь безвозвратно. Или в могилу. Когда гроб уезжает в яму, с глухим постукиванием бросается земля поверх, люди постепенно начинают расходиться. Недалеко, распадаясь на компании, поминающие лихом Эрика. Мёрвин от Рейчел не отходит, хлопает мягко-коротко между лопаток. — Тебе нужно выпить, — решает за неё Мёрвин, качая головой в пустоту. Рейчел не шевелится. Так и смотрит на лаково-бликующий гроб на дне могилы. — Не хочу, — твёрдо, но глухо отвечает. Мёрвин поджимает губы, соскальзывает рукой с её спины и лезет за пачкой сигарет. Подкуривает, протягивает следом и ей — она и берёт одеревенелой ладонью. — А как же «пиво — лучший советчик и утешитель»? — припоминает со скользнувшей по губам ухмылкой, пробует переключить на что-то менее херовое. — Брось, Рейч, сейчас самое время. Надо просто… Абстрагироваться. Трезвостью ему уже не поможешь. Рейчел неожиданно отмирает, бросает осмысленный взгляд на покачивающего сигаретой Мёрвина. В её глазах мелькает что-то такое, что он видит впервые. Однако она молча разворачивается и решительно уходит. Переваливаясь на мелких каблуках по траве, она один раз выскальзывает из туфли, дёргано выправляет её и отбрасывает поданную сигарету в сторону. Мёрвин, прищурившись одним глазом, затягивается крепче. Дерьмо. А, с другой стороны, пусть воздухом подышит. Может, отойдёт он того запашка из церкви, проветрится, тогда уж Мёрвин и подвалит с поддержкой. От компании Джейсона и Салима следом за ломанным уходом Рейчел оглядывается Ник. Дёргается порывисто следом, кивнув другим в извинении, но Мёрвин плавно подплывает с другой стороны и перехватывает за локоть: — Не надо, пусть пройдётся, — умудрённо говорит он, а Ник зло полосует по нему взглядом из-за плеча. — Что ты ей сказал? — Ничего, остынь. — Ты не можешь «ничего», — фыркает Ник, вырывает локоть. — У тебя ж, блядь, на каждого «доброе слово» найдётся!.. — Не стоит сейчас, — осторожно касается его плеча Салим, и плавно-ломанный акцент звучит мягче. — Ей лучше и вправду побыть одной сейчас. — Салим прав, — кивает рядом с ним Джейсон. — Остынь, мужик. У неё бывший муж несколько дней, разлагаясь, у себя в хате пролежал. Такое надо переварить, понимаешь?.. Ник смаргивает, сводит челюсти, опускает голову. Мёрвин нейтрально покачивает во рту сигаретой, выдыхает дым, окидывает взглядом кладбище. Небо серое, похоже, дождь собирается. Рейчел находится у себя в машине, когда большая часть присутствующих вымывает чёрной толпой за ворота. Мёрвин без приглашения отлепляется от компании и садится рядом на пассажирское к ней, захлопывает дверь. Молчат долго. Рейчел лежит локтями на руле, смотрит куда-то в прямую дороги меж могил, Мёрвин скучающе умащивает колени под бардачком. — Ну, главное, что простились по-человечески, — выдыхает первым он. Смотрит недолго тоже в горизонт, потом поворачивается. — Поехали, тебе надо разгрузиться. Сама знаешь, что бессмысленно с говном внутри ходить трезвой. Тонкие пальцы поверх чёрных складок пиджака сжимаются до побеления. — А нажираясь с тобой, я вовремя ему помогла, — выплёвыет она поставлено, но Мёрвин давно не теряется от её командирского тона: — Вы развелись, Рейч. Ты ему ничем не обязана. Она снова взвивается, оглядывается на Мёрвина, осматривает его, будто впервые видит. А ведь видела всяким: и блюющим в унитаз, и пыхтящим сверху, и напротив с масляно-красной рожей на кухне. — Если Кэтти умрёт, то же скажешь?.. Мёрвин с серьёзной оценкой поджимает губы, вскидывает брови, размышляя. — А может она уже кони двинула, — пожимает плечами. — Я не проверяю. — Потому что держишь в уме, что она жива, — зло выскабливает Рейчел. — Для меня она давно умерла, — чуть правдивее хмыкает Мёрвин. — Не знаю, Рейч. Просто… Просто мёртвому уже не помогают, расслабься. Случилось так, как случилось. Её каменное лицо перекашивает — неявно, блёкло, но чувствуется напряжение мускул под кожей, видится в чуть сощуренном тёмном взгляде. — Иди на хуй, — щёлкает она ручкой двери и выпрыгивает из тачки, снова учёсывает валко-решительно на каблуках куда-то в сторону церкви. Мёрвин расслабленнее откидывается на сиденье, выдыхает. Его частенько посылают, чай, не впервой. Несколько минут он сидит, переваливает ноги из стороны в сторону. Подстраивает сиденье под себя, барабанит пальцами, ждёт. Потом всё же с промедлением и сам вываливается из машины, идёт в ту же сторону. Возле могилы Рейчел не обнаруживается. В ней — тоже. Побродив по кладбищу, Мёрвин снова её не находит и тогда решает заглянуть в церковь, может, свечку ещё одну ставит за упокой. Двери оказываются приоткрыты — точно, петли клинит, Кларисса говорила ему об этом как-то с похмелья, Мёрвин отмахнулся и забыл внести в планы по графику. Он по привычке изучает взглядом, чуть елозит дверью, чтобы оценить в полной мере, затем вспоминает, куда шёл, и заходит внутрь. Уже из атриума, даже не зайдя на неф, до Мёрвина долетают с эхом голоса: — Как вы, миссис Кинг?.. — Нормально, я в порядке, — небольшая пауза. — Мисс Кинг. Мы были в разводе. — О, прошу прощения. Выглянув, Мёрвин едва удерживается от фырканья в голос: этот моложавый священник, списанный с картинки праведник, осторожно подсаживается за первый ряд скамеек к Рейчел, вписывается кучерявым затылком в цветной витраж. Вообще можно зайти и в открытую, но в Мёрвине скручивается тонкое злорадство — хочет послушать, что ей попробует наплести этот святой отец. Будет, поди, снова морали толкать, упрекать, если плохое вспомнит, говорить шаблонными фразочками, лишь бы убитый горем скинулся церкви на пожертвования. Этот отец… Лопес? Родригес? Гомес? Этот преподобный явно не потянет прожженную жизнью Рейчел, что бы он там благостное и не хотел ей толкнуть. Мёрвин потянет, вытянет. Сам и не в такое дерьмо падал, живой же. Но послушать не откажется. Всё равно это ненадолго. Некоторое время Рейчел и сидящий рядом священник молчат. Смотрят на колеблющееся пламя свечей неподалёку. — Это же вы организовали похороны? — подаёт он голос. Рейчел, сгорбившаяся над замком из пальцев, заметно по затылку кивает. — Да. Больше некому. — У мистера Кинга нет родственников? — Есть, просто… Долгая история это, святой отец. — Я не спешу. Мёрвин поудобнее устраивается у каменной стены. Вскидывает оценивающе брови, вслушивается. Рейчел не из тех, кто вываливает своё личное по первой просьбе. Она вообще не из тех, кто что-то вываливает, наоборот — хранит себе, как в склепе, до полного разложения, пока и трухи костной не останется. Мёрвин поэтому с ней и спелся ближе прочих — похожи в чём-то, понимают друг друга. Может, не в шутках про женщин, но в общем схожие точки зрения. Пауза тянется долго. Мёрвин прикидывает, что ещё через пару реплик Рейчел сама почувствует себя не в своей тарелке — церковь, святоша этот пацанистый, свечки-хуечки — и уйдёт под благим предлогом. Однако молчание не прерывает постукиванием каблуков, шумным сдвигом скамьи. — Не знаю, отец… — Отец Гомес. — Да, простите. Отец Гомес. Это… Я не умею исповедоваться, так что… — Мы просто разговариваем, мисс Кинг. Это не исповедь. — Ну, хорошо, — Рейчел впервые за пару дней усмехается, эхо разносится по нефам. — Каяться я уже устала через пиво. Не могу больше. Мёрвин удивлённо вскидывает брови. Не ожидает, что эта херня и вправду сработает. Рейчел заговаривает. Тихо, вполголоса, просто ведёт какой-то сжатый монолог, пересказывает своё знакомство с Эриком, яркие моменты, херовые. Отец Гомес молчит большую часть времени, изредка уточняет что-то, снова замолкает. У Рейчел с Эриком всё было неплохо. Барби и Кен, домик мечты в глухомани, оба из академии военной выползли, потом поняли, что не стоит продолжать. И всё заебись, кроме… Когда Рейчел доходит до аварии, голос её невольно тухнет. Отец Гомес слушает несколько секунд тишину, затем уточняет: — Вы были беременны? Щёлкает с эхом сустав на пальце. — Да, на втором месяце. Реб… Плод не выжил. — Мне жаль. Рейчел смолкает. Мёрвин в атриуме, сидя у стенки, крутит в пальцах сигарету. Знает эту историю. Узнал спустя год, случайно. — Вы были за рулём? — Да-да, я… Эрик всегда говорил мне не лихачить, смотреть по сторонам. Я… — Он обвинил вас? — слишком быстро догадывается он. Тишина. Затем — робкий, приглушённый, буквально детский. Всхлип. — Он… Мы… Мы так хотели, и тут… Господи!.. Не обращение, скорее, ругательство. Преподобный и слова не говорит. Эхо растаскивает горечь чужого придыхания, всхлипов как рупором. Мёрвин скупо поджимает губы, хмурится. Перестаёт прокручивать сигарету в пальцах. — У вас обоих была страшная потеря, — под нарастающие всхлипывания глухо говорит отец. — Это ваша потеря. Его потеря. — Мне жить не хотелось!.. — хлюпает истончённый, не узнанный голос. И Мёрвин понимает — эту Рейчел он не видел и не знал. Не показывала. Похоронила в себе раньше мужа. Железная леди, любящая только пиво и что покрепче, скрючивается в церкви и плачет по потерянному ребёнку. Затем Рейчел запинается, выплакивает остатки гниющего внутри, начинает говорить быстрее. Про то, как Эрик то винил её, то просил прощения, то рыдал вместе, как она сама старалась быть рациональной, холодной, успокаивала себя, что там на начале второго месяца и ребёнка-то не было, так, плевок птичий. Рассказывает про то, что верила, что разошлись они не по этой причине. И что верила, что не таила обиды на бывшего мужа за то, что его тоже, как и её, из огня да в полымя мотало на эмоциях. Но вместе уже быть не могла, знобило. А потом, уняв хрипоту в голосе, вдруг проговаривает: — Я просто… Я начала спиваться. Эрик пробовал достучаться, но впустую. И сам ушёл. В работу. — Каждый переживает горе по-своему, — эхом за ней вторит отец. — И сегодня, знаете, я подумала, что… Что если бы я не бухала, как скотина, не спала бы, чтобы проснуться и снова налить, я бы успела. Он бы не остался совсем один. Может, мы бы и не сошлись, но… Но хотя бы смогли смотреть друг другу в глаза. И я бы… И я бы чаще звонила, видела его, понимаете? И он бы, он бы… — Уже ничего не исправить, — ставит точку. Мёрвин дёргается. Внутри ощетинивается, как дикобраз — сука такая, этот падре, она ему тут слёзы ручьём, а он… — Но вы можете сейчас простить его, — снова заговаривает он. — И простить себя. Отпустите вину. Вы оба любили этого ребёнка. Вы любили друг друга. Притихшая Рейчел едва успокаивается, как опять — пауза, что-то щёлкает древесно-старо, и её прорывает. Доносится скрип скамьи, шуршание ткани. Мёрвину не нужно подниматься и выглядывать, чтобы понять, что отец деликатно приобнимает её, даёт выплакаться за все годы молчания и внутренних похорон. — Я хотела девочку… — долетает. — Ребекку. — Ребекка сейчас в лучшем мире. С ней Эрик. Рейчел всхрюкивает плачем, глухо утыкается в чужую сутану. — Мы венчались, — через минуту плача, успокоившись, говорит она. — Может, мне поэтому так херово, отец Гомес?.. — Это здесь ни при чём, — мягко отвечает. — Так вы лишь познакомили своего человека с Богом, представили его, как члена семьи. Бог не наказывает за любовь. — А за то, что мудаки, может ведь?.. Отец Гомес совсем не теряется от лексикона. — Бог просит жертву, но не страдания. Вы страдаете, мисс Кинг. Помните любовь, не страдания. — Отец… Я могу… Покаяться?.. Исповедоваться, я не… — Конечно, мои двери всегда открыты для вас. Приходите, когда посчитаете нужным. — Что, даже не заманите сейчас сдать пожертвования, чтобы им там на небе лучше покоилось?.. — ехидничает, приходит в себя. — Вам это не нужно сейчас. За их покой отвечает сам Бог, а вам определённо нужно прийти в себя. — Спасибо, — искренне. Сдвигается со скрипом скамья, и Мёрвин вспоминает, что так и сидит в прострации в атриуме, подслушивая разговор. Он вскакивает, прислушивается, что они ещё немного говорят между собой, и выскальзывает на улицу, лишь едва цепанув дверь и заставив заскрипеть старые петли. Когда Рейчел выходит, утирая красные глаза и более стойко постукивая каблуками, Мёрвин делает вид, что стоит поодаль и курит перекрученную сигарету. — Исповедалась? — как можно натуральнее, с язвинкой, бросает он. — Пойдём, выпьем в память Эрику. Рейчел уже спокойнее поднимает взгляд на Мёрвина, без злости и непонимания смотрит. — Сегодня я пас, — вправляя железные нотки обратно, улыбается она. — Хочу выспаться, себя в порядок привести. — Понял, — примирительно и легко вскидывает руки с сигаретой Мёрв. — Как леди скажет, так и будет!.. — Можешь, в качестве исключения позвонить моей матери. Скрасит вечер. — Мисс Кинг! — осклабливается довольно Мёрвин, дождавшись спустя столько лет от неё ответной поддёвки, но она уже качает головой и проходит мимо. Мёрвин провожает её чуть потеплевшим взглядом — отойдёт, точно. Прорыдала на десять лет вперёд, теперь обязана улыбаться чаще, а не только по настроению. Однако что-то в её отдаляющейся узкой спине невольно царапает изнутри Мёрвина. Не она сама, а причина, по которой её плечи расправились быстро и легко. — Могу помочь?.. — вовремя деликатно подаёт голос эта самая причина, и Мёрвин закусывает зубами сигарету. Отец Гомес. Худосочный пацан в сутане, хлопающий кукольными глазами за очками. Мёрвин оборачивается на каблуке к нему, оглядывает сверху вниз, не скрываясь. Отец выжидательно подбирается, складывает примерно ручки, поднимает вопросительно брови. Из-за серого навеса туч после мелких плевков дождика контрастно-ярким лучом выглядывает солнце. И, блядь, как знаком свыше — пускает толстый столб света на вход в церковь, замершего в проёме скрипучих дверей священника. По линзам — белым бликом. В карих глазах аж зеленоватые чёрточки разглядишь. Ресницы… Ебать, Эрику придётся выползти из могилы на секунду, передать титул Кена этому парню. Или титул Барби — Рейчел явно отвечала больше стандартам Кена. Мёрвин кривит губы, звучно чмокает затягиваясь. Выражает всем видом, что святой отец ему нужен в самую последнюю очередь, а если честнее — вообще никогда. — Грамотно в уши ссыте, отец, — щёлкает языком Мёрвин, вглядывается в моложавое лицо. Отец Гомес вскидывает брови выше, чуть наклоняет голову в сторону — примеряется к сказанной резкости. — А вы плохо нарушаете тайну исповеди. Мистер… — Мёрвин, — шикает недовольно. — Мистер Мёрвин, — поправляется с гадкой улыбочкой, как Джоконда, мать её. — Так я могу вам чем-то помочь?.. Мёрвин прищуривается, вгрызается взглядом в это лицо — Отца Гомеса он точно запомнит надолго. Как минимум, он ему просто не нравится и раздражает своим видом. Как максимум, Мёрвин три года бухал частенько с Рейчел, а она даже слушать его не захотела, вывалила всё как на духу едва приехавшему проходимцу. — Телефон матери божьей одолжишь?.. — ухмыляется Мёрвин, затягиваясь. Отец Гомес хлопает ресницами. — Боюсь, связь с мёртвыми не по моей части, — начинает он, а Мёрвин уже прыскает победно в сторону, но отче почему-то не затыкается на этом: — Да и, боюсь, у неё был любовник получше вашего. Мёрвин затупливает, оборачивается резко. А этот, глазами своими волоокими, снова хлопает. Собранно сцепливает пальцы, кивает коротко наверх — Мёрвин рефлекторно поднимает взгляд на небо. И понимает — его уделывают всухую. — Свечку не держал, — делано-буднично, по-сплетнически, поводит плечами Отец Гомес, когда Мёрвин охуевши переводит на него обратно взгляд, — но, признаюсь, нам всем далеко до его «ювелирной аккуратности». — Шуточки над Богом? — шикает по-змеиному Мёрвин, желая подловить. — Помилуйте, — театрально прикладывает руку к сердце, опять смаргивает, мелькая густой сенью ресниц. Ответить нечего. Мёрвин пробует машинально затянуться, но, оказывается, он уже курит фильтр. Отщёлкнув сигарету, Мёрвин заталкивает руки в карманы и резко устремляется подальше от церкви. А ведь совсем недавно тут было приятно и тихо. — До встречи, Отец Гомес!.. — язвительно сплёвывает через плечо. — Всего доброго, мистер Мёрвин, — всё так же благодушно. Когда Мёрвин падает к себе в тачку, умывает лицо ладонью, тупит несколько секунд в приборную панель, внутри что-то щёлкает. А, может, это Бог говорит: что-то будет.